Глава тринадцатая
Чекменев ждал их не там, где рассчитывали Ляхов с Тархановым, а в одном из последних домиков в ряду офицерских коттеджей, стоявшем почти вплотную с окружающей территорию базы оградой.
Над трехметровым бетонным забором с колючей проволокой поверху нависали громадные, уходящие в небо ели с почти черной от старости хвоей. Их лапы кое-где заходили внутрь охраняемой территории, и Вадим удивился, отчего вдруг такая беспечность.
Враг ведь может, используя деревья, почти беспрепятственно проникнуть на базу или с вершины любой ели взять под обстрел чуть ли не каждый дом и любую дорожку.
Так он и спросил Тарханова, на что тот ответил примерно в том смысле:
– Не считай простых людей глупее себя. Мы не все еще книжки на свете прочитали, а вот сделать по ту сторону елок запретку и еще одно заграждение из проволоки в три кола сообразили.
«Выходит, Сергей все ж таки обиделся, – посетовал Ляхов. – А с чего? Ну, не удержал я удивления, что не всего Джека Лондона он в детстве прочел, так и что? Я тоже устав гарнизонной и караульной службы наизусть не знаю, и знать не хочу, но ведь не комплексую же…»
От ближайшего соседнего дома коттедж отделяла рощица молоденьких, нежно-зеленых сосенок. Почти прозрачная, но от случайных посторонних взглядов все же защищавшая. Хотя откуда здесь возьмутся посторонние взгляды?
Подъехали, поставили машину рядом с беседкой.
– Не скучайте, девчата. Постараемся сократить визит до минимума, – еще раз пообещал Ляхов Майе.
– За нас не беспокойтесь, найдем чем заняться.
В этом Вадим не сомневался.
Недавно познакомившиеся женщины, да еще оказавшиеся в роли подруг близких друзей, всегда найдут о чем поболтать. Как бы и останавливать не пришлось.
В просторной гостиной первого этажа, примыкавшей к застекленной веранде, Тарханов с Ляховым увидели не только генерала Чекменева, но и Розенцвейга.
Майор был хорош.
Будто на одесскую свадьбу собрался. В апельсинового цвета летнем костюме, таких же мокасинах, на шее шелковый пестрый платок вместо галстука, изящно подстриженные волосы, и даже тонкие усики у него вдруг появились.
«Какую же теперь он собрался играть роль?» – подумал Сергей, простившийся с израильтянином две недели назад. Тогда он выглядел куда более пристойно и сообразно своему возрасту и положению. Но удивляться не стал. Просто кивнул.
А в уголке скромно пристроился на диванчике вдобавок и господин Маштаков, которому вроде бы полагалось находиться в почетном заключении в Кремле.
Не так много времени прошло после их с Тархановым первой и последней встречи, а он как-то посвежел, вроде бы даже располнел, и вид имел вполне уверенный в себе.
«Что значит – страх исчез, зато чувство приближенности к высокой власти появилось», – усмехнулся про себя Сергей. Однако его здесь присутствие заведомо говорило о том, что Чекменев их обманул.
Понятно, по радио всего не скажешь, тем более – в предвоенный фактически период, когда враги следят друг за другом, как ковбои, уже расставившие ладони над торчащими из кобур рукоятками кольтов.
Но тем не менее…
На обеденном столе, выдвинутом на середину комнаты, громоздились приборы, отдаленно похожие на те, что Тарханов видел у Маштакова в Пятигорске.
Поздоровались. Сергей спокойно, а Вадим с двусмысленной улыбочкой. Обращенной к Чекменеву.
С Розенцвейгом он не виделся еще с Хайфы, оснований предъявлять ему претензии не имел, пожал руку совершенно искренне.
– Какими судьбами, Григорий Львович! Вот уж не рассчитывал в ближайшее время…
– Судьба, Вадим Петрович, только судьба. Однако – по-прежнему рад!
– Ну, тут все старые знакомые, только вот вы еще с одним нашим коллегой не встречались. А он тоже отношение имеет… – Чекменев представил профессора и Ляхова друг другу. Без чинов и должностей, только по именам-отчествам.
– Имеет? Интересно. Может быть, и его тоже мне будет позволено просканировать? Заодно с господином Неверовым… – Маштаков взглядом указал на Тарханова, и стало понятно, что определенный разговор тут велся до их приезда и ради этого разговора все и было затеяно.
