Глава 30
Вероника
Любовь – как якорь, удержит нас в бурю, но может и утянуть на дно.
Тристан еще пытался спорить, но Вероника почти ничего не слышала. В ушах гудело, и этот шум вытеснял прочие звуки, глушил чувства. Слишком многое произошло в один день, слишком много потрясений она испытала, слишком многое поняла, отчего ее нутро выворачивалось наизнанку.
Ксепира жива. О Аксура, соузница жива! Веронике бы радоваться, ликовать и предаваться чистому веселью.
Но она не радовалась. Счастье от воссоединения с соузницей перевешивал ужас.
Вероника чудовищно ошиблась.
Надо было прогнать Ксепиру, едва узнав, велеть ей улетать. Но когда стражи окружали их, Вероника думала только о том, как ее успокоить. Она же верила, что опасность для Ксепиры не в ее покорности, а в ее дикости.
Охваченная страхом, Вероника приказала Ксепире остаться. Все это время она отрекалась от этой силы, презирая ее, а потом взяла и пустила в ход – наихудшим образом. Ксепиру к ней привела связь, а вот в плен помогла угодить магия.
Веронике было велено следующим же утром прибыть на службу в Гнездо. Мечта почти сбылась. Почти.
Вероника схватилась за голову. Только бы не закричать, не заплакать. Да она ведь хуже Вал, хуже коммандера. Предала питомца. Хуже преступления не придумаешь.
И все же ее тайна не раскрылась… но какое это теперь имеет значение? Она не в силах тут оставаться, раз уж Ксепиру посадили в клетку. А как только она скажет, почему нельзя держать Ксепиру в неволе, всему придет конец.
Веронику переполняли горечь и сожаление. Лучше было рассказать им правду, сразу со всем покончить, чем позволить им удерживать Ксепиру взаперти хоть минутой дольше.
Но Вероника промолчала, а все потому, что она слабая, жалкая трусиха. От одной мысли об этом сердце сбивалось, дыхание делалось частым. Вероника ощущала себя вымотанной, и сил разбираться с этим уже не оставалось.
На улице было тихо, трапезная опустела, а стражники разошлись по постам. Праздник прервали, так и не дождавшись огненного представления фениксов.
Вал сидела на бочке и ждала ее, кутаясь в шаль. Похолодало, над опустевшим внутренним двориком задувал пронзительный ветер.
Вероника прошла мимо сестры в сторону бараков.
Вал догнала ее и некоторое время шла рядом молча. Потом Вероника все же решила, что хочет поговорить.
– Это ты сделала? – Она резко обернулась и посмотрела на Вал.
– Что – это? – спросила в ответ Вал, глядя на нее сверху вниз. Вероника толкнула ее. Вот бы сейчас поколотить сестрицу, выместить гнев и разочарование, что копились внутри.
– Когда я уходила, ее пепел остыл. Так откуда она тут взялась? – сдерживаясь, чтобы не закричать, набросилась Вероника на сестру. – Что ты с ней сотворила?
Она вспомнила день, когда сидела перед остывшим очагом. Она была уверена, что у нее ничего не вышло, потому что не ощущала связи с питомцем – ни тогда, ни после…
Хотя вот это не совсем правда. Вероника поместила питомицу в ментальный тайник, заперла там, отгородилась от нее. Думала, что защищается от болезненных воспоминаний, а сама мешала попыткам возродившегося соузника связаться с ней.
Вал перевела глаза на то место, где Вероника посмела коснуться ее, но даже не подумала ударить в ответ.
– Не вини меня за то, какие нити свила для тебя Аниянкэ. Я в воскрешении твоего питомца не участвовала.
Вероника одарила ее злобным взглядом. Для случайности все произошло слишком уж ладно, слишком ужасно. Однако Вероника не находила в себе сил, чтобы сейчас пытаться понять, как же Вал тогда все провернула. Феникса, если ты с ним не связан узами, не подчинишь, тем более он не станет следовать за тобой несколько недель. Вал это просто не под силу.
– С каких пор ты веришь в богов?
– Всегда в них верила. Одно дело – верить, и совсем другое – поклоняться, ползая на коленях.
Вероника потерла озябшие руки.
– Ну так что, выперли тебя? – с напускной небрежностью поинтересовалась Вал.
