Глава 17

Басманов вернулся с Валгаллы в Кейптаун, как и было обещано, через десять минут после отбытия, так что даже Сугорин ничего не заметил. Его посвежевший вид воспринял как должное. Умылся человек, побрился, одеколоном спрыснулся. Много ли тридцатилетнему мужчине нужно, чтобы взбодриться?

Пока что ничего не говоря Валерию Евгеньевичу о вновь изменившейся стратегической концепции, он полностью включился в деятельность, соответствующую его здешнему положению.

Положение, конечно, было довольно сомнительное. Во всех смыслах. Для ортодоксальных британских империалистов он оставался личностью вполне одиозной. Предводитель отряда русских добровольцев, воюющего на стороне буров и едва ли не главный виновник всех английских поражений и жертв.

То ли авантюрист, то ли действующий офицер Генерального штаба, реализующий здесь далеко идущие имперские притязания молодого (29 лет от роду) российского самодержца Николая Второго.

Он же – человек, внезапно перешедший на сторону противника под влиянием неожиданно возникшего фактора в виде нашествия наукой не объяснимых исчадий африканских дебрей.

Мыслящий аналитик не мог не соотнести феномен Басманова с не менее странным феноменом господина Сэйпира, миледи Отэм, их неожиданной дружбы с вначале опальным, а потом чудом возвысившимся адмиралом Хиллардом. И прочими загадочными событиями. Но даже самому вдумчивому человеку, не наделенному талантами Шерлока Холмса, а лучше – патера Брауна, не хватало информации, чтобы свести воедино, в рамках непротиворечивой версии все эти, по отдельности весьма любопытные факты.

Единственный человек, способный проделать нечто подобное, комиссар Роулз, вовремя был нейтрализован, и все свои построения и выводы мог теперь делать только для собственного удовольствия, без всякой надежды применить их на практике. Даже для элементарного шантажа. Но и его неординарные догадки имели бы самое отдаленное отношение к истине.

Зато Лариса и Кирсанов в предложенных обстоятельствах испытывали настоящее удовольствие. Паутина интриг, наброшенная на высший свет и руководство колонии непосредственно на месте и через Лондон, откуда до заинтересованных людей время от времени доходили телеграммы и частные письма, позволяла им дергать за нужные нити, добиваясь желаемого эффекта.

Пожалуй, в обозримой истории не было столь регулируемого негласным образом и без применения насилия общества, чем Капская колония в декабре предпоследнего года девятнадцатого века.

После уничтожения армии инсектоидов у Кирсанова как рукой сняло всю его меланхолию, он снова стал бодр, энергичен, перестал задумываться о «смысле жизни». Это окончательно, по мнению Ларисы, подтвердило ее гипотезу насчет «психической артподготовки» дуггуров. И о том, что неприятель по-прежнему во всех своих операциях действует «методом тыка», не имея единого стратегического плана и реального представления о возможностях людей.

Вместе с Басмановым они уединились в специальном кабинете для особо важных гостей в таверне Давыдова-Эльснера. Заведение процветало, особенно последнюю неделю, когда по идее Давыдова был организован весьма приличный джаз-банд из двух безработных французов и трех евреев, владеющих наряду с другими языками и русским в одесском варианте. Шлягером, исполнявшимся ежечасно, стала пресловутая «Жанетта», разученная музыкантами с голоса Никиты.

После нескольких романтических строф весьма приятная для национального самосознания постоянных клиентов кода:

А какая музыка! Контрабас, две скрипки, барабан и саксофон. Заслушаешься. Душеподъемный ритм, текст – через раз, на русском и английском.

Здесь было уютно и абсолютно безопасно даже в случае высадки десанта дуггуров прямо во дворе. Как известно, «лорду Генри», потягивавшему свое пиво за столиком рядом с лестницей на второй этаж, не сможет причинить вреда, физического или психического, ни один из ныне известных видов дуггурских боевых организмов. Он же в любом случае обеспечит хозяевам нужное время для использования блок-универсала. В качестве оружия или способа быстрой эвакуации.

