Глава четырнадцатая
И Тарханов, и Розенцвейг великолепно представляли себе дислокацию российских и израильских гарнизонов в этом районе, без всякой карты наметили оптимальный маршрут до ближайшей базы, которая сулила избавление от всех проблем. Хотя бы на первом этапе.
Но все равно им пришлось идти пешком почти двадцать километров по узкой и извилистой горной тропе, пока они не вышли к развалинам древней крепости крестоносцев – Бельфору.
Ливанские горы слегка отличаются от Подмосковья, где двадцать верст по лесным дорожкам – не расстояние. В поисках грибов Майе и больше приходилось проходить, причем с тяжелой корзиной в руках, и испытывала она на финише лишь легкую, приятную усталость.
Здесь же километр по прямой превращался в пять из-за постоянных перепадов высот, то вниз спускаешься, то тропа вдруг начинает серпантином тянуться к самому небу.
И сапожки ее оказались здесь совсем не к месту. Через тонкие подошвы каждый камешек ощущался, и с каждым шагом все больнее. Мягкие голенища совсем не держали голеностоп, то и дело подворачивающийся.
Вторую половину пути она шла, опираясь на руку Ляхова, и сто раз успела доказать, что никакая она не леди, которой полагается называть кошку кошкой, даже споткнувшись об нее в темноте. Майя же почти каждый камень и выбоину аттестовала, хотя и тихо, сквозь зубы, но чисто солдатскими словами.
Татьяна в этой ситуации держалась гораздо лучше. Она еще в детстве облазила все кавминводские лакколиты, от Машука и Железной до Бештау, а в студенчестве ежегодно выезжала в институтский лагерь в Домбае. А там парня или девчонку, не сумевших получить хотя бы серебряный значок «Горный турист», за людей не считали.
Сама Татьяна имела золотой плюс знак «За три восхождения» – на Эльбрус, Домбай-Ульген и Ушбу.
Здешние горы казались ей пустяком.
А туристские ботинки из буйволовой кожи с трехслойной рубчатой подошвой позволяли вообще не думать, какой там грунт под ногами.
Под хруст камней и щебенки Татьяна, глядя на мучения Майи, некоторым злорадством компенсировала свою вчерашнюю рефлексию по поводу ее шикарной экипировки.
В дороге Розенцвейг пытался компанию развлекать и отвлекать, чем заслужил искреннее уважение Ляхова.
Пожилой уже мужчина, в городском костюме и летних туфлях, с начала и до конца вел себя крайне достойно. Будто прогуливался по аллеям парка в Хайфе. Очень хорошо ему удавались еврейские анекдоты, тщательно подобранные. Он рассказал их не меньше сотни, то старых, еще из дореволюционной местечковой жизни в черте оседлости, то новейших, касающихся некоторых проблем абсорбции.
Потом вдруг, ободряя спутников, а прежде всего – спутниц, начал рисовать им близкую перспективу, ради которой можно и перетерпеть некоторые неудобства текущего момента. Мол, как только они дойдут до базы, возьмут какой угодно автомобиль, хоть мусоровоз, все равно через три часа приедут к нему в Хайфу, в его роскошный особняк, а там и отдохнут, и выспятся, и обязательно придумают, как из всего этого выбраться.
– А если вдруг даже что и не получится, вы думаете, вам там плохо будет? Евреи две тысячи лет стремились к Земле обетованной, а вы совершенно почти бесплатно окажетесь там с постоянным видом на жительство…
Наконец, невзирая на все трудности и мучения, дошли.
Поднимаясь на последний гребень, Тарханов сказал:
– Еще триста метров, и…
Он первый почти что взбежал на площадку, остановился. Еще не услышав сорвавшихся с его губ слов, просто увидев выражение лица (свет ведь распространяется быстрее звука), Ляхов все понял.
Розенцвейг – двумя секундами позже.
По ту сторону реки Литании должна была размещаться долгожданная база.
Но ее там не было!
Вместо нее – абсолютно пустое место, бурое, слегка всхолмленное плато, и ничего больше.
– Интересное дело, – ошарашенно протянул Тарханов, оглядываясь по сторонам с таким видом, будто все же надеялся увидеть искомое. – Я ж тут был где-то в начале декабря… Порядочный военный городок, рота девятой бригады тут стояла, еврейский батальон, техники уйма. И где все?
