Глава 12

«Он был злобен, гневлив, завистлив с самого рождения и даже раньше». Нравоучительная драма Томаса Мора

История создания легенды о «принцах в Тауэре» показывает – определяющий вклад в формирование мифа о Ричарде III внес самый яркий представитель английского возрождения Томас Мор. В этой главе мы попытаемся попристальней вглядеться в созданный Мором портрет Ричарда III и понять, почему он нарисован настолько темными красками.

«История Ричарда III» появилась на свет в 1513 г., т. е. спустя 28 лет после гибели последнего короля из династии Йорков. В отличие от авторов других исторических произведений XVI в., Мор – величина известная. Каждый сколько-нибудь образованный человек знает, что Томас Мор (1478–1535) был одной из знаковых фигур английского Возрождения, тонким знатоком античной философии и литературы, одаренным поэтом и, наконец, автором знаменитой «Утопии». Однако Томаса Мора никак нельзя назвать оторванным от жизни кабинетным ученым. Напротив, он сделал блестящую карьеру – был успешным адвокатом, помощником лондонского шерифа, спикером Палаты Общин английского Парламента, выполнял дипломатические поручения и, наконец, в 1529–1532 гг. занимал высший государственный пост лорда-канцлера Англии.

Репутация Мора как человека также безупречна. Все знавшие Томаса Мора отмечали его необыкновенную доброту и сердечность. Выдающийся гуманист Эразм Роттердамский называл его «идеальным другом». Известно, что ученый был сторонником безусловного равноправия людей, противником телесных наказаний, и к тому же человеком, готовым умереть за свои убеждения в буквальном смысле этого слова. В 1532 г. Мор добровольно оставил пост канцлера, не согласившись с намерением Генриха VIII заменить католическое вероисповедание англиканским. Генрих VIII предоставил бывшему канцлеру возможность «одуматься», а после его отказа велел начать судебный процесс по откровенно сфабрикованному обвинению в государственной измене. В 1535 г. Томас Мор был приговорен к смерти. Памятуя о его научных заслугах, король «милостиво» заменил медленную и мучительную казнь на простое отсечение головы.

Все эти обстоятельства поднимают авторитет «Истории Ричарда III» на почти недосягаемую высоту, ведь это произведение принадлежит перу выдающегося ученого, политика и, наконец, человека кристальной честности. Предположить, что Томас Мор мог сознательно исказить историческую истину, очень сложно… если только он действительно намеревался написать историческое сочинение в современном смысле этого слова.

Необходимо подчеркнуть, что ремесло историка и сами задачи исторической науки в XVI столетии были совершенно иными, нежели в начале XXI в. Для современных историков главной задачей является восстановление фактов, причем по возможности «без гнева и пристрастия», т. е. так, чтобы личные взгляды ученого как можно меньше влияли на его научную работу. В XVI столетии история рассматривалась как серия назидательных примеров, а задача историка сводилась к выделению главных «сюжетных линий» прошлого. Истинный профессионал должен был уметь оттенить ключевые качества героев исторической драмы, чтобы каждому зрителю было ясно, где здесь слабовольный правитель, попавший под влияние дурных советников, а где тиран. Однозначная, морализаторская оценка событий в наши дни указывает на ненаучный характер работы, в XVI столетии ненаучной сочли бы книгу, в которой недостаточно четко расставлены смысловые акценты.

Еще одной особенностью исторических сочинений XVI в. была идущая от Античности традиция сочинения речей главных «героев». Рассказ о любом значимом историческом событии был немыслим без почти драматических сцен, в которых персонажи, помавая руками, произносят длинные и красноречивые монологи. Например, Полидор Вергилий, описывая битву при Гастингсе, приводит «полный текст» речей, с которыми Вильгельм Завоеватель и Гарольд якобы обращались к своим воинам. По современным понятиям, это откровенная фальсификация фактов, однако в ренессансной историографии драматизация истории, напротив, была нормой. Если историку было известно, что тот же Вильгельм Завоеватель перед битвой при Гастингсе обратился к своим воинам с напутственными словами, он чувствовал себя просто обязанным придумать эту речь… иначе читатели сочли бы, что ученый пишет, во-первых, скучно, а во-вторых, не по правилам.

Точно таким же правилом было воссоздание мыслей и чувств персонажей. В XVI в. простое описание хода событий считалось уделом непрофессионалов, истинный ученый обязан был доходчиво объяснить, почему «герой» поступил именно так, воссоздать внутреннюю, психологическую логику его поступков. Читатели всегда знали, когда «герой» «замыслил преступление», когда его «одолело уныние», когда он «взвесил все возможности и решился на отчаянный шаг» и т. п. Разумеется, читать такую «историю» очень удобно и интересно, но вот насколько она достоверна… это уже другой вопрос.

Очевидно, что даже самый лучший исторический трактат XVI в. неизбежно подгоняет реальные события под заранее разработанную схему, упрощает и схематизирует и факты, и характеры главных героев.

В «Истории Ричарда III» упомянутые черты достигли такого размаха, что ее легко принять за художественное произведение. Томас Мор не ограничился обычными для историографии XVI в. приемами драматизации истории, он пошел гораздо дальше. Примерно третью часть объема «Истории Ричарда III» занимают диалоги. Мор зачастую описывает выражение лиц, сомнения и мысли своих «героев», воссоздает даже незначительные реплики и реакцию толпы. Действительно, при чтении «Истории Ричарда III» время от времени возникает драматический «эффект присутствия».

В качестве примера можно привести начало «Истории Ричарда III». Произведение открывается несколькими историческими экскурсами. В научной, почти дидактической манере Томас Мор рассказывает о начале Войн Роз, царствовании Эдуарда IV и Ричарде Глостере. Затем авторский стиль разительно меняется, и перед читателем разыгрывается драматическая сцена смерти Эдуарда IV: «Но вот во время своей последней болезни он [король Эдуард] …начал размышлять о юном возрасте своих детей… поэтому он призвал к себе некоторых лордов, которые были в ссоре… И вот когда эти лорды… явились перед ним, король приподнялся и, опершись на подушки, обратился… к ним с такими словами: „Милорды, любезные мои родственники и друзья! В каком бедственном состоянии лежу я здесь, вы это видите, а я чувствую…“» Мы почти видим и умирающего короля, и опечаленных придворных, собравшихся у его ложа. Это уже не история в собственном смысле, это подлинная драма. Неудивительно, что речь Эдуарда IV построена по всем правилам риторического искусства. Она похожа, скорее, не на слова мучимого болезнью и сомнениями человека, а на длинный (в несколько страниц) монолог абстрактного «доброго короля» из пьесы XVI в., который перед смертью просит лордов помириться и позаботиться о его малолетних детях. Но вот герой умолкает, и следует реакция массовки: «Не было там никого, кто мог бы удержаться от слез. Но лорды ободрили его, как сумели, добрыми словами и ответили тотчас, что они готовы поступить, как ему угодно… Они простили друг друга и соединили руки вместе». Сцена закончена, занавес опускается, и автор возвращается к более обычной для исторических сочинений наукообразной манере изложения материала: «Как только король испустил дух, благородный принц, его сын направился к Лондону из Ладлоу в Уэльсе, где в дни болезни отца держал он свой двор».

