Глава 3
Бритва Оккэма
Гипотезы не множить без нужды
– Дамы и господа. – Менг описал круг по сцене и поклонился ликующим толпам. – Негритосы жрут собачью еду, когда им говна пирога!
Баритон его был густо соблазнителен – теплый шоколад и темные ликеры, смесь коварного любовника.
Одобрительный гром этнического облегченья дунул феном на качкий начес получеловека. Воя на языках, Север Англии вскочил на ноги.
От черепа Менга отскочили двенадцать пивных банок и бутылка ямайского «Плантаторского» рома. Не все в толпе разделяли его ксенофобию.
– Ходил на прошлой неделе на свадьбу к этому зайке из джунглей… – продолжал он, нимало не смущаясь, меж тем как публика гомонила сильней. – Так вот, у них свадебный пирог был из говна, – рассмеялся он, – зато на счастливую пару мухи не садились!
Пиккадилли-Гарденз наполнились еще одним катартическим громом.
– Слышите, как стонет этот ЗМЕЙ.
Он схватился за свой толстый хуй весь в венах и дал автоматную очередь изобильной спермы по первым рядам.
– Ползучий Царьзмей.
Узловатая фигура Менга, пахнущая рыбьим жиром и дешевым одеколоном, неуклюже двинулась вперед. Пав на карачки, прозмеившись задом по доскам, он оставил за собою долгий след зверской сепии. Мускулистый хер свой он подъял.
– Ярд змеиного укуса.
Импровизированную сцену украшали парафиновые лампы «Тилли» и усушенные головы. Некоторые торчали на вайдовых пьедесталах. Иные свисали рядами с просцениума. Постукивали кости.
– Как же вам повезло.
Он накинулся на мулата, который колченого проковылял на сцену. Не успел тот обнажить оружье, как получеловек сжал на нем свою песью хватку. Под карусель разъединяющейся кости по садам разнеслась парящая нота высокого скорбного клаксона, означив тем самым убытье первой жизни того дня.
– Вам не слышно моего сердца?
Для пущего эффекту Менг загнул безжизненного черного у себя на приподнятом колене и мелодраматично осклабился роям мельтешащих зрителей; юбка его была провокационно поддернута на виляющих бедрах.
– Мальчики и девочки, – объявил он, – Элвис покинул театр.
Он горел. Ебаные негритосы. Черная мразь. Прямоходящие бурые размазанные человечьи экскременты. Напалмом Африку, вот его мечта. Боже спаси ебучек, если врач говорит, что у меня рак. Я гвоздями приколочу их ебаные черные, блядь, крайние плоти ко всем стойкам соцстраха в Англии. Джек-сити, ебать мою жопу.
– Вы ж понимаете, о чем я, ё? – передразнил он.
Он уронил тело мулата. На Менге задержалось больше говна, чем на ебаном Скиппи. Он встряхнулся. Как обычно, он ненавидел мартышечью массу, что расстилалась, пялясь, пред ним.
И себя ненавидел за то, что позволил этому дешевому балагану случиться. Но в него запрограммирована дурная кровь. Когда доктор Менгеле хирургически разъединил их с братом-близнецом, дурная кровь протекла из разреза на его изуродованном теле и нахлынула на его брата Экера, как зловонная речная волна.
Чересчур.
Навсегда мутант – никогда не человек.
– Сегодня утром погибло шестеро солдат, – раздраженно припомнил он. В скверный день он чувствовал себя глупым собеседником в извращенной телеигре. – Они впоролись в дерево, блядь. Ирландскую республиканскую армию обвинили в том, что она его посадила.
Вскоре-Мертвые, ожидавшие в сетчатых загонах в глубине сцены, нетерпеливо переминались. Держа вялые свои лезвия, как любовники в ожиданье, они порой перешептывались, ободряя друг друга, а за ними присматривала вооруженная стража, которая обменивалась хитрыми усмешками.
Рыща по сцене в ожиданье следующего соперника, смердя так, что окрашивало небеса, Менг садился на шпагат. Голос его перекатывался через массу.
– Идет этот темножопый по Харлему, и тут натыкается на лампу, та лежит в куче говна. Он ее трет, появляется джинн. «Выполню одно твое истинное желанье», – громогласно объявляет он.
«Чувак, да это зашибись ништяк! – восклицает черномазый. – Давай мне такой хер, чтоб до земли доставал».
И джинн отрезал ему ноги.
Компании девочек-подростков, газетой «Солнце» прозванные «менгетками», танцевали в толпе, проповедуя имя Менга, вертя ярко-раскрашенные кинжалы с шерстяными помпонами, состязались друг с другом за сегодняшний трофей – прядку сальных волос Менга, грязный обрезок ногтя, драный нейлоновый чулок, пару надеванных трусиков, свеженьких и смердящих, прямо с его сочных чресл. Команда-победитель обычно наслаждалась плотским часом с Менгом за кулисами перед началом гвоздя программы.
– Здррассьте, диффчонки. – Менг тянул слова, похотливо размазывая их. Он нагнулся и пощекотал ушки одной крохотуле. – Что противней кучи из тыщи дохлых младенцев?
Он помолчал, интимно ей что-то шепча.
– Выедаться из нее. – На устах ее он запечатлел смачный поцелуй, скользнув ей в раскрытый рот языком. – На, домой мамочке отнесешь. – Комок слюны перешел от получеловека в девочку.
Она вытерла благодарные губы и улыбнулась ему.
– Менг, надеюсь ты заразил меня СПИДом… и я за тебя умру.
– Ты это запросто можешь, дорогуша. – Отпрянув от нее, Менг всадил кинжал в левый глаз одноногого пакистанца, что старался подобраться к нему сзади.
– Пощадите меня, – взмолился тот, поверженный на пол: нога у него подвернулась, голова тряслась, кинжал играл бликами мэнчестерского солнца.
– Ладно, Сабу, истекай говном и дальше. – Менг перегнулся к нему и сунул лезвием ему под подбородок. Стальной кончик пробил плоть, и у человека в горле забулькала кровь.