Розенцвейг кивнул, подтверждая правоту полковника.
Ляхова впервые за проведенное здесь время охватило отчаяние. Совершенно как Робинзона, когда он понял, что остался совершенно один и вдобавок находится на острове.
Выходит, не в боковое время они попали, а совершенно черт знает куда. Но как же? Ведь на перевале все осталось точно так, как было, и гильзы они нашли, и осколки. Даже несколько пожелтевших и высохших окурков Вадим увидел под скалой, где перекуривал в короткие затишья боя.
Нечто подобное пришло в голову и Сергею.
– Это просто какой-то очередной фокус природы… Что-то связанное с нашим переходом. Может, тут пространство как-то деформировалось? Мы из августа попали в январь, и на шесть тысяч примерно кэмэ южнее… Могла и база как-то сместиться. Надо искать. Крепость-то – вон, – полковник указал на полуразрушенные, выветренные стены. – Скоро тысячу лет здесь стоит.
…Офицерам и Татьяне переход дался почти легко, они готовы были идти и дальше, тем более что в этих местах в радиусе десяти-пятнадцати километров какой-нибудь населенный пункт нашелся бы непременно, не Сибирь, чай, а страна с рекордной плотностью жителей, хуже, чем в Голландии.
Потому хуже, что в том же Нидерландском королевстве никто ни в кого не стреляет, а здесь навскидку пущенный снаряд свою жертву найдет обязательно.
Зато через двадцать километров гарантированно выйдешь к побережью.
Но Майя сил лишилась полностью. Городское создание. Пусть и на лыжах бегала лихо. Но равнинные лыжи и горный туризм – несколько разные виды спорта. Она шла, пока надеялась, что еще километр, полтора – и все. А тут завод кончился разом.
Девушка со стоном села на землю, вытянула ноги и закрыла глаза.
– Вы как хотите, а я…
Татьяна дернула щекой и впервые за весь переход попросила у Тарханова папиросу.
Минут десять все дружно молчали, думали, каждый проигрывал ситуацию по-своему.
Розенцвейг предложил использовать для отдыха остатки форта и сообщил, что эти места знает, пожалуй, лучше, чем коллеги.
– Там наверняка есть нечто вроде сторожки, сувенирная лавка, вода вон в реке, а вдруг и поесть найдется. Если до ночи обстановка не прояснится – костер разожжем. Январь – он и здесь январь. Так что мы с девушками пойдем бивуак готовить, а вы посмотрите по окрестностям, вдруг да повезет…
И повел девушек к старинному арочному мосту, тоже времен крестоносцев, если не Понтия Пилата.
– Посмотрим, – ни к кому специально не обращаясь, пробормотал Тарханов. – Ну что, пошли? Вон с той горушки далеко должно быть видно.
Проводили друзей, присели, опять закурили, потому что никаким другим способом нельзя было заполнить паузу. Вроде бы все одним делом занимаются, и в то же время сейчас от них двоих зависело что-то очень важное.
– Нет, Робинзону все же похуже было. Морально. Хотя с припасами намного лучше, чем у колонистов острова Линкольн.
Из чего предлагаю впредь и исходить. Тех тоже пятеро было, и имущества намного меньше, чем у нас. Мы оружие имеем, еды раза на три, если не обжираться. И все ж таки на материке. Раз форт здесь сохранился, значит, и другие строения должны быть. Прорвемся… – Ляхов еще раз повторил ранее сказанное, но уже как принятую к исполнению истину.
– Ну, пошли, что ли? – не поддержал его философствования Тарханов. – Мы с тобой за полчаса на горку взбежим, а оттуда до самого моря должно быть видно.
С плоской вершины следующей горы обзор действительно открывался замечательный, и море на самом деле синело, закругляясь вверх у горизонта и почти сливаясь с таким же ярким зимним небом.
Но что гораздо важнее – не далее чем в пяти километрах к югу друзья увидели то, что отчаянно надеялись увидеть.
Не совсем, конечно-то, поскольку Тарханов вел их к настоящей военной базе, обнесенной бетонной оградой и тремя рядами колючей проволоки. С многочисленными казармами, рассчитанными более чем на полторы тысячи солдат, штабными помещениями, офицерскими коттеджами, складами продовольствия, вооружения, стоянкой военной техники.