– Больше всего меня занимает достаточно забавный факт, точнее – серия фактов, и все они сводятся к одному, которому я не могу найти объяснения, хотя и очень стараюсь, – сказал Кирсанов. – Все доселе зафиксированные акты агрессии осуществлялись исключительно там, где уже располагались наши готовые к отпору силы. Более того – силы пропорциональные…

– Где же пропорциональные? – удивилась Лариса. – В каждом случае у них был многократный, несоизмеримый перевес.

– С обывательской точки зрения именно так все и выглядело, – согласился Павел. – Но мы тут далеко не обыватели. По ночам я много думал, без помощи ваших компьютеров, чисто умозрительно. И у меня сложилось впечатление, что нам предложена очередная легкая партия, допустим – шахматная, Андрей Дмитриевич очень любит ссылаться как раз на эту игру. В шахматах предполагается изначальное равенство фигур и пешек. Кто как этими силами распорядится – другой вопрос. Термин легкая означает, что партнеры играют для удовольствия, а не в смысле набрать очки и рейтинги в матчах. И вот мы видим, что начиная с самого первого инцидента нападения дуггуров осуществлялись по указанному принципу. Никогда на доску не выставлялось, допустим, пять ферзей и шесть ладей. Всегда ровно столько, чтобы мы имели хорошие, но довольное равные шансы на победу. Не так? И самое главное – они появлялись тогда и там, когда и где мы были готовы «поиграть»… Ни разу не напали на англичан или буров, нигде не высадили десанта такого масштаба, чтобы с ним нельзя было справиться. Пусть с максимальным напряжением сил и способностей, но все же. И заметь, Михаил, атака всегда начиналась правильно, с фронта и с приличной дистанции. Скажи честно – ты бы удержался, сидел бы вообще тут с нами, если бы те же пять тысяч монстров или инсектоидов ударили ночью, с тыла, объявившись в ста шагах…

– Вот ты как на это смотришь, – избегнул прямого ответа Басманов, очевидно, беря тайм-аут на размышления. Вместо этого начал пересказывать резидентам то, что обсуждалось на Валгалле.

– Господин Скуратов пришел к выводу, что высший управляющий орган дуггуров, если он вообще есть, страдает, с человеческой точки зрения, глубочайшим психическим дефектом. Нечто подобное бывает с людьми, у которых повреждены связи между лобными долями и остальным мозгом. При этом теряется способность к творческому мышлению, больной не в состоянии предвидеть последствия своих поступков, сопоставлять и анализировать факты, проводить аналогии… Я не медик, воспроизвожу, как запомнил. Удолин с ним в принципе согласен, хотя имеет еще и собственные теории…

– В принципе я тоже готов согласиться с академиком, – кивнул Кирсанов. – Приходилось книжки по судебной психиатрии листать. Довольно похожая картина. Очень многое объясняет в поведении пациентов. Все их боевые операции, рассмотренные с этой точки зрения, последовательно и в совокупности, выглядят именно как судорожные метания больного разума. Пять попыток вторжения на Землю нарастающей интенсивности, но без всякого учета предыдущих уроков. Три десанта на Валгаллу – то же самое. Однако… Не стоит замыкаться на одной теории, как бы убедительно она ни выглядела.

– На Земле тоже хватало полководцев и правителей, не умевших соотносить свои действия с текущей обстановкой, – не то чтобы возражая, а просто размышляя вслух, сказал Басманов. – Немцы и Антанта три года тупо долбили позиционную оборону друг друга в одних и тех же точках, не придумав ничего, кроме постоянного наращивания численности пехоты и мощности артиллерии. А генерал Брусилов в шестнадцатом году простейшим решением – атаковать сразу на десятке направлений и стремительно усиливаться там, где наметился успех, сокрушил неприступную, куда более сильную, чем на Западном фронте у французов, оборону австрийцев в Галиции… Пожалуй, я с тобой согласен, не так все просто.

– Допускаешь, что и у них свой Брусилов найдется?

– Почему бы и нет? Кстати, твои слова наводят на мысль, что уже нашелся. Или всегда был. До сих пор ведь не выяснено, против кого они изобретали и использовали свои пулеметы… Инсектоиды точно созданы против врагов дотехнологической эры. Зато монстры с митральезами предполагают равноценного противника. А все странности – только для нас странности. С нашей закосневшей в рамках привычных стереотипов точки зрения. А если и вправду игра? Только не шахматы. Вроде того, где совсем другие принципы, а главное – цели. Поэтому вопрос об эвакуации рассматривался совершенно серьезно.