– Нет, не выгнали. Я… – Пустота в груди ширилась, поднимаясь вверх, впиваясь в горло и мешая говорить, дышать. – Ксепиру упекут в клетку. И мне теперь придется работать там же.
Произнеся это наконец вслух, Вероника ощутила всю тяжесть перемен. Ей словно залепили пощечину.
Вал ахнула, словно ее ударили под дых:
– А они знают, что вы связаны?
Вероника покачала головой. Даже хорошо, что Вал так сильно недоумевает: хоть кто-то сейчас на стороне Вероники… нет, гнать эту мысль, прочь! Вал всегда только за себя.
– Они думают, будто у меня дар усмирять животных. Однажды я проделала то же с конем, и… теперь мне велят удерживать Ксепиру в клетке, принуждать ее спариваться, и…
В горле сдавило так сильно и так больно, что она уже не могла говорить. Вероника вся похолодела, тело не слушалось, а по щекам катились горячие слезы.
– Нельзя это терпеть, – Вал шагнула к ней. – Надо ее освободить.
– Думаешь, я сама не понимаю? – резко ответила Вероника.
– Ксе Ника, – мягко произнесла Вал и потянулась к ней, но Вероника отстранилась.
– Все из-за тебя, – зло сказала она и побежала к баракам. Сестра так и осталась стоять с протянутой рукой.
В ту ночь Веронике впервые за несколько недель приснился сон.
Она сидела в переполненной, задымленной комнате, в изножье большой кровати.
Она не удивилась, увидев, что держит за руку все ту же девочку из предыдущего видения: она повзрослела, стала молодой женщиной. Руки у них были теперь одного размера.
Сидя бок о бок, они горестно склонили головы. На кровати лежал мужчина: без сознания, укутанный в одеяла, на куче вышитых подушек; кожа – землистая, на лбу – пот.
Он умирал.
Во сне Вероника это знала и так, даже не глядя на служительниц богини Нокс в черных рясах и плакальщиц в вуалях. Курились благовония, наполняя комнату густым горько-сладким дымом.
Вероника во сне любила умирающего, а женщину подле смертного одра ненавидела до боли в животе.
В комнате скорбело еще много людей: десятки мужчин и женщин в пышных нарядах имперской знати. Заметив одного из них, Вероника чуть не проснулась – она узнала его.
Тристан.
Нет, быть того не может. Этот мужчина старше Тристана, просто у него те же глаза, резко очерченный нос и прямая осанка. Потом она догадалась: это Кассиан. Кассиан в молодости: та же треугольная челка и впадинки на щеках, которые превращаются в ямочки, стоит ему улыбнуться, – эти черты Вероника различила.
Перед ней разыгрывалось… прошлое. Но чье? Она снова взглянула на девочку, рядом с которой сидела. Было в ней что-то знакомое, но ведь Вероника видела ее во снах много лет.
Ее внимание привлек шепот. Умирающий замер, целительница потрогала его запястья, шею и, покачав головой, накрыла ему лицо одеялом.
Ненавистная женщина издала вой, который не шел ни в какое сравнение с зияющей пропастью, что разверзлась в душе Вероники. Богатейшие и знатнейшие люди империи обернулись к ней и склонили головы, а она крепче сжала руку девочки рядом…
Вероника проснулась в темноте. Сил было еще меньше, чем когда она засыпала. Глаза опухли и чесались. Странный сон, но еще непонятнее то, что ему предшествовало. День Азурека вернул ей осколки предыдущей жизни, да только они не встали на прежнее место.
Возвращение Ксепиры помогло многое понять. Ее питомице не место в клетке, и если ей не место здесь, среди других фениксов, то уйдет и Вероника.
При мысли, что придется покинуть Тристана и забыть о том, кем они могли бы стать, помогая друг другу, сложись все иначе, сделалось больно. Но, как Вероника уже говорила Вал, сложись все иначе – она стала бы наездницей.
Вероника покинула барак еще до рассвета. Вряд ли Тристан придет, чтобы пробежаться с ней, но если и явится, то видеться с ним Вероника не хотела. Какой смысл притворяться и питать ложные надежды? К тому же она еще не готова была видеть его.
