Глава 18
Пожалуй, то, что они задумали, – попытка прорыва в самое гнездо непредставимо-чуждых обитателей параллельного мира, почти ничем, кроме общего происхождения, не связанного с этой Землей, – было самой рискованной авантюрой за всю историю «Братства».
В экзистенциальном смысле. Личный риск в счет не идет. Шульгин, к примеру, во время «Гамбита» вполне мог обычным образом влететь на мотоцикле под встречный или попутный грузовик, слишком он отчаянно нарушал правила уличного движения. Но такая опасность казалась нестоящей в сравнении с возможностью стать жертвой охотившихся за Ириной аггров. А какая, казалось бы, разница?
Любая из сотен тысяч пролетевших мимо пуль на Каховском плацдарме, в Москве, да где угодно еще, тоже воспринималась с обычной степенью фатализма. Велика ли разница – подцепить смертельную форму гепатита, поймать на голову случайно свалившийся с десятого этажа кирпич, погибнуть в авиакатастрофе или от взрыва бытового газа в соседней квартире? Как любил говорить старший брат Новикова: «Выражаясь научно – бывает».
Однако намерение взять и слетать на «медузе» в мир дуггуров изначально вызывало архетипичное отвращение. Вообразить только, что в том мире не сработает «верный АКМ», как в солдатской песне. А засадят тебя в узилище, где станут утонченными пытками добывать информацию или реконструировать в очередного полумонстра. Могут выгнать на арену Колизея, как первых христиан, – сражаться с инсектоидами, на потеху «руководящим товарищам». С другой стороны – есть ли варианты?
Сколько можно гонять нас, как затравленных борзыми волков? Отчего не сыграть мощно и окончательно? Кому-то забавно будет, кому-то – страшно. На самом деле риск следует исчислять только в процентах. В случае его необходимости и соразмерности все остальное – одинаково.
Лететь над фронтом на фанерно-полотняном «Р-5», прыгать с парашютом на треугольник партизанских костров веселее или как? В кавалерийский рейд с Доватором идти, навстречу общему потоку. Пятимиллионная Красная армия – на восток, а три тысячи конников – на запад. Без конкретной задачи. «Погромите немецкие тылы, пока сил хватит, и по возможности возвращайтесь» – вот и весь приказ. Когда вернешься – неизвестно, героем сочтут или по Особым отделам замотают. «Чего это ты, сволочь, во временно оккупированной Белоруссии делал, когда все честные бойцы Москву обороняли?» Хорошо, если эскадроном через фронт пробился, а если вдвоем-втроем, так «десятку» вполне схлопотать можно было.
– Слышь, Андрей, – спросил глубокой ночью, когда все уже спали, куря на просторной лоджии, Шульгин. – Тебе не кажется…
– Что у нас горит сажа?
– Было уже. Не повторяйся. Впрочем, если нравится, можешь и повторять. Бабель знал, о чем писать. Когда писать вообще не стоило.
– Спасибо. Наверняка ты хотел сказать, что дуггуры наносят свои удары по территориям, которые они вообразили своими. На которые мы прав не имеем. Ведь ни разу же, начиная с тридцать восьмого, они не влезли на Главную Историческую… Только на параллели, где мы вдруг появлялись…
– Имеет смысл. И в силу своих возможностей, или ума, как бы показывали, что там нам делать нечего. Слушай, а здесь что-то есть! Почему наши мыслители не просекли столь простой закономерности? Сначала мне показали монстров на «Зиме». В тридцать восьмом они на Арбате выскочили…
– Наоборот, – меланхолично поправил Андрей.
– Неважно. Суть та же. Валгалла, Земля-38 (два раза), Африка, снова Валгалла и опять Африка… Ни разу они не влезли ни в двадцатый, ни в двадцать пятый, ни в двухтысячные.