Отрицать наличие драматических вставок в «Истории Ричарда III» абсолютно бессмысленно. Однако сторонники достоверности произведения Томаса Мора справедливо указывают, что значительный объем диалогов и даже присутствие целых литературных «сцен» не является основанием для однозначного суждения. Разумеется, в таких «сценах» есть элемент условности, вполне вероятно, что некоторые мелкие детали были попросту вымышлены для создания наибольшего драматического эффекта. Тем не менее следует помнить, что от описываемых событий Томаса Мора отделяло менее 30 лет, поэтому он мог, опираясь на свидетельства очевидцев, верно передать не только общий смысл речей, но и основные аргументы «персонажей».

Таким образом, камнем преткновения является не форма «Истории Ричарда III», а степень достоверности фактов за литературной формой скрывающихся. Относительно этого вопроса исследователи до сих пор не пришли к согласию. В XIX в. официальная историческая наука нисколько не сомневалась в правдивости Томаса Мора, его труд считался наиболее авторитетным источником сведений о событиях 1483–1484 гг., почти что мерилом ценности других исторических произведений, хроник и документов. В XX в. ситуация постепенно менялась. Более пристальное изучение истории Войн Роз и обращение к архивным фондам показало, что гуманисты нередко позволяли себе отступать от исторической правды в угоду политическим и иным соображениям. Как минимум с середины ХХ в. большинство британских и американских историков оценивает «Историю Ричарда III» как литературное или философское произведение, «для которого едва ли уместно оставаться верным исторической правде». Расходясь в определении жанра «Истории Ричарда III», зарубежные исследователи констатируют, что Томас Мор был крайне неточен в деталях, а сообщаемые им факты нуждаются в дополнительной проверке. Тем не менее некоторые историки до сих пор продолжают опираться на произведение Томаса Мора как на основной источник.

Русскоязычному читателю проблема достоверности «Истории Ричарда III» зачастую представляется надуманной. В советские времена Томас Мор был провозглашен основоположником утопического социализма, поэтому любое его творение попросту выводилось из зоны критики. Единственный перевод «Истории Ричарда III» на русский язык был осуществлен в 1970 гг. Е.В. Кузнецовым. В комментариях к тексту и сопроводительной статье смысловые акценты расставлены предельно четко: «Сопоставляя „Историю Ричарда III“ с… источниками, можно установить, что в ней нет ни одного факта, который не был бы известен другим историкам… Важно подчеркнуть, что никаких нарочитых искажений описываемых фактов… не существует»… «„Ричард III“ Томаса Мора достоверен. Это не литературное, а историческое произведение, имеющее литературную ценность». Другие советские исследователи также считали «Историю Ричарда III» безупречным историческим источником. Пожалуй, только голос М.А. Барга выбивался из этого восторженного хора. Его позиция гораздо ближе к воззрениям британских исследователей. Барг отмечал, что главной целью Томаса Мора было создание психологического портрета тирана – Ричарда III.

С тех пор ситуация не так уж сильно изменилась. Возможно, это связано с тем, что правление Ричарда III в российской исторической науке исследовано поверхностно. Свою роль, по-видимому, сыграло и то обстоятельство, что английская и латинская версия «Истории Ричарда III» используются только узкими специалистами, а русский перевод поневоле воспринимается как одно целое с комментариями Е.В. Кузнецова.

Коль скоро исследователи не пришли к единому мнению о достоверности или недостоверности «Истории Ричарда III», попытаемся разобраться в этой проблеме более подробно. Прежде всего следует ответить на главный вопрос – имел ли Томас Мор намерение создать правдивый исторический труд или написать морализаторскую пьесу на исторический сюжет? Разгадку, на наш взгляд, стоит искать в биографии сэра Томаса Мора.

Известно, что профессиональным историком Мор не был, его гораздо больше занимали философия и литература. «История Ричарда III» является единственным историческим трудом Мора, более того, она так и осталась незавершенной и при жизни автора не была опубликована. Исследователи выдвинули множество объяснений того, почему Томас Мор не стал доводить свой труд до конца. Очевидно, дело было не в недостатке времени. «История Ричарда III» была закончена около 1513 г., т. е. в самом начале карьеры Томаса Мора. По мнению большинства ученых, завершить «Историю» и описать царствование Генриха VII Томасу Мору помешало опасение подвергнуться преследованиям за критику родоначальника династии Тюдоров, использовавшего тиранические методы правления. В поэме на коронацию Генриха VIII Томас Мор довольно резко критикует предыдущее царствование, другие его работы также не дают оснований полагать, что его мнение о Генрихе VII могло измениться к лучшему. Таким образом, именно сопротивление материала не позволило Томасу Мору завершить свой труд – если бы он довел свою «Историю…» до появления Генриха VII, ему пришлось бы или поступиться убеждениями, или поставить крест на своей политической карьере. Иными словами, история оказалась материалом недостаточно податливым, более того, небезопасным. Не случайно следующим трудом Томаса Мора стала предельно оторванная от реальности «Утопия».

Итак, после 1513 г. Томас Мор к истории не возвращался. Однако к другой явно прослеживающейся в «Истории Ричарда III» теме – противопоставлению идеального государя и тирана – он обращался постоянно. Еще в 1506 г. Мор опубликовал «Ответ» на диалог античного мыслителя Лукиана «Тираноубийца». Эпиграммы Томаса Мора, «История Ричарда III» и, наконец, «Утопия» – все эти произведения построены на антитезе хорошая – плохая форма правления, хороший – плохой правитель.

Необходимо подчеркнуть, что политико-философские рассуждения об идеальном правителе и его политическом антиподе – тиране были, пожалуй, самой актуальной темой философских трактатов начала XVI в. Среди ученых того времени развернулась целая дискуссия о том, какими качествами должен обладать достойный король и где пролегает грань, отделяющая законную власть от тирании. В «Истории Ричарда III» Томас Мор мастерски нарисовал оба портрета – доброго короля Эдуард IV и тирана Ричарда. Почти одновременно с произведением Томаса Мора его ближайший друг, известнейший гуманист Эразм Роттердамский закончил работу над «Наставлением христианскому государю», в котором говорится, что правитель должен быть образцом морали и заботиться прежде всего об интересах своих подданных. В 1516 г. «Государь» Макиавелли, напротив, провозгласил политику сферой свободной от морали. Наряду с этими величайшими образцами политической мысли выходило множество других политико-философских трактатов. По-видимому, для ученой среды, в которой вращался Томас Мор, его политические воззрения были гораздо важнее и актуальнее исторических опытов.

Логичным было бы предположить, что, работая над «Историей Ричарда III», Томас Мор стремился в первую очередь не воссоздать историческую истину, а высказать свое мнение о сущности тирании и «доброго правления».

Это предположение подтверждается тем, что при создании своей «Истории…» Томас Мор пренебрег обычной для того времени методикой подбора материала. В начале XVI столетия, во всяком случае среди гуманистов, было принято опираться на документальные свидетельства. Так, Полидор Вергилий, приступая к написанию «Истории Англии», начал именно с работы с документами. Томас Мор к документам не обращался. Его источниками информации были труды других историков и, как он сам подчеркивал, свидетельства очевидцев. Безусловно, рассказы непосредственных участников событий могут оказаться важнее любого письменного текста… при условии, что эти рассказы не были вымышлены или искажены автором «Истории Ричарда III».