Менг ухмыльнулся. – Вот тебе неотложка. – И он вогнал клинок до конца.
Получеловек прошаркал спиной вперед в подобье лунной походки.
– Разбился самолет с японцами, двести человек погибло… у меня сердце, блядь, кровью облилось: в самолете оставалось шесть свободных мест… Мы не забыли Пёрл-Харбор, – завопил Менг, – …ебаные раскосые ублюдки!
В него врезалась женщина-бочка в гарнире из лат. Он ее двинул головой.
– Закалка что надо, дорогуша, на зависть всей Англии. – И Менг фигакнул ее mucho. – Папа Римский… – Менг встал, вывернув внутрь колени… – заехал с визитом в чернейшую Африку и тут видит – белый человек тащит за хвост из реки крокодила. В челюстях у того негритос. Подбегает он к белому, руку ему трясет: «Как изумительно – в этой неспокойной стране видеть, как человек выручает своего собрата. Боженька тебя благослови, сын мой!» И Папа уходит.
«Это что за мудак был?» – спрашивает негритос.
«Глава Римской католической церкви», – отвечает белый. А негритос ему:
«Нихуя ж он не петрит, как крокодилов ловить, правда, босс?»
Вновь прозвучал клаксон. На последней его писклявой ноте по рядам ожидавших своей очереди соперников пробежала ощутимая дрожь. Кое-кто попытался вырваться из загона вперед – им не терпелось испытать свои уменья, – иные же сбились в глубине, сожалея о глупом капризе, что сим ярким летним днем привел их пред очи Менга.
– Токолоше, – прошепелявил Менг себе под нос. – Иногда надо быть жестоким по имя доброты… Благодарю вас. – Он встал по стойке смирно и отдал честь ликующим толпам. Его хватка на рукояти кинжала не ослабла ни на миг. – Пёзды… Ладно, в общем, – продолжал он, – два маленьких мальчика, беленький и черненький, попали под автобус, их переехало. Попадают на Небеса, Святой Петр спрашивает у первого: «Что с тобой случилось, Джимми?»
«Меня автобусом убило».
«Ох батюшки, – говорит Петр. – Ну ничего. Ступай-ка туда вон, примерь свои новые крылышки – ты у нас будешь ангел».
Поворачивается к черному мальчику: «А с тобой что случилось, Лирой?»
«Я играл с Джимми, когда меня убило автобусом», – говорит Лирой.
«Ну, ничего, – отвечает ему Святой Петр, – иди вон туда и примерь там крылышки», «А я тоже буду ангел?» – спрашивает Лирой.
«Нет, – отвечает ему апостол, – ты у нас, блядь, летучая мышь будешь, черный ублюдок».
Менгу зааплодировало море подброшенных шапчонок. Небо наверху было голубым, как коралловый бассейн.
К Менгу удалось подобраться старику-пенсионеру – по пояс голому, тощая грудь его вся испятнана сепией. Зазвенел восхищенный хохот получеловека.
– Ебать меня, это же Месть Монтесумы!
Менг преодолел расстоянье меж ними за секунду. Челюсть его щелкнула на лице старика, оторвав столько кожи, ткани и кости, столько помещалось в рот. Кровавым комом пенсионера унесло за кулисы.
На несколько мгновений получеловек вздел лицо свое к солнцу, наслаждаясь им, а кровь стекала с его подбородка. Затем он отхаркнул вихрем алых веществ, кои описали у него над головою увертливую дугу.
Он хрюкнул. «Мэнчестерская корпорация» на его стараньях заработает себе еще боб-другой. Руки в крови – это удовлетворительно, но от налички в заднем кармане мир становится несоизмеримо слаще.
Торговые лотки с дешевыми флажками, сортирного качества плакатами и значками деловито продавали подобья Менга рьяным лохам. Субботние лицензии, проштампованные синими опознавательными знаками Совета, были приколоты к курткам торговцев.
За час Менговой Каббалистики покаянья торговля в других частях города замирала намертво.
Деньги текли с возросшею настойчивостью, когда Менг погодя сходил со сцены – тут массы, вскипевшие и заведенные до пиков тревожности зрелищем смерти, кидались на мэнчестерские лавки диким, бредовым разгулом трат, беззаботно скупая все, до чего могли дотянуться. Часто они догола сметали все с полок целых универсальных магазинов, вроде «Бутса», «Льюиса» и «Дебенэма».
Любил он мелочный алчный провинциализм своего города-отчима. Этот аспект жизни на Севере ему очень нравился.
– Как заставить молодую азиатку забеременеть? – Менг стукнул коленки друг о друга. – Сдрочи ей на ноги, мухи доделают остальное!
Он снова вытянулся по стойке смирно.
– Черного мальчонку все ненавидят, что б там ни говорила Комиссия по расовым отношениям… ну их нахуй. – Зубы его застучали. – Так не скажи, эдак не скажи… А я говорю: Англия навеки!
Рот ему прикрыла коварная рука.
– В воскресенье негритос бьет поклоны, а в другие дни – всех остальных.
Менг стряс на толпу еще один каскад семени.
– От масла серебряного ЗМЕЯ слепые видят, увечные ходят, а женщины щенятся.
Сверкая глазами, получеловек упал на колени и крутнулся вперед, свернувшись в клубок. Как кегли, сбил нескольких женщин-соперниц.
И тут же вскочил на ноги.
Две женщины остались стоять.
Бедра его виляли и складывались.
Одна держала длинную косу.
Мини его поддернулась, и он крепко схватился за свою эрекцию, когда женщина бросилась на него.
– Дорогуша, – скользнул он. – Отгрызть это чудище не смогли даже четыре бульдога.
Хуй его жужжал, как гнездо разъяренных ос.
Ее пурпурные власы плескались.
– Ну-тка. – Красные уста его разъехались. – Я тебе в пизду свиную ножку буду совать, пока у тебя зубы не застучат.
Он увернулся от ее натиска и ловко кинулся вперед, чиркнув ее по лицу битой пивной бутылкой – от щеки до шеи у нее разверзлась рана.