– Это ничего не доказывает. Мы, кстати, до сих пор не знаем, кто устроил заварушку в две тысячи пятом…
– Вряд ли дуггуры. Там уж больно по-человечески все происходило. Но подумать можно. Если бы только нашелся какой-нибудь способ мирно поговорить с имеющими право принимать решения. Не может быть общества, в котором отсутствует центральная власть…
– Может, – тут же возразил Новиков. – Удолин к этой мысли давно уже склоняется, только не сформулировал как следует. Колеблется между двумя вариантами. Первый – коллективно-региональный разум. Что-то вроде того, что и на Земле присутствует, пусть – в других формах. Община, средневековый цех, вече. При возникновении проблемы она решается объединением индивидуальных воль того или иного количества особей. Подчас – на интуитивном уровне. У нас доводы приводятся в вербальной форме – кто кого перекричит, и зачастую выигрывает не тот, кто рациональнее, а тот, кто эмоциональней. Затем достигается консенсус и превращается в общее дело, смысл которого неясен большинству даже непосредственных участников принятия решений.
Для следующих поколений все это приобретает уже характер некоего завета, критике не подлежащего. Вот хотя бы взять Великое переселение народов. Гунны или монголы наверняка не читали трудов Льва Гумилева, однако двигались из Зауралья и с Алтая на Венгерскую равнину, к Адриатике и Новгороду в полном соответствии с его теориями. Пассионарность, видишь ли, у них внезапно проявилась.
Ну а у дуггуров вместо крепких глоток и пассионарности – феромоны. У кого портянки крепче пахнут, тот и ведет толпу за собой.
– Идея не хуже прочих, только появления пулеметов все равно не объясняет. Ну а второй вариант?
– Программа. Та же самая Гиперсеть, просто другой Узел. Наш занимался экспериментами с индивидуальным разумом, этот – с инстинктами. Земная эволюция долго баловалась с ящерами и рептилиями, с моллюсками, якобы даже вплотную подошла к наделению их разумом. Осьминоги, например. Однако что-то не заладилось, теплокровные победили…
– У верующих – Господь экспериментировал. До этого Узла нам, конечно, не добраться, – не то в шутку, не то всерьез вздохнул Сашка. – А хочешь еще проще? Там у них имеется свой Замок. Единоутробный брат нашего. Он все и творит. И очень может быть, что находится с Арчибальдом в телепатической или какой-нибудь еще связи. Не могу сказать, сотрудничают они или воюют. А нам и так и так достается.
– Туда же и приехали, – рассмеялся Новиков. – Игрок черный, игрок белый…
– Зря смеешься. Было ведь сказано, что если игроки самоустраняются, нам играть все равно придется. Хоть на печи лежи тридцать лет и три года, хоть круглосуточно подвиги совершай. И ни одна сволочь не подсказала, каким образом это должно завершиться. Мат поставить – а как он должен выглядеть? Нужное число в «пуле» набрать? Сколько? Висты как считать будем?
– Опять мы, брат, с тобой в дебрях солипсизма… Самое время по стопке налить. За весь день так и не пришлось. Отчего ты вдруг о «сочинке» подумал? Мы, скорее, в «классику» играем. Пробьют часы полночь, тогда и начнем «горы», «пули» и «висты» считать. До тех пор играй, да не прокидывайся. Мизер, можно сказать, на руках, почти не ловленный, да только на десяти картах. А в прикупе два туза к голым восьмеркам.
– Я так соображаю, – сказал Андрей. – Перед очередной авантюрой пора бы с Георгием Михайловичем Суздалевым пообщаться. Небось заждался там, все думает, когда же Скуратов возвратится? Не прихватили ли мы его в свои тенета, как раньше Игоря?
– Едва успеет, – усмехнулся Шульгин, – папиросу выкурить, если у Антона и Олега все сойдется.
– Тогда пойдем. Попросим ребят, чтобы начали на пятьдесят шестой настраиваться. У Виктора, кажется, в смысле заявки на расчеты в своем институте все готово. А мы с тобой обращение к потомкам подготовим. Помнишь, как в комсомольские времена капсулы тем, кто будет встречать столетие Октября, закладывали?
– Еще бы не помнить. И все ж таки в этом действе что-то было. Воодушевляющее. В Идею уже не верили, а в лучшее будущее – хотелось.
Через два часа они с Сашкой составили устное послание Суздалеву, приложив к нему соответствующий видеоряд. Скуратов отчего-то волновался. Непривычно ему было, прожив в иных мирах несколько недель, вдруг снова увидеться с человеком, для которого полтора века спустя прошло лишь несколько минут.
– Может, Виктор Викторович, вернешься ты домой, да и все? – заботливо спросил Шульгин. – На новогодние празднования вполне успеешь. Психологические дуггурские задачки самостоятельно решишь, не полагаясь на сотрудников. Быстрее и лучше. А мы всегда на связи… – По его тону даже нобелизированному логику XXI века трудно было догадаться, иронизирует он или от всей души советует.