Сергей уже сообразил, в чем дело, а Ляхов пока что нет.
– Сканировать? Меня? Чего это вдруг? – Вадим уже успел привыкнуть, что эксперименты над окружающими проводит он.
Противоположное попытался проделать только доктор Максим, да и то это у него не слишком получилось.
– Вадим Петрович, – почти просительным тоном сказал Чекменев. – Тут у нас проблема одна возникла. Господин Маштаков заявил, что после случая в ущелье с Арсением произошли некоторые странные изменения личности. Повышенная у него появилась чувствительность к изменениям напряженности хронополя. Вам этот термин понятен?
Ляхов вдруг испытал нередко у него возникавшее последнее время чувство обостренной интуиции, а также и внутреннего протеста.
– Об этом я уже слышал. Но, извините, Игорь Викторович, я не ошибаюсь, вы со мной что-то тоном допроса заговорили?
«Вам этот термин понятен, вам ваши права разъяснили, и вообще назовите свои установочные данные… Добровольно!»
– Нет, что вы, Вадим Петрович, может, я вправду чуть не тем образом выразился. Просто не хотелось, чтобы неясности возникли. Какой допрос? Ответьте попросту, про хронополе слышали?
– Тональность. Тональность у вас не та, Игорь Викторович. Я по своей первой специальности очень к этим вещам чувствительный, – продолжал вроде бы шутить, а на самом деле – ставить на место вообразившего о себе генерала Ляхов.
Он увидел какой-то странный, не то возмущенный, не то просительный взгляд Тарханова.
Мол, зачем ты так, он хоть и был когда-то равен нам, а сейчас-то…
Вадим тут же подкорректировал поведение.
Действительно, зачем обострять? Ему по-прежнему плевать на игры в субординацию, он в любой момент готов забыть и про чины, и про награды, на Академию наплевать, отец хоть на какой пароход врачом устроиться поможет, невзирая на мнение властей, а Сергею-то служить надо…
– Впрочем, извините. Это я на рыбалке, наверное, лишнего выпил. Вот и занесло меня. Очень вредно, когда приходится с одного на другое без демпфера переключаться.
Про хронос, время то есть, слышал. Хронополе, очевидно, производное от этого. Повышенная чувствительность? Раз бывает повышенная чувствительность к напряжению электрических и геомагнитных полей, возможно, и к этому тоже бывает. Не имею оснований сомневаться…
Чекменев не понимал смысла внезапной агрессивности Ляхова и счел ее действительно вызванной опьянением, сопряженным с неожиданно прерванным пикником.
Может, правда, у него были свои, совершенно определенные планы, а тут вдруг поломались. Прокурорская дочка, болтавшая сейчас за окном с подругой Тарханова, – сильный раздражитель, кто спорит.
Только вот пьяным и даже просто находящимся подшофе Ляхов совершенно не выглядел.
– Нет, ну правда, Вадим, Арсений, вы присядьте хотя бы. Тут вопрос серьезный.
Господин Маштаков высказал мысль, что вы, попав под луч прибора, по старой памяти именуемого «Гневом Аллаха», приобрели некоторые необычные качества. В частности, вам, полковник Неверов, случилось побывать, пусть и недолго, в некотором странном мире… Что это был за мир, Виктор Вениаминович?
Да, Чекменев старался сохранять видимость объективности. Только вот в чью пользу?
Маштаков ответил с полной готовностью:
– Не знаю. Слишком коротким был пробой. Уверен определенно – в пределах фиксированного места использования аппарата. Что и подтвердил по возвращении господин Арсений.
По времени – не могу сказать ничего. Должно бы было оказаться тем же самым.
А получилось… Со слов господина полковника следует, что там – совершенно другой мир. И в идеологическом смысле, и хронологически. То есть вполне возможно, что прошлое, но вот чье? Нет, я честно не знаю. Если бы самому посмотреть, но господин полковник обладал слишком быстрой реакцией. Он ударил меня по руке так быстро, что я даже не успел увидеть засечек на экране.
Все это время Розенцвейг сидел на стуле справа от Тарханова и Ляхова, с безразличным видом курил длинную сигару, и не совсем понятно было Вадиму, который знал его шапочно, и даже Тарханову, с которым они общались гораздо дольше, какова его роль здесь.
Свидетель ли он защиты (или обвинения?) или просто изображает собой группу поддержки коллеги-генерала? А то и даже – надзирающий со стороны братской спецслужбы.
