9. Взгляд со дна колодца
Меня часто спрашивают…
О чём ваши книги?..
Отвечаю… Да ни о чём!
Из капустников команды КВН Новосибирского университета (1982–1983)
Над романами Харуки Мураками в нашей стране сломано уже немало копий. Сегодня его книги включены в программы зарубежной литературы гуманитарных вузов, студенты пишут о них дипломы, читатели устраивают в интернете многонедельные дебаты, а книжные обозреватели и рецензенты всё соревнуются, кто кого переплюнет в попытке ответа на терзающий всех вопрос: «Ну и что же он всем этим хотел сказать?»
Сам Мураками не любит, когда его творчество анализируют, «разбирают по винтикам». Как писатель не раз признавался в интервью, сочиняет он «по наитию», никогда не зная, что будет с героями дальше, и никакого «особого смысла» между строк не вкладывает. «Я просто пишу, потому что мне нравится писать, вот и всё».
* * *
«Зайдя в книжный магазин, – признаётся Мураками, – я стараюсь не приближаться к полкам, на которых могут стоять мои книги. Слишком уж неловко там себя чувствую. Но когда всё-таки подхожу туда по делу, помимо своих романов нередко встречаю и чьи-то книги обо мне. В первую секунду обычно удивляюсь: с чего бы столько народу интересовалось моей персоной? Но потом, конечно, говорю себе, что дело не лично во мне, а в моих героях. И всё-таки – странно…
Сам я никогда не читаю критики на свои книги. В конце концов, у писателей есть право писать, что им хочется, а у критиков – право критиковать, что им хочется. Но если критикам для работы приходится (наверное) читать писателей, то писатели от обязанности читать критиков, слава богу, свободны. И в этом смысле мне, можно сказать, повезло.
С другой стороны, я сам часто задумываюсь: почему я пишу именно так, а не иначе? Кто такая на самом деле Заводная Птица? Что для меня символизируют жаббервоги? Именно потому, что мне самому хочется в этом разобраться, я и пишу. Но очень часто чем дальше я пишу, тем глубже становятся эти тайны. Вот, собственно, что такое мои романы. В них нет ответов на вопросы. Или, скорее, наоборот – сколько читателей, столько ответов там и отыщется…
И когда меня спрашивают, что я имел в виду своими книгами, так и хочется ответить: «Если у вас хватает лишних денег, чтобы купить мои книги, откройте их, завалившись на диван поудобнее, и, жуя какую-нибудь еду постраннее, попробуйте сами в этом разобраться». Очень хочется так ответить, но это уже попахивает нарушением прав потребителя, поэтому лучше уж я промолчу.
Если же говорить о литературной критике в целом – я думаю, не стоит тратить время на эссе и рецензии, которые:
1. Перемалывают книгу в крошку, выискивая микроскопические детали и подробности, чтобы сделать на их основе непоколебимые вселенские выводы.
2. Написаны надменным тоном, в духе: «Вам, простакам, этого не понять, но на самом деле всё так-то и так-то».
3. Постоянно цитируют саму книгу.
4. Чересчур уверенно определяют, что в книге добро, а что – зло, где там чёрное, где белое.
5. Пестрят зубодробительными спецтерминами – такими заумными, что и не поймешь, о чём речь.
6. Наоборот, слишком «просто и доходчиво» объясняют читателю, о чём эта книга.
7. Как бы ни пытались говорить о книге, в итоге повествуют лишь «о себе, любимом».
8. Используют нецензурные выражения.
9. Написаны чересчур эмоционально (неважно, хвала это или хула).
Вот, примерно так. А вообще я просто хотел бы, чтобы люди читали мои книги, понимая, что это – писатель, который живёт с ними в одно время и дышит одним с ними воздухом. Вот и всё…»
* * *
«Вот и всё»?
Не могу не вспомнить один занятный эпизод из собственной молодости.
Однажды на заре русского интернета я написал небольшой рассказ и повесил его на обсуждение в сеть. Разгорелись дебаты, а когда попытался вставить слово я сам, Фаина Гуревич, наша замечательная переводчица Бротигана и не только, ласково притормозила меня следующей просьбой:
– Помолчите, Митя, люди и без вас разберутся, что это вы такое написали.
Обожаю Фаину Гуревич.