Звезды, ее единственные спутники, еще светили в небе, когда она шла через крепость. До того, как надлежало явиться в Гнездо, оставалось еще несколько часов. Через узы Вероника ощутила, как мирно спит Ксепира, а значит, временем она могла распоряжаться как угодно.
Она оглядела травянистую поляну перед поселком, с которой еще не убрали следы празднества. Полосу препятствий свернули, но после многих дней тренировок Вероника продолжала помнить ее расположение. Именно здесь все для нее изменилось, и на этой поляне она ощущала себя по-настоящему уютно.
Небо на востоке светлело, но Вероника представила, что сейчас обычная ночь, и они с Тристаном тренируются вместе, и все как прежде. Правда, и Ксепира мертва… Тогда Вероника вообразила, что они с Тристаном вместе проходят полосу препятствий, а Рекс и Ксепира их сопровождают.
На сердце стало легче, и мечтательная картина рассеялась.
Затем Вероника поплелась через поселок. Увидела Старую Ану – та пропалывала кабачковые грядки, а Ларс, кузнец, уже разводил огонь в горне и помахал Веронике рукой.
В конюшне было темно, тишину нарушал только тихий шелест соломы под копытами спящих животных. Вероника наслаждалась ею, поглаживая на ходу коней, шепча им ласковые слова. Потом заглянула на псарню, где спали гончие, – несколько псов сонно помахали ей хвостами.
В трапезной почти никого не было, и Вероника не спеша съела теплую овсянку с медом. Морра уже вовсю суетилась, но нашла время подмигнуть Веронике и сунуть в руки яблочко.
Вероника кое-как выдавила улыбку и, накрепко запечатав разум, мысленно попрощалась с кухаркой.
* * *
С первыми лучами солнца, как и приказал коммандер, Вероника явилась в Гнездо на службу.
Ей не терпелось увидеться с питомицей. Может, тогда появятся силы сделать то, что положено?
За самками присматривал местный анимаг по имени Эрскен. Они вместе с Бериком выросли в Петратеке, и он был опытным заводчиком охотничьих соколов, потому коммандер – не без помощи Берика – и нанял его.
Эрскен явно занимался не своим делом. Помрачнев, он честно признался Веронике, что в его обязанности входит кормежка и уборка в клетке. А еще каждый день он выпускал фениксов на прогулку, когда летали другие особи. Случку, как ее тут называли, устраивали раз в месяц, и, как видно, безуспешно – если не считать успехом одно-единственное яйцо, да и то, наверное, самка понесла еще на воле.
Крыши у Гнезда не было, и наверху, в нескольких сотнях футов от земли, виднелось синее небо, однако самые нижние уровни утопали в тени и прохладе. Сюда не проникало утреннее солнце.
Эрскен устроил Веронике обход, показал мастерские и кладовые, но она почти ничего не видела и не слышала. Думала только о Ксепире. Наконец они спустились по лестнице с галереи, огибающей круглый зал, и оказались во внутреннем дворике.
Перед ними раскинулся вольер.
Просторное и чистое, это место все же оставалось клеткой – высеченной прямо в толще камня. Прутья решетки закрывали ее с обеих сторон: с той, где она переходила в Гнездо, и сзади, откуда открывался вид на ущелье и крутые скалы. Рядом с первым вольером располагался второй, точно такой же, только темный и пустой – видимо, ждет еще самок, мрачно подумала Вероника. Пара загонов напоминала тюремные камеры.
Из темноты вольера донесся шорох. Внезапно, почувствовав близость хозяйки, Ксепира метнулась ее поприветствовать. В клетке было довольно высоко, фениксам хватало места, чтобы взлетать на стены и сидеть там в расселинах, а ширины – чтобы перелетать с одной стены на другую. Эрскен, удивленный таким теплым приветствием, улучил момент и наполнил поилки из стоявшей поблизости бочки.
При звуке льющейся воды показались и другие две самки. Правда, настроены они были куда настороженней. Та, что подлетела ближе, оказалась ненамного меньше самой Ксепиры; глаза у нее горели любопытством. Другая – крупнее; кончики ее пурпурных гребня и хвоста были практически черные, и она излучала только холод, ярость и ненависть. Отстранено посмотрев на Веронику, птица распушила перья, отчего показалась еще крупнее, а после вернулась в тень. Она явно была очень стара, но вот насколько – Веронике понять не удалось. Феникс накрепко запер свой разум.