Принято считать, что главным информатором Томаса Мора был покровитель его таланта епископ Эли Джон Мортон (1420–1500). Известно, что Мор относился к епископу Эли с большой теплотой и почтением. В первой книге «Утопии» он дает Мортону самую восторженную оценку. Мор называет его человеком «рассудительным и добродетельным», «серьезным и достойным», отмечает его «несравненный ум», «замечательную память» и «превосходное понимание» государственных дел. Джон Мортон (1420–1500) действительно был одаренным государственным деятелем, известным покровителем наук и искусств, но высокому мнению Томаса Мора он соответствовал не вполне. Не будем забывать о том, что Мор довольно долго идеализировал Генриха VIII; ученый был уверен, что сможет внушить королю правильные принципы управления государством, и поплатился за свое заблуждение головой в прямом смысле слова.

Если попытаться охарактеризовать Джона Мортона в нескольких словах, его можно назвать искушенным политическим игроком. В ходе Войн Роз епископ Эли несколько раз с большой выгодой для себя переходил от Ланкастеров к Йоркам и от Йорков к Тюдорам. Он, безусловно, был прекрасно осведомлен о политических событиях 1483–1484 гг., так как принимал в них самое активное участие. Джон Мортон присутствовал при кончине Эдуарда IV и впоследствии стал активным участником группировки Вудвилей. На знаменитом Совете в Тауэре в пятницу 13 июня епископ был арестован и помещен под домашний арест в одном из имений герцога Бэкингема. Мортон стал одним из главных вдохновителей восстания лета 1483 г., и после его неудачи бежал во Францию ко двору будущего Генриха VII. По мнению ряда ученых, Джон Мортон сыграл видную роль в пропагандистской кампании, развернутой против Ричарда III в 1483–1485 гг. В царствование Генриха Тюдора карьера Мортона складывалась блестяще – ему удалось стать архиепископом Кентерберийским, лордом-канцлером и, наконец, кардиналом.

Т.о., епископ Мортон мог бы стать бесценным источником информации, если бы не очевидная пристрастность и эластичные моральные принципы, выраженные, в частности, в знаменитой «вилке Мортона». В нарицательном смысле это выражение символизирует выбор между двумя одинаково неприятными вариантами. В прямом – оно обозначало предложенный канцлером Мортоном принцип сбора налогов: те, кто много тратят, должны платить высокие налоги, так как у них есть деньги, но и те, кто тратят мало, также должны платить высокие налоги, ибо привычная бережливость позволит им проявить щедрость по отношению к королю.

По-видимому, Мортон был не единственным, кого Томас Мор расспрашивал о событиях 1483–1484 гг., но влияние епископа Эли на создание «Истории Ричарда III» можно назвать определяющим. Нельзя не обратить внимания на то, что Мор подробно описывает только те события, при которых присутствовал Мортон – все остальное излагается конспективно. Нельзя не заметить, что оценка, которую Мор дает Ричарду III, ни в чем не расходится с пропагандой времен Генриха VII. Это обстоятельство даже стало основанием для сомнения в авторстве «Истории Ричарда III». Еще в конце XVI в. было высказано предположение, что «История…», или хотя бы ее основа, была написана Джоном Мортоном. Несостоятельность этой гипотезы полностью доказана, но остается вопрос: почему голос Мортона в «Истории…» звучит так громко?

Если бы Мор действительно намеревался создать правдивую картину прихода Ричарда III к власти, ему, конечно, следовало бы проверить полученную информацию. Очевидно, что нельзя писать о ком-то, опираясь почти исключительно на свидетельства его политического противника. Царствование Ричарда III, увиденное глазами Джона Мортона, должно так же мало походить на реальность, как история правления Цезаря, изложенная Брутом или Кассием. Однако если речь идет не о поиске истины, а о создании назидательного портрета «идеального тирана», то использованный Мором источник информации оказывается безупречным.

Еще одна проблема связана с невозможностью установить, какие именно факты «перекочевали» в «Историю Ричарда III» из воспоминаний Джона Мортона. В данном случае можно полагаться только на косвенные свидетельства. Во-первых, нет никаких достоверных доказательств того, что епископ Мортон вел дневник или писал мемуары. Во-вторых, Мортон умер за 13 лет до создания «Истории Ричарда III». В-третьих, вероятность того, что Томас Мор заранее планировал описать государственный переворот 1483 г. и прилежно конспектировал воспоминания своего патрона, ничтожно мала. Следовательно, в «Истории Ричарда III» мы имеем дело с малодостоверным вторичным пересказом. Полтора десятилетия спустя Томас Мор вряд ли мог воспроизвести на страницах «Истории Ричарда III» что-либо, кроме общей характеристики событий и нескольких наиболее запоминающихся фактов.

В своей «Истории…» Томас Мор не раз ссылается на сведения, полученные от других участников событий, но, как правило, без указания имен. Единственное исключение составляет рассказ об убийстве принцев, написанный якобы со слов непосредственных исполнителей преступления – Джеймса Тирелла и Джона Дайтона. Подробно этот вопрос будет проанализирован в конце данной главы, сейчас достаточно отметить, что на самом деле Томас Мор не был знаком с этими людьми.

Подводя промежуточные итоги, можно констатировать, что Мор, скорее всего, не располагал детальными воспоминаниями очевидцев и черпал основную часть сведений о событиях 1483–1485 гг. из хроник и исторических исследований, что значительно снижает ценность его произведения. Томас Мор был знаком с «Большой хроникой Лондона», хроникой Фабиана и, по-видимому, с черновым вариантом труда Полидора Вергилия, распространенным в среде английских гуманистов еще до официальной публикации в 1534 г.

О том, что Томас Мор не стремился к скрупулезному воссозданию исторических событий, говорит и целый ряд допущенных им фактических ошибок. Мор на 12 лет завышает возраст короля Эдуарда IV, на полтора года увеличивает срок реставрации Генриха VI, путает имена лорда Гастингса, герцога Бэкингема и проповедника Шея, дата проповеди Шея также не соответствует действительности. Автор «Истории…» неверно указывает главу депутации, посланной к королеве Елизавете Вудвиль в июне 1483 г., и допускает несколько других неточностей, которые можно объяснить только банальной небрежностью, тем, что Томас Мор не потрудился проверить имеющиеся в его распоряжении сведения.

В то же время «Историю Ричарда III» никак нельзя назвать небрежно написанной. Напротив, ее отличают безупречная композиция, блестящий язык и обилие деталей. Все вместе создает впечатление исключительной осведомленности автора и убеждает читателей в его абсолютной правоте, хоть эта правота и не совпадает с исторической правдой. Дело в том, что Томас Мор не просто допускает несколько малозначащих фактических ошибок, он зачастую искажает порядок событий, придумывает несуществующие факты и даже целые эпизоды. Остановимся на этом вопросе более подробно.

Сознательные отступления от истины начинаются буквально с первой же страницы «Истории Ричарда III». Говоря о начале Войн Роз, Томас Мор замечает: «Ричард, герцог Йорк, муж благородный и могущественный, некогда начал не войной, а законным путем добиваться короны, заявив о своем требовании в Парламенте». Разумеется, автор «Утопии» не мог не знать, что «законный» путь Ричарда Йорка к короне начался с поддержки восстания Джека Кэда, появления во главе вооруженной свиты на заседании Парламента в 1450 г. и, после череды сражений, закончился его гибелью в битве при Тьюксбери в 1460 г.