10. От общего к личному. «Охота на овец»
1995 год, г. Принстон, Нью-Джерси. Харуки Мураками читает лекцию в аудитории университета. В зале яблоку негде упасть: послушать «самого неяпонского японца» съезжаются студенты – филологи и не только – из других вузов и даже из других штатов. По-английски писатель говорит чуть медленнее, чем носители языка. Но, как и на родном японском, очень тщательно подбирает каждое слово, точно нанизывает бусы на нитку, отчего в целом речь выходит плотной и содержательной.
Подходит время для вопросов. Кого-то интересует, как Мураками строит работу над сюжетом. Кто-то спрашивает о тенденциях в сегодняшней японской литературе. Третьей поднимает руку молодая экзальтированная девица с цепким взглядом и отточенными жестами.
– Мистер Мураками! А ведь правда?.. – увесистая пауза. – Ведь это правда, что ваша Овца – не что иное, как символ первородного феминистического начала в контексте патриархального уклада современного социума? – с победным видом отчеканивает девица и умолкает в ожидании немедленного подтверждения своих слов.
Полутысячная аудитория застывает, как стая тунцов в морозильнике океанского траулера. На дворе – политкорректная Америка 90-х. А в первых рядах перед писателем дюжина диктофонов фиксирует каждое слово.
Мураками задумывается на какие-то пять секунд. И поднимает на вопрошавшую безмятежные глаза:
– Да нет… – отвечает он с мягкой улыбкой. – Овца – это просто Овца.
* * *
Буквальный перевод названия романа «Охота на овец» – «Приключения вокруг овцы». Но в русском языке за словом «приключение» уже традиционно закрепился сказочно-детский оттенок. К тому же выговорить «вокруг овцы» – язык спотыкается. В оригинальном названии даже иероглифы выражают опасность – куда более серьёзную, чем в слове «приключение». Может, «авантюра»? «Авантюра вокруг овцы» пахнет адюльтером… Американцы назвали роман «A Wild Sheep Chase», но тут у меня претензия к неопределённому артиклю: без него лучше, многозначнее, ибо на японском непонятно, одна овца или их много. Я остановился на множественном числе, пусть читатель сам решит, кто волки и кто за кем гоняется…
* * *
В 1979 году Фрэнсис Форд Коппола получил в Каннах «Пальмовую ветвь» за «Apocalypse Now». И хотя критика упрекала фильм за «нехватку историчности» и «безыдейность», «Апокалипсис» до сих потрясает зрителей всего мира.
В 1981 году Мураками начинает собирать материал для «Овец» и в октябре уезжает для этого на Хоккайдо. В этот же период, с июля 81-го по сентябрь 82-го, в культурологическом альманахе «Уми» выходит серия его статей «Америка современников» (До: дзидай-но Амэрика), уже по одним заголовкам которых можно представить, на каких «китах» писатель строит работу над своим первым крупным романом. Всего этих статей было шесть:
1. Страхи изможденного человека – Стивен Кинг.
2. Гиперболизация реальности – Произведения о Вьетнамской войне.
3. Анархизм как метод – «Апокалипсис» Фрэнсиса Копполы.
4. Эта антисовременная современность – проза Джона Ирвинга.
5. Рождение и развитие урбанистической прозы – Чандлер и после.
6. Жертва, обречённая изначально – Джим Моррисон, «The Doors».
Сам писатель признаёт (в третьей и пятой статьях), что больше всего на сюжет «Охоты на овец» повлияли «Апокалипсис» Копполы и «Долгое прощание» Чандлера. На эпизодическом же уровне дотошная японская критика склонна видеть заимствования из того же Ирвинга: например, кому-то облик Человека-Овцы напоминает «медвежий» камуфляж Сузи в «Отеле Нью-Гемпшир».
«Я согласен с критиками Копполы, – пишет Мураками. – Да, этот фильм безыдеен и неисторичен. И тем не менее, это великое произведение – прежде всего потому, что это очень «приватный» фильм (private film), не имеющий особого отношения к Вьетнамской войне как таковой».
В той же статье он не раз упоминает, что благодаря великолепной режиссуре Копполе удалось снять высококачественную драму в «узком, ограниченном пространстве», из-за чего фильм воспринимается очень «приватно», без каких-либо прямых исторических аналогий.