– Рори О’Мори! – презрительно фыркнул он. Другая женщина попробовала от него бежать, но хрусталем своим он шваркнул ее по змеившейся спине на три дюйма в глубину. Она завопила, а он схватил ее за руку и откусил указательный палец.
– Как понять, что негритоса покрестили правильно? – Он ровно жевал; ноготь застрял в зубах. – Пузырьки всплывать перестают!
Он испустил из попы лай.
– Знаете, почему во Вьетнаме погибло столько черных солдат?.. стоило кому-то крикнуть «Лягай!», они вскакивали и давай лягаться, блядь!
Он хихикнул.
– Обезьяньи танцы, поняли? Мартышкин Кордебалет? Пасть закрой!
Менг не понимал, отчего пресса подымает такой хипеж из-за его расизма. Если он расист, таковы же семьдесят процентов белой Англии. Пускай запрещают, блядь, что хотят, неправое правым от этого не становится. Голос народа – он. Неслышимого, игнорируемого, прямо-таки презираемого. Это им нужен защитник, потому-то они и сбиваются сотнями тысяч увидеть его.
Совет поощрял праздничную атмосферу, в которой соседские семьи могли собираться вместе, обмениваться сплетнями за неделю средь веселия фургончиков с мороженым и прилавков с «горячими собаками».
Менга к этим организованным приходам кровопусканья подвигло продолжавшееся отсутствие лорда Хоррора. Публики в Сады с каждым разом набивалось все больше и больше.
На пике предыдущего сезона в надушенный амфитеатр утаптывалось больше 200000 человек.
Тех, кто приходил к Мекке Менга пораньше, власти сгоняли на длинные деревянные скамьи вокруг Садов. Остававшимся на ночь – преимущественно молодым пригородным парочкам – позволяли выставляться на лужайках перед сценой, под боком – корзины для пикников, вокруг – ароматные богатые цветки летних цветов.
Менг вызывал смертоносную длань Божью, могуче напоминал, что смертная жизнь их – преходящая иллюзия, ее легко можно отнять случайным деяньем.
– Почему нельзя сделать обрезание иранцам?.. Потому что хуям этим нет конца.
Менг опять свел колени, изображая зобастого голубя.
– Два негритоса идут по Пятой авеню, видят – пес себе залупу лижет. Один негритос говорит: «Вот черт! Мне бы так». Другой ему отвечает: «Может, и получится. Только ты его сначала, блядь, погладь».
Он присел на корточки, в кулаках – два больших клинка.
– Длинное, черное, с каждого конца – по жопе, что это?.. Очередь в Собес… Да! – Его лезвия дугами вонзились в молодого человека и вынзились из него. Кулаки его были – стальные радуги. – Что лучше всего в эфиопском минете?..
Получеловек сделал паузу на несколько мгновений, безумные глаза его обшаривали собравшихся. Толпа в предвкушеньи притихла. Соль шутки медленно слетела с его уст.
– Точно знаешь – все равно проглотит.
Сады сотряслись от громового ржанья.
– Вот она! – Менг удовлетворенно улыбнулся. Над ним катящимся кучевым облаком нависли брызги слюны.
– Посвящается Кэрен Карпентер, – крикнул он. – Святой покровительнице Эфиопии.
Еще рев, в воздух выпущены каскады бледных лент. Получеловек задрожал.
– Как определить пол нерожденного эфиопского младенца?.. Он поклонился от пояса.
– Посмотреть беременную на просвет.
Черт бы его сейчас забрал, подумал он. Пусть черная свинья в Аду жарится.
– Что это такое – черное, круглое и все в паутине?.. – Большой и указательный пальцы он сложил в знак «О». – Жопа эфиопа.
Он повел глазами.
– Пора им уже прекратить свои пляски и дрючки и начать уже, блядь, работать, – сердито прокричал он. Следующий порыв поддержки сорвал у него с черепа напудренный начес, дразнящий и нарциссичный. – Не лезьте в ятое гнездо и вырастите себе еды, блядь, наконец.
Он посмотрел, как возбужденный клиент пробует забить собаку ногами до смерти.
– Что сделал эфиоп, когда попал в яму с крокодилами? – Собака вяло отбивалась. – Урод успел сожрать двух, покуда не вытащили… Как назвать эфиопа, у которого перо из жопы торчит?..
Рот Менга наполнился множащимся, двоящимся квадратирующим долгим крещендо со звучной катартической сонорностью.
– Дротик… Хуже всего на свете – работящий черный пидарас. Цикута двуногая. Говноносная фабрика смерти.
Менг умолк, чтобы лучше дошло.
– Но не все потеряно. – На манер мессии он протянул публике ладони. – У нас, на худой конец, есть этот микробик СПИДа, и он нам приносит пользу. Гораздо лучше взвода ебаных врачей Красного креста. Он метит в самую суть проблемы. Этот джинн танцует себе в носочках – и люди просто исчезают. Не понимаю, почему его не закупоривают в бутылочки и не продают по всей Африке… проблема решена, опасности как не бывало.
Никакая неблаготворная реклама не помешала Менгу выдвинуться на «Предпринимателя года». Его поддержали «Барклиз», «Мидленд» и «НацУэст». Местная федерация изготовителей бюстгальтеров попыталась приобрести его изображение для рекламы их линейки корсетов.
«Искусства Северо-Запада» предпочли выдвинуть его на награду, однако на последующих заседаниях комиссии не удалось договориться, в какой категории он ее может получить.
Перед своим ожидаемым банкротством «Фабричные записи» предложили ему контракт на запись альбома и… кокаину на ₤50 000. Ночной клуб «Асьенда» учредил «Ночи Менга», похожие на их «Ночи плоти», когда все подонки этого мира собираются здесь совокупляться и ширяться в туалетах.
Телевиденье «Гранада» предложило ему роль в «Коронационной улице». Снимать его должны были в роли матери первой на Улице черной семьи.