Ксепира нетерпеливо просунула клюв в широкий промежуток между прутьями, и Вероника, убедившись, что Эрскен занят, нежно погладила питомцу. После всего, что произошло, Ксепира по-прежнему хотела быть рядом с ней, любила ее. Вероника принялась искать слова: попросить прощения, ободрить, – но поняла, что и без них обойдется. Ксепира и так все знала. В конце концов, они же связаны узами, и хотя потребуется время, чтобы укрепить этот мостик, сам он никуда не делся. Ксепира видела, что у Вероники на сердце.
Накопилось бесконечное множество вопросов: где питомица была, что случилось за время разлуки, – но Вероника решила, что это подождет. У них впереди вечность, чтобы наверстать упущенное.
Вероника провела пальцами по шелковистым перьям на шее Ксепиры. Нащупала крохотный шрам на плече – там, где накануне ее ранили. Рана была неглубокая, да и на фениксах все заживало быстро.
При виде живой и невредимой Ксепиры Вероника испытывала несказанное облегчение. Она даже ухватилась за прутья решетки, заставляя себя дышать медленно и глубоко. Все хорошо. С Ксепирой все хорошо. Если бы с ней что-то случилось, Вероника узнала бы, ощутила через узы, но убедиться воочию тоже надо.
Все прочее вдруг показалось несущественным. Вероника и Ксепира снова вместе, и это – самое главное.
И все же заключение под охрану сбивало феникса с толку: разум ее беспорядочно метался. То и дело всплывал образ Вал, и Вероника предположила, что поступки сестры не прошли для Ксепиры бесследно. В конце концов, она умерла. Интересно, осознавала ли она, что с ней произошло? С того дня минуло уже два месяца, и недели разлуки воздвигли стены между ними. Словно без хозяйки Ксепира не развивалась.
Закончив наполнять поилки, Эрскен выпрямился, и Вероника отошла от клетки. Эрскен объяснил, что фениксов выпускают полетать после завтрака и что их надо приманивать и отвлекать едой, пока на них надевают браслеты с намотанными на бухты цепями. Так они могли летать, не имея возможности покинуть Гнездо. Зато в неволе их прилично кормили: миски сушеных фруктов с молотыми орехами, щедро сдобренных медом, – примерно то же подавали сегодня на завтрак в трапезной. Голодный феникс питается чем угодно, но предпочитает все же сладкое.
С тяжелым сердцем смотрела Вероника, как Эрскен надевает птицам на лапы оковы. Как и металлическая сеть, с помощью которой вчера поймали Ксепиру, звенья цепей были смазаны смолой пирафлоры – дерева огнецвета, – защищавшей от фениксова огня. А еще из лепестков огнецвета, который за его ярко-красный цвет называли цветком феникса, готовили смертельный яд. Уж не им ли Вал отравила Ксепиру? В глуши Пирмонта, где растет все необходимое, его изготовить проще всего.
Майора, бывало, напевала одну песню, в которой говорилось про пирафлору. Весь текст Вероника не помнила, но, пока Эрскен разматывал цепь, отдельные строчки проскользнули у нее в голове:
…алый цвет в огонь одет, прах и кость
сокроют свет,
Пламя, жар и кровь побед, не восстанешь
больше, нет…
Когда на лапе Ксепиры защелкнулся браслет, та в тревоге и смятении встала на дыбы. Цепочка громко зазвенела о прутья решетки. Вероника постаралась успокоить питомицу, одновременно сдерживая собственные чувства. Глаза жгли подступающие слезы, а в груди закипал гнев.
– Нужно время, чтобы привыкнуть, – подсказал Эрскен, видя боль и слезы Вероники. – И им, и тебе.
Не в силах отвести взгляд от Ксепиры, Вероника кивнула. Может, о ее питомице и хорошо позаботятся, не навредят, но это – не жизнь для феникса. В голове у Вероники неожиданно прояснилось. Есть два пути: рассказать всем правду – и будь что будет, или тайно бежать, выкрав Ксепиру. Вероника не могла решить, какой вариант страшнее. Сейчас ей казалось, что побег проще, а предстать перед Тристаном, Моррой и коммандером и признать, что лгала им в лицо и не один раз, – это пугало сильнее. Но, допустим, сбегут они… Что потом? Куда им податься?