Пожалуй, именно эта «приватность» – как противоположность «идейности», которой не хватило критикам-реалистам у Копполы, – и является ключом для адекватного восприятия «Охоты на овец».
Сравним, как развиваются действия фильма и книги.
Точно так же, как в «Апокалипсисе», сюжет «Охоты» начинается в «этой» реальности, ближе к середине словно «ухает» в некую переходную «кроличью нору» (у Копполы это – река Меконг, у Мураками – «проклятый поворот» в горах), где довольно долго и мучительно пробуксовывает, а затем выворачивается в потустороннем, «зеркальном» мире. Там с героями происходит некое психическое перерождение – и лишь в эпилогах слабым росчерком пера и легким поворотом камеры авторы возвращают «изменённых» героев домой.
Вопрос: зачем нужна такая долгая и сложная пробуксовка?
Ответ: как раз затем, чтобы очиститься от Идеи. Чужой идеи в своей голове. Подчеркнём: ни капитан Уиллард, ни герой «Охоты» не лезли «в пекло», преследуя личные цели. Первый отправился убивать, выполняя приказ армии, в справедливость которой поначалу верил. Второй отправился искать Овцу (которая «никому ещё счастья не принесла») наполовину под давлением Чёрного Секретаря, наполовину поддавшись уговорам подруги.
Именно постепенная потеря чужой Идеи (а ещё проще – прочистка собственных мозгов) и происходит с героем «Охоты» на «проклятом повороте» по дороге в усадьбу покойника-Крысы, а с капитаном Уиллардом – на реке Меконг по пути в тайную империю Куртца. Ибо ни в каком другом состоянии контакт со своим антиподом невозможен.
Но как ни крути – оба выполняли чужую волю, действовали в угоду чужой идее. А в этом случае «принцип Чандлера» срабатывает лишь наполовину: когда находишь то, что искал, чужая цель исчезает, а своей не появляется. Тебе достаются лишь Хаос, анархия и пустота.
Обвиняя Копполу в «безыдейности», кинокритика того времени не уследила за принципиальным сдвигом американского киномышления – который, впрочем, сразу уловил заядлый киноман Мураками. Так, в традиционном кино герой начинал с решения своих частных проблем – и в итоге выходил на проблемы глобального уровня. С конца же 70-х сильнейшие голливудские сочиняльщики – Кинг, Лукас, Коппола – стали совершенно сознательно поворачивать повествование вспять: камера вскользь охватывает проблемы мировых масштабов – и постепенно сужает фокус до личной, «приватной» трагедии «маленького человека».
* * *
«Проклятый поворот», или «дуга», как средство переноса героев в «антимир» встречается практически в каждом из дальнейших романов Мураками. Во всех этих случаях автор использует довольно редкое, заимствованное слово «ка: бу» – от английского curve, что делает сей «поворот» для японского читателя ещё более «чужим» и «не от мира сего». Сравним:
1. «Дэнс» – коридор отеля «Дельфин» сворачивает вправо перед тем, как привести в каморку Человека-Овцы.
2. «Заводная Птица» – в коридоре отеля герой сворачивает за угол и попадает в комнату с призраками.
3. «Страна Чудес» – Река в Городе выписывает крутую дугу, прежде чем влиться в Омут.
4. «Норвежский лес» – дорога круто изгибается на подъезде к госпиталю «Амирё».
* * *
Так что же такое Овца?
Да я и сам не знаю, – улыбается Мураками через три года после выхода в свет «Охоты». – Но уверен: именно это и стало главной причиной успеха книги.
Тем не менее, вот что он пишет, анализируя «Апокалипсис»:
Кто же такой полковник Куртц, стремившийся освободиться от всех заблуждений? Этого не знает даже капитан Уиллард, который должен его убить. По сути, Уиллард играет роль наблюдателя, который превращается в убийцу. Его отправная точка – заблуждения, а точка прибытия – анархия. Их обоих связывает одна река.