– Нет, Александр Иванович, придется вам потерпеть мое общество. Слишком вы ядовитую ауру вокруг себя распространяете. Отравляет настолько, что новогодний вечер в кругу сотрудников готов пропустить. Во избежание. Переберу немного и всех подряд начну в ваши адепты вербовать. Мало вам некромантов…
– Значит, нет у тебя дома настоящей привязанности. Если б меня этакая фемина по ту сторону вечности ждала, чтобы под елочкой, с боем курантов шампанского выпить, я непременно…
– Хочется мне надеяться, коллега, что ваша, как вы сами обозначаете – трепотня, вполне онтологична, – Скуратов, как ему казалось, поймал нужную тональность. – Пока я не добрался до самых сакральных тайн дуггуров, возвращаться неинтересно. А когда и если доберемся, я вполне смогу вернуться домой до первого боя часов на Спасской башне.
– Абсолютно правильно думаэтэ, товарищ Скуратов. Правильно рассуждаэтэ, – интонацией и жестами Сашка точно скопировал Сталина в исполнении Новикова. – Нэт такых крепостэй, которые нэ могли бы взять болшевыки, вооруженные самой пэрэдовой в мирэ тэориэй…
И снова Скуратов почувствовал, что Шульгин его переиграл. Хотя бы эмоционально. Трепотня трепотней, но ведь умным людям понятно, что за ней стоит на самом деле.
Чтобы выйти из тупика не потеряв лица, Виктор хлопнул тяжелой рукой по Сашкиному плечу.
– Когда мы сделаем, что собираемся, и вернемся в мой мир, у нас найдется время, чтобы поговорить на чисто абстрактные темы, не заботясь об их соотношении с проблемами физического выживания… Войны и мира, жизни и смерти…
– Королей и капусты, – тут же отозвался Шульгин.
– Не понял, – оторопел Скуратов.
– Да, это было очень давно. Писатель О’Генри. Можешь полистать. У нас в библиотеке. Короли к капусте не имеют никакого отношения. А книга – есть. Ладно, оставим это. Ты готов говорить с Суздалевым?
– Теперь – точно да.
– Это радует. А что мы надеемся получить из твоего института?
– Сведенные в несколько формул результаты моих и Константина Васильевича исследований психотипов всех видов оказавшихся в нашем распоряжении объектов.
– Все равно не понимаю, – признался Шульгин. – Скажи проще – что мы получим в итоге?
– Ты сказки «Тыcячи и одной ночи» читал? – с долей понятной снисходительности спросил Скуратов.
– Читал когда-то. Не подряд. Скучным показалось. Восемь томов. Выбирал кое-какие эпизоды…
– И этого достаточно. Насчет «Сезам, открой дверь» помнишь?
– Еще бы…
– Так вот, если то, что мы подразумеваем, удастся правильно формализировать, мы станем хозяевами любых подвидов всех категорий дуггуров…
– Прямо-таки хозяевами? С трудом верится.
– Ну, тут ты в общем прав. Чтобы руководить столь разнообразно специализированными организмами по всему спектру их врожденных и запрограммированных функций, нам нужно знать не меньше, чем «высшие». Но уж в пределах блокирования ведущих инстинктов и отмены ранее полученных команд мы должны будем справиться.
– И то неплохо. Не зря хлеб едите. В критические моменты хоть время выиграем, внеся смуту и беспорядок в ряды врага. Так что, начинаем?
Левашов подтвердил: связь с компьютером, находящимся в квартире Ростокина, установлена. Можно включать.
Скуратов, опять отчего-то вздохнув, пересел в кресло перед терминалом.
На экране появился сначала инженер, приглашенный для изучения его машины, потом, когда он отступил в сторону, и сам Суздалев.
– День добрый, – поприветствовал его Виктор. – В контрольное время я уложился, Георгий Михайлович?
Увидев генерала, академик сразу успокоился и начал говорить по делу.
Трофейная «медуза» за два дня была досконально изучена с помощью пленного экипажа, Шатт-Урха и Удолина с его компанией. Естественно, устройство двигательной установки и систем жизнеобеспечения осталось непонятным, да ими никто и не собирался заниматься всерьез. Лишь бы управлять научиться, не полагаясь на добрую волю чужаков.