А если она признается в обмане, наездники решат, что недостойной лгунье среди них не место. Прогонят ее или, что хуже, запрут, как какого-нибудь преступника, каким она и показалась им, когда только прибыла. И что тогда станет с Ксепирой? Не лучше ли не разбивать Тристану сердце – не рисковать своей свободой и Ксепирой – и просто улизнуть отсюда под покровом ночи?
Разумеется, если она во всем сознается, остается шанс, что ее отпустят, и она покинет Гнездо – одна и с позором, – а вот побег свободу гарантирует. Вряд ли Вероника выдержит злорадный взгляд Вал, когда ее отвергнут, узнав правду, но бежать как трус… это неверно. Побег спасет ее от суда людей, к которым она привязалась, но спасет ли от суда совести? На ее месте Вал точно поступила бы так, и от этого побег казался еще менее привлекательным. Ну, сбежит она с питомицей, а потом – что? Вернется к прежнему укладу, будет жить с Вал, разве нет?
А ведь надо еще подумать и об остальных пленных самках. Если уж освобождать Ксепиру, то и их тоже. Она просто обязана, но… не обречет ли она тем самым наездников? Тристана.
Заковав Ксепиру, Эрскен надел браслеты на лапы и другим двум фениксам, попутно представляя их:
– Вот эту милую леди зовут Ксоланте, но я чаще зову ее просто Ксо. Говоря по правде, она очень любопытна и немножечко порывиста, – с любовью произнес он и похлопал феникса по шее.
– А вот ее величество Ксатара, напротив, – вздохнул заводчик, – любит доставлять хлопоты.
Нахмурившись, он попытался надеть оковы на ногу третьему фениксу, пока тот, расправив крылья, отгонял от еды младших сородичей.
– Свирепая как огонь и вдвое прожорливей. Ее величество требует уважения, вот я его и выказываю. Лучше сковывать ее последней. Тогда…
Он выругался отдергивая поцарапанную у локтя руку – спасибо острым когтям Ксатары. Стиснув зубы, Эрскен повторил попытку, и когда наконец раздался щелчок, он отступил и потянулся за тряпкой.
– Тогда, если она тебя зацепит, сможешь сразу заняться раной.
Промокнув царапину, Эрскен глянул на ярко-красные ожоги. Он носил кожаную безрукавку и наручи, но те не защищали руки полностью: кожа у локтей и на плечах была покрыта свежими и почти зарубцевавшимися шрамами.
– Ксоланте и Ксатара? – переспросила Вероника. Такие же имена носили два боевых феникса из «Пирейских эпосов», собрания песен и поэм, сочиненных во времена королев. Вал заучила его и любила читать наизусть, когда приходилось просиживать в хижине холодными и дождливыми зимними днями. – Сестры?
Эрскен усмехнулся:
– Нет. Такие имена им дал коммандер, у которого, как посмотреть, пристрастие к поэзии. Видно, ему теперь и новенькую как-то назвать придется, – мимоходом добавил он. Вероника плотно сжала губы при мысли, что без ее согласия любимой питомице дадут новое имя.
Эрскен мотнул головой в сторону рычага у дальней стены вольера, рядом с отверстием для подачи еды.
– Можешь побыть хозяйкой, если желаешь. Рычаг поднимает заднюю решетку.
Глаза у Вероники расширились: неужели так просто?! Достаточно просто потянуть за рычаг, и Ксепира с прочими самками свободны? Чуть дрожащими руками она потянула за тяжелую ручку, и по всему вольеру раздался громкий скрежет. Где-то загрохотала невидимая цепь, и решетка в дальнем конце клетки медленно поползла вверх.
Предвкушая свободу, фениксы сорвались в полет, но скоро цепи напомнили им, что свобода их ограничена. Раз или два еще они проверили, далеко ли им дозволено отлететь – натягивая и подергивая цепи когтями, – но потом приспособились к их длине и кружили спокойно. Цепи крепились к лебедке, которая вращалась вокруг оси, и потому цепи не наматывались одна на другую, когда фениксы выписывали круги и огибали друг друга в воздухе.