– Мне бы не хотелось просто так взять и сбежать, – сказала Лариса. Согласно парижской моде следующего сезона, которую она здесь усиленно насаждала, на ней была широкополая шляпа, украшенная голубой вуалеткой до середины лица, и длинные ажурные перчатки.

Как пошутил Басманов, увидев этот наряд: «Самое главное, Лариса Юрьевна, когда придется стрелять, противник не увидит направления вашего пронзительного взгляда».

Она шлепнула полковника веером по руке.

– Вы с дамой разговариваете, Миша, а не с киллером.

– Одно другому не мешает, – заметил Кирсанов.

– Пользуетесь, что вас больше? Пусть это остается на вашей совести, – Лариса на секунду капризно поджала губки. – Но как вы представляете себе нашу эвакуацию? Кстати, ребята, вам не надоело всю жизнь откуда-то эвакуироваться?

– Не мы первые, не мы последние, – ответил Басманов. – Если имеется выбор – лучше эвакуироваться, чем умереть у ближайшей стенки или в тюремной камере. Живой всегда что-нибудь может, мертвый – уже ничего.

– Что подтверждается опытом каждого здесь присутствующего, – резюмировал Кирсанов.

– Ну, будь по-вашему. Что ответишь на первый вопрос, Миша?

– Варианты предлагаются следующие. Немедленный, одномоментный общий отход. Как из Крыма в двадцатом в вашем варианте истории. Вызываем в условленное место Белли с «Изумрудом» и «Призрак», грузимся на них, за исключением тех бойцов, кто захочет остаться, и в открытом море Левашов открывает проход в Новую Зеландию. Все займет не больше двух суток.

– Остальных бросаем на произвол судьбы? После всего, что мы тут натворили? – изумилась Лариса.

– Что мы такого уж особенного натворили? – приподнял бровь Кирсанов. – Войну, которая должна была длиться еще два года, прекратили, считай. Буры получили Наталь. Англичан пока спасли от монстров и инсектов. Весьма оживили политическую жизнь, и здесь, и в Метрополии. Мировая геополитика получила хороший стимулирующий пинок. За что нам себя осуждать? Могло быть значительно хуже. Для всех.

– Мы уйдем, сюда явятся дуггуры, и что тогда?

– Без нас они, очень возможно, и не явятся. Что им тут делать? Если их законы и инстинкты требуют, чтобы прежде всего были уничтожены действительно вредоносные факторы, представляющие опасность для их цивилизации, то есть мы с вами, этим они и будут заниматься. А вот когда справятся, тогда, может, и займутся чем-нибудь другим, – сказал Басманов и добавил: – Это не я придумал, так на совещании высказывались.

– Не новость, – отмахнулась Лариса. – О том же самом говорили, когда в Африку сбежать решили. Как видите – не помогло. Воронка нас затягивает и затягивает, благополучных вариантов все меньше и меньше.

– Было и другое предложение, – не дал себя отвлечь бесполезной, с его точки зрения, дискуссией Михаил. – Здесь пока оставить все как есть. Если вторжений больше не будет, довести начатое до конца, дальше – по обстановке.

– До какого конца? – заинтересовался Кирсанов.

– Мира без аннексий и контрибуций, на ныне достигнутых рубежах, в политическом смысле. Дождаться, чем закончится лондонская интрига Алексея и Сильвии со сменой монарха и правительства. С учетом новых обстоятельств консолидировать власть в Капской колонии (или как там она будет называться).

– И после этого?

– Сказано же – далее по обстановке. Зачем вперед далеко заглядывать?

– Меня это гораздо больше устраивает, – сказала Лариса. – Сбежать мы всегда успеем. И вообще правильно говорила Скарлетт О’Хара: «Об этом я подумаю завтра».