Акцентирование законности прав Ричарда Йорка, по-видимому, было обусловлено стремлением Томаса Мора обрисовать Эдуарда IV как идеального правителя. С этой целью автор «Истории…» корректирует и другие факты.

Одно из самых очевидных отступлений от истины связано с историей женитьбы Эдуарда на Елизавете Вудвиль. По версии Томаса Мора, Эдуард IV обсуждал предполагаемую свадьбу со своей матерью герцогиней Сесилией Йоркской, которая категорически возражала против этого брака. Автор «Истории…» даже приводит полный текст спора между матерью и сыном. Далее Томас Мор подробно рассказывает о скандале, который герцогиня Сесилия устроила во время торжественного бракосочетания короля. Она привела с собой бывшую любовницу монарха Елизавету Люси и заявила, что король «ее муж перед богом». Мор мастерски описывает и замешательство епископов, не решавшихся продолжить церемонию венчания, и благородное решение Елизаветы Люси открыть, что она не невеста, а всего лишь любовница короля.

В данном случае вымышлены не только реплики героев, но и все обстоятельства брака. Известно, что Эдуард IV женился на Елизавете Вудвиль тайно и объявил об этом только через несколько месяцев после венчания. А значит, не было никакого спора, и описанного Мором торжественного бракосочетания тоже не было. И хотя девушка, на которой Эдуард IV обещал жениться, действительно существовала, звали ее вовсе не Елизавета Люси, а Элеонора Батлер.

Надуманная сюжетная линия понадобилась Мору для того, чтобы утвердить законность спорного, по меркам эпохи, союза Эдуарда IV и Елизаветы Вудвиль. Это, с одной стороны, подтверждало законность происхождения внука Эдуарда IV – Генриха VIII, а с другой – подчеркивало необоснованность прав Ричарда III на престол. Путаница с именами здесь приобретает решающее значение. Напомним, что брак Эдуарда IV был объявлен Парламентом недействительным именно на основании предыдущей помолвки, которую каноническое право приравнивало к венчанию. Елизавета Люси появилась в «Истории…», так как она была признанной королевской фавориткой. Через замену имен Мор добивается почти комического эффекта – попытка герцогини Йоркской объявить невестой короля женщину, «которая недавно от него забеременела», превращает серьезные обвинения в фарс.

Томас Мор также заметно отклоняется от истины, описывая положение дел в Англии на начало 1483 г. Он отмечает, что «при кончине его [короля Эдуарда] любовь народа была больше, чем когда-либо при жизни… К концу его дней королевство пребывало в покое и процветании: ни враг не страшил, ни война не велась и не предвиделась, разве что никем не ожидаемая». Между тем престиж Эдуарда IV к концу его царствования заметно снизился, а состояние королевства оставляло желать лучшего. Дряхлеющий морально и физически король столкнулся с финансовыми трудностями, волнениями в графствах и, наконец, с серьезными внешнеполитическими проблемами. Ситуация вовсе не была катастрофической, но совершенно не вписывалась в созданный в «Истории…» образ идеального государя, поэтому Томас Мор предпочел ее «отредактировать» и описать короля, который ушел в иной мир в зените славы.

Если Эдуард IV выступал в «Истории…» как «добрый правитель», то Ричард III был превращен в «образцового» тирана. По всей видимости, Томас Мор искренне верил в то, что Ричард III был беспринципным властолюбцем, этаким символом кровавых усобиц второй половины XV в. К тому времени пропагандистская машина уже неплохо поработала над образом последнего из Йорков. И все же в создании мифа о «злом тиране Ричарде» Томас Мор идет дальше своих предшественников. На протяжении всего повествования он «подгоняет» историю реального короля под заранее разработанную модель.

Бесспорно, наиболее зрелищным из использованных Томасом Мором методов трансформации реальности было изменение внешности Ричарда III. Мор писал, что Ричард был «мал ростом, дурно сложен, с горбом на спине, левое плечо намного выше правого, неприятный лицом – весь таков, что иные лорды называли его хищником, а прочие и того хуже… левая рука… совершенно высохшая и маленькая…». Недавнее обретение останков Ричарда III (напомню, могила короля была найдена под автомобильной стоянкой в Лестере в августе 2012 г.) положило конец долгим спорам о том, насколько правдиво вышеприведенное описание. Теперь можно с уверенностью сказать, что в словах Мора прискорбно мало правды. Настоящий Ричард III не был высоким: исследования останков показали, что рост монарха мог бы составить 174 см, однако выраженный сколиоз, по-видимому, делал его чуть ниже большинства современников. Тем не менее, малорослым Ричарда III назвать было нельзя. Уже упоминавшийся сколиоз сделал правое плечо короля немного (подчеркиваю, немного) выше левого; никакого горба у него не было, как не было и высохшей левой руки.

Отдельного упоминания заслуживает в высшей степени любопытная информация о восприятии внешности Ричарда Глостера. Мор утверждал, что «иные лорды называли его хищником, а прочие и того хуже». На этот пассаж историки традиционно не обращают внимания. Если искать в рассказе Томаса Мора достоверные факты, такое отношение вполне оправдано, ведь указанная оценка является всего лишь плодом фантазии великого гуманиста. Современники не оставили никаких описаний облика Ричарда III, при его жизни о его внешности не ходило ни одного слуха, что как нельзя более красноречиво свидетельствует: англичане считали, что их король выглядел вполне обычно (ни сводящей с ума красоты, ни явного уродства, никаких бросающихся в глаза деталей).

В то же время для анализа инструментария Томаса Мора это «мнение современников» крайне важно. Вышеприведенное описание «телесной мощи и доблести» Ричарда III помещено в самом начале рассказа, потому мы поневоле относим информацию не к короткому правлению монарха, а ко временам его молодости. Получается, что еще в юности Ричарда Глостера считали похожим на дикого зверя, более того, не стеснялись говорить об этом неприятном сходстве вслух (хотя речь шла о младшем брате короля), т. е. герцог всегда имел скверную репутацию и не пользовался уважением окружающих. Еще раз повторю: подобные детали не имеют решительно никакого отношения к действительности (до совершения государственного переворота Ричард Глостер был одним из самых уважаемых людей в королевстве). Иными словами, в данном случае перед нами не преувеличение, не добавление деталей, а откровенная выдумка, уместная в литературном произведении или философском трактате, но категорически неприемлемая в историческом сочинении.

Итак, Мор придал внешности Ричарда III отчетливо монструозный характер. Не менее впечатляющую метаморфозу претерпел внутренний мир монарха. Если обобщить все упоминания о душевных качествах последнего из Йорков, получится поистине ошеломляющий список грехов, пороков и недостатков. Ричард будто бы был «злобен, гневлив и завистлив… скрытен и замкнут, искусный лицемер со смирением в лице и высокомерием в сердце: внешне льстивый перед теми, кого внутренне ненавидел, он не упускал случая поцеловать того, кого думал убить; был жесток и безжалостен, но чаще из-за честолюбия и ради сохранения или умножения своего имущества… алчен». «Слоеный пирог» отвратительных черт характера Ричарда Глостера венчает своего рода «вишенка». В «Истории» имеется рассказ о том, как протектор заставил лондонского епископа приговорить куртизанку, услугами которой нередко пользовался Эдуард IV, к публичному покаянию, т. к. «она была нецеломудрена телом». Здесь Мор отзывается о Ричарде III следующим образом: «Сей воздержный, сей чистый и непорочный правитель, прямо с неба ниспосланный в наш порочный мир для исправления людских нравов». Ирония высказывания очевидна, но очевиден и сальный намек: Ричард Глостер не имел морального права осуждать куртизанку лишь в том случае, если и сам был «нецеломудрен телом». Если принять во внимание более чем снисходительное отношение общества XVI в. к любовным похождениям аристократов, получается, что Ричард III был тайным развратником. Именно тайным, т. к. широкой общественности о его предосудительном поведении ничего не было известно; по отзывам современников, правителя можно было счесть скорее излишне добродетельным (он женился в 20 лет и слыл верным мужем).