Ни в публицистике, ни в интервью Мураками никогда не упоминал, что сюжет «Апокалипсиса» – тоже заимствование. В основу сценария положен роман Джозефа Конрада «Сердце тьмы», действие которого разворачивается в Африке. Главный герой, Марлоу, спускается по реке Конго, чтобы спасти пропавшего без вести сотрудника торговой фирмы. Этот сотрудник, гениальный музыкант- идеалист по фамилии Куртц, попал в лагерь к охотникам за слоновьей костью, возглавил его и создал в джунглях подобие мини-империи, где ему стали поклоняться как Мессии. Когда Марлоу прибывает в лагерь, Куртц тяжело болен. Марлоу забирает его с собой, но на обратном пути судно тонет в реке.
Как раз чтобы выхолостить всякие «идейность» с «историчностью» и преобразовать общественную Историю в историю одной личности, Коппола перенес во Вьетнам события из Африки, превратил главных героев в антиподов, вставил в сюжет «кроличью нору» – и довёл до крайности обе анархии: «глобальную» на входе (война) и «приватную» на выходе (убийство Куртца).
Мураками, однако, об этом хорошо знал и помнил. Добравшись до горной усадьбы, герой «Охоты» обнаруживает, что именно Конрада читал Крыса перед тем, как повеситься.
* * *
Но вернёмся к нашим мериносам.
Один из главных вопросов, который, как я заметил, не даёт покоя читателям: за каким лешим «ушастая» подруга спустилась с гор и оставила героя в одиночестве? Какой в этом высший смысл, и почему он «больше никогда её не увидит»? Почему этот эпизод – точно рваная дыра в общей ткани романа, словно у самого Мураками не хватило терпения и мастерства довести такую яркую линию отношений до вразумительного конца?
Действительно, ближе к финалу легко может возникнуть впечатление, будто автор решил избавиться от надоевшего персонажа и просто-напросто «стер» её, как стирают ластиком карандашный набросок…
И всё же не будем торопиться, а лучше ещё раз проследим все изгибы сюжета.
В небольшом отрезке до и после исчезновения «ушастой» подруги мы заметим три момента, когда читателя словно обухом ударяют по голове.
Повествование течёт достаточно гладко вплоть до того, как герой с «ушастой» находят заветную виллу в горах. И после этого начинает резко «тормозить». Объяснение этому мы встречаем несколько раньше, после беседы героя с овчаром:
Я вышагивал вниз по дороге в город, когда меня осенило: а ведь я знал, что у отца Крысы была своя усадьба на Хоккайдо! Сам Крыса не раз рассказывал мне об этом! Двухэтажная вилла в горах, рядом – пастбище… Какого чёрта я всегда вспоминаю всё самое важное задним числом? Ну почему я не вспомнил об этом сразу? Вспомни с самого начала – давно нашлась бы тысяча способов, как всё проверить и выяснить…
Итак, первый из моментов, предсказать которые читатель не в состоянии: вилла – часть мира «Песни ветра», откуда герой и пришёл.
Момент второй: город Дзюнитаки – родина «крестного отца» ультраправых, который фактически и обрёк героя на «весь этот кавардак»:
Совершенно машинально я заскользил глазами по списку, как вдруг мой взгляд, споткнувшись, остановился сам собой: в середине списка стояло имя Сэнсэя. Того самого Сэнсэя с овцой в голове, по воле которого меня сюда занесло. Место рождения – префектура Хоккайдо, округ такой-то… город Дзюнитаки.
И наконец, момент третий: на то, что «девчонка здесь была лишняя», ни с того ни с сего указывают сначала Человек-Овца («Женщина хотела отсюда уйти… Вот мы её и спровадили»), а затем и сам Крыса:
– О подруге твоей я, по возможности, вообще не хотел разговаривать. Она просто не входила в мои расчёты.
– Не входила в расчёты?
– Ну да. Я-то устраивал вечеринку, как говорится, для своих. Чтобы это касалось только нас с тобой, понимаешь? И вдруг появляется она… Нам не следовало втягивать её в эту кашу.
Зачем это? К чему столько «поправок» в общем ходе романа? Если автор хотел показать нам, что герой заблудился – неужели Второго момента было бы недостаточно? И для чего развивать всю дорогу отношения между героем и героиней, если она в итоге растворяется, как утренний туман? А может, это просто сырая, недоделанная проза, и нечего нам голову дурить?
И вот тут мы упираемся в структуру романа в целом.