Менг отклонил все предложенья – и недаром. Он знал, как на всю эту необязательную публичность откликнется лорд Хоррор – когда со временем вернется. Судный день для Менга еще настанет. У него от одной этой мысли заводился Дели в мамоне и открывался дрищ, как от виндалу.
В тоннель за проволочной сеткой зашел еще один из Тех-Кто-Взыскует-Распада – и масляных уток, и лебедей, – и миновал стальную дверцу.
К краю сцены протиснулся костлявый мальчонка. На получеловека он с презреньем прищурился. На костях своих заправленной в мочежелтые кальсоны он нес грязно-белую футболку с черным трафаретом «НефтеШкур» через всю грудь. В центре его лба была грубо вытатуирована чернильная свас тика. У бедра свободно висели двуручные стальные ножницы.
– Что, нахуй, такое – красное снаружи, черное внутри и говорит: «Аааааа!»?.. – Бычья шея Менга вытянулась вперед. Голова его качалась взад и вперед, Рэмптонским Кивком. Осел, наивный; пес-сосун ненависти. – Автобус, полный негритосов, сорвался с утеса.
Из него сочились подозренье и недоброжелательность.
– Терпеть не могу даже смотреть на черных. – Из горла получеловека вытеснило жуткий вой, продолжительным застывшим подвывом разнесшийся по толпам. Публику это мгновенно охладило. – У меня от них кровь тошнит… целое состоянье, блядь, ждет того врача, кто пропишет вам таблетки против хамитов!
Он исполнил серию сальто назад, и тяжкое тело его дико топало по доскам. Летели пылинки. Как обезьяна, крутнулся он вокруг столба лампы «Тилли», приземлился на колени, и его безумная скалящаяся голова абсурдно щерилась под копной реверберирующих волос.
– Раста – Мххааннн… ныы, у меня от них кровь сгустками. В толпе зазвенело скандирование «раз-два, раз-два-два» под хлопки ладоней, вслед за чем – ектенья воплей:
– ВОН! ВОН! ВОН! ВОН! ВОН!
Менг слущивался и джайвовал под этот бой. Его большие груди раскачивались на груди. Руки сплетались канатами мышц.
– Не надо, – взвыл он, – загибаться под эту мартышку. Он не знал, подает он в бейсболе или катает шары в кегельбане.
Худосочный мальчик напустил интереса к тертой бляхе у себя на ремне, повозился с дешевой защелкой испятнанными никотином пальцами. Ногти у него были обгрызены до самого мяса. Украдкою он перемещал свои враньи ноги еще ближе к гарцующему Менгу.
– Этот, с головой в подгузнике, рысит по Шервудскому лесу. – Глаза у Менга вылупились. – И забредает на землю лорда Беллами. Ну а у лорда Беллами леснику негритосы уже, блядь, поперек горла – только шляются без толку по угодьям. И насрано от них вечно – то под деревом, то за кустами. И вот он берет фузею на плечо и пошел за негритосом: дай-ка, думает, шутку с ним сыграю.
А утром он подстрелил и освежевал пару зайцев, они у него в ягдташе под боком.
И вот негритос, не будь он негритос, штаны спускает, присаживается на пенек и давай срать.
Лесник аккуратно сзади подползает и подкладывает под него кишки тех двух зайцев.
Через некоторое время, в чем-то вроде полного ахуя, вбегает негритос к себе домой, орет и руками размахивает.
«Чё с тобой это, Гречух? – у него жена спрашивает. – Что-то не так, что ли?»
«Мож, и да, а то и нет, – говорит ей возбужденный негритос. – Но ты за дохтуром лучше сбегай. Правда, я веточку нашел и все их себе обратно заправил…»
В одном из наружных сквериков разразилась яростная битва. Флагоносцы, размахивая изображеньем Щеголя Дэна, Тоттнэмского Пиздюка (означающего Совместную Лондонскую футбольную лигу), столкнулись с фанатами «Объединенного Мэнчестера», таскавшими кубочные чучела Мэтта Базби. Смертельный коктейль. Неотложки развозили покойников прямо по кладбищам.
Поскольку всем было с лету поебать на подыхающих футбольных фанатов, толпы все это тонко расценивали как шутку: они насмехались над жалким числом жертв.
– Верно! – рявкнул Менг. – Вот чего все вы ждали! – Он топнул ногою. Ребяткам с первого ряда пора было ознакомиться с фактами жизни.
У него за спиной уронили крупный проекционный экран, и подпевательный Полужирный Плантан Заглавными виделся толпе отчетливо:
«НРАВСТВЕННЫЙ КОДЕКС ЛОРДА ХОРРОРА
– СПЕВКА»
– Вы готовы? – злорадно заорал Менг. Подхватил учительскую трость. – Тогда, блядь, поехали. Пойте за мною каждую золотую строку!
Его объявленью предшествовали восхищенные аплодисменты, вызванные группками возбужденной детворы. Отцы вскидывали потомство на плечи. Матери обхватывали своих сынов и дочек счастливыми руками в готовности к радостному пенью, и тут Менг завел свое Фаустово дирижерство, отбивая каждое слово росчерком трости в воздухе…
«СУДЬИ – Люди, покупаемые и оплачиваемые Системой. Говорят только то, что им скажут. Чтоб доказать свое, убьют тебя.
СОЦРАБОТНИКИ – Обожают вонь ваших помоек: она помогает им не помнить, как пахнет у них.
ЖУРНАЛИСТЫ И ЛЮДИ ИЗ СМИ – Бессмысленные и бесхребетные. Серьезный нравственный тон берут, как только перед ними ставят софит. Никогда не нагибайтесь в их присутствии.
ПОЛИТИКИ – Голосовая сперма.
БАНКИРЫ И АГЕНТЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА – Верно полагают, что их деньги у вас в карманах.
ЮРИСТЫ – Бесподобные говехи. Их монета – человечье горе. Степень правосудья, что они предоставляют, зависит от того, сколько вы им платите. Неизбежные паразиты.
ПОЛИЦИЯ И УЧИТЕЛЯ – Подземные занятья, привлекающие нижайшие формы человеческой жизни. Они всегда знают, что для вас лучше всего. Их решенье – сокращенье. Неспособны унюхать собственное говно.