Кстати, о жене и сыне Ричарда III «История» не упоминает. На мой взгляд, это умолчание не случайно. Созданный воображением Томаса Мора монстр подчеркнуто лишен нормальных семейных связей. Вымышленный Ричард III публично обвинил мать в прелюбодеянии, тайными кознями погубил своего среднего брата Джорджа Кларенса, и, наконец, приказал умертвить родных племянников. При чтении «Истории Ричарда III» создается впечатление, что своей семьи у Ричарда нет – король показан как честолюбец и злодей, которому чужды все теплые чувства. Это впечатление мастерски закрепляется игрой на контрастах. Эдуард IV, которого Мор превратил в воплощение «доброго государя», описан как любящий (пусть и неверный) муж, чадолюбивый отец, нежный сын, наконец, как любитель простых житейских удовольствий.

Радикальность трансформации, обман налицо, однако, здесь Мор пользовался традиционными, допустимыми, с точки зрения историка XVI в., приемами. Приписанный Ричарду Глостеру набор недостатков – честолюбие, лицемерие, скрытность, алчность и т. д. – деиндивидуализирован, примерно так было принято представлять абстрактного тирана. Напомню, что «причесывание», сглаживание характеров исторических деятелей, подгонка их под существующие стереотипы еще с античных времен считались едва ли не обязательными. Предполагалось, что история учит на примерах, и примеры эти должны быть яркими, однозначными, не допускающими вольных толкований. Умолчания, противопоставление доброго правителя тирану – всё это знакомые и систематически применяемые в ренессансной историографии техники.

Еще одним приемом Томаса Мора, который стоит проанализировать подробнее, было аккумулирование слухов. Стоит отметить, что автор «Истории» собрал абсолютно все злые сплетни, ходившие о последнем представителе династии Йорков, причем в работе с этим видом «источников» виртуозно пользовался известной еще со времен Античности тактикой. С одной стороны, он неизменно оговаривался – речь идет именно о слухе. С другой, информация подавалась в такой форме, чтобы каждому стало ясно – народная молва не ошибается. В «Истории» можно найти следующие сплетни, касающиеся Ричарда III:

• Матушка Ричарда Глостера якобы «не могла разрешиться без

• Матушка Ричарда Глостера якобы «не могла разрешиться без помощи ножа, и он вышел на свет ногами вперед (тогда как обычно бывает наоборот) и даже будто бы с зубами во рту».

• Ричард будто бы «собственными руками и убил заключенного в Тауэре короля Генриха VI».

• «Без его [Ричарда] тайного содействия не приключилась бы и смерть его брата Кларенса».

• Ричард Глостер якобы «еще при жизни короля Эдуарда… замыслил, что сам будет королем», и именно поэтому умертвил и Генриха VI, и родного брата.

• Слуги Ричарда якобы радовались смерти Эдуарда IV и говорили, что «теперь их господин, герцог Глостер, будет королем», о том же (конечно, без всякого восторга) будто бы судачили и простые лондонцы.

• После жестокого убийства племянников (сыновей Эдуарда IV, знаменитых «принцев в Тауэре») «ум его [Ричарда] ни на миг не бывал спокоен, и он никогда не чувствовал себя в безопасности…, страдал бессонницей…, или его мучали дурные сны» и т. д. Уровень «достоверности» вышеприведенной информации – крайне низкий, и все же при прочтении все «факты» кажутся правдивыми. Приемов, при помощи которых Томас Мор создает эту видимость, несколько. Так, автор подчеркивал, что знает о произошедшем из надежных источников, например: «Я по достоверным сведениям узнал…», «Я слышал правдоподобный рассказ от человека, который пользовался доверием его домашних слуг». Кроме того, внимание аудитории акцентировалось на широте распространения сплетен и искренности веры в них: «Люди упорно говорят…», «Сообщают как заведомую истину…», «Разумные люди полагают».

Наконец, Мор нередко приводил душераздирающие подробности, которые должны были заставить читателя ужаснуться и поверить. В частности, описание будто бы совершенного Ричардом убийства Генриха VI содержит следующие строки: «Злобно погрузив кинжал ему под ребро, он пронзил его и зарезал». Эта деталь ничего не прибавляет к достоверности рассказа, но создает яркий эффект присутствия и сопереживания.

Вершиной риторического мастерства Томаса Мора смело можно назвать завершающую рассказ о неестественном рождении Ричарда Глостера фразу: «Так гласит молва; то ли это люди по злобе своей говорят лишнее, то ли само естество изменило свое течение при рождении того, кто в течение жизни совершил столь многое против естества». Полагаю, что после прочтения этих слов многие задумывались, а вдруг Бог действительно пожелал дать знак – на свет появился не просто плохой король и скверный человек, а злодей «высшей пробы». Подчеркну, что в XVI в. эмоционально окрашенная, расцвеченная подробностями передача слухов была вполне нормальным, даже обыденным делом. Единственное, чем «История Ричарда III» отличалась от современных ей исторических сочинений, – это отточенное словесное совершенство и гениальное (без всякого преувеличения) использование психологических приемов.

Итак, на данном этапе анализа создается впечатление, что Томас Мор в целом оставался в рамках господствовавшей на тот момент традиции историописания. Конечно, он обращался с Клио несколько бесцеремонно – чаще, чем это было принято, пересказывал слухи, злоупотреблял домыслами и преувеличениями, но, повторюсь, по большому счету не делал ничего нового и непривычного. Вероятно, это одна из причин, по которым «История» вызывала и продолжает вызывать доверие. Каждый раз, когда наш взгляд наталкивается на то или иное несоответствие, мы невольно одергиваем себя. Например, нам ясно, что горб и сколиоз – далеко не одно и тоже, однако мы не можем счесть такое высказывание неправдой в полном смысле слова; нам также ясно, что злоба, двуличие и прочие приписанные Ричарду III качества не имеют к нему отношения, но мы оправдываем эту фальсификацию благородной ненавистью Томаса Мора к тирании.

Традиционно исследователи ограничиваются рассмотрением трех проанализированных выше направлений трансформации образа правителя: изменение внешности, приписывание Ричарду всех грехов истинного тирана, легализация слухов. Все остальные несоответствия обычно рассматриваются как случайные ошибки и небрежности (особняком стоит разве что ключевой для «Истории» эпизод – убийство принцев в Тауэре, который многие историки также склонны считать сфальсифицированным). Однако, при ближайшем рассмотрении методологический арсенал Томаса Мора оказывается куда богаче. Можно выделить еще как минимум два пути искажения реальности – это демонизация окружения Ричарда Глостера и радикальная переработка обстоятельств жизни герцога до 1483 г.