По крайней мере Ляхову все происходящее нравилось все меньше и меньше. Просто по настрою.
Но линию поведения он решил избрать самую мягкую.
Полез в бутылку сдуру, извинился, а теперь буду молчать. За исключением прямых вопросов. А они тут же и последовали.
– Вадим Петрович, вы не будете возражать, если сейчас станете участником небольшого эксперимента?
– Какого рода?
– Да просто мы посмотрим, совпадут ли некоторые характеристики у вас и у полковника Неверова. Вы оба подверглись одинаковому воздействию определенной силы. У Арсения появились непонятные способности, а у вас?
Вадим опять ощутил резкое чувство тревоги. Не следует ни на что соглашаться.
Сказать – нет, не хочу и не буду? И – уйти? Это, пожалуй, было бы самым правильным.
А с другой стороны?
Чего он боится и чего добьется таким демаршем?
Сергей вон подвергся маштаковскому воздействию, и что? Ничего. Увидел кое-что интересное. А что смогу увидеть я?
– Предположим, Игорь Викторович. Любые новые сведения касательно моих способностей я приму с радостью и благодарностью. Поскольку они позволят еще лучше исполнять мои обязанности и тот план, что я изложил в докладной записке на имя Его Высочества.
Но – последний вопрос. Господин Маштаков, ваша конструкция, способная направлять людей в какие-то иные измерения, оснащена ли она должной системой безопасности?
Если я окажусь там, где уже побывал полковник Неверов, или в ином другом месте, – система возврата у вас отработана?
Маштаков как-то растерянно взглянул на Чекменева, которого уже привык считать своим хозяином.
Но в Ляхове он вдруг почувствовал какую-то более агрессивную силу.
– Извините, о переходе сейчас речи не идет. Я просто хочу посмотреть состояние вашего каппа-ритма…
– Я тоже спрашиваю просто на всякий случай. Поскольку не уверен, насколько вы контролируете свою технику.
Теперь и Тарханов смотрел на него с удивлением и тревогой, а Чекменев так вообще с плохо скрываемым раздражением. Словно Вадим ломал какой-то заранее согласованный, а сейчас вдруг на глазах сыплющийся план.
Но в то, что и Тарханов участвует в неведомой тайной игре, Ляхову верить не хотелось. Очевидно, Сергей просто попал в неловкую ситуацию.
– Не хотите нам помочь – не смею настаивать, – сжав губы в ниточку, заявил Чекменев.
– Да что ж вы так, Игорь Викторович, – наконец и Ляхов достал из коробки папиросу. – Как удивительно у нас разговор пошел. Ладно я. Ну, каюсь, выпил лишку, разозлился, что отдых наш прервали, уху из котелка выливать пришлось, бутылки недопитые прятать. Девушки обиделись. Как будто нельзя было и завтра все эти вопросы порешать. Но вы-то… Могли бы и снизойти, памятуя наши прошлые отношения. Все…
Он демонстративно вытер платком пот со лба, взял со стола бутылку минеральной и сделал несколько глотков.
– Готов предъявить вам свой каппа-ритм. Вместе со всеми остальными… Альфа, бета, гаммами. Если, конечно, солидная доза алкоголя его не исказит в ненужную сторону.
– Вот и хорошо. Пять минут, и вы свободны. – Чекменев тоже изобразил готовность забыть все имевшие место недоразумения.
– Что же касается ваших опасений, – вставил Маштаков, покручивая ручки на своем приборе и очень ставший в этот момент похожим на доктора Бубнова, – на примере господина Арсения мы совершенно уверены, что любое смещение временных полей автоматически возвращается к нормали, как только снимается напряжение с контуров. И, значит, что бы с вами ни произошло, даже случайно…
Ляхова тряхнуло так, что он сразу вспомнил площадку на перевале, и взрыв гранат внизу, и собственные мысли по поводу пришедшей, наконец, той самой минуты судьбы, когда следует «…представ перед ликом Бога с простыми и мудрыми словами, ждать спокойно Его суда».
Правда, чернота в глазах, и дурнота, и позывы к рвоте прошли почти мгновенно.
Яркий свет резанул по глазам.
Встряхнув головой, он увидел, что сидит на голой острой щебенке. Справа – Тарханов с ошарашенным видом озирается по сторонам. Чуть дальше – Розенцвейг пытается встать с коленей. А впереди и по сторонам – тот самый пейзаж, который он предпочел бы никогда больше не видеть.