Вся конструкция целиком была чисто биологическая, никаких следов металла или керамики. Только органика, зато чрезвычайно разнообразная по свойствам. Имелась и мышечная ткань, гладкая и поперечно-полосатая, и подобие хитина, не уступающего прочностью стали. Представьте себе панцирь камчатского краба, толщиной двадцать-тридцать миллиметров…
Что касается способа перемещения, пространственного и межвременного, Константин Васильевич утверждал: он является почти точным аналогом методик движения сквозь астрал, которыми пользуется он сам и особо продвинутые люди, вроде Шульгина и Новикова. А слизистая структура, плавающая в цистерне размером с ядерный реактор, вызывающая негативные эмоции даже у привычных ко многому людей, – специально выращенные конгломераты мозговых клеток, предназначенные исключительно для создания нужных флюктуаций мирового эфира.
– Это значит, оно одновременно является и оружием, которое наносило психические удары? – спросил Андрей.
– Почти наверняка. А если не именно оно, то аналогичный орган. Известны ведь на Земле гигантские головоногие, генерирующие смертельное для высокоорганизованных существ психополе…
– Это, скорее, из разряда легенд, – возразил Ростокин. – Даже самые последние исследования мирового океана ничего такого не нашли.
– Да что вы говорите? – со всей возможной язвительностью воскликнул Удолин. – Такие эти кракены дураки, чтобы позволить людишкам с их батискафами себя обнаружить или поймать. Лично мне, и большинству специалистов достаточно косвенных улик и фактов. Хотя бы феномен «Марии Селесты»…
Левашов, посмотрев на эту неаппетитно функционирующую физиологию, только сплюнул и выругался. Отметив, впрочем, что если попробовать подключать к разным местам электроды, вполне можно (экспериментальным путем) наладить параллельную, не зависящую от основной, систему управления. И даже получить кое-какие, не предусмотренные конструкторами эффекты.
– Но не сейчас, конечно, – самокритично отметил он, – если б отпуск трехмесячный взять, тогда и поупражняться.
– Гораздо проще, мне кажется, – сказал Шульгин, в этих делах разбирающийся профессионально, – не «медузой» учиться управлять, а дуггурами. Чтобы они наши команды беспрекословно исполняли. Электроды куда нужно вживить… Кнут и вожжи, грубо говоря.
Палицын Федор Егорович, анатом-некромант, изъявил немедленное желание приступить к препарированию второй захваченной по методике Ростокина «медузы».
– Так это ж вам потребуется, кроме образованных ассистентов, бригада лесорубов с бензопилами, – сострил Шульгин. – Я патанатомией занимался, правда только в институте, но масштабы работы представляю. В объекте тонн сто живого веса? Равняется четырем ну оч-чень крупным китам. Помню, видел в детстве кинофильм о тружениках китобойной флотилии «Слава».
– Мы и поаккуратнее умеем, – парировал специалист. – Ножичком вокруг гиппокампа и ретикулярной формации. Остальной массив мышечной массы и нейроглии нас пока не интересует.
– Обождем немного, – охладил Сашка его пыл. – Она нам еще на ходу может понадобиться. Вы вправду подумайте над моей идеей. Слова словами, а хороший электрошок имеет бóльшее воспитательное значение. Олег с механической частью поможет, а систему и интенсивность команд с Константином Васильевичем рассчитайте.
– Надо бы с Дайяной переговорить, – продолжил мысль друга Новиков. – Те «болегенераторы», которыми нас с тобой аггры пугали, здесь очень могут пригодиться.
В «медузу» свободно мог поместиться целый стрелковый батальон. Конечно, штатов нового времени, человек триста. А уж двадцать рейнджеров, назначенных в экспедицию, не должны были испытать какого-то стеснения. Тем более, исходя из сроков транспортировки (Шатт-Урх утверждал, что «перелет» до мира дуггуров займет не больше земного часа), не требовались запасы воды и продовольствия. Воздух, пригодный для дыхания, пусть и с мерзким запахом, вырабатывался специальными органами этого квазиживого организма исправно. На «той стороне» пища для людей, судя по метаболизму Шатт-Урха и его соотечественников, найдется. Значит, брать с собой придется только сухпаек на пару суток, оружие, боеприпасы и кое-какие технические средства. Достаточные, чтобы захватить «господствующие высоты» вокруг места высадки и диктовать свои условия тем, кто окажется способен к переговорам.