– Если не сосредоточим всех своих людей в одном, надежно укрепленном месте, в полной готовности и к бою, и к эвакуации, можем и не успеть. Особенно если наши контрагенты на третий раз придумают что-нибудь оригинальное. – Кирсанов оперся щекой о кулак и изобразил задумчивость. – То есть лично мы, втроем, сбежим безусловно. Еще Давыдова с Эльснером, Сугорина, Белли постараемся захватить. Да и то не наверняка. Знаете, что при ночном налете на город крупной банды случалось? Связи нет, единого командования нет, сопротивление приобретает очаговый и мелкоочаговый характер, многие гибнут поодиночке, не зная, куда бежать и в какую сторону стрелять… – Басманову в такие переплеты попадать приходилось, и он поддержал Павла со знанием дела. – Полтысячи махновцев, помню, в Люботин ворвались, там пехотный батальон из дивизии Май-Маевского стоял и обозы. В чистом поле, скорее всего, отбились бы, а по дворам и переулкам всех, считай, постреляли и порубили…

– Это верно. Представим, что я в своих теориях не прав. И они не в го с нами играют, а наши способности к сопротивлению и стратегический потенциал вскрывают. Убедились наконец – привычные, не требующие настоящих жертв методики исчерпаны. Заодно узнали, чем мы располагаем. Ну и введут в бой такое, что и вообразить невозможно… – Кирсанов передернул плечами.

– Значит, договорились, – подвел итог Михаил. – Докладываем «наверх», что решение принято. Весь свой личный состав размещаем в пакгаузах за товарной станцией. Я уже присматривался, заборы там мощные, строения каменные. Предполье хорошо простреливается, внутренняя территория, в случае прорыва неприятеля, для обороны приспособлена почти идеально. И если англичане вдруг какую пакость задумают, вроде интернирования, трудненько им придется. Согласны?

…Чтобы не осложнять наметившегося согласия между верховными властями колонии и «волонтерами» (бурско-английские отношения временно оставляя за кадром), не привлекать излишнего внимания дуггуров, мало ли что, вдруг и у них здесь собственная разведка имеется (а почему бы и нет?), на новый опорный пункт перевели только остаток офицерского батальона, меньше сорока человек. Они должны были составить резерв на случай любого развития событий, имеющих отношение к очередному потустороннему вторжению или нет – неважно. Остальных волонтеров из этого времени, российских и иностранных, наравне с молодыми бурами, оставили в местах прежней дислокации.

Басманов без всякого удовольствия сообщил о своем решении генералу Девету. Именно ему, поскольку их связывало «войсковое братство» и «совместно пролитая кровь». С президентом Крюгером и остальными бурскими полководцами он теперь предпочитал не встречаться.

Сцена прощания вышла не очень приятной. В том смысле, что Михаилу было неприятно смотреть на недавно еще бравого и уверенного в себе, а сейчас теряющего лицо генерала, на которого совсем недавно наш полковник возлагал очень далеко идущие надежды.

Как ни дипломатничай, а если из двух сидящих лицом к лицу офицеров один… ну, не трус, а просто – не сумевший себя проявить, а второй – безусловный герой, какой может получиться разговор?

– Вы нас бросаете, Михаил! Вы переходите на сторону врага! Уж этого мы от друзей никогда не ожидали! Что угодно, только не это!

Девет кружил по небольшой комнате с земляным полом, где они встретились один на один. Сквозь косоватое окно в глинобитной стене неяркий предвечерний свет падал на деревянный стол и два трехногих табурета. Никакой другой мебели здесь не было.

– Христиан, друг мой, – Басманов старался говорить предельно мягко, сдерживая свой пресловутый «командирский голос» и желание выдать коллеге что положено попросту, известными словами. – Вы мне сейчас напоминаете одну женщину, с которой нас связывали достаточно нежные чувства. Потом она вышла замуж за другого, но при встрече во всем обвинила меня, заявив, что я был «недостаточно настойчив». С вами – та же история. Я опять виноват. Мы, русские, опять и снова виноваты! Перед всеми и за все! Как повелось! У вас, Христиан, хватит совести сказать мне в лицо, что мои солдаты плохо воевали? Что без их помощи вы выиграли бы несколько решающих сражений? Что я не говорил и вам, и Кронье, и Деларею, как следует воевать? Не будь вы столь трусливо ограниченны, мы бы сейчас пили шампанское во дворце губернатора Капской колонии и любовались океанским прибоем. Я не прав? Не мои ли бойцы, бескорыстно пришедшие вам на помощь, покоятся сейчас в могилах без памятников?

