Глава 40

Я находилась в постоянном напряжении, когда была девушкой Адама. Не то чтобы он часто изменял мне – просто когда твое сердце безнадежно кому-то принадлежит, страх становится незавидным побочным эффектом. Страх, что однажды все те девушки, которые не могут отвести от него глаз, все те, кто красивее и, наверное, веселее и умнее тебя, наконец-то обратят на себя его внимание.

В начале отношений он поднимал мою самооценку: я чувствовала себя выше, стройнее, такой остроумной и очаровательной, что могла бы говорить об укладывании плитки в ванной комнате, а он все равно внимательно слушал бы меня, глядя этими темными, бездонными глазами.

То, как мы докатились от этого к запутанному клубку, в который превратились наши отношения сейчас, было сложно объяснить, но в то же время просто: все меняется.

Хотя наши проблемы начались, как только я узнала, что беременна, именно ночь появления Уильяма на свет изменила отношения между нами навсегда. До нее я верила, что мы все выдержим. После же я была уверена, что мы обречены на разрыв. Я поняла это в тот самый момент, когда он переступил порог больничной палаты и не смог дать ни одного вразумительного ответа на мои вопросы.

– Где ты был?

Мама извинилась и вышла, чтобы купить кофе в больничном торговом аппарате. К тому времени я уже не пыталась быть милой.

– Дело в том, что… Я был с Джулсом. – Его коллегой. – Мы задержались допоздна. Я потерял телефон… и понял, что случилось, только когда нашел его.

– Ты не был с Джорджиной?

– О боже, нет, – сказал он так, будто сама мысль об этом выглядела смехотворной.

– Тогда почему ты в следах ее помады?

Его рука метнулась к шее.

– Это не… – Он сделал глубокий вдох, но мгновенно отчаялся что-либо объяснить. – Окей. Мы случайно столкнулись друг с другом.

Я посмотрела на него с недоверием.

– Ты серьезно считаешь, что я должна в это поверить? Что из всех баров в Манчестере ты и твоя бывшая девушка по чистой случайности одновременно оказались в одном и том же?

Он переминался с ноги на ногу, его глаза беспокойно метались, он боялся встретиться со мной взглядом. Несмотря на свои многочисленные таланты искусством обмана Адам не владел – в этом он был просто ужасен.

– Ладно, хорошо, – сказал он. Капельки пота собирались над его бровями. – Она звонила мне несколько дней подряд, после того как рассталась с тем парнем, с которым встречалась, Джонни. Так что мы договорились встретиться в баре «Буш».

– Тогда почему ты мне солгал?

– Я не лгал! Ну… Окей, вроде как солгал.

– Так что насчет помады?

Он сглотнул:

– Я обнял ее… Чтобы поддержать.

Я прикрыла ладонью крошечное ушко Уильяма.

– А она в ответ сделала тебе минет, чтобы поддержать?

– Джесс, не надо так, – пролепетал он.

– А чего ты ожидаешь, когда выключаешь телефон на двенадцать часов, пока я рожаю твоего первенца?

Он продолжал разглагольствовать, что я должна доверять ему, поверить, что Джорджина ушла домой одна, а он оказался у своего друга Джулса. Я, может быть, и была слегка не в себе от петидина, но я точно не выжила из ума. Это подтвердилось, когда я случайно столкнулась с женой Джулса, Сьюзи, в свой первый после больницы поход в супермаркет. Она выполнила обязательный ритуал по воркованию с Уильямом, после чего я невзначай спросила:

– Так что… Джулс задержался допоздна в день тимбилдинга? Я знаю, что некоторые гуляли до утра.

Она покачала головой:

– Джулс не пьет много, он легковес, Джесс. Он вернулся домой в половине первого и уже через пять минут храпел рядом со мной.

Таким образом, я знала наверняка: Адам солгал и об этом.

Я не набожный человек, тем не менее я всегда верила в силу прощения. Я не из тех, кто держит обиды или отказывается их отпустить: я не хочу, чтобы они съедали меня изнутри. Но как можно простить кого-то, если ложь не прекращается? И она не прекратилась – Адам просто перестал утруждать себя враньем о той ночи. Он сказал, что я «все неправильно поняла», отказался говорить об этом, полагая, что на этом все должно было закончиться.

Мы оставались вместе еще два месяца и две недели после рождения Уильяма, и те дни, когда мы должны были чувствовать единение как семья, стали одними из самых несчастных в моей жизни. В этом была не только вина Адама.

Конечно, я без памяти влюбилась в своего малыша, но с ним было не просто. Он был прекрасным, но требовательным, беспокойным, шумным и равнодушным к кормлению, если только оно не происходило между полуночью и пятью часами утра.

Недостаток сна и гнетущая усталость, казалось, никогда не закончатся, и я винила себя в том, что Уильям не был похож на довольный комочек радости, каким, как мне представлялось, должен быть новорожденный. Я была уверена, что делала что-то не так, несмотря на то что прочла все возможные руководства для родителей.

Когда Адам вернулся на работу после короткого отпуска, я оставалась дома, ухаживая за Уильямом, выкачивая из себя молоко, как голштинская корова, и варясь в собственном отчаянии. Я была физически истощена, поражена маститом и настолько далека от определения аппетитной мамочки, что мне хотелось сжечь свой модный детский слинг.

Днем я отчаянно жаждала присутствия Адама, но раздражалась, как только он переступал порог, и вспоминала, что он натворил. Некоторые друзья спрашивали меня тогда, была ли у меня послеродовая депрессия. Наверное, так и было. Но было и еще кое-что, а худшее ждало впереди.

