Мы остановились у дорожного указателя, на котором было выведено «Шато-ла-Прадо», и нас поприветствовал шикарный аромат тимьяна и глициний.
По гравийной подъездной дорожке мы подкрались к высоким стальным воротам. Сквозь их замысловатую филигрань мерцало розоватое небо. За воротами среди террасных лужаек на зеленых холмах возвышалось шато.
Адам вышел из машины, чтобы открыть мне дверцу, а я все теребила в руках сумочку.
– Разве это не заведение твоих конкурентов? – спросила я.
– Скорее, это место нашего вдохновения. Хотя здесь нет детей, и у них есть звезда Мишлен. Здесь готовят так же вкусно, как Бен делает бургеры в свою смену на барбекю, но, думаю, нам до них еще далеко.
– Так почему же мы здесь?
– Я подумал, нам стоит все обсудить. Очевидно, много чего…
– Адам, давай не будем. Я больше не хочу говорить об этом.
Он расправил плечи:
– Это хорошо, потому что я соврал. Я просто хотел шикарно поужинать в наш последний вечер. И я слышал, что они готовят вкуснейшую баранью рульку.
Он подал мне руку. Я оперлась на нее и улыбнулась при мысли, что мы выглядели совсем как в сериале «Аббатство Даунтон».
Официант обратился к Адаму по имени и провел нас внутрь. Каждый элемент Ренессанса был щедро и мастерски сохранен. Мы прошли по полированному полу через шикарный зал, где стояли высокие хрустальные вазы с пышными пионами и распустившимися лилиями. Нас провели вверх по каменной лестнице в тихий немноголюдный ресторан, освещенный свечами. Когда мы подошли к двери террасы, Адам взял мою руку и его пальцы переплелись с моими.
Нас провели к столику в углу террасы с видом на ухоженные сады и вьющиеся виноградники – идеальное место, чтобы наблюдать за солнцем, скрывающимся за холмами.
– Должна признать, Адам, ты знаешь лучшие места.
Он слегка улыбнулся, когда вновь появился официант с винной картой. Я наблюдала, как Адам сканировал ее, напряженно скользя глазами вниз по списку, а потом он заметил мою слежку. Уголок его рта дернулся вверх, и я отвела взгляд.
Цены в этом месте интересны тем, что они отсутствовали, это явный знак того, что здесь не обошлось без второй закладной. Адам перевел для меня названия, и я была рада, что заказ делал он, в то время как я любовалась небом, которое из-за исчезающего света темнело до ежевичного оттенка.
– Ты выглядишь необычайно красиво, – сказал Адам, заставая меня врасплох. – Извини, я должен был сказать тебе это.
Я отпила немного вина, чтобы скрыть хлынувшее к щекам тепло, и мысленно велела себе запомнить, что нужно поблагодарить Наташу за ее настойчивость в выборе платья.
Еда была божественной, и, хотя мы не так уж и много пили, я ощущала пьянящую силу вечера: обстановка, воспоминания, его присутствие. Странное и чудесное чувство безопасности; понимание того, что я могу без сомнений полагаться на этого человека, особенно если это касается Уильяма.
Мы от души смеялись. Над соседом, который жил вниз по улице от нас в Манчестере и сушил свои трусы за окном спальни. Над тем случаем, когда он нес меня домой на руках после свидания и я неудачно ударилась головой о потолок, так что чуть не получила сотрясение мозга.
– А ты помнишь, как я впервые признался тебе в любви? – спросил он.
Я напряглась, не будучи уверенной, что смогу выдержать этот разговор, потому что в те времена мы могли позволить себе больше, чем сейчас.
– Это было после вечеринки у Патрика Голдсмита, – произнес он, и я сжала салфетку под столом.
– Да, помню.
– Мы попали под дождь, и нам пришлось бежать домой. К тому времени, как мы добрались до дома, у тебя по подбородку текла тушь, волосы слиплись на лице, а нос весь посинел.
– Я рада, что ты помнишь все подробности того вечера.
Он рассмеялся:
– Да, это так. Потому что я помню, что даже тогда думал о твоей неземной красоте. Я просто должен был сказать это. Что я люблю тебя.
Мне стало неловко.
– Не нужно напоминать мне об этом, Адам, все будет хорошо. Я справлюсь со всем этим, – убеждала его я, надеясь, что, если произнесу эту фразу достаточное количество раз, начну в конце концов и сама в это верить.
– Я знаю. Я говорил не об этом.
Я сглотнула:
– Тогда о чем ты говорил?
Он сделал вдох и начал говорить:
– Когда я полуголый стоял на коленях и просил твоей руки…
– Ты был голым, – исправила его я. – А не полуголым. Голым, да.
– Не важно. Это было дерьмовое предложение руки. Даже делая его, я понимал, что ты заслуживаешь лучшего. Я должен был рассказать тебе о своих чувствах. И сейчас я хочу сказать, что тот факт, что в будущем ты заболеешь болезнью Хантингтона, ничего не меняет для меня.
Меня захлестнули эмоции.
– Абсолютно ничего, – продолжил он. – Я любил бы тебя одинаково, неважно, прожила бы ты длинную и здоровую жизнь или короткую и более сложную. Ты все равно останешься женщиной, которую я полюбил много лет назад.
Кровь застучала в моей голове, когда я поняла, к чему он клонит. Внезапно он опустился на одно колено, отчего парень сзади подавился своим филе-де-руже.
– Джесс. Ты выйдешь за меня?
У меня отняло язык.
– Ой. Я кое-что забыл, – спохватился он, засовывая руки в карманы. Потом он вытащил руки и начал ощупывать себя с обеих сторон, объятый паникой.
Пара за соседним столиком была в восторге. Даже пианист сбился и пропускал белые клавиши.
– О боже, я потерял его! – воскликнул он.
Тут он остановился, как будто о чем-то вспомнил, и засунул руку в карман рубашки. Я чувствовала, как сердце барабанило в грудную кость.
– Я положил его сюда, чтобы не забыть, где оно.
– Сработало.
Я съязвила, потому что мне было нечего сказать. Сказать что-то стоящее. Он протянул его мне: бриллиантовое кольцо, сияющее при свечах. Оно было великолепным. Я пыталась не засматриваться, потому что боялась сдаться только из-за кольца… Но, должна признать, оно невероятное. Не большое, не броское, просто красивое – платиновое, как мне кажется, с одним миндалевидным бриллиантом.
Но дело было не в кольце. Не в дрожи его руки и не в блеске его темно-карих глаз. И даже не в том, что я хотела сказать «да». Главное заключалось в куда как более важном.
– Адам… мы не можем этого сделать, – сказала я.
Нам обоим стало неловко, оттого что за нами наблюдал весь ресторан.
– Почему бы тебе не встать?
Он застенчиво оглянулся и сел на стул.
Он выглядел оскорбленным.
Я ненавидела себя за это, но у меня не было другого выбора.