Ну а не рассчитаем соотношения сил – так тому и быть! Сколько можно ощущать себя волками, вокруг которых полупьяный егерь натягивает веревку с красными флажками?
Капитан Ненадо, назначенный командиром десантной партии, долго ходил вокруг устройства-существа, пинал борта ногой, как шофер покрышку, несколько раз потрогал в разных местах штыком. Он первый сумел расстрелять такое чудовище из пулемета, теперь интересовался его защитными возможностями.
Шатт-Урх в роли всего лишь переводчика-консультанта (давно не полномочного посла) ответил равнодушно, но откровенно (на роль героя-разведчика в тылу врага, готового на смерть ради идеи, он явно не тянул): – Если систему броневой защиты оболочки включить вовремя, она выдержит воздействие любого средства, имеющегося у нас и у вас…
– Так почему же я ее в Москве разделал как бог черепаху, и потом их все до единой посбивали, или живьем захватили, как вот эту? – задохнулся от удивления капитан.
– Экипажи вовремя не получили нужных инструкций. Все «медузы» использовались в транспортном режиме.
Достойный ответ.
– Ты что мне вкручиваешь? – возмутился Ненадо. – Какой «транспортный режим», если на станции они вели с ребятами настоящий ракетный бой?
– Это действительно трудно понять человеку, особенно – вашей профессии, – вместо Шатт-Урха ответил сопровождавший его Удолин. – Подобные «существа», что саму «медузу», что ее экипаж перед выполнением очередного задания, нужно перевоспитывать. У нас, скажем, кавказская овчарка предназначена для одной конкретной функции, борзая – для другой, спаниель – для третьей. Переквалификация практически невозможна. У них транспортное «существо» можно переналадить в боевое, но требуются специальные процедуры. Сами по себе, по обстановке, они к этому неспособны. А что стреляли – так любая собака тоже умеет огрызнуться и укусить, но с разным эффектом. Вы должны это знать из собственного опыта. Если бы сюда прилетела «медуза-крейсер» или «линкор», едва ли мы имели бы сейчас возможность обсуждать этот вопрос.
Капитана многословие профессора не раздражало. Он был уверен, что ученый человек именно так и должен выражаться, не унтер же какой-нибудь, три слова с детства знающий, ими и обходящийся.
– А вот этого… эту – в боевой режим перевести можно? Нам же туда – не к теще на посиделки…
– Думать будем, – обнадежил Игната Борисовича Удолин.
– Вы уж постарайтесь, – с полным доверием попросил Ненадо. Идти за тридевять земель, в тридесятое царство и воевать, если придется, он не боялся, но хотелось – чтобы во всеоружии.
Накануне, собрав весь личный состав присутствующего на Валгалле экспедиционного отряда, Шульгин, почти так же, как много лет назад, проводил нечто вроде политинформации. Неплохая, между прочим, форма воспитательной работы, не дураки ее придумывали. Приказы приказами, а поговорить с людьми по душам, доступными словами объяснить сущность «текущего момента», смысл того, что им предстоит совершить, в чем-то успокоить, где нужно – воззвать к «высшим побуждениям» – дорогого стоит. На вопросы ответить, помимо субординации заданные, собственными сомнениями поделиться и попробовать их по-товарищески разрешить.
В идеале функции нормальных комиссаров и замполитов в том и заключались – доходчивым, до души достигающим словом, а также и личным примером убедить бойцов сделать то, что выходит за границы требований уставов. «Велика Россия, а отступать некуда», – говорил эти слова политрук Клочков, командир «28 панфиловцев», или за него пропагандисты придумали – не суть важно. Главное – и не отступили, и фраза на века сохранилась.
Каждого из присутствующих на собрании офицеров Шульгин давным-давно знал в лицо, помнил, с кем и о чем говорил на вербовочном пункте в стамбульском переулке. С многими с тех пор и словом не пришлось перекинуться, география и должностные уровни разводили, но сомнений он не испытывал ни в ком. Не все из первопоходников откликнулись на нынешний призыв, но те, кто услышал звук серебряной трубы, – вот они.