Рыжие, уходящие вниз и вправо отроги гор, перекресток дороги и идущей снизу вверх тропы, выгоревшее бледно-голубое небо над головой. Запахи пыли и пороха.
– Вадим! – услышал он испуганный оклик сзади. – Вадим, что случилось, где мы?
Обернулся.
В десяти шагах от него, держась за руки, привалились спинами к каменистому откосу Майя с Татьяной. Вид у них был испуганный и ошеломленный донельзя.
Как они, значит, расположились на заднем сиденье машины, ровно в той же позе оказались и здесь.
И целиком мизансцена выстроилась точно по предварительному пространственному положению персонажей. С точностью до метра и углового градуса.
Сознание и воображение Вадима заработало с удесятеренной скоростью.
Возможно, из-за того самого каппа-ритма, который всем окружающим представлялся очередным непонятным термином, а для него имел вполне определенный профессиональный смысл. И, как правильно говорил Сергей, яркость и отчетливость происходящего значительно превосходили все предыдущее.
Бывает так – сон настолько ярок и убедителен, что, находясь внутри его, считаешь его подлинной реальностью. И, только проснувшись, понимаешь, насколько все там уступало яви.
И сейчас он заведомо выигрывал темп, даже и у Розенцвейга, который из присутствующих должен был знать о случившемся больше всех. Или, наоборот, меньше, поскольку именно здесь никогда не был.
Теперь – брать инициативу в руки. В любом бою выигрывают только так.
Он разогнул колени, метнулся вверх и вправо, схватил израильского майора за лацканы пиджака, встряхнул от души. Надо же куда-то сбросить избыток нервной энергии.
– Говори, гад, говори, зачем вы нас сюда сунули?! Какую пакость придумали? И кто? Ты сам или с Чекменевым на пару? А сам тоже пролетел или так задумали? Ну, говори!
Переход переходом, а «адлер» остался при нем, он его мышцами спины чувствовал. Как сунул сзади под ремень, садясь в машину, так он там и оставался.
А Розенцвейг безоружен – Ляхов за пару секунд успел ощупать и охлопать его карманы, пояс, другие места, где можно спрятать пистолет или нечто подобное. Значит, вся огневая мощь остается за ним.
– Оставьте меня, Вадим Петрович, – удивительно спокойно ответил Розенцвейг, что странно контрастировало с его не очень бравым внешним обликом.
Никаких физических усилий освободиться он при этом не предпринимал.
– Мы – в одном положении и в одной лодке. А ваша попытка подавить меня морально просто смешна. Не так ли?
Вадим убрал руку. Вздохнул. Да уж, наверное, так.
– Черт с вами. Чекменева здесь, увы, не оказалось. А вы – здесь. Вот я и решил… Но скажите правду теперь-то, какого хрена вы вообще все это затеяли?
– Вадим, – разведчик прижал к груди ладони, – да поверьте вы мне! Ну ничего никто не затевал! Игорь сказал мне, что есть шанс проверить правоту Маштакова в том разговоре, что он вел со мной и с Тархановым. Очень был интересный разговор. Вы должны быть в курсе. Потом Сергей уехал обратно в Пятигорск, а я с профессором еще двенадцать часов общался. И очень всем было интересно…
Познавательную, но неуместную сейчас беседу прервал Тарханов.
Подошел, сплюнул под ноги.
– Кончай трепаться. Успеем разобраться. Девушки вон… Им плоховато. Воды бы хоть найти.
В который уже раз за свою довольно долгую жизнь Ляхов подумал, как хорошо быть врачом. Просто так, для себя, независимо от исполняемой должности.
Там, где обычные, даже очень сильные характером люди впадают в панику от совершеннейшей ерунды, вроде внезапно поднявшейся температуры или порезанного пальца, доктор сохраняет здравомыслие и спокойствие.
Как вот сейчас.
Стоило взглянуть, чтобы сказать, что девушкам было совсем не так уж плохо. Ну, тряхнуло, ну, кинуло задницами на щебеночный откос. Не страшно. В физическом смысле.
Ошарашенными они выглядели до предела, это точно, сообразить и даже вообразить, что с ними произошло, пока не могли. Когда узнают – реакция может быть куда более острая. Нервная. А так – живее всех живых.
И ведь смешно, почему принято думать, что ежели кому плохо, так непременно нужна вода? Тем более воды под руками, конечно, не было. Откуда ей взяться?