А тут, в неглубокой ложбине, обозначились вразброс стоящие полтора десятка сборно-щитовых домов, окруженных проволочным забором, с пулеметными вышками по углам воображаемой границы территории.
Но сказать точно, так ли это, не позволяло расстояние.
Еще там смутно виделись на открытом месте танк и несколько грузовых машин.
– М-да, хуторок в степи, но в нашем положении – и на том спасибо. – Ляхов, безусловно, обрадовался обнаруженному объекту, который обещал приют и пополнение припасов, но, по большому счету, оптимизма увиденное ему не прибавило.
– Это больше на погранзаставу похоже, – ответил Тарханов, которому литературные реминисценции Ляхова были чужды. – Пойдем, что ли, вниз или сначала за народом сбегаем?
– Бежать – это час туда, потом два или три обратно. С девчонками, в их нынешнем состоянии. А если уже они отдыхать сели, разулись и все такое прочее, хрен ты их поднимешь и опять шагать заставишь. Это тебе не английские «Томми»:
День, ночь, день, ночь,
Мы идем по Африке,
День, ночь, ночь, день,
Все по той же Африке.
И только пыль, пыль,
пыль из-под шагающих сапог,
И отдыха нет на войне солдату.
– Здорово, – восхитился Тарханов. – А это откуда? Прямо как про меня в молодые годы. По ней я и шагал. И пыли было… Сам сочинил?
Ляхов в очередной раз удивился простодушной искренности товарища. Хотя пора бы было и привыкнуть.
– Ага. Вот еще послушай, нам все равно немножко отдохнуть нужно. Перед решающим броском в неизвестность. У твоей Татьяны какие глаза?
Сергей задумался.
– Да вроде карие…
Вадим имел другое мнение, ему казалось, что они скорее зеленоватые. Ну да все равно.
– Прошу, по заявкам слушателей:
Карие глаза – песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.
– А у моей Майи, – сообщил он Сергею после неизбежной паузы, когда мужчины обдумывают услышанное, глаза – синие:
Синие глаза – луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.
– Нет, брат, никогда я вас, интеллигентов, не пойму, – ответил подавленный магией чужих стихов Тарханов. – Как это получается, одни, уж до того крепкие ребята, с которыми служить приходилось, вдруг ломались в бою, а такие, вроде тебя, слабаки на вид, и шутить ухитрялись, и всю роту, из которой в живых треть оставалась, перед завтрашним смертельным боем успокаивали: «Ерунда, бойцы, не мы первые, не мы последние. И вообще смерть такая штука, что, пока я жив, ее нет. Когда она придет, меня не будет. Мы с ней никогда не встретимся».
Это у меня был такой подпоручик, Дима Гаев, командир саперного взвода, мост на Суэцком канале вовремя успел подорвать.
– И где он теперь? – с интересом спросил Ляхов.
– О, карьеру сделал! Говорят, начальник Московского метро, но я не проверял.
– Я о том же и говорил. Просто в этом и состоит суть аристократии. В нормальном обществе она должна воплощать в себе лучшие черты народа. И подтягивать прочих до своего уровня. Что, как я понял, твой Гаев и делал. Молодец.
А вот это уже опять про нас с тобой:
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но Святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
Тарханов помолчал целую минуту, потом вздохнул, начал зашнуровывать ботинки.
А Ляхов подвел итог странного их литературного собеседования.
– Проще нам с тобой дойти до места, осмотреться и потом на машине за ними сгонять.
– Или на танке, – косвенным образом согласился Сергей.
Предположение о том, что внизу они увидели именно погранзаставу, подтвердилось быстрее, чем ожидали. Всего лишь в километре дорогу им пересекло солидное заграждение из колючей проволоки, густо натянутой между трехметровыми бетонными столбами.
Кстати, «колючей» – это слабо сказано. Проволочные нити вместо колючек покрывали целые бутоны блестящих лепестков, напоминающих лезвия для безопасной бритвы, только вдвое длиннее и настолько острые, что при одном взгляде на них непроизвольно начинали ныть корни зубов.
А уж лезть на подобное заграждение лично Ляхов согласился бы только… Да ни за что бы не согласился. Уж лучше пуля в спину от своих, чем эти штуки.
Насколько извращенным мышлением обладал тот, кто такое изобрел и воплотил в жизнь. Да еще, наверное, премию за рационализацию получил.