– Ничего лишнего, боевые товарищи, я вам говорить не собираюсь, – начал Сашка, одетый в полевую форму ударного батальона, с почти незаметными генеральскими зигзагами на камуфляжных погонах. – Мы с вами сейчас находимся очень далеко от Родины, что моей, что вашей. Но она все равно у нас общая. Под Каховкой, Курском и Тамбовом, в Москве тысяча девятьсот двадцать четвертого и в ней же две тысячи пятого вместе за нее воевали. Рядом с далекими потомками. Теперь – сегодня. Географическая точка этого места, – он пальцем указал себе под ноги, – не имеет никакого значения. Угроза вражеского вторжения остается и продолжает нарастать. Вы все это видели в Африке, видели здесь. Страшен немец, страшны большевики, но что они в сравнении с тем, что надвигается на нас сейчас?
– Да уж это точно, – раздался чей-то голос, – с красными кое-как, но договориться можно…
– А со скорпионами – хрен! – поддержал сидевший в первом ряду Оноли.
– И я о том же. Поэтому наш замысел – проще апельсина. Пока враг не ждет – «Достанем фашистского зверя в его берлоге!», как призывали плакаты Отечественной войны. Достать и уничтожить неподдающихся, поставить на колени тех, с кем можно о чем-то разговаривать…
– Прежде всего – о безоговорочной капитуляции, – снова сказал Оноли, несколько раз смотревший гревший его душу документальный фильм о подписании Кейтелем именно этого документа в Карлсхорсте. Первую мировую до ума не довели, так Вторую правильно закончили.
– Это как получится, – кивнул Шульгин. – При любом раскладе: что жить – умереть, что не жить – умереть. Но лучше в наступательном бою и на чужой территории. Вы видели своих товарищей, а особенно – девчонок, покусанных ракопауками? А если их нахлынут миллионы? В не прикрытые войсками города? Тогда нам подписывать капитуляцию? Нет, не нам, конечно, тем, кто выживет и будет представлять хоть какую-то власть…
– Да что вы нас агитируете, Александр Иванович? – громко удивился штабс-капитан Ястребов, двоюродный брат Анны и, значит, как бы шурин Шульгина.
– Не агитирую. Смешно бы было таких, как вы, – агитировать, уговаривать. Все не в пример проще. Нас здесь – сорок три человека…
Себя Сашка посчитал в общий строй.
– Половину придется оставить на планете. Базу и девочек защищать, – он позволил себе слегка двусмысленно усмехнуться. Демонстрируя, что разница в погонах ничего не значит. Все, мол, мужики. – Никто не может поручиться, что сюда завтра не нагрянут многократно большие силы монстров и тараканов. Значит, взвод прикрытия будет сдерживать их натиск до полной эвакуации базы. Задача как бы не потруднее, чем наш разведывательный рейд. Славой посчитаемся когда-нибудь позже. Поэтому в десант пойдут двадцать человек. Командиров я сам назначу… Назначил уже, но назову позже, – поправился он. – Добровольцы есть?
– В рейд?
– Наоборот. Только прошу, без всякого этого… Гусарства и кавалергардства. Где опаснее будет, и кто раньше «живот на алтарь» положит, только господу богу известно. Думайте строго логически. Кто как себя ощущает, кто здравомыслие имеет, относительно личных качеств и соответствия их текущей обстановке… Вы же опытные бойцы, господа. Избавьте меня хоть от этой необходимости – пальцем указывать: «ты – пойдешь, ты – останешься». Понимаете, о чем я?
Офицеры понимали, каждому приходилось оказываться в подобной ситуации. Почему лучшим моральным выходом всегда оказывалось: «На первый-второй рассчитайсь! Первая шеренга – шаг вперед!» И никаких душевных терзаний, в случае чего. Тем более, в мировую войну взводные и ротные командиры гибли быстрее, чем среднестатистический солдат. В процентном отношении.
– Вы все понимаете, товарищи. Я вас оставлю на полчаса, сами обсудите и организуйтесь. Помните мои слова двадцатого года: «Вы все друг за друга отвечаете. С выбранным вами человеком вам же и придется в разведку идти, десять верст с пулеметом на плече по песку бежать, и все тому подобное…» Вернусь – доложите решение.
– Почему именно двадцать, Александр Иванович? – спросил ротмистр Барабашов, бывший покойник и отважный преследователь разгромленных монстров. Он был совершенно уверен, что в рейд «за край земли» его возьмут. И не ошибался.