Повествование «Охоты на овец» состоит из четырех уровней, или, так скажем, четырех «атмосферных слоёв». В процессе романа герой проделывает путь, сравнимый с траекторией пушечного ядра, – и возвращается туда же, откуда пришёл. А именно: из города юности, Асия, переезжает в Токио, затем оправляется на Хоккайдо, где уходит в горы и оказывается на вилле отца Крысы. Здесь его траектория достигает апогея – и «ядро» стремительно, за какие-то несколько страниц, падает обратно «на землю». И герой снова оказывается у «разбитого корыта» – моря своей юности.
Посмотрим, что это за «атмосферные слои»:
Первый слой представлен Девчонкой, Которая Спала с Кем ни Попадя. Как только она понимает, что герой стремится прорваться «уровнем выше», она впадает в депрессию, плачет в постели и в итоге исчезает из его жизни (погибает). На этом связь с миром «Песни ветра» – юностью героя – обрывается.
Во Втором слое герой напрямую связан с женой и напарником по работе. Поскольку жена до недавнего времени работала с ними в конторе, мы понимаем, что это и есть длинноногая секретарша из «Пинбола». Стремление героя «вверх» продолжается. Жена уходит, а напарник, до сих пор уверенно стоявший на ногах, постепенно спивается и также «уходит в туман». Связь с миром «Пинбола» – молодостью героя – обрывается, и именно тогда герой встречает «ушастую» фотомодель. Её главная функция – вывести героя в Третий слой, где, собственно, и начинается генеральное повествование – охота на Овцу.
«Ушастая» подруга, несомненно, представляет Третий слой, каждый из обитателей которого является посредником для продвижения героя в «иную реальность» – мир Овцы.
Обитатели Третьего слоя:
1. «Ушастая», способная слышать будущее.
2. «Обезовеченный» Сэнсэй.
3. Чёрный Секретарь, вынуждающий героя отправиться на Охоту.
4. «Обезовеченный» Профессор Овца с сыном, консьержем отеля «Дельфин», которые подсказывают ему, куда ехать.
Из них всех только «ушастая» подруга – Младший Оборотень, по японской спиритуальной иерархии, – обладает сверхъестественными способностями, чтобы вывести героя в Четвёртый слой.
Если проследить в деталях путешествие героя с подругой по Хоккайдо, можно заметить: чем ближе они к «проклятому повороту», тем больше косвенных намёков на то, что «женщина не должна сюда приходить». Один из самых запоминающихся эпизодов – сцена с мотыльком в поезде Саппоро-Асахикава:
Подруга, сплетя руки на груди, дремала в кресле напротив. Осеннее солнце, заглянув в окно вагона, золотом окрасило брюки у неё на коленях. Крошечный мотылёк прилетел откуда-то и запорхал над нами энергично и бестолково – клочок бумаги на слабом ветру. Покружив так, он сел к ней на грудь, отдохнул там недолго, затем вспорхнул и скрылся из глаз. Мотылёк улетел и мне почудилось, будто она немного, совсем чуть-чуть постарела.
Четвертый слой уже является «иной реальностью» – потусторонним миром, существовать в котором способны лишь Крыса с Овцой в голове и Старший Оборотень – «генеральный связной» Человек-Овца. Для обитателей Третьего слоя здесь слишком «высокое напряжение». Вот почему подруга, не пробыв здесь и суток, «сжигает» свои замечательные уши («Тебя ей, пожалуй, привлечь будет больше нечем», – сочувствует Крыса) и еле уносит ноги, а Чёрный Секретарь, пожелав сунуться в Четвертый слой, встречает свою погибель.
* * *
В «Охоте на овец» Крыса умирает окончательно. И тогда на сцену выходит Главный Коммутатор – Человек-Овца.
Что это за персонаж, и как его понимать?
В «Дэнсе» этот оборотень ещё проявит себя «на полную катушку». В «Охоте» он просто подключает героя к разговору с умершим другом. Но уже одного его появления достаточно, чтобы проследить резкую перемену в том, как писатель организует повествование.
В «Песне ветра» и «Пинболе» отношения героя и Крысы достаточно просты, чтобы мы могли разложить их по горизонтали:
«Я» существует в реальном мире, Крыса живёт в мире призраков.
В «Охоте» у этих отношений происходит детализация и «выход на вертикаль».
Сравним:
Напарник героя по переводческому бизнесу родился в том же 1948 году, что и Крыса (сам Мураками родился в 49-м). Именно в «Охоте» они становятся антиподами.