НИКТО НЕ ВЫЙДЕТ ИЗ ЖИЗНИ ЖИВЫМ!»
Менг был в восторге от самого себя.
– Освежает такая перемена, разве нет? Ну не ебаная ли это правда? Бля… Черт бы вас драл, вы не часто такое услышите. Мудрость от самой, блядь, лозы. – Он вышел вперед с распростертыми руками. – ЙИСУС БЛЯДЬ СВЯТЫЙ ХРИСТОС!
Принадлежность для ходьбы под Менгом подломилась, и он грохнулся на подмостки – в икре у него торчал рог мальчи ковых ножниц.
Из получеловека забила крепкая кровь.
Пиккадилли-Гарденз сотряс невероятный рев. Люди скакали вверх и вниз. Сколько-то старичья загнулось от сердечных приступов, а из сбившихся в кучу рядов менгеток понесся дикий менструальный вопль.
Голова Менга вызвала дергающийся, ритмичный покатун.
– НЕЕЕГГГГРРРИИИТООООСССЫЫЫЫЫ!
Единый скорбный вой сорвался с его трепетных уст и провибрировал по ныне-смолкшим Садам. Медленно втащился он в полутени, предложенные опускавшимися бунзеновскими горелками. Тестостерон его скакнул до мега-уровней. Его пятнистая кожа сияла, словно порошковый уголь. Кровь омывала низы его ляжек.
– Что такое – черное, неподвижное, и от него орут негритосские бабы?
Голос его звучал по-детски невинно – он лишился своей притонной груботы.
– Смерть в колыбельке.
Никто не рассмеялся. На собравшихся лежала томительная тишь. Казалось, происходит невозможное. Великого Менга разгромили, об-Утко-Долалдили, Богартовали, и он, возможно, на волосок от смерти.
Вьюнош проделал пару торжествующих змеиных шагов, рука его упала на канистру бензина под боком.
– Что такое – черное… – Веки Менга начали опускаться. – …и белое… – Слова у него разъезжались. – …и катается по пляжу?
– Тихо, жирная пизда, – прошептал вьюнош, откручивая колпачок с канистры.
– Чайка с негритосом дерутся за какашку, – выдавил получеловек. Сквозь длинные ресницы свои он наблюдал за сморщенным крысиным личиком, обычно встречающимся у молодежи Севера Англии. Мальчонка Стэнли, ясно, как Олдэм. Голые костяшки дожидаются латунного кастета. Такие ребятки животным глаза выкалывают, чтобы расслабиться. Вентиляционные ссаки.
– Кто это? – вскричал Менг слепо-коварно.
– Клоунские Башмаки, – тихо ответил юноша, – пришли тебе носочки подтянуть.
– Тогда, пизда-как-клоунский-карман, подходи за призом. – Менг проверил загубленную свою ногу. Сталь стояла торчком, погребшись в мышце.
– Ну дак, всему свое время, толстожопый.
Менг полуприподнялся и всхлипом выкрикнул:
Жил в Иране один черножопый,
Чей хуй был так велик, что хоть лопай.
Съев такой колбасы,
Вытирал он усы —
Были б уши пиздой, он бы еб их.
Менг осклабился юноше. Мелькнули кончик и широкая тушка его языка – как тут вместить в себя хуй?
Над ними парило грязное облачко.
Мальчик улыбнулся Менгу. Дать хороших пинков – лучшее средство на свете. Жирного дрочилу он бы надолго отправил в больничку. Небрежно презрев толпу, он стащил штаны до колен, присел и облегчился. Витая какашка, выпавшая из него, была черна – такие откладывают собаки.
А он хорошо держится, с восхищеньем подумал Менг.
Не подтершись, юноша подтянул штаны и застегнул их на молнию.
Хуй у Менга напрягся. Вот этому промокшему пизденку он бы вправил.
– Это вот тебе, Курочка, – прошептал Менг, кокетливо хлопая ресницами. Слюнка жидкой крови выдала прорыв еще одной вены в его ноге. Он не обратил внимания. – Джон Уэйн приходит в больницу к умирающему сыну и нежно смотрит на него на смертном одре.
«Что ж, партнер, – говорит Герцог, – последние пожеланья есть?»
«Ага, пап, – слабо отвечает сынок. – Я всегда хотел, чтоб ты на меня сдрочил».
«Ш-што? – Герцог аж поперхнулся. – Ты что это такое говоришь!»
«Пожалуйста, пап, – умоляет его сын. – Это моя последняя воля…»
«Ну, ладно», – соглашается Герцог и тут же приступает в делу. Заходит медсестра, видит, что умирающий весь в сперме и спрашивает Уэйна, что происходит.
Герцог вперяет в нее стальной свой взгляд, застегивает штаны и говорит: «С моим сыном покончено…»
Получеловек обозрел толпу, которая оставалась нема. Его переполнило теплым удовлетвореньем – сардинки его жарились на солнышке.
Юноша окунул пальцы в канистру под боком и брызнул бензином на Менга. Топливо потекло у него в волосах, заструилось по лицу.
Получеловек поморгал юноше. Он себя чувствовал глупым маленьким мальчиком – его застали перед материным зеркалом, похабно измазанным гримом, спертым у нее из сумочки. Глаза его наполнились слезами. Он провел по ним нестойкою рукой.
– Должно быть, ты, блядь, в отчаянии. – НефтеШкур подступил ближе. – Убогий ублюдок.
Мимо них пробежал черный, полчаса назад преображенный в Краснокожего целенаправленным лезвием Менга. Чуть не сбил с ног женщину, чье лицо от деятельного ножа стало горячей крестовой булочкою – засохшая кровь оттеняла его румянами, женщина ковыляла калекой, слепая, как лошадка-качалка, а по всей правой стороне ее лица питоном развертывался длинный шрам. По подмосткам грохотали ее туфельки-долли.
– Эй, Цветик, следи за мослами, – галантно предостерег ее Менг, пытаясь вытереть глаза. – Вот что тебя успокоит. Как-то раз… негритос лампу нашел. Потер ее, а оттуда еврейский джинн вылазит.
«Чего желаете, о Повелитель?» – спрашивает джинн.
«Хочу быть белым, входить везде прямо и чтоб кругом – сплошь пёзды».
И джинн превратил его в тампон… – Менг поднял голову и хладно поглядел на НефтеШкура. – Мораль сей басни такова, как выразился бы Милостивый Господь: никогда не бери ничего у еврея, не оговорив условия.
Неизменно настороже, чтоб не возникла большая резиновая уточка, Менг позволил затянувшемуся своему монологу распасться на причудливую череду гортанных фырчков, перденьем подмышками и воображаемым дутьем в рога вялыми губами. Свинячьи глазки его слезились. В ноздрях булькали сопли.
– Ты башкой повредился или что, блядь? – осведомился НефтеШкур, возвысившись над ним лицом.
Вот бы мне шесть пенсов за всякий раз, когда я это слышу, подумал Менг. Этот сочный пиздюк – просто Трюфельный Отморозок, мальчик с черноШКУРОЙ.
– Черный, как барсучья жопа. – Подтвержденье Менга завершилось парой резких вяков. – Один черный пидар говорит другому: «Еби меня, как грязную собаку, только не таскай мимо маминого дома в бабских тряпках».
– Порыбачь со мной – и снасти обломаешь.
– Пизда-паштет, больше ничего.
Мальчик принялся обходить Менга по кругу.
– Южноафриканец с негритосом в джунглях охотятся, и тут тропу им перебегает роскошная блондинка, в чем мама родила.
«Аппетитная какая!» – воскликнул южноафриканец, причмокнув губами.
Поэтому негритос ее застрелил.
Все лицо Менга спеклось от серной злой крови. Нефте-Шкур что-то мурлыкал у него за спиной.
– Пошли как-то Бетти с Растусом, – напряглась бычья шея Менга, – на кукурузное поле за сарай поебаться да по-собачьи посношаться. Весь день лило, как из горшка ссак, и вся земля там невъебенно отсырела, а голожопые негритосы елозят по ней, как угри в брачную ночь.
Тут Растус голову подымает: «Слышь, милка, у меня хуй в тебе или в грязи?»
Бетти пощупала и отвечает: «Дак в грязи ж, дорогуша».
«Ну так сунь его в себя обратно», – вздыхает Растус.
Все у них опять, вроде, нормально, но у Растуса снова сомненья возникли.
«Слышь, милка, в тебе или в грязи?»
«Да что ты, Растус, во мне, во мне», – воркует довольная Бетти.
«Так сунь его обратно в грязь, блядь!»
Неожиданно получеловек кинулся назад спиной вперед. Схватил НефтеШкура за талию и повалил его ниц. Юноша ткнулся головою Менгу в промежность, и крик его прервался – из него паденьем вышибло весь дух. Менг вкопался пальцами юноше в ногу. Всю грудь ему заплескало холодной жидкостью.
– Одна баба средних лет, волосы голубым выполосканы, решила, что пора провериться у лучшего консультанта…
Губы Менга разъехались.
– Консультант проверил ее всю с макушки до пят. Вынул мандоскоп свой и внутри хорошенько все осмотрел. А закончив, говорит: «Мадам, вам отрадно будет знать, что такой чистой пизды я еще ни у кого не видел».
«А какой же, блядь, ей быть-то еще? – сердито отвечает тетка. – Небось ко мне трижды в неделю негритос ходит ее чистить».
Рука Менга скользнула вниз по ноге НефтеШкура и остановилась у его сапога. Он яростно дернул, и миг спустя из мальчонки вырвался испуганный вяк.
Менг сдернул с юноши стопу.
– Два упыря эти, ну, знаете – черные ублюдки-говнососы такие, с глубокого юга на ‘Сиппи, ищут бабу себе, по-собачьи оприходовать, аж не можется им, а бабы все нету и нету. Едут по сельской дороге такой, вдруг видят – свинья. Один негритос из машины выпрыгивает, свинью хвать – и на сиденье рядом.
Пыхтят себе дальше в своем «форде» 69 года, тут вдруг позади – полицейская сирена. Они глядь в зеркальце – точно, синеглазка за ними гонит. Ну, они на обочину съехали, а чтоб за кражу свиньи не замели, а ее саму одеялом накрыли.
Подходит патрульный к ним: «Вы что это, зайки джунглёвые, тут, блядь, удумали?»
«Да ничё, вот телку себе ищем, которая не прочь», – вякает один негритос.
Тут свинья из одеяла высовывается.
Легавый на нее смотрит, грустно так качает головой и говорит: «Дамочка, вы можете мне сказать, что такая приличная южная девушка делает с двумя этими сраными негритосами?»
Она была розовой и обшарпанной, как старая фарфоровая куколка, с кожаными ремешками и стальными пряжками. Менг воззрился на искусственную ногу в руках.
– Как! – воскликнул он. – Только не это – еще один ебнутый шыз… ебать мой клок! Что ни ятый выходной, так наш сходнячок все больше напоминает Олимпиаду паралитиков!
НефтеШкур расхохотался.
– Будешь знать, что за никчемный ты дрочила. – Он помахал культяпкой перед носом Менга. – Пососи, недоумок. – Толпа издала массовый фырчок.
Менг пулей подскочил и кинулся на него, затащив его себе под корпус. НефтеШкур сопротивлялся, елозя всем телом. Первыми его покинули три пальца на боевой руке. Менг уравновесил кинжал.
Лезвие ввел он точно. Оно вошло прямо под глаз НефтеШкура и подковырнулось вверх. Вот глаз выскочил, и Менг заглотил его в один злорадный присест.
– Глаз-два, кэп. – Никогда не упуская банального ответного удара, получеловек кивнул публике. Те снова ликовали. Затем он наехал челюстью на лицо юноши и оторвал ему голову. Челюсти работали и щелкали. Из пасти его изрыгались ленты плоти и щепки костей. Он намеревался сделать из юноши печеньку «Соленая палочка».
Менг трудился так десять минут – расчленял тело и украшал его частями сцену. Что-то прибавлял и от других трупов, разделывая их, как большие комья хлебного теста, сооружал зловещую паутину узора из останков.
– Кто ты, где стоишь – вот что важно… – заорал он публике, размашисто прохаживаясь по сцене, как угорь.
Он развесил свежие внутренности между лампами «Тилли» и задрапировал задник пластами каплющей плоти, затем зажарил на пылающих бунзенах кости с мясом. В кровавом месиве посверкивала сотня распяленных и аппетитных розовых клиторов. Ни один соперник не приближался к одержимому получеловеку, пока тот паучьи ползал в потрескивающих останках мальчишки, тасуя части этой живой картины своею мелющею челюстью. Сквозь красный отлив, перемешанный и перетряхнутый с паутинкой кровавых пузырьков, публика наблюдала, как шаткую адскую форму свою приобретает человечья скульптура Менга.
– Один становится двумя, два становится тремя, а из третьего выходит один в виде четвертого. – Менг нетвердо поднялся, встав на свою гордость.
– Хирур-гиии-йяаа-негритооооосов! – Его фальцет звучал, как у Имы Сумак после тяжкой ночи перепоя. С чваком, насвистывая «Женевьеву», он выдернул из своей икры ножницы. Схватился за одинокий микрофон и повис на нем, выбившись из сил. По крови, покрывавшей все его волосатое тело, струился пот.
– Население Африки – 1230 миллионов. – Голос его жутковато громыхал. – Друзья, оно за следующие десять лет удвоится. И хуй знает, сколько там паки и марио-ланц. Но что оно значит – это, блядь, очевидно. Мы говорим о роях ебаных негритосов – о Негроях. Не стынет ли от этого кровь у какой ни возьми англичанки? Еще бы не стыла, блядь. Да по мне лучше уж всплеск гомосексапилии.
Публика выжидательно напрягалась. Воздух в Садах, казалось, сгустился. Голос Менга звучал в пять раз громче человечьего.
– И стоит мне только включить телик, как на меня смотрит ебаный негритос… что-то в этом явно не так. – Получеловек запустил в менгеток плюху крови с подвывертом и всех забрызгал. – Хвост виляет ссученной собакой. Раньше у нас были стандарты. К тому ж, они воняют перекатипердами. Я видел, как эта вонь птиц в полете насмерть сшибает… кожедеры, это уж, блядь, точно.
Он чуть откинулся назад, гордый-как-блядь-сам-негритос, озирая человечьи отходы.
– Вот неплохой. Два свиноеба черножопых, Душистый Горошек и Костяной Хер, стоят в едрической очереди за супом, серют говехами поболе угрей капитоне, говнорыла свои в миски засунули. Душистый Горошек говорит: «Вот ентот персик генетически обработали так, что на вкус как бабья дырка».
«Да иди ты! – радостно отвечает Костяной Хер. – Давай-ка лизнем чутка!»
Ебаный этот негритос выхватывает фруктину и, язви его, чавкает во всю харю.
«Ебать мою мать в говноящик! – ахает Костяной Хер и персик выплевывает. – Да он же на вкус – говно говном!»
«Не повезло, блядь, тебе, – говорит Душистый Горошек. – Попробуй с другого конца откусить».
Медленно, по-утиному Менг, приволакивая ноги и слегка приседая, двинулся к морю пялящихся на него лиц.
– После ебаной этой войны все зеленые луга Англии захватили кролики. Миллионы этой сволочи. Покуда наши умники не взялись за дело основательно и не познакомили ебучих паразитов с миксоматозом. Это их, ять, на место и поставило, никакой угрозы больше. И вот я вас спрашиваю – почему нельзя так же разобраться с сегодняшней проблемой негритосов? Еть меня… если кроликов приструнили – с негритосами-то уж точно никаких хлопот быть не должно… да, да, в Африке их выкашивает СПИД, а тут у нас государство, блядь, всеобщего благосостояния, поэтому Болезнь Номер Один никак по-настоящему не зацепится. Только негритосские дни в Блятьке уже едут на поезде смерти. Как мы узнаем, что выигрываем эту битву? Для ответа на этот вопрос есть Негритосская Лакмусовая Бумажка Телевидения. Это насмерть просто: возьмите в руки пульт и все. Смените три канала за минуту и не увидите на экране черную харю ебаного негритоса – значит, у нас все получается. – Менг отряхнул руки. От него разнесся колокольный перезвон. – Скоро уже дома и в сухости, Кокер.
Из зада Менга вырвалось бронксское браво.
– А что со сторожевыми псами телевиденья? Омбудсмен в последнее время что-то нихера не делает. Если судить о статистике народонаселения по их появлению в телевизоре, девяносто процентов Англии состоит из ебаных негритосов.
Негритосы в пустыне Сахара
В обе дырки ебли одну шмару,
Но была стенка скверной,
И ее срань со спермой,
Слившись вместе, не дали навару.
Их надо хорошенько отмутузить за то, что родились черными, – никакого, блядь, самоуважения. Где б мы с вами были, если бы позволили себе родиться черными? В ебаном сливе сральника, вот, блядь, где.
Жил один негритос из Лесото,
Он питался пиздой и блевотой,
А когда не хватало,
Горстями жрал кал он,
Но голодным ходил отчего-то.
Был один негритос из Лесото —
Он питался хуями и рвотой,
Если ж он голодал,
То в стакан себе ссал
И варил из урины компоты.
И родителям надо взять на себя какую-то ответственность – как только в следующий раз из Матери высунется черная башка, надо по ней ебнуть!
Мне б не знать.
Малютка мисс Мышка, женись-ка на мне. Мистер Киска, у вас же все когти в дерьме.
Бля. Хорошим бывает лишь мертвый негритос, которого я выеб вчера ночью.
Жила негритоска Присцилла,
Ванилью манду себе мыла —
И водил хоровод
Вкруг нее весь народ
И даже одно армадилло.
Братие ентой кохренации, – продолжал Менг, как мог изображая «негроидный» голос, весь раздувшись от достоинства, проповедуя, размахивая руками, и приходской елдак его кивал в парящих облаках. – В Бибилеи ниччо не грицца какретно, скока бесов живет в нигре. Там грицца тока про то, как старая мамаша Ейва ёблоко слопала. А вот зымей – он, сука, думает, самый хитрый. Она это ёблоко дядьке А-в-дамку дала, а у йво от ентого колики схватили! – Менг поперхнулся и захихикал. – Ейва ента – она с ёблоками свайми уж как есть мастерица. «Тяг ля суда, зымей, – грит она, – у тя в кармане ишшо ёблока не найдецца? Или мне тебя прям тут ублажать да доматывацца?»
Менг оглядел всех озадаченно. Невинно эдак. Незримый чичероне грез умолк.
– Вот я, блядь, и говорю, – продолжал он через несколько времени. В тучах верещали черножопые. – Каждую, блядь, неделю наших темных собратьев на затерянных континентах осаждает какая-нибудь новая беда. Либо они друг друга убивают, либо столько еблись, что теперь им жрать нечего. Британские благотворители вечно ходят и просят со своими мисочками, по телевиденью призывы публикуют и в сраных тряпках: надо еще добровольцев, пусть туда едут и помогают. А почему все эти негритосы озабоченные тут не приходят и в добровольцы не записываются? Да ни в жисть, нахуй! Только белые прут эшелонами в эту Мамбаюмбу, где им за все старанья отрезают яйца. Аборигены, которые уже у нас тут, никаких намерений не имеют сваливать со своего мягкого топчана. А когда у них спросишь, почему они ничего не делают для своих бессчастных собратьев, говорят: «Нет времени, чувак, мне жиро во вторник обкэшить надо».
Менг сел на своего любимого конька, всех своих утей в рядок выстроил.
– Они из Самболенда своего только зубами не выгрызаются – да их в свою Африку теперь только атомной бомбой загонишь. Они больше не бремя белого старика, они теперь наше бремя; если б только можно было всех английских негритосов посадить на пароход туда, я б им на билет пятерку дал, а вы разве нет?
Святой Ебала! Слава богу, на подступах уже дизайнерские детки. Это уж точно положит конец черной расе. Если есть выбор – ну кто согласится брать себе негритенка, если можно выбрать первосортного белого?
Из емкости Менга с черной пастой, булькая, вырывался чистый угарный газ, смертельней, чем из цистерн «И. Г. Фарбен».
– Раз и навсегда, я знаю – генетика сыграет в Хлыста Ларю́. – Из него сливалась энергия. Тошнота и отвращенье поступали в его уже недужный мозг. Он услышал, как в аорте лопнул сосудик – тот крупный, что нес кровь из сердца, – вырвался из отсеченной груди черного человека. Он принял на себя хлещущую дугу крови. – Что это – черное, с белыми глазами, стучит по стеклу? – Своей волосатой ноге он позволил поскользнуться в месиве. – Негритос в микроволновке!
Менг опустил цинические глаза с размазанной по ним тушью на «Трибуны единства» посреди Садов. Их заполняли местные вахлаки, что по многу часов выстояли «апатию обструкций», иногда храпя прямо на ногах, буйно ликовали, когда он плевался своею шумной чепухой, а если в его потоке шуток случалась заминка, выглядели смущенно и как-то никли, подрубленные.
Поистине же они были мертвы и так и не увидели меланхоличных порывов его сердца.
– Не будьте пиздюками всю свою жизнь. – Менг уставил в их сторону указующий перст. – Возьмите себе, блядь, отгул.
Хватит ему уже окормлять бесчувственную пасть публики.
– Всего еще одна домашняя истина до возвращения доброго лорда Хоррора – и моего брата Экера, который вернул «честь» в слово «Мэнчестер»!
Если он помнил правильно, на следующий месяц Экер забронировал им места в туристском классе «Пан-Ама» в Америку. По некой причине, известной лишь его брату, он рассчитывал найти Кость Один в полном порядке в Нью-Орлинзе – хромосомы по-прежнему взаимосвязаны, челюсть тыквенным фонарем снова готова сосать титьку мира.
Если только…
Менг потер лоскут крови у себя на локте. Ему противна была сама мысль о том, что еще одни выходные придется провести за изящным распределеньем подонковой крови.
– НЕГРОСЕМЯ, генетические больницы, ДНК, общие спальни производителей. Тогда не будет никакой нужды в политике абортов ради того, чтоб покончить с пакистанскими новорожденными девочками. Не будет нужды выпускать даже одного еще негритоса из раскрытой пизды перенаселенности мира. Не нужно давать Африке утопнуть под черною пятой. Через сто лет лишь четвероногие твари станут там бродить по тучным землям. Генетика дарует нам полное истребленье черной расы. Мы лишь время от времени будем фыркать у клеток с черными, сохраняемыми, скажем, в зоосаде Кукабурры в глухом аутбэке страны Оз, чтоб любопытствующие могли полыбиться на тот УЖАС, какой мог бы случиться: земля, полная кишащих НЕГРИТОСОВ. На каждую черную мать, что поступает в роддом, выйдет белый ребенок – и, блядь, добровольно. Хоть деньги на это ставьте! Конец ПОД-разделеньям. Никаких Голлигубок не будет больше нести херню, никакие черные ублюдки не станут читать по теле виденью никому мораль.
Наследье предков Менга выпрямило ему плечи, опустило руки – по-обезьяньи – до полу. Он медленно отвернулся от толпы. Их присутствие отступило у него в мыслях. Он сунул микрофон себе в рот и спустил на полпути в утробу. Из желудка его донеслась череда кишечных бульков – они распространились гипераудио по опускающимся небесам, а затем затрещали по всем Садам: с таким звуком ебется сотня собак, – и откуда-то из его свиной сердцевины пропищал его собственный голос – различимый и от всей души:
– Боже благослови Англию.