Ляхов оглянулся.
Вдруг, если их закинуло именно туда, рядом может находиться вездеход Тарханова, брошенный тогда на обочине? Но – нет. Не было «Панар-Левассера». Исчез. Или увезли те, кто приехал сюда после боя, или просто так он куда-то пропал.
Вадим подбежал к девушкам.
– Майя, встряхнись! Ничего страшного не случилось. Это просто такой научный эксперимент. С неожиданными последствиями. Голова не кружится, не тошнит?
– Что я, беременная, что ли? С какой радости меня должно тошнить? Копчик побаливает, да. Как раз на камень угодила.
– Это не беда, подлечим. А… рюкзаком не сильно об землю стукнула, не течет из него?
– Да вроде нет, – сразу сообразила она, в чем дело. Сама упаковывала перед отъездом с озера.
– Слава богу. Доставай. И водку, и воду. В нашей ситуации противошоковое – жизненная необходимость.
Майя занялась делом, ей принялась помогать Татьяна, тоже совершенно ничего не понимающая, но по природной сдержанности, а также привыкнув уже к экстравагантности ситуаций, в которые то и дело приходится попадать в обществе Тарханова, вопросов не задающая.
– Идите сюда, Григорий Львович, попробуем разобраться спокойно.
Присев на камень как раз там, где была пулеметная позиция Тарханова и открывалась дорога вниз, до самого места, где погиб шейх и он подобрал контейнер с «Гневом Аллаха», Ляхов принял из рук Майи уцелевшую, по счастью, бутылку. И за время рыбалки не выпитую, и сейчас не разбившуюся.
Пузатенькую ребристую бутылку «Смирновской можжевеловой» в 1/20 ведра.
Отпили по глотку по кругу. Девушки запили минеральной, прочие обошлись и так.
– Почему, кстати, – спросил Розенцвейг, отдышавшись, – все там осталось, а рюкзак – с вами?
– Случайно, – легко ответила Майя. – Я с Таней разговаривала и почему-то карабин ремешка в пальцах крутила. Когда дернуло – он у меня на руке и повис. А мы сейчас где? Неужели именно там, где вы воевали?
– Там мы или не там, еще разбираться надо. А с мешком хорошо. Хоть что-то у нас с собой осталось. – Майор похлопал себя по карманам, нашел одну недавно распечатанную и еще одну полную пачку сигарет, зажигалку, обрадовался и тут же закурил.
– Да уж. Лучше, чем у героев «Таинственного острова». С самого детства удивлялся, зачем они ножи и револьверы из карманов повыбрасывали. Уж лучше бы сапоги. И тяжелее, и пользы от них меньше, – это уже Тарханов вступил в разговор.
Отчего-то он пришел в себя хоть чуть, но позже остальных. Интересно. Данный факт Ляхов тоже отметил. Он вообще решил сейчас примечать каждую, на вид и незначительную деталь. И здравомыслие позволяет сохранять такая практика, и в ситуации ориентироваться. А главное – для будущего анализа пригодится.
– Майя, вот тебе задание. Раз уж ты хозяйка рюкзака, возьми на себя главную функцию. Проинспектируй наши запасы и впредь контролируй их расход.
– Согласна. Лично при себе у меня ничего нет. Только тюбик защитной помады и несколько салфеток. В рюкзаке мое же белье, одеяло, три банки мясных консервов, одна – баклажанной икры, буханка хлеба в фольге, еще бутылка водки и две сухого красного вина.
Наморщила лоб, вспоминая.
– Да, пакет с ножами и вилками, кружка, котелок, банка кофе. Вот и все. А у вас по карманам?
По карманам оказалась сущая ерунда.
У Татьяны примерно то же, что и у Майи. У мужчин – два пистолета с тремя обоймами, пять пачек сигарет и папирос, еще две зажигалки, два пружинных ножа, носовые платки и три тысячи рублей. Негусто, однако и с этим прожить можно какое-то время.
Потом Тарханов с Ляховым предложили Розенцвейгу и девушкам посидеть на перевале, в тени склона, а сами решили спуститься вниз.
Гильз, подтверждающих, что в свое время здесь шел тяжелый бой, было достаточно рассыпано и на площадке, и по дороге, вплоть до крайней точки продвижения боевиков.
На месте взрыва ляховских гранат тоже ничего, кроме тех же гильз и осколков, застрявших в сланцевом откосе.