Начну с сообщений о людях, безоговорочно поддержавших воцарение Ричарда III. Первое, что бросается в глаза – это крайне незначительное количество титулованных сторонников Глостера. Если верить Томасу Мору, среди лордов у герцога было только два, да и то временных, союзника: Уильям Гастингс, которого протектор казнил после печально знаменитого Совета в Тауэре 13 июня 1483 г., и Генри герцог Бекингэм, который вскоре после коронации Ричарда III поднял против него восстание. Любопытно, что Мор путает имена обоих аристократов: Гастингс ошибочно назван Ричардом, а Бекингем – Эдуардом.

Среди дворян Глостера безоговорочно поддерживали лишь трое: Ричард Рэтклиф, Уильям Кэтсби и Джеймс Тирелл. Безусловно, Мор не пишет, что иных сторонников у Ричарда III не было. И тем не менее, автор «Истории» не раз подчеркивает, что герцог мог полностью доверять только этому триумвирату, лишь они входили в его «ближний круг» и готовы были идти за своим господином до конца. Все остальные якобы служили Ричарду временно и, вероятнее всего, из-за денег: «Богатыми дарами он [герцог Глостер] приобретал себе лишь непрочную дружбу».

Необходимо отметить, что в этом конкретном случае Томас Мор мог практически не кривить душой. Общеизвестно, что во времена Тюдоров от Ричарда III буквально открещивались. Вряд ли кто-то из собеседников великого гуманиста мог решиться публично заявить о столь рискованных симпатиях.

Несравненно более значимы поистине убийственные характеристики, которые Мор дает Рэтклифу, Тиреллу и Кэтсби. Ричард Рэтклиф будто бы «имел жизненный опыт и хитрый ум, в речах был краток и груб, в обращении резок и крут, в злодеяниях смел, а человеческой жалости и страху Божьему одинаково чужд». Отличительными чертами Уильяма Кэтсби были: представительная внешность, «тонкий ум», превосходное знание законов, но одновременно двуличие, неумеренное честолюбие и вероломство (Кэтсби будто бы погубил своего покровителя лорда Гостингса, т. к. хотел заполучить часть его владений и должностей). Наконец, Джеймс Тирелл «был человек выдающийся и по своим природным дарованиям мог бы служить более достойному принцу, если бы умел служить Богу и милостью Божией приобрести столь же много честности и доброй воли, сколько имелось у него силы и ума. Сердце у него было гордое, и он страстно стремился пробиться наверх». Мор утверждал, что именно неумеренное честолюбие заставило Джеймса Тирелла взять на себя организацию убийства сыновей Эдуарда IV.

В который раз вынуждена заметить, что, по-видимому, все вышеперечисленное – не что иное, как фальсификация. По-видимому, т. к. это один из многих случаев, когда слова Томаса Мора сложно проверить. Сохранившиеся источники ничего не сообщают о душевных качествах Рэтклифа, Кэтсби и Тирелла, но, если ориентироваться на формальные критерии – все трое были преданными сторонниками Йорков, сражавшимися под командованием Эдуарда IV еще в 1470-х гг., и вполне уважаемыми людьми. Ни один другой текст ни слова не говорит о жестокости и грубости Рэтклифа, двуличии Кэтсби или чудовищном честолюбии Тирелла. Современные историки полагают, что Кэтсби скорее всего не имел отношения к падению Гастингса, а Тирелл, вполне возможно, не убивал принцев в Тауэре (сам факт убийства которых в настоящее время поставлен под сомнение).

Для того, чтобы использованные Томасом Мором приемы стали более понятными, попробуем проанализировать, что он пишет об окружении Джеймса Тирелла. Согласившись организовать убийство принцев, этот джентльмен якобы не стал искать исполнителей на стороне – подходящие люди уже находились среди его слуг. Это были некие Майлс Форест, «телохранитель [Тирелла], некогда запятнавший себя убийством», и стремянной Тирелла Джон Дайтон – человек «огромного роста, широкоплечий и сильный». К «достоинствам» Дайтона Мор добавляет недвусмысленно звучащее существительное knaue (негодяй, подлец). Историки долго и безуспешно искали сведения о людях, будто бы задушивших детей Эдуарда IV в постели. В результате выяснилось, что правдивы только имена (Джон Дайтон был респектабельным хранителем гардероба в одном из владений Ричарда Глостера, а Майлс Форест – помощником шерифа). Иными словами, здесь Томас Мор воспользовался распространенным литературным (подчеркиваю, именно литературным, а не историческим) приемом – придумал «персонажам второго плана» вымышленные биографии, лучше соответствующие развитию сюжета.

Мы точно знаем, что именно так Мор обошелся с подробностями жизни самого Джеймса Тирелла. В «Истории» он появляется летом 1483 г. По версии Томаса Мора, карьера этого джентльмена развивалась не слишком успешно – несмотря на горячее желание, ему никак не удавалось войти в число доверенных лиц герцога Глостера, кроме того в тридцать восемь лет он все еще не получил рыцарский пояс. Оба указанных «факта» не соответствуют действительности: Тирелл был посвящен в рыцари в 1471 г. на поле битвы при Тьюксберри, т. е. за двенадцать лет до описываемых событий; в 1482 г. за успешное участие в войне с Шотландией он получил звание рыцаря-баннерета. Доверенным лицом Ричарда Глостера Тирелл также стал задолго до смерти Эдуарда IV. Цель вышеописанной фальсификации очевидна: сделав из Тирелла неудачника и честолюбца, готового возвыситься любой ценой, Мор объясняет читателям, почему этот человек согласился взять на себя организацию убийства «тауэрских принцев». В данном случае важно подчеркнуть стабильность приемов, при помощи которых Томас Мор превращал приближенных Ричарда III в отменных негодяев – автор «Истории» не трансформировал реальность, а без лишних церемоний подменял правду ложью.

Итак, толпящиеся вокруг трона Ричарда III предатели и убийцы самим фактом своего существования красноречиво демонстрировали, насколько плохим королем был последний из Йорков. Однако, в «Истории» есть и иной, менее заметный пласт информации. Если собрать воедино разрозненные упоминания о том, какими поручениями герцог Глостер «награждал» своих слуг, получится по-настоящему завораживающая картина, полностью переворачивающая представление о том, как жил будущий король до 1483 г.

Прежде всего, созданный воображением Томаса Мора герцог имел неприятную привычку ликвидировать тех, кто стоял у него на пути. Об этом в «Истории» сказано дважды. Первый пассаж составлен в предельно общих выражениях – Ричард Глостер якобы «не останавливался перед убийством любого человека, чья жизнь стояла на пути к его цели». Второй (рассказ о «казни» Энтони Вудвиля лорда Риверса, Ричарда Грея и сэра Томаса Вогена) дает гораздо больше информации. Любопытно, что эта часть повествования изобилует неточностями и нестыковками. По версии Томаса Мора, Вогена, Грея и Риверса обезглавили 13 июня 1483 г. в Помфрете, хотя на самом деле их жизни оборвались 25 июня в Понтефракте. Впрочем, путаница с датой и местом казни в данном случае не самое страшное. Мор подчеркивает, что эти трое были приданы смерти по личному распоряжению Ричарда Глостера, «быстро, без суда, без приговора, без законного приказа». На самом деле, следствие состоялось, и все необходимые юридические процедуры были соблюдены. Важно подчеркнуть, что этот полностью переосмысленный эпизод (по сути Мор говорит о тройном убийстве) служит фундаментом, на котором автор «Истории» выстраивает целую серию новых обвинений.