И уже привычно Вадим подумал, что встречался с подобным, и даже всплыло будто бы в памяти название подобной проволоки – «Егоза», чтобы тут же исчезнуть, как это бывает со сном в момент резкого пробуждения.
Тарханов был удивлен так же, как и он.
– Придумают же, – и со вкусом выматерился, чего вне строя себе обычно не позволял.
– Резать – нечем. Проход искать – долго. Давай вот тут камнями и палочками подопрем – и ползком…
– Смотри, Сергей, точно ведь граница, – Ляхов указал на белый прямоугольный щит с синей шестиконечной звездой, установленный четырьмя столбами левее. Ниже звезды – два ряда характерных еврейских букв.
– Читай, ты же по-ихнему соображаешь…
Тарханов долго всматривался в щит, шевеля губами.
– Ни хрена не понимаю. Буквы те же, а не складывается. Вот тут написано «Метулла», такое название я на наших картах встречал, а дальше ничего не понимаю. Другой язык. Вроде как по-китайски – кириллицей.
– Опять же говорю – приехали. Места те – и не то. Буквы те – и снова не то.
– А если здесь как раз все то, только мы – не те? – В словах Тарханова Вадиму послышалось нечто чересчур для простого полковника заумное.
Хотя «Солнце не моего мира» – тоже не каждый полковник такое придумает.
Удачно форсировав заграждение, они добрались до заставы.
Ворота, представлявшие собой сварные из десятимиллиметрового уголка рамы, заплетенные той же проволокой, были полураспахнуты. На окружающих территорию пулеметных вышках отчетливо виднелись круглые дырчатые стволы, но нигде ни одного человека. В деревянной будке КПП тоже пусто, но на столике рядом с коробкой полевого телефона лежал раскрытый линованный журнал, пачка сигарет, коробка спичек и странного вида огнестрельное оружие, но, безусловно, автомат. Пусть и необычной конструкции.
Пустота, глухая, давящая тишина, которую странным образом не нарушали журчание и плеск воды, льющейся из водоразборной колонки на полпути между воротами и ближайшим домиком. Кто-то забыл или не успел до конца закрутить вентиль, и тонкая струйка текла и текла в бетонный желоб.
Чисто машинально Тарханов прежде всего схватился за чужое оружие. А Вадим вытащил из пачки с теми же еврейскими буквами сигарету.
Что же, вполне нормальные. Табак хороший, и пачка почти полная.
Сергей же бубнил о своем, раскидывая по столу детали неизвестного стреляющего устройства.
– Так, эта хрень понятна, тут тоже ничего особенного, а вот это остроумно… В принципе не стоило огород городить, – подвел он итог обследования конструкции. – Но вообще у них, видать, другая технологическая культура…
– У кого – у них? – отреагировал на ключевое слово Ляхов.
– У здешних. Мне эта машинка много чего рассказала…
Иногда Вадим воспринимал Тарханова просто как хорошо образованного и воспитанного офицера, в общем соответствующего чуть вышесреднему уровню, а моментами поражался неожиданности и тонкости его умозаключений и формулировок.
И тогда ему казалось, что он сам не совсем дорос, чтобы воспринимать Сергея в полноте его личности. Так ведь в его горно-егерском давали два гражданских высших образования, кроме военного, и за обычные пять лет. При довольно крутой муштре и всем прочем. Естественно предположить, что «средние умы» там просто не выживали, точнее, не удерживались.
– Например?
– Например, то, что придумал это человек, живший в период, аналогичный нашим сороковым годам прошлого века. Патрон здесь от «парабеллума», принцип автоматики почти как у нашего «ППС», тогда на такие конструкции мода была. А дальше начинаются отличия, до которых у нас никто не додумался.
Затвор наезжает на казенник, магазин вставлен в рукоятку управления. Длина ствола та же, а автомат почти вдвое короче. Правда, в весе он не выиграл. Но все равно интересно.
Тарханов шагнул на порог и дал короткую очередь в сторону забора. В бетонный столб попал. Брызнули серые осколки.
– Баллистика тоже похожая. Можно было огород и не городить. Но нам сгодится, – перебросил ремень через плечо. С вешалки снял брезентовый ремень с подсумком еще на три обоймы. – Теперь пойдем на здешнюю технику посмотрим.
Автобронетехника Тарханова тоже не удивила. Чужая по замыслу и исполнению, близкая по принципам.