И оружие, и трупы, конечно, вывезли подошедшие сюда после боя полевые части, наши или израильские. Наверняка за время, что Тарханов с Ляховым подвергались допросам, здесь все по сантиметру обшарили.
– Да, все так и было… Не бред, не галлюцинация. – Вадим присел на камень. Сунул в рот сигарету и тут же подумал, что стоило бы и поэкономить табачок. Мучения Пенкрофа, героя того же «Таинственного острова», два года страдавшего от отсутствия курева, были ему памятны.
Если им придется здесь застрять…
«Ну и что? – сразу же пришла в голову трезвая, хотя и не слишком приятная мысль. – На три дня растянуть наличные запасы табака и еды или на неделю, что меняется? Найдем местные источники питания и снабжения, выживем. Нет – значит, нет».
И поднес язычок пламени к кончику сигареты.
Курилось ему с таким удовольствием, какого он давно не испытывал.
Вверх поднимались медленно, словно бы силы из них вышли, как воздух из пробитой покрышки.
Тарханов подошел к Розенцвейгу, который выглядел достаточно спокойно для не слишком стандартной ситуации.
Мало ли, что Вадим попросил его быть посдержаннее, а он – не желает!
– Значит, ничего ты, Гриша, не знал? – не сулящим ничего хорошего тоном вновь вернулся к прежней теме Тарханов.
– Отчего вдруг на «ты»? – удивился Розенцвейг, тщательно осматривающий позицию и выковыривающий какие-то интересные ему железки из склона.
– Потому что я полковник, ты – майор, и мы сейчас в глубоком тылу врага. И ты пока у меня на подозрении. Как скажу, так и будет.
Нет, действительно, Тарханов словно бы терял самоконтроль. Или, наоборот, брал ситуацию в свои руки. А ведь такое поведение сейчас – непродуктивно. Ляхов это понимал, но пока колебался. Обострять игру или гасить ее?
Помог ему Розенцвейг.
Еврей, одно слово. Да и по возрасту старше их обоих.
Нашел удачные слова.
– К слову, Сережа. Я давно уже бригадный генерал – раз. Поэтому прошу соответствующего уважения если не ко мне, так к моему чину. Мы находимся на территории моей страны – два. Об остальном думай сам – три.
– Да мужики, мать вашу! – это уже Ляхов. – Заткнитесь вы Христа и Яхве ради!
И я тоже полковник, и это территория тоже моя. И я один из вас знаю, что делать. Вы что, хотите повторить сюжет «Морского волка»? Хэмп и Магридж, кто круче? Так Жюль Верн для нас сейчас куда актуальнее. И внутреннее согласие в отряде буду поддерживать я, если больше некому. Даже если придется морды бить. А я справлюсь, если что. Водки больше ни глотка. Оставим на крайний случай. Ты, Сергей, молчи. Я буду разговаривать. Вы, Григорий Львович, докладывайте. Медленно и в подробностях.
– Хорошо. Докладываю. Маштакова мы допросили многократно и по всем позициям. Узнали все, что можно, и перепроверили тоже.
Сомнений в том, что он изобрел способ проникать в боковые миры, не осталось. Вы же сами, Сергей, это и подтвердили. У Чекменева возникла идея – провести ключевой эксперимент и, если удастся, развернуть большую государственную программу на эту тему. Вы, как первоначальные участники и объекты, подходили на роль летчиков-испытателей лучше всего.
Незнание сути опыта добавляло шансов на объективность. Маштаков согласился попробовать именно потому, что видел в вас единственных людей, уже подвергавшихся воздействию хронополя. Со странными последствиями. Чекменев дал добро.
Розенцвейг перевел дух. Скользнул, едва двинув глазами, по лицам окруживших его людей.
«Проверяет, как мы его воспринимаем, – отметил для себя Ляхов. – Нормально воспринимаем, Григорий Львович, продолжай!»
Словно уловив его мысленный посыл, новоиспеченный (если он только что придумал себе чин, для поднятия авторитета) генерал продолжил:
– Клянусь, насколько я знаю, первый этап эксперимента предполагал изучение реакции вашей психики, ритмов мозга на плавное повышение напряженности хронополя. Вы, Сергей, подвергались его воздействию дважды, Вадим – однократно. Я согласился быть «контрольным экземпляром». Поскольку находился в то же время в том же месте, но непосредственно удару «Гнева» не подвергся.