Бывшая женщина Крысы «отражается» в бывшей жене героя. Для подсказки – и та, и другая в 21 год вышли замуж и в 22 развелись.
Сэнсэй – антипод Профессора Овцы: обоих Овца посетила и бросила.
Секретарь Сэнсэя – двойник консьержа, сына Профессора Овцы: у обоих «странные пальцы».
Таким образом, параллельные миры начинают противостоять друг другу по вертикали:
До смерти Крысы существовало только два мира: «этот» и «тот». Но когда герой остаётся наедине с самим собой, ему открывается ещё и внутренний мир себя самого. Это внутреннее «я» героя и представляет собой Человек-Овца:
Разговор с Человеком-Овцой напрямую начинается только в «Дэнсе». Но в обеих книгах этот оборотень выполняет роль главного медиума, который подключает героя к общению с мёртвыми, чтобы тот исцелился в мире живых.
Что же такое Человек-Овца – я и сам толком не понимаю, – признаётся автор. – Можно воспринимать его как полуовцу-получеловека. Можно – как человека, который считает себя овцой. А можно – как дух Овцы, принявшей человеческий облик. Как вам больше нравится. Точного ответа на этот вопрос всё равно нет. Мне самому порой чего только в голову не приходит – например, что это человек, который заразился болезнью под названием «овца». Но и это, конечно, всего лишь одна из возможных версий.
«Проклятый поворот», разделяющий Третий и Четвёртый слои атмосферы, по смысловой нагрузке соответствует мосту До-Лян на реке Меконг в «Апока лип си се». Вот что пишет об этом мосте Мураками:
«Мост До-Лян – последний форпост Порядка и Заблуждений. Миновав его, Уиллард чем дальше, тем глубже погружается в Хаос полковника Куртца».
Очень символично, что вилла вдруг оказывается собственностью отца Крысы, то есть частью внутреннего, интимного мира героя. Нужно было дойти до Края Света, чтобы понять простую и вечную истину: весь Хаос мира – внутри нас, а от себя никуда не уйти.
И если структуру всего романа уподобить сосуду – это будет, скорее всего, сосуд Клейна: достигнув высшей точки своего путешествия и встретившись с Крысой в загробном мире, герой оказывается в самом начале пути. Даже не заехав в Токио, снова пьёт пиво в баре Джея, а потом вываливается на песок у давным-давно «похороненного» моря своего детства. Где наконец выплакивает все накопившиеся слёзы – и делает заново первый шаг.
* * *
С большой вероятностью предполагают, что личность Сэнсэя Мураками списал с реально существовавшего человека по имени Ёсио Хидэо – лидера правых и закулисного афериста японской политики в послевоенные годы. На его грязном счету – тайный пост чиновника в Маньчжурии и организация убийства важной персоны по политическим мотивам. Сразу после войны арестован, определён в группу преступников категории «А», но наказания избежал. За какие-то несколько лет получил неограниченный контроль над событиями в бизнесе, политике и криминальной среде – в кланах якудзы, за что заработал кличку «Сэнсэй». После затянувшегося процесса по делу «Локхида» (1976) приговорен (1982) к трём годам тюрьмы и штрафу в 700 миллионов иен. Но наказания избежал, поскольку с 1976 года находился в коме. Умер, не приходя в сознание, в 1984-м от кровоизлияния в мозг.
* * *
И всё-таки зачем такому солидному мэтру, как Коппола, понадобилось сознательно создавать настолько «иллюзорный» фильм? Почему именно полный отрыв от реальности он воспроизводит как наиреальнейший мир?
Если верить Мураками – потому, что в любые идеи, созданные до сих пор, больше не хочется верить. «Для поколения, выросшего в Америке и в Японии после Вьетнамской войны, свой внутренний мир гораздо реальнее любых идей, которые пытаются вколотить в его мозг извне».
Или, как говорит Человек-Овца в «Дэнсе», —
Ты уж поберегись. Не хочешь быть убитым – держи ухо востро. Война обязательно будет. Всегда. Не бывает, чтоб её не было. Даже если кажется, что её нет, она всё равно есть. Люди в душе любят убивать друг друга. И убивают, пока хватает сил. Силы кончаются – они отдыхают немного. А потом опять продолжают убивать. Так устроено. Никому нельзя верить. И это никогда не изменится. И ничего тут не поделаешь. Не нравится – остаётся только убежать в другой мир.