– Зачем вы так говорите, Михаил? – с надрывом ответил Девет. – Я, мы все ценим вашу помощь. Никогда не забудем погибших за нашу свободу солдат. Лично я не забуду спасших меня офицеров. Но почему же вы не хотите признать, что мы – такие, как есть? Для того, чтобы сделать из буров, хороших, но мирных людей, таких бойцов, как ваши, потребуется не одно десятилетие совсем другого образа жизни.

– Мирных? – зло рассмеялся Басманов. – Они не мирные! Если есть возможность убивать безнаказанно, они очень даже воинственные. Отчего же? Стрелять на полкилометра в беззащитных англичан и тут же сбежать, когда их пули засвистели над головой. Герои, мать вашу голландскую! И грабить умеете, как мало кто! Именно это я и признал, затевая крайне не радующий меня разговор. Вы все знаете куда лучше меня! Вы ничего не имели против, когда тысячи ваших «храбрых буров» отступали совершенно сознательно, убежденные, что сотня «этих не верующих в истинного Бога» еретиков (сам слышал слова вашего пастора, спасибо, что просто «еретики», а не «гои») прикроет их позорное бегство своими телами. Отступали, даже не предупредив тех, кто вынужден был стоять насмерть не за свои, за ваши интересы. Вы, генерал, хоть раз попытались сказать перед строем: «Солдаты! Не падет ли позор (или – проклятье Господа, как у вас принято божиться) на головы тех, кто отступит раньше, чем люди, которые приехали с другого конца света нам на помощь?!»

– Михаил, вы разрываете своими словами мое сердце! – Очень может быть, что генерал говорил искренне. Регулярное чтение Ветхого Завета вполне способно вызвать подобный эмоциональный настрой. Там вообще много ярких слов и выражений.

– Надеюсь – не окончательно. Подлечите свою сердечную мышцу. – Басманов долго ждал подходящего момента, чтобы откупорить фляжку. Правда, надеялся, что чокнутся прощальными чарками они по-мужски, без дешевого надрыва. – Раньше думать надо было, – сказал полковник. – Последний шанс был в Блюмфонтейне. Ваш президент и вы сошлись во мнении, что наша помощь и наши советы вам не нужны…

– Нет, я повторяю, вы безжалостны, Михаил! Зачем превращать легкие недоразумения в непреодолимые противоречия? Между друзьями! Ну что такого? Пусть мы, в силу характера, отказались от ваших советов, но от вашей помощи мы отказываться не хотим… Не можем…

Басманов залпом выпил чарку, со стуком поставил на стол.

– Я хочу, Христиан, чтобы мы расстались друзьями. Но то, что вы сказали сейчас… Мерзость! Это в тюрьмах есть такая поговорка…

Он как сумел перевел с русского на голландский: «Сначала съедим твое, а потом каждый свое».

Помолчал, с трудом продолжил:

– Я окончательно понял – вы никогда не воспринимали нас как полноценных союзников. До поры это скрывая, считали, что мы – ваши ландскнехты, пушечное мясо. Причем – дармовое! Наемникам нужно платить, а эти – воюют бесплатно и еще нам оружие привозят, тоже бесплатно! Где еще таких союзников найдешь? Идиотов с возвышенными мыслями! Голландцы, родные по крови, вам талера не дали! Ни полка, ни роты не прислали, с Англией, в знак протеста, дипломатических отношений даже не разорвали! Так запомните, редкого союзника вы потеряли! Ни за что, от гонора дурацкого! Что ж, теперь советы давайте друг другу… У вас достаточно любителей этого вида спорта. Имейте в виду одно – воевать против вас мы ни за что не будем. Но и за вас – как-то расхотелось… Я не могу положить моих последних бойцов в тщетной надежде воодушевить ваших личным примером. Вдобавок появились другие заботы. Зато мы оставляем вам линию фронта, наивыгоднейшую из возможных. Ее можно оборонять, можно использовать для дальнейшего наступления, как сильнейший довод в предстоящих мирных переговорах. Сумеете воспользоваться – молодцы. Нет – значит, такова воля божья.