Маштаков надеялся на основании сопоставления кривых на осциллографе вычислить оптимум напряженностей для физического переноса в «боковое время» и для проникновения в него в «духовном смысле». Как вы, Сергей, в Пятигорске.
Потому мы и расположились перед прибором таким вот образом. О девушках, что они случайно оказываются в зоне действия, никто даже не подумал.
Уверен, что Маштаков совершенно не предполагал, что выйдет вот такое вместо зондирования психики. В противном случае и я, и Игорь Викторович обставили бы все совершенно иначе. Что получилось на самом деле, почему нас унесло сюда – не знаю. Помнится, и пенициллин изобрели просто потому, что лаборант плохо помыл чашки после предыдущего опыта. Вы удовлетворены?
– Да, пожалуй. Один мой знакомый любил повторять, в дело и не в дело, что не следует искать злой умысел там, где все можно объяснить просто глупостью. – Ляхов сразу поверил Розенцвейгу, но что делать дальше, пока не знал.
Поэтому стал делать то, что подсказывала психология. Раз он сейчас пока владеет инициативой, нужно удерживать ее как можно дольше.
– До прояснения обстановки предлагаю следующее. Сергей принимает на себя обязанности командира нашей группы. Я – начальник штаба, по совместительству врач. Вы, господин бригадный генерал, будете при нас военным атташе страны пребывания, а также замначштаба по разведке. Майя – зам по тылу. А Татьяна? – Ей должности Вадим с ходу придумать не смог.
– Я буду – личный состав, – уголками губ улыбнулась девушка. – А то кем же вы будете командовать? Годится?
Вроде и в шутку сказано, для разрядки, но и позиции определены тоже.
«Непростая штучка», – подумал Ляхов.
– Какова же, в таком случае, наша ближайшая и последующая задача? – поинтересовался с некоторой иронией в голосе Тарханов. – Предлагай, начальник штаба. Тебя ж в Академии уже научили?
– Ну, раз уж так… Ближайшая – тактическая и оперативная разведка местности, оценка обстановки. Последующая – вернуться домой.
Тарханов желчно рассмеялся, подкидывая на ладони осколок гранаты, найденный только что.
– Интересно, как ты себе это мыслишь?
Вадим не мыслил этого никак, сказал просто то, что могло как-то мобилизовать друзей на разумную деятельность. И тут же пришло решение, на первый взгляд – само собой пришло. Но так ведь не бывает, чтобы совсем уж без причины и повода.
Он протянул руку, взял у Тарханова осколок.
Да, тот самый, от его гранаты. Он только что наконец окончательно поверил, что они действительно находятся там, откуда и началась вся эта история.
Не галлюцинация, не морок. В долю секунды их перенесло за несколько тысяч километров и максимум на полгода назад по времени. Гильзы, разбросанные вокруг, уже не блестящие, только что отстрелянные, но и не успевшие еще покрыться слоем окислов.
Примерно так они должны выглядеть через две-три недели после боя. Значит, здесь – конец января нынешнего же года.
Следующий шаг – если они попали на самом деле в «боковое время», как его постулировал Маштаков, шанс выбраться есть. И он довольно реален.
– Видишь? – теперь уже Ляхов показал осколок Сергею.
– Вижу, и что?
– Он – здесь. Значит, и все остальное должно быть здесь тоже…
– Я – понял! – раньше Тарханова воскликнул Розенцвейг. – Гильзы еще не доказательство. Гильзы могли взяться откуда угодно. Но осколок – да. Вы бросили гранату именно этого типа, именно здесь, значит, это – исчерпывающее доказательство. Людей нет, а он есть. Значит, где-то там, – он махнул рукой в сторону севера, – существует и Маштаков, и его приборы… Правильно?
– Абсолютно.
Идея дошла и до Тарханова.
– Короче, нам нужно всего лишь добраться до Москвы – и вопрос решен?
– Надеюсь. Остается одна лишь мелочь. Совпадает ли время в том и этом мире? Если да – нам нужно попасть на виллу Чекменева день в день и минута в минуту. Если же не совпадает… – Ляхов развел руками.
– Да и хрен с ним! – Тарханов снова стал самим собой. Есть задача, есть цель, остальное – лишь тонкости практической реализации. – Группа, слушай мою команду…
Розенцвейг, по-мефистофелевски усмехаясь, показал за спиной полковника Ляхову поднятый большой палец.