Вероника с Эрскеном наблюдали за полетом с балкона. От вида ущелья под бледно-голубым небом захватывало дух. Во все стороны, исчезая вдали, тянулись зазубренные пики; пейзаж утопал в зелени, которая с каждым днем набирающего силу лета становилась гуще и ярче.
Веронике будет не хватать этого места. Здесь она впервые с тех пор, как бросила майору, по-настоящему ощутила себя как дома – не то что в хижинах, съемных комнатах и хибарах, в которых им с Вал приходилось ютиться. Даже когда они жили с бабушкой, у Вероники на опасных улицах Теснины не было друзей и силы. Ей хотелось стать частью этого места, но, может, тому не судьба случиться? Может, надо просто отпустить это желание?
Ксепира сделала всего два или три круга, а после развернулась обратно, привлеченная близостью Вероники. Видя, как на них летит феникс, Эрскен попятился, но Ксепира села на карниз под балконом. Вероника опасливо опустилась на четвереньки и протянула к ней руку.
– Смотрю, ты ей нравишься, а? – чуть нахмурившись, заметил Эрскен. Не связанные узами фениксы к людям не шли, и Вероника с Ксепирой сильно рисковали раскрыть себя. Но Вероника не могла просто взять и оттолкнуть питомицу. Она позволила себе погладить Ксепиру, а потом мысленно подбодрила: лети, мол, наслаждайся небом, пока можно.
– Готов спорить, у нее уже был хозяин, – сказал Эрскен, когда Ксепира, обдав их порывом теплого ветра, взлетела. Вероника настороженно глянула на него, но не ощутила в нем подозрений – лишь любопытство матерого птичника, который очень много времени провел с плененными фениксами. У Эрскена было доброе лицо и он совсем не походил на гнусного тюремщика, каким она его себе сперва представляла. Это был темнокожий мужчина в годах, с широкой грудью, а седеющие косицы носил собранными в конский хвост на затылке. При виде парящих в небе прекрасных птиц его большие, как у филина, глаза светились удовольствием. Он даже цепи на фениксов надевал нежно.
Прежде Вероника не часто встречала анимагов – или наездников, – которым было за тридцать или за сорок, и тут она поняла, отчего так: почти все они погибли на войне или после угодили в рабство за то, что участвовали в восстании. Пирмонт полнился детьми-сиротами и седыми стариками, но не зрелыми мужчинами и женщинами.
– Людям больше доверяют связанные узами, – продолжил Эрскен и поскреб щетину на подбородке. – Бедняжка. Видать, искала хозяина и так оказалась тут. Почти все они обращаются в пепел, так и не отыскав своего наездника, но есть и такие, что ищут вечно.
– Обращаются в пепел? – переспросила Вероника.
– Ну, знаешь… умирают. Фениксу, потерявшему наездника, жизнь становится в тягость. Да и для анимага без феникса тоже, – добавил он, а Вероника мысленно согласилась. У Эрскена в волосах не было ни обсидиана, ни перьев, а значит, он никогда и не был наездником. Зато он был анимагом, и как смерть питомца убивает человека, понимал прекрасно.
– После войн осталось много одиноких фениксов, но почти все они предпочли смерть или перерождение. А кто-то, наверное, вернулся домой, в Ауру.
О Золотом городе Вал всегда говорила с благоговением, словно о чем-то древнем и загадочном как звезды. Люди расселились по всему Пирмонту, но Аура с тех пор, как почти двести лет назад ее покинули Укротители, так и оставалась заброшенной. Многие, как бабушка Вероники, верили, будто город проклят и в нем живут призраки, и даже местные пирейцы побаивались забираться на высочайшие вершины горы.
Но только не Вероника. При мысли о том, чтобы однажды полететь туда, посетить руины и памятники прошлой эпохи, ее сердце пело.
– Коммандер посылал кого-нибудь в Ауру? – спросила она. Тристан говорил, что они отправляли отряды на поиски яиц, но как далеко те залетали? – Искать фениксов или яйца?
Кое-кто верил, будто в старой столице лежат сотни – если не тысячи – яиц, отложенных фениксами за многие века. Может, оставшиеся без наездников птицы сейчас там, выводят молодняк и живут себе в мире и уединении? Вероника даже ощутила укол вины за то, что хочет потревожить их, но если там и правда нетронутые кладки яиц… это может все изменить.
