Леонардо

Вернувшись в студию, он не нашел там Салаи. Наверное, постреленок отправился прогуляться и покутить. Леонардо сел перед портретом Лизы, вгляделся в ее черты, в выражение лица, но не ощутил ее присутствия. За следующие два часа он нанес лишь три крохотных штриха на темный шелк ее одеяния.

Наконец вернулся Салаи — в облепленных свежей грязью башмаках.

— Не представляете, мастер, что я сделал. — Глаза его горели возбуждением. Лицо раскраснелось, сорочка на груди пропиталась потом.

— Вид у тебя такой, будто ты шатался по притонам, — заметил Леонардо и опустил кисть.

Леонардо не только позволял Салаи предаваться страсти со сверст­никами, но и поощрял его в этом. Он не ожидал, что такой молодой, полный сил и желаний мужчина станет заботиться лишь о потребностях своего престарелого господина и учителя. Леонардо не хотел вынуждать Салаи лгать, как лгала ему, Леонардо, его мать из боязни лишиться крова над головой.

— Надеюсь, тебе известно, Джакомо, что я все равно буду содержать тебя, даже если ты вздумаешь утолять свои страсти где-нибудь в других местах.

Молодой человек рассмеялся.

— Господин… — Он снял плащ, бросил его на пол. — Это не то, о чем вы думаете. Сегодня я исполнил вашу мечту.

Леонардо смотрел на приближающегося Салаи; рубашка у того сползла с одного плеча.

— И что же это за мечта такая, мой непоседливый возлюбленный?

— Я уничтожил статую, прежде чем публике пришлось бы терпеть ее присутствие на площади.

Улыбка слетела с лица Леонардо.

— Что?

— Я убийца гиганта! — заявил с кривой усмешкой Салаи.

Леонардо поднялся.

— Что ты учудил?

— Я позвал своих друзей на подмогу. Сегодня днем какой-то приспешник Медичи бросил в статую пустую бутылку. Так что теперь обвинять будут их, сторонников Медичи. На меня никто даже не подумает.

— Но что, что ты натворил? — требовательно спрашивал Леонардо, повышая голос.

— Мы забросали ее камнями. — Глаза у Салаи блестели от возбуждения. — В первый раз нас быстро разогнали, но мы выждали, вернулись и тогда уже поддали жару. Мы швырнули в этот проклятый мрамор сотни камней, господин. Они лились на него потоками… — Салаи прикусил язык, виновато пробормотал: — Mi dispiace, господин, о потоках я упомянул случайно. — Он упал на колени. — Но камни и правда сыпались на него градом. Давид точно погиб, не сомневайтесь. И все это ради вас.

Салаи смотрел снизу на Леонардо большими бархатно-карими глазами, и этот взгляд напомнил маэстро о дне, когда в церкви Санта-Мария-делле-Грацие отпевали его мать Катерину. Леонардо в этой же церкви работал в то время над фреской «Тайная вечеря». Память запечатлела серебряный крест на скромном деревянном гробе, установленном на простых похоронных дрогах. Отдавая дань положению Леонардо при дворе, сам герцог Моро пришел помолиться за упокой ее души, пришли и его миланские друзья-товарищи: архитектор Донато Браманте, математик и алгебраист фра Лука Пачоли, физик и химик по прозвищу Зороастро. Все они говорили теплые слова о Катерине. После заупокойной службы Леонардо вернулся в свою студию, записал в книгу связанные с похоронами расходы, а когда покончил с этим, обнаружил стоящего перед ним на коленях пятнадцатилетнего Салаи. Тот смотрел на Леонардо не отрываясь, широко раскрытыми карими глазищами. Тогда Леонардо наклонился и в первый раз поцеловал юношу.

Теперь, спустя почти девять лет, сцена повторилась.

— Я не желал, чтобы ты причинял вред этой статуе, — сказал Леонардо и тяжело осел в кресло.

Радость вмиг сошла с приветливого личика Салаи.

— Нет, желали. Вы сами говорили мне. После заседания, на котором городской совет решил установить статую перед дворцом Синьории.

— Я говорил? Ничего подобного!

— Вы сказали… — Салаи попытался в точности припомнить слова Леонардо. — Вы сказали так: хоть бы кто-нибудь разбил эту чертову статую, чтобы она не торчала посреди города как бельмо на глазу.

Левое веко Леонардо задергалось.

— Если я и сказал такое, то не всерьез, а в сердцах. Я был очень зол тогда.

— Нет, всерьез! Вы этого хотели. Я слышал это в вашем голосе. — Салаи внезапно охрип: — Вот я это и сделал. Сделал ради вас.

Леонардо вцепился в подлокотники. Комната начала вращаться вокруг него сотнями мелькающих кругов.

— Подумай-ка, что дает нам средства к существованию, чем я зарабатываю на еду, на наши студии, на твою одежду? Что стало для меня спасительной лодкой, когда все так и старались утопить меня? Искусство — и мучитель мой, и моя душа. Моя страсть и мой поработитель. Я так же неспособен уничтожить произведение искусства, как неспособен убить тебя, Джакомо. Уничтожить Давида! Как ты вообще мог сотворить такую ужасную вещь? Ради чего?

Салаи повернулся к Леонардо и посмотрел ему в глаза.

— Ради любви, Леонардо. Ради чего же еще?

Отправить