Девет вскочил, пытаясь что-то сказать, объяснить, исправить, может быть, напоследок… Видно, басмановские слова достали до какой-то тревожной точки. Михаилу показалось, что и на колени готов упасть, компенсируя наглое поведение своих товарищей и свои собственные слова, рассчитанные совсем на других людей. Не на русских с их никому не понятными принципами…

– Бросьте, Христиан, – с кривой усмешкой отошел к окну Басманов. – Вы так ничего и не поняли. Минуту назад у вас еще был шанс сломать игру. И я бы вас понял, и поддержал. Завтра могли бы стать Спасителем Отечества и Пожизненным президентом. Но шансы уже пролетели. Мимо. Не смею вас задерживать, минхер Девет… Не вышло у вас. Не сумели. Жаль. Очень жаль. Спокойной ночи…

Басманов медленно поднес ладонь к полям шляпы.

На том и расстались.

Отряд капитана Ненадо решили пока оставить на Валгалле. Потребуется – за полчаса вернется. Только ни Басманов, ни Кирсанов не думали, что такая необходимость возникнет.

Впервые за все прошедшие годы среди рейнджеров началось нечто похожее на брожение умов в армии и на флоте перед Февральской революцией. Люди потеряли смысл службы. Ничего похожего на то настроение, которое было еще две недели назад. Довоевать, взять Кейптаун с боя, вкусить плоды победы, сулящей яркие перспективы каждому лично и заодно так называемой «мировой истории».

Сейчас – совсем не то. Сильно повлияло последнее сражение с чудовищными насекомыми, выигранное, но весьма тяжело отразившееся на психике. Очень многие решили, что в третий раз им не устоять. Да и было бы ради чего идти на корм мерзким ракоскорпионам! Что косвенно подтверждалось решением командования отступить в тыловые казармы на территории недавнего противника. Обычно солдатами передышка между боями воспринимается как праздник, но здесь это скорее выглядело как капитуляция. Или – интернирование. Тем более, что увольнения в город были крайне ограниченны. Разве что вольным строем, без оружия – в таверну к старым друзьям Давыдову и Эльснеру.

Здесь пива наливали сколько хочешь, и бесплатно, да много ли в том радости?

Разнесшийся слух о том, что большая и сильнейшая часть батальона уже покинула пределы Африки, еще подлил масла в огонь.

Басманов с Сугориным слишком поздно сообразили, что допустили принципиальную, пожалуй что непоправимую ошибку. Что им тут же подтвердил и Кирсанов, всего один вечер послушавший офицерские разговоры, почти незамеченным перемещаясь от стола к столу. Это он умел. Все его знали в лицо как своего, но почти никто не представлял фактической должности и служебного положения. При штабе состоит, ну и достаточно, чтобы рюмку опрокинуть и парой слов перекинуться.

– Плохо дело, господа, – сообщил он, пригласив полковников в свой номер, куда вскоре зашла и Лариса. – Полная деморализация. И я не вижу способа с ней бороться. На фронт они больше не пойдут. Ни на какой. Если только действительно не случится прямого нападения на наш опорный пункт. Тогда они, безусловно, устроят «последний парад». Печально, но уж очень мне все напоминает лето семнадцатого на Кавказском фронте или зиму двадцатого в Крыму. Вы строевики, а я жандарм. Какое сравнение вам больше нравится – газовая гангрена или лесной пожар?

– Павел, вы не драматизируете? – осторожно спросил Сугорин.

– Я вам не Чехов и не Станиславский. Мы совсем недавно рассуждали о глубоко теоретических проблемах, – он изобразил подобие полупоклона в сторону Басманова и Ларисы. – Я был очарован докладом Михаила Федоровича о блестящей победе при Тоусрифире, его сообщением о делах и мыслях, господствующих на Валгалле, нашими с Ларисой Юрьевной политическими успехами здесь. Поэтому… сохранил непозволительный оптимизм. Но теперь я считаю – если мы хотим сберечь для чего-то, что возможно в будущем, остатки реальной боевой силы – эвакуироваться нужно прямо сейчас. Сегодня. В крайнем случае – завтра.

– А как же… с настроениями? – спросил Сугорин. – Многие ведь высказывали желание остаться в этом мире.

– И вы в том числе, – жестко ответил Кирсанов.

– Откуда вы знаете?