Эрскен презрительно крякнул:
– О, еще как посылал. То есть говорит, что посылал, да только отряд вернулся очень уж быстро. Мол, слишком облачно, негде сесть, слышны странные звуки, и фениксам это-де не по нраву… Как по мне, это было не по нраву людям, а фениксы вели себя необычно, потому что услышали забытый, древний зов этого места. Но Кассиан-то родился в долине, – заговорщицким тоном добавил Эрскен, словно бы это объясняло все недостатки коммандера. Может, и так. Вероника не хотела признаваться, что хоть и выглядит как пирейка, сама тоже родилась в долине.
– Я вот чаще думаю о фениксах внизу, а не вверху, – мрачно произнес Эрскен и в ответ на помрачневший взгляд Вероники продолжил: – Я про долину. После войны фениксов обычно обезглавливали, чтобы не возродились. Но бывало, что наездника отправляли в рабство, а его питомца сажали под замок – чтобы хозяин уж точно вел себя смирно. Поговаривают, что в казематах империи сидят десятки фениксов. И если они даже сгорят, обратившись огненными шарами, то возродятся внутри клеток.
Несмотря на теплый ветер, Веронику пробрал озноб. Страшнее разлуки с соузником наказания и вообразить нельзя. Это даже хуже, чем если бы твой питомец просто погиб, – а эту боль Вероника знала. В посмертии один из пары хотя бы обретет покой, пусть даже другой продолжит жить в одиночестве.
Мысль о разлуке внушала отчаяние, и она с удивлением осознала, что чувство – знакомое. Дело в том, что она к этому ощущению привыкла: даже сейчас, когда Ксепира вернулась в ее жизнь, с бедами Вероника разбиралась сама.
Но ведь она больше не одинока. Будущее, которе так ее тревожило, это теперь их совместное будущее, и Ксепира имеет полное право влиять на него. Решение – худое ли, доброе – они примут вместе.
* * *
Со времен королевы Нефиры пошла традиция у правителей Пиры, а после и Золотой империи – справлять себе на коронацию новый венец.
В Аура-Нове эти реликвии выставлены напоказ в Зале наследия, хотя и не всегда доступны простому люду. Какие-то венцы – утонченной работы и сверкают, словно хрусталь, другие без надлежащего ухода ржавеют и тускнеют. К счастью, они вверены заботам Архивов Мори, а иначе могли бы повторить печальную судьбу многих прочих реликтов эпохи наездников, сгинувших в Войну крови после падения рода Эшфайров.
Старейший экспонат в Зале наследия принадлежит эпохе правления королевы Элизии Миротворицы – единственной правительницы, надевший две короны. Властвуя в Ауре и завоевывая новые земли, она носила венец из обсидиана и золота, но сняла его, основав Золотую империю. Заменила короной, изготовленной из того, чем богаты провинции: ферросское железо, арборийское резное дерево, стельская лошадиная шкура и обсидиан из ее родной Пиры. Железо, дерево и кожа переплетались на манер веревки, пронизанной сияющими обсидиановыми лучами, как символ единства и терпимости, ознаменовавших правление Элизии.
Прочие же короны, носимые до правления Элизии, остались в руинах Ауры, недосягаемые для современного мира. В этом городе подобные реликвии возлежат на памятных камнях в честь почивших правительниц, символизируя их вечную славу.
Согласно пирейским суевериям, именно неприкаянные духи мертвых королев бродят по руинам давно заброшенного Золотого города, прикованные к остывшему пеплу их древнего королевства земными реликвиями.
Среди утраченных корон примечательна корона из огнецвета, принадлежавшая Лийане, матери Лиры Защитницы. Венец был сделан из свежесорванных цветов пирафлоры, которые, если верить легенде, никогда не увядали. Была еще жуткая корона из костей, созданная для королевы Отии, из останков павших врагов – клана соперников, пытавшихся узурпировать трон. Есть истории, утверждающие, что королева Нефира носила «огненную корону», но вероятнее, что она носила просто венец из огненного стекла, больше известного как обсидиан.
Последней мы опишем корону Авалькиры Эшфайр, чей венец из перьев феникса сгинул в Последнем сражении Войны крови, как и сама несостоявшаяся королева.
«История короны», из Архивов Мори, 147 г.п. и, обновлено в 171 г.п.и.