И они таки создают «другие миры». Коппола и Мураками. Борхес и Феллини. Воннегут и Полански. Стругацкие и Вачовски. Гребенщиков и Тарковский. Чжан Имоу и Петя Мамонов.
Ты и я.
Важнейшая заслуга нового поколения режиссёров – в том, что они наконец-то начали обращаться с кино-медией как со своей персональной игрушкой, – пишет Мураками всё в той же статье. – Главная разница между поколениями в кино – это разница взглядов на то, что такое Реальность. Особенность молодого поколения – в отрицании Идеи или, по меньшей мере, – в недоверии к ней… Для них, молодых, самое важное – это постановка ситуации. Для них важна не сама идея, а то, что больше всего подходит для идеи в данном контексте. Они подстраивают идею под ситуацию, а не ситуацию под идею. И это для них – реальность.
Прекрасно, Сэнсэй. И что же вы нам предлагаете? На одном конце – brainwash и Матрица, на другом конце – анархия и Хаос. Как жить?
Во всём этом есть только один способ избежать расщепления сознания: отбросить все попытки анализа предлагаемых ценностей – и жить, предоставив все парадоксы, которые случаются с тобой, ходу реальности. Иначе говоря – стать «прохладным сумасшедшим» (ку́уру-на китига́и). Других путей нет.
Спасибо, сэнсэй.
Давно тут сидим.
* * *
Коварно надеюсь, что благодаря этой книге ослабнет поток приходящих ко мне электронных писем с негодующим вопросом:
Так почему же герой не позвонил Богу по телефону?
И хотя вопрос, мягко говоря, не ко мне, – если написали, надо отвечать. Сначала я отвечал длинно. Потом короче. Письме на двадцатом всё это спрессовалось в короткий механический ответ: «А зачем для этого телефон?»
Для тех, кого мучает именно этот вопрос, я бы посоветовал перечитать предисловие, которое Мураками написал специально для русской версии «Страны Чудес». Там, правда, говорится не о Боге, а о душе, но его отношение к религиозным категориям считывается без труда:
Существует ли душа? Конечна она или бесконечна? Исчезает она с нашей смертью – или всё-таки переживает смерть и как-то существует дальше? Ответов на эти вопросы у меня нет <…> Я лишь знаю наверняка, что у нас есть сознание. Оно существует внутри нашего тела. А снаружи этого тела – совсем другой мир. Мы живём в постоянной зависимости как от внутреннего сознания, так и от внешнего мира. И эта двойная зависимость то и дело заставляет нас болеть, страдать, ввергает нас в хаос и разрушает наше драгоценное «я».
Но я часто думаю: а разве мир вокруг не отражается в нашем сознании точно так же, как наше сознание отражается в мире? И разве здесь не применима метафора двух зеркал, развёрнутых друг к другу и образующих две бесконечности?
Кроме того, представьте сами: что же это за произведение, герой которого не сам распутывает свои проблемы, а у Бога подсказки просит? То есть, конечно, такие произведения бывают, но это уже другой жанр – сказка, эпос или мифология. А Мураками – писатель-реалист, ему небылицы сочинять не с руки. Он всегда рассказывает про нашу с вами жизнь только правду.
И потом, я больше чем уверен: заполучи мы с вами телефонный номер Бога – наверняка получилось бы как в одном удивительном стихотворении:
Говорят – Бога нет.
А есть Законы Физики,
и Законы Химии,
и Закон Исторического Материализма.
Раньше, когда я был здоров,
Бог мне и не нужен был.
А Законы Физики,
и Законы Химии,
и Закон Исторического Материализма
объясняли мне всё
и насыщали верой в порядок мирозданья
и в самого себя.
(когда я был здоров).
Но теперь, когда душа моя больна,
ей не помогают Законы Физики,
ей не помогают Законы Химии
и Закон Исторического Материализма.
Вот если бы Бог был —
ну не Бог, а хотя бы что-то высшее,
чем Законы Физики,
и Законы Химии,
и Закон Исторического Материализма, —
я бы сказал Ему:
– Я болен.
И Оно ответило бы:
– Это верно.
Вот беда какая, ты болен…