Например, танк. С толстенной длинной пушкой калибра больше чем 120 миллиметров, с очень широкими гусеницами, а главное – с двигателем впереди боевого отделения.
– Не так и глупо, – комментировал Сергей, имевший, как знал Ляхов, специальность инженера по эксплуатации.
– Экипажу лишняя защита. Лучше движок потерять, чем водителя со стрелком. И вот эти ворота к месту, – указал он на двустворчатую дверь в кормовом скосе танка. – Снаряды грузить удобно, убегать, если что. А дизель вполне обычный. Совсем ничего оригинального. Ну, благословясь…
Где-то в непонятных для Вадима местах танка он повозился минут десять, и тот вдруг взревел, выбросив из толстой выхлопной трубы клуб черного дыма. Кашлянул пару раз басовито и заработал ровно.
– А ты говорил! – прокричал Сергей, высовываясь из подбашенного люка, хотя ничего такого Ляхов сроду не говорил. – В общем, я поехал, а ты тут все, что можно, подготовь.
Танк зарычал совсем уже невыносимо громко и попер напрямик, ломая заграждение, по азимуту в сторону Бельфора, где, колеблясь между надеждой и отчаянием, ждали их остальные «колонисты».
Не в силах сдержать любопытство – все ж таки не куда-нибудь, а в самый настоящий параллельный мир их занесло, – Вадим пошел по территории заставы.
Люди здесь в принципе жили почти так же, как и они сами.
Солдатские помещения – обычные казарменные, на десять-пятнадцать человек.
Двухместные каморки, очевидно, унтер-офицерские.
Железные койки, столы и стулья из металла и зеленоватой пластмассы. Книги и журналы на столах и тумбочках. Фотографии в журналах, пусть и с нечитаемыми подписями, – бесценные свидетельства чужой жизни. В данном случае – разведывательная информация. А анализировать таковую его в Академии учили.
Но этим он займется позже, а пока, на беглый взгляд, здешнее общество отличают весьма низкие моральные устои. Девяносто процентов иллюстраций – откровенная и грубая порнография. Нет, оно понятно, в изданиях для солдат красивые, в меру обнаженные, даже фривольные девицы – это нормально. Но здесь-то они не только абсолютно голые (а если кое-где кое-чем прикрыты, то выглядит это еще более вызывающе). Что же касается поз…
Но были и другие снимки, касающиеся повседневной жизни аборигенов, и они-то представляли наибольший интерес.
А если еще Розенцвейг поможет подписи прочесть…
Вадим собрал довольно толстую пачку журналов и затолкал их в сумку одного из висевших на крючках противогазов, предварительно выбросив прямо на пол коробку и маску.
В домиках, где жили офицеры, Ляхова поразило изобилие непривычной бытовой техники.
В каждой комнате на столах и тумбочках стояли странно оформленные дальновизоры, и не по одному, а как минимум по два, несколько отличающиеся конструктивно от тех, которые существовали дома.
Были там и радиоприемники, или устройства, сочетающие в себе радиоприемник, нечто вроде магнитофона, лента которого была заключена в плоские прозрачные коробочки, и подобие электропроигрывателя, но пластинки тоже были странные, маленькие и зеркально блестящие.
Вадим рассматривал их с жадным интересом, пожалуй, даже большим, чем Тарханов – оружие.
Тут ощущалась какая-то совсем иная техническая и промышленная культура.
И вот эта аппаратура имела надписи на европейских языках, в основном на английском, но изготовлена была во всех концах света, в USA (очевидно, так здесь обозначались САСШ, потому что рядом значилось – Нью-Йорк), в Англии, в Германии и, что особенно неожиданно, в Японии, Китае, Корее.
Причем изделий оттуда было больше всего. В нормальном мире эти слаборазвитые страны ничего сложнее термосов и карманных фонариков не производили.
И еще он нашел одну полезную, а в данном контексте и интересную вещь – географический атлас. Пусть тоже на еврейском, но уж линии границ разобрать можно. Пригодится для оценки обстановки.
А в примыкающем к столовой складе обнаружились достаточные запасы продовольствия. Правда, огромный, во всю стену, холодильник отчего-то разморозился и потек, из него отвратительно несло подгнившим мясом, но консервов, запечатанных коробок с походными рационами, бутылок и банок