Однажды мама сказала, что те странноватые смешные симптомы, которые проявлялись у нее в последние несколько лет, стали чем-то серьезным и совсем не смешным. Сказать, что я была раздавлена, – ничего не сказать. Я была опустошена. Я не могла сконцентрироваться. У меня кружилась голова от чудовищности собственных чувств, от мысли, что моя жизнь уносилась прочь в направлении, которым я не могла управлять.

В этом котле стресса и страдания мое терпение к абсурдной лжи Адама достигло предела. Может, у меня и была послеродовая депрессия, но у меня однозначно была депрессия из-за мамы и депрессия из-за Адама, вызванная тем, что я начала строить семью с мужчиной, который подло обошелся со мной и был не способен стать столпом силы, в котором я нуждалась.

Несмотря на это, когда я сказала ему, что мы должны расстаться, я не была полностью уверена, что хочу этого. Я даже не помню причину нашей ссоры в тот день. Знаю только, что была охвачена обжигающей яростью, как будто все мои страхи, негодование и гнев от того, как он себя вел, внезапно сконцентрировались в одной точке.

– Ты не заслуживаешь быть отцом Уильяма, – сказала я ему. – Ты просто не готов к этому. Чем больше проходит времени, Адам, тем более я убеждаюсь: всем будет только лучше, если мы с Уильямом уйдем.

Эти холодные слова повисли между нами в той самой квартире, где мы когда-то были так близки и влюблены. Оглядываясь назад, я понимаю, что наивно надеялась, что он проявит силу воли и будет умолять меня остаться. Не знаю, почему я думала, что выиграю на этой ставке, но я была слишком утомлена, чтобы отдавать отчет о своих действиях.

А он даже не стал спорить.

– Хорошо, – просто сказал он. – Если это то, чего ты хочешь.

Я собрала сумку и поехала домой к родителям, чувствуя себя оцепеневшей, сжимая зубы, разрушаясь и рассыпаясь. Я проплакала всю ночь, лежа в постели, крутясь и ворочаясь, в той самой спальне, где на стене висели мои подростковые постеры, а мой малыш беспокоился в своей переносной кроватке.

Когда наступило утро, я уже несколько часов мучила себя мыслью, что нужно позвонить ему и забрать свои слова обратно. И не сделала этого только из-за собственного упрямства.

Я просто инстинктивно знала, что должна оставаться сильной. Он спал с другой женщиной, Господи. Если кто-то и должен был приползти обратно на коленях, так это он.

Ждать пришлось долго.

Адам не объявился у меня на пороге с цветами и кольцом, не сделал того широкого жеста, который говорил бы: я буду мужчиной, который нужен тебе и Уильяму. Тем, кто будет любить вас обоих и в горе, и в радости. И да, я занимался сексом с Джорджиной и пропустил рождение нашего сына. Но я изменюсь.

Он не сказал ничего даже отдаленно похожего на это.

Напротив, он тихо ускользнул прочь, оставив меня в беспомощном одиночестве.

Мы встретились один раз после разрыва – посмотреть, сможем ли «справиться с этим». Но я сидела напротив него, плача, пока Адам на автомате отрабатывал обязательные в таком случае действия. Пропасть между нами не могла бы стать еще более очевидной. Я действительно была той, кто инициировал разрыв, но и он поглядывал в сторону двери, не желая умолять меня вернуться. Из-за отсутствия с его стороны стремления что-либо изменить я стояла на своем.

– После всего, что произошло, как мы можем жить вместе? – воскликнула я. Мне искренне хотелось, чтобы он дал мне убедительный ответ, но он молчал. – Если мы и можем сделать что-то для Уильяма, то это единственно правильный путь, согласен?

Слова вылетали из моих уст, будто я писала сценарий для мыльной оперы. Я помню, как протянула ему руку для рукопожатия, желая, чтобы он оттолкнул ее в сторону, схватил меня в объятия и сказал: «Нет, я не позволю этому произойти, потому что ты – любовь моей жизни».

Вместо этого он наклонился, коротко поцеловал меня в щеку, затем развернулся и ушел прочь.

В последующие месяцы я была поглощена сожалениями. Но годы спустя поняла, что правильно поступила. Это было сложным решением, но храбрым. Мы положили конец нашим отношениям прежде, чем наш сын мог стать его свидетелем. Прежде, чем неспособность родителей сохранить отношения разбила бы ему сердце.

И меньше чем через месяц после нашего разрыва Адам и Джорджина официально сошлись.

Он ненадолго переехал жить к ней в Лондон и именно там узнал, что брат его матери – дядя Фрэнк – скончался от отказа печени. Он оставил все свое имущество Адаму, и хотя речь шла всего лишь о скромном доме с тремя спальнями и пенсии, этого было достаточно, чтобы Адам начал думать, что воплощение его мечты жить и работать за границей может оказаться вполне реальным. Он скоро стал планировать эмиграцию, и, хотя я и не знаю подробностей его расставания с Джорджиной, она никогда не была частью этого будущего.

Из-за урагана восторга и отчаяния, которые я переживала, мне сложно вспомнить, как часто Адам виделся с Уильямом в первый год его жизни, до того как уехал во Францию. Но я помню чувство замешательства и ярости оттого, что он не видел Уильяма таким, каким видела его я: нашим ангелом, лучшим на свете, на все времена.

Вскоре я осознала, что именно это переломило что-то во мне, и у меня появилось безразличие: если Адам не хочет вмешиваться и позволит мне самостоятельно растить Уильяма, я буду только рада.