– Интересный вопрос. Даже слишком, по причине бессмысленности. Ответить на него разумно я не в состоянии. Понятно, что, ничего не зная о противнике, составить расчет потребных сил и средств невозможно. Бывало, танкового корпуса не хватало (это он вспомнил о своей встрече с комиссаром Попелем), бывало – роты много. Вот интуитивно и решил: пять человек – головной дозор, еще пять – передовая походная застава. Остальные – резерв главного командования. Для того, чтобы в случае общей неудачи организованно отступить, – хватит. В качестве охраны дипломатической миссии – тоже. А наступления с решительными целями мы предпринимать не собираемся на этом этапе. Доходчиво?
Возражений не поступило.
Шульгин понимал, что его предложение в меру провокационно, какие-то обиды и конфликты среди офицерского братства непременно возникнут. Но они их непременно решат. Пусть – подбрасыванием монеты на «орел и решку».
С близкими друзьями сложнее. Здесь дело не в личном героизме и желании пойти в штыковую атаку впереди цепи. Иначе все, совсем иначе.
Прежде всего решили, что женщинам в этой операции делать нечего. Естественно, с мужской точки зрения. Из всех пятерых только Лариса и Ирина могли бы принести в экспедиции реальную пользу. Но Лариса далеко, а Ирину просто необходимо оставить здесь. Только она в состоянии обеспечить взаимодействие между «Братством» и Дайяной с ее девушками.
Главное, что приведенные доводы приняла Ирина, пусть и не без сопротивления. Ей не хотелось в очередной раз отпускать на весьма рискованное дело Новикова, оставаясь в сравнительной безопасности. Как почти всякая женщина, она считала, что если будет рядом, то сумеет уберечь своего мужчину (и остальных тоже) от излишнего безрассудства. Да и ждать солдат с войны, как известно, намного мучительнее, чем разделять фронтовые тяготы и лишения вместе с ними.
Но этой стороны вопроса она как раз не касалась, упирая на то, что к подобным операциям подготовлена лучше многих. Что это вообще ее профессия, а на Валгалле и так есть кому распорядиться. Однако в конце концов Андрей нашел нужные слова.
Левашов и Воронцов сами понимали невозможность своего участия в походе, хотя Олег явно выглядел расстроенным.
– Ничего, ребята, – утешал друзей Сашка, – успеете. Я так думаю, что это у нас будет очень короткая рекогносцировка. Взглянем одним глазком, что там и как, да и обратно. Возможности «техники» проверим. Хорошо, если бы удалось через СПВ обеспечить наше постоянное сопровождение. Тогда риска вообще никакого. И ты, Ира, вместе с Дайяной по своим схемам за нами присмотрите. Это уже двухсотпроцентная гарантия…
Некоторые сомнения у Андрея с Шульгиным вызывала кандидатура Ростокина. О деловых качествах речи не было, только ведь случись что с ним, да со Скуратовым вдобавок, практически прервется только налаживающееся взаимодействие с «крепостью последней надежды», как Новиков, вспомнив Толкиена, назвал «реальность – пятьдесят шесть». Но Игоря это не убедило.
Разговор происходил в чисто мужской компании, и деликатничать не было нужды.
– Если не вернемся, нам с вами горевать по этому поводу не придется. Олег с Дмитрием при содействии Аллы как-нибудь с Суздалевым договорятся. Зато в любом другом случае трое – лучше, чем двое. Я в таких местах бывал, что и вам не снилось. Не побоялись меня почти без подготовки на полтора века в прошлое забросить, и сразу – в бой? Не подвел, кажется. Так теперь о чем рассусоливать? Или у вас какие-то особые соображения имеются?
И Новиков и Шульгин сразу поняли, о чем он думает.
Не подозревают ли друзья, что после Селигера (то есть воздействия Ловушки) его подсознание несет в себе скрытую программу, могущую сработать в самый неподходящий момент роковым для всех образом? Пришлось ведь Шульгину в монастыре его отключать и вывозить оттуда в бессознательном состоянии.
– Нет, Игорь, особых соображений у нас нет. Сказали, что думали, за кадром ничего не оставили. Решил идти – пойдем. Лишний ствол, само собой, лишним не будет. Да и за Скуратовым лично присмотришь, как телохранитель…
Кандидатуры Скуратова, Удолина и Антона обсуждать было незачем. Без них сама экспедиция не имела смысла.
