18

Зиг узнал запах сухих цветов и средства для чистки ковров. Его бывший начальник пользовался этим трюком, чтобы клиенты чувствовали себя как в обычном доме, а не в обиталище смерти. Это, как и почти весь антураж похоронного бюро, тоже было одной видимостью.

– Здесь есть кто-нибудь? – позвал Зиг, медленно двигаясь по широкому коридору, соединяющему гараж с домом. Пальцы касались ножа в кармане. – Эй!

Ему никто не ответил.

Зиг выругал себя за невнимательность. Когда покойных солдат доставляют в родные места, похоронные конторы там обычно украшают цветами и американскими флагами. У входа собираются люди. Полицейские и пожарные на своих машинах приветствуют катафалк, как на параде. В Лонгвуде же царила тишина. Сначала Зиг связал это с тем, что Нола уехала отсюда много лет назад, или с тем, что поменяла свои распоряжения совсем недавно. Теперь же до него дошло – кто-то не хотел поднимать шум.

– Я здесь. Вам доставили то, что вам нужно, – произнес Зиг, проходя мимо спуска в подвал, где находилась комната для бальзамирования.

В горле застрял хорошо знакомый комок. В этом помещении он увидел свой первый труп. Нет, не совсем так. Когда ему было одиннадцать лет, в большом желтом шезлонге посреди гостиной их дома он обнаружил мертвой свою бабушку, кожа – белая, как фарфор, тени для век – ярко-синие, запах духов – все такой же резкий.

Годами позже Зиг обучался в этом подвале своему ремеслу. Набирался опыта на покойниках, учился вводить бальзамирующий состав в нужное место щек, чтобы улыбка не вышла кривой или слишком широкой – кому приятно видеть в гробу клоуна? – ровно такой, чтобы, по выражению Раймонда, прежнего босса Зига, «сделать товарный вид». И однажды в этом же самом подвале Зиг стоял и смотрел на мешок ПВХ на молнии, внутри которого лежал труп таких малых размеров, что мешок казался пустым.

Он всем сказал, что будет обрабатывать Мэгги сам. Травмы были слишком тяжелы. Жена сопротивлялась, умоляла, но он объяснил ей, что это его привилегия, что нет чести выше, чем упокоить с миром того, кого любишь.

Как он ошибался.

Стоило ему увидеть мягкие каштановые волосы дочери… его прорвало. Когда теряешь близкого человека, в конце концов наступает момент для слез. Не обычных слез, когда, поплакав и пообнимавшись, на другой день после похорон выходишь на работу и думаешь: «Надо что-то изменить в жизни, больше ее ценить».

Нет, настоящие слезы подкрадываются незаметно, застигают врасплох, мгновенно ввинчиваются в горло и грудь, лишая способности дышать, и ты начинаешь рыдать так, как никогда не рыдал, хватая ртом воздух, выжимая из себя стон, от которого сводит живот, всю сердцевину, корежит все твои представления о вселенной. Это уже не скорбь. Это – полная безысходность.

В тот августовский вечер Зиг именно так рыдал над телом своей дочери в этом самом подвале. И заново переживал все сейчас, толкая закрытую дверь и входя в приемную.

За спиной раздался тихий щелчок. Пистолет.

Зиг обернулся.

Женщина высокого роста, с заостренными чертами лица. Красивая, резкая. Волосы прямые, седые, с единственной подкрашенной темной прядью. При ближайшем рассмотрении седина оказалась не старческой, а скорее серебристой, оттенка лунного света. Женщина была совсем не похожа на себя прежнюю. Однако черные глаза с золотыми искорками и шрам на ухе не позволяли спутать ее с кем-то другим.

– Руки! – приказала Нола Браун, целясь из пистолета в лицо Зига.