– Догадываюсь. Ничего сложного. И мои верные паладины Давыдов с Эльснером об этом же задумывались. Да ради бога. Утром на разводе объявим – наша миссия закончена. Кто желает остаться здесь в качестве частных лиц – шаг вперед. Выходное пособие будет выдано немедленно. Остальные отбывают на соединение с главными силами. И все.

– Надо бы с Берестиным и Сильвией связаться, сообщить о нашем решении, – впервые не вступив в спор, сказала Лариса.

– Это – как вам будет угодно, – потер шрам на щеке Кирсанов. – Мой голос, как обычно, – совещательный. Если приняли во внимание – поступайте как знаете.

– Значит, придется признать, – с трудом заставил себя произнести эти слова Басманов, – мы с Валерием Евгеньевичем с возложенной на нас миссией не справились. Нам было позволено действовать по собственному усмотрению, в итоге кампания провалена. Мы не только не выполнили стратегическую задачу, мы довели вверенные нам войска до разложения. Что остается? В отставку подавать?

– Я, пожалуй, так и сделаю, – согласно кивнул Сугорин.

– Ну началось, – Лариса едва удержалась от нецензурщины. Наверное, шляпка с вуалью помешали, несовместимые с солдатским лексиконом. Просто закурила, чересчур резко затягиваясь. – Глядя на вас, господа офицеры, с прискорбием вынуждена признать, что своей главной цели противник добился. Деморализованы не бойцы, а вы сами. Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Мы все через такое проходили. Вот Павел совсем недавно вдруг осознал, что потерял смысл жизни. Шульгина с Новиковым накрывали такие приступы депрессии, что впору стреляться. Теперь вот вы… А настроение и поведение офицеров – всего лишь производное от ваших настроений!

– Но позвольте, – попытался перебить ее Валерий Евгеньевич.

– Я еще не закончила, дослушайте. Ничьей вины в происходящем нет, неужели вы не понимаете? Это опять психополе. Очень может быть – остаточное некробиотическое излучение уничтоженных инсектоидов. Представьте – этакая эфирная суспензия из предсмертного страха, ненависти, отчаяния, желания отомстить миллионов неизвестно как устроенных существ пропитывает все вокруг. Как трупный запах на поле боя… Надо держаться, господа, надо держаться. Ваше решение бежать прямо сегодня считаю ошибкой. Если враг за нами наблюдает, он сразу поймет, что на сей раз его оружие подействовало. И сделает соответствующие выводы.

– Что предлагаешь ты? – спросил Кирсанов.

– Я не биолог, я историк. С этих позиций и рассуждаю. Нельзя уходить с чувством потерпевших поражение. Русская армия отступила с Бородинского поля и оставила Москву, но до сих пор большинство русских людей уверено, что Бородино было нашей победой. Что в итоге и подтвердилось. Точно так же оставили в сорок первом Одессу – непобежденными. Улавливаете, о чем я?

– Спасибо, Лариса Юрьевна, вполне, – не поднимая глаз, ответил Сугорин. – Очень возможно, что вы правы и мы стали жертвой психической отравы. Но на вас ведь она не подействовала отчего-то. Вы настолько сильнее?

Лариса рассмеялась.

– Сильнее или нет – не мне судить. А вот иммунитет наверняка лучше. Я перенесла «прививку», вроде как от оспы или желтой лихорадки. Никто, кроме меня, Андрея и Александра, «объектом воздействия» не оказывался. Били только по нам. Теперь в число целей «опознаны» и вы. Надо держаться. Бороться. Хотите, я сегодня проведу с офицерами «политбеседу»?

– «Оптимистическая трагедия», женщина-комиссар, – без иронии сказал Кирсанов. – Давай, попробуй. Это сильный ход – молодая хрупкая дама убеждает закаленных солдат сохранять мужество и верность законам чести… А я, наверное, съезжу к Хилларду, договорюсь, чтобы он не препятствовал заходу «Изумруда» в одну из бухт в полусотне миль восточнее Кейптауна. Заодно еще кое-какие моменты обсудим, на случай скорого расставания. Думаю, пора передать адмирала с рук на руки Берестину с Сильвией. Ему это наверняка понравится. Глядишь, за заслуги Первым морским лордом сделают.