Кроме Ненадо, Оноли, Барабашова и еще семнадцати офицеров в боевую группу включили андроидов «Артема» и «Аскольда», лично и весьма близко, через рамку прицела, знакомых с монстрами.
Кажется, предусмотрели все, что в человеческих силах. Если на выходе из внепространства-времени их сразу не накроют плазменным ударом, или чем-нибудь похуже, дальше они себя в обиду не дадут.
Через сутки после передачи Суздалеву памятных кристаллов на «Валгалле» включился компьютер, связанный с машиной Ростокина.
– Быстро управились, – словно бы удивился Новиков, извещенный о вызове Левашовым.
– Не знаю, сколько они управлялись. Могли и месяц. Я просто наладил программу так, чтобы сюда они вышли сегодня.
– Да понятно, понятно, это я так. По привычке. Давай, взгляни, что нам Георгий Михайлович пишет.
Суздалев последнее время чувствовал себя не очень хорошо. Мучила бессонница. Занимаясь обычными и привычными делами, он ждал ночи без всякого удовольствия. Знал, что снова придется или, лежа в постели, таращиться в потолок, по которому мелькают блики фар проезжающих по бульвару машин, или бродить по комнатам своей обширной резиденции. Вместо снотворного пить кофе, и думать, думать о вещах, совсем ему, по большому счету, ненужных. В свои семьдесят лет не отъехать ли в очень дальний монастырь, на Соловки, или в Тобольск (что еще лучше), оттуда и наблюдать, как все повернется.
Но боевой офицер постоянно брал верх над политиком и религиозным авторитетом.
Как только господин Поволоцкий из института Пределов знания доложил, что работа по предложенной Скуратовым теме завершена, он немедленно послал за ним Анатолия Арнаутова с автомобилем.
Инженер Всеволод Ильич ввел в машину все усвоенные им команды.
На экране появился незнакомый Суздалеву человек с внимательными, но грустными глазами. Поздоровался.
– Андрей сейчас будет. Виктор Викторович Скуратов тоже. Минут пять подождете?
– Конечно.
Георгию Михайловичу хотелось спросить, кем является его собеседник, но он удержался. Захотел бы – сам представился. А проявлять неуместное любопытство – не по должности.
Поволоцкий, увидев внутри монитора своего шефа, натуральным образом обалдел. И они едва ли не полчаса обменивались сериями фраз, малопонятных непосвященным. Единственно, что сообразил Суздалев, – между научными пассажами оба ученых, с той и другой стороны, проверяли, не подставой ли является его визави. И никому не известные, кроме них, эпизоды общей биографии шли в ход, и ссылки на труды друг друга и коллег в самых заумных отраслях и без того мало кому понятной науки.
По давней, почти сорокалетней привычке Суздалев автоматически запоминал все, что приходилось слышать, независимо от степени осмысления – агрессивные дискуссии суннитских имамов с шиитскими, степенные беседы толкователей Торы и Талмуда, коаны дзен-буддистов и тому подобное.
Научился извлекать из полученной информации то, что требуется ему, сегодня и сейчас, остальное отправлял в запасники памяти, чтобы воспользоваться, когда случится нужда именно в этом знании.
– Вы все обсудили? – жестким голосом спросил он у Поволоцкого, поскольку на ту сторону обращаться не хотел принципиально.
– Наверное, да, – ответил Самсон Фроимович. – Но столько еще осталось интересного…
– Виктор Викторович, – теперь Суздалев обратился к Скуратову, – нет ли у вас желания вернуться домой или пригласить к себе господина Поволоцкого?
– Вам это зачем? – привычно встопорщился академик.
– Мне – ни к чему. Я о пользе дела думать поставлен. Мне бы хотелось обменяться мнениями с Андреем Дмитриевичем или Александром Ивановичем. А вы слишком долго линию занимаете.
Сказано было таким холодным, генеральским тоном, мало сочетавшимся с вполне интеллигентной внешностью, что Скуратов ощутил себя действительно крайне виноватым. Ну вот, словно бы стоишь в телефонной будке, болтаешь с подружкой, а в дверцу стучит человек, которому срочно надо позвонить в больницу…