Перевернутая картина казни Риверса, Грея и Вогена позволяет ему объяснить, в частности, результаты печально известного Совета в Тауэре 13 июня 1483 г. (на нем Ричард Глостер объявил о раскрытии заговора, участники которого якобы намеревались его умертвить, и отдал распоряжение немедленно казнить лидера заговорщиков, лорда Гастингса). В «Истории Ричарда III» обе сцены служат наглядной иллюстрацией небесного воздаяния. Лорд Гастингс принял участие в отстранении от власти клана Вудвилей (к которому и принадлежали лорды, казненные 25 июня), более того, санкционировал саму казнь, но почти сразу же сам стал жертвой тирании Ричарда Глостера. Именно поэтому Мор сознательно искажает реальность и пишет, что оба события якобы произошли в один и тот же день и час и полностью повторяли друг друга.

Впрочем, в рамках данной главы имеет значение не моральная нагрузка сюжета, а информация о методах, которыми будущий король якобы пользовался в борьбе с оппонентами. Историки давно доказали – лорд Гастингс был единственным, кого герцог Глостер действительно приказал казнить немедленно, без каких бы то ни было судебных разбирательств. Томас Мор превращает это исключение в правило. Будто бы в тот же день и час, также без всякого законного приговора были казнены еще трое врагов Ричарда Глостера.

Однако и этими тремя дело не ограничилось. Вглядимся в текст «Истории» внимательнее: «Сделано это [казнь Риверса, Грея и Вогена] было в присутствии и по приказу сэра Ричарда Рэтклифа, рыцаря, чьими услугами протектор обычно пользовался при обсуждении и исполнении подобных беззаконных предприятий». Получается, что на самом деле жертв Ричарда Глостера было не трое, а гораздо больше. Описывая казнь 25 июля 1483 г., Мор употребляет обязывающее словосочетание «обычно (специально) пользовался» (specially used), т. е. подобные поручения были, дословно, специализацией Рэтклифа, а казнь Риверса, Грея и Вогена стала всего лишь одним из многих аналогичных эпизодов. Иными словами, еще до того, как герцог Глостер включился в борьбу за корону, он неоднократно велел казнить своих врагов, причем в его ближайшем окружении имелся человек, за которым был закреплен именно этот «участок работы».

Другой приближенный герцога Глостера – Уильям Кэтсби – якобы специализировался на выполнении менее тяжелых и более деликатных поручений. Например, Ричард Глостер велел как-то Кэтсби узнать все о политических симпатиях и планах лорда Гастингса. Стоит отметить, что этот человек был не единственным специалистом по проведению щекотливых переговоров. Другие слуги герцога беседовали по его приказу о возможной поддержке узурпации с герцогом Бэкингемом (к слову, использованные ими аргументы были в основном вымышленными). Мор описывает этот эпизод в следующих выражениях: «Дело было открыто герцогу через хитрых людей, мастеров своего дела». Таким образом, в окружении Глостера имелись не только «силовики», но и «интеллектуалы», способные виртуозно выдавать ложь за правду и склонять на сторону своего господина нужных ему людей.

Не лишним будет отметить: занижая число соратников Ричарда, автор «Истории» изрядно преувеличивает количество его слуг. Разумеется, никаких точных данных Мор не приводит. Однако, в сцене бегства вдовы Эдуарда IV в Вестминстерское аббатство 30 апреля 1483 г. мы читаем: «Уже занимался день, и из окна архиепископской палаты видна была Темза, полная лодок со слугами герцога Глостера, сторожившими, чтобы ни одна душа не проникла в королевское убежище и чтобы даже мимо никто не смог проплыть бы незамеченным». Подчеркну, речь идет о самом начале борьбы за власть. Эдуард IV скончался совсем недавно, ни герцог Глостер, ни его сторонники еще не успели приехать в Лондон. Соответственно, Мор имел в виду слуг Ричарда, постоянно находившихся в столице (так сказать, на всякий случай). И вот этих «столичных» свитских оказалось достаточно, чтобы их лодки заполонили Темзу, а сами они перекрыли все подступы к Вестминстерскому аббатству. Очевидно, что это была лишь небольшая часть слуг герцога, ведь он посещал Лондон не часто. Читатель невольно задается вопросом: так сколько же людей было в его распоряжении на самом деле? И на что еще они могли решиться, если осмелились фактически взять под стражу вдовствующую королеву? В данном случае простая манипуляция с цифрами производит удивительный эмоциональный эффект: нам кажется, будто Англия была буквально наводнена людьми протектора, готовыми исполнить любое приказание своего господина.

Не менее интересны еще два упущенных исследователями момента. Первое: Ричард Глостер систематически рассылал «тайных гонцов (secret messengers)» и давал своим доверенным людям некие «тайные поручения (secret instruccion, secret trust)»; в тексте «Истории» об этом сказано двенадцать раз. Приведу несколько примеров. Герцог Глостер якобы велел своим людям силой забрать младшего брата Эдуарда из церковного убежища, если вдовствующая королева не согласится отдать сына добровольно (эта силовая акция не понадобилась). Подготовив обвинения в адрес лорда Гастингса в государственной измене, протектор будто бы направил к нему одного из своих свитских (формально в качестве почетного эскорта; на деле посланец должен был сопроводить лорда на роковое заседание Королевского Совета). Ричард III приказал убить сыновей Эдуарда IV; затем он распорядился перезахоронить тела принцев. Таким образом, криминальный характер «тайных поручений» не вызывает сомнений.

Второе: по-видимому, эта секретная деятельность была настолько масштабной и интенсивной, что для нее пришлось выделить отдельное (разумеется, тайное) помещение. Томас Мор писал: «Я достоверно знаю, что еще когда Глостер после смерти короля Эдуарда прибыл в Йорк… герцог Бэкингем послал туда наисекретнейшим образом некоего Персела, своего верного слугу, который пришел к Джону Уорду, столь же доверенному слуге герцога Глостера, и выразил желание как можно более тайно и укромно предстать перед его хозяином и поговорить с ним. Извещенный о такой просьбе, герцог Глостер приказал, чтобы в глухую ночную пору, когда весь народ разойдется, тот был доставлен к нему в тайные покои».

Это единственное упоминание о «тайных» комнатах, на мой взгляд, служит нескольким целям. Первая – переосмысление событийного ряда. Если контакты герцогов были обставлены такими формальностями, значит, они обсуждали нечто по-настоящему незаконное. Однако, если убрать из описания бесконечные «тайно», «секретно», «глубокой ночью», оказывается, что Бэкингем не делал ничего предосудительного: в нестабильной политической ситуации он всего лишь пообещал законному протектору королевства в случае необходимости прибыть в его распоряжение в сопровождении верных ему «дворян северных графств».

Не менее, а может быть и более важен сам «факт» существования неких секретных помещений, в которых темной ночью творились злые дела. Очевидно, что в данном случае Мор виртуозно использовал психологические штампы. Неоднократное возвращение рассказчика к «тайным» сторонам деятельности Ричарда в конце концов внедряло в сознание читателя по-настоящему революционную для начала XVI в. идею: безупречная репутация герцога – не более чем фикция.

Стоит обратить внимание на еще один момент. Томас Мор писал, что Глостер был щедрым господином, однако, для того, чтобы осыпать милостями своих приближенных, он «был вынужден разбойничать и грабить в других местах, навлекая [на себя] прочную ненависть». Обе части этого высказывания одинаково значимы. Во-первых, Мор обвиняет Ричарда в откровенно противозаконных действиях, т. е. в том, что герцог содержал свою свиту на деньги, отнятые у других людей. Во-вторых, автор «Истории» еще раз закрепляет в сознании читателя следующую мысль: современники относились к герцогу Глостеру крайне плохо. Здесь же указываются и основания подобной «ненависти» – присвоение чужого имущества.

Чуть позже Томас Мор приводит конкретный случай «грабежа». После ареста куртизанки Шор «движимый будто бы гневом, а на самом деле жадностью, протектор послал людей к дому жены Шора (которая там жила одна, без мужа), отобрал у нее все, что она имела, ценностью свыше двух-трех тысяч марок». Иными словами, повинуясь приказанию герцога, его слуги попросту ограбили несчастную, одинокую женщину. Отмечу, что и эти обвинения решительно ни на чем не основаны. Имущество жены Шора не было конфисковано. Насколько известно историкам, герцог Глостер вообще не был склонен к грабежам. Он действительно изрядно округлил свои владения и приумножил движимое имущество, однако его богатство имело вполне законное происхождение.

Отдельного упоминания заслуживают и методы, при помощи которых можно было войти в «ближний круг» Ричарда. Мор приводит лишь один пример, но это поистине вопиющий случай. Монарх якобы подарил Джеймсу Тиреллу свою благосклонность в обмен на жизнь сыновей Эдуарда IV. Томас Мор писал:

«Король за это [убийство «тауэрских принцев»] изъявил ему большую благодарность; некоторые даже говорят, что он тотчас был произведен в рыцари». Очередная ссылка на слух в этом конкретном случае – очевидная ложь; напомню, что к этому времени Джеймс Тирелл носил рыцарский пояс уже более десяти лет.

Итак, демонизация окружения Ричарда III, трансформация его взаимоотношений с приближенными позволили Томасу Мору полностью пересмотреть устоявшиеся к тому времени представления о последнем Йорке. Важно подчеркнуть, что в этой части своего сочинения Мор явно вышел за рамки исторического жанра, он широко использовал литературные приемы, эксплуатировал психологические штампы, т. е. фактически произвольно перекраивал прошлое. Он не просто исказил биографии ближайших соратников Ричарда III, но создал некий гротескный, фантасмагорический антимир, чудовищную пародию на двор «доброго государя». Вместо достойного окружения здесь присутствовали люди без совести и чести; вместо светлых парадных зал – тайные покои, где злодеи ночами обсуждают свои коварные планы; в этой абсурдной вселенной законных наследников трона безжалостно убивали, а их убийц награждали рыцарским поясом.

Проведенный анализ позволил выявить пять основных методов, при помощи которых Томас Мор превратил Ричарда III в идеального тирана – это монстроизация внешности короля; демонизация его внутреннего мира и душевных качеств; легализация порочащих монарха слухов; очернение его окружения; радикальный пересмотр представлений о жизни Ричарда до 1483 г. В первых трех случаях автор, хотя и вводил в заблуждение читателей, пользовался вполне традиционными, классическими для ренессансной историографии приемами: преувеличение; домысливание, доведение до логического завершения суждений других историков; умолчания; использование клишированных суждений; стереотипизация характера «героя»; эмоционально насыщенная подача материала; игра на контрастах; отсылка к вымышленным источникам информации; превращение сомнительных обстоятельств в несомненные, якобы известные всем факты.

Безусловно, Томас Мор прибегал к вышеперечисленным техникам свободнее, чем это было принято, но делал это настолько искусно, что обман не бросался в глаза. Думается, современники восприняли его труд как достоверный, адекватный рассказ о прошлом, в первую очередь потому, что текст, казалось бы, соответствовал общепринятым критериям научности.

На первый взгляд, присутствующие в «Истории» рассказы об окружении Ричарда III и о том, чем занимался герцог Глостер до смерти Эдуарда IV, полностью выпадают из этой картины. Приемы, использованные Мором в этой части сочинения, смело можно назвать антиисторическими. Автор подгонял обстоятельства жизни и душевные качества «героев» под их «амплуа»; награждал реальных людей полностью вымышленными биографиями; беззастенчиво эксплуатировал психологические стереотипы; наконец, выдумал целый ряд «фактов». Иными словами, указанные фрагменты – уже не полуправда, не трансформация действительности; здесь создатель «Истории» откровенно и беззастенчиво обманывает читателей, выдает за правду заведомо ложную, ни на чем не основанную информацию. И все же современники

Мне кажется, что столь масштабный обман удался в силу сразу нескольких причин. Во-первых, вышеприведенная информация разбросана по всему тексту в виде крошечных фрагментов. Во-вторых, Мор зачастую использовал намеки и недомолвки. В-третьих, наиболее заметные изменения претерпели биографии людей почти никому не известных, например, «убийц» сыновей Эдуарда IV, Майлса Фореста и Джона Дайтона. Именно потому, что их никто не знал, о них можно было писать все, что угодно.

Если собрать воедино все крупицы информации и развернуть все намеки, получится настоящий гротеск: под пером Томаса Мора Ричард Глостер превратился даже не в тирана, а в настоящего висельника, или, выражаясь современным языком, «преступного авторитета». Герцог будто бы убивал всех, кто стоял у него на пути (кого-то собственноручно, кого-то руками своих слуг), и беззастенчиво присваивал имущество своих жертв; «разбойничал и грабил»; развратничал; интриговал; наводнил всю Англию своими сторонниками (негодяями, убийцами и предателями); шпионил и бесконечно рассылал тайных гонцов; он даже имел особые секретные покои, в которых ночами обсуждались самые черные планы.

Безусловно, всю эту фантасмагорию решительно невозможно выдать за правду. Но дело в том, что Томас Мор и не ставил перед собой такой цели. Еще раз подчеркну, полная картина проявляется, только если целенаправленно сложить все кусочки мозаики. Текст «Истории», без сомнения, не был рассчитан на столь детальный анализ. При обычном прочтении вышеуказанные детали не режут глаз, они всего лишь создают общее впечатление – герцог Глостер был неразборчивым в средствах властолюбцем, которому до поры до времени удавалось скрывать свою истинную сущность. Именно эта усредненная, умеренная картина была воспринята и растиражирована современниками.

В заключение отмечу еще раз: Томас Мор не писал историю в подлинном смысле слова, его текст по сути антиисторичен; все сомнительные, не подтвержденные другими источниками фрагменты по умолчанию стоит считать недостоверными. Тем не менее, даже самый пристрастный читатель (или исследователь) неизбежно становится жертвой неотразимого обаяния этого произведения. Можно сколько угодно говорить, что перед нами обман, псевдоисторическая мистификация. Написанному Томасом Мором попросту хочется верить, т. к. он был не только великим гуманистом, но и гениальным психологом. Образ Ричарда III чудовищно диссонирует с реальностью, зато превосходно соответствует тому, что мы желали бы знать о по-настоящему плохом государе. На мой взгляд, «История Ричарда III» – это как раз тот случай, когда ложь выглядит несравненно более убедительной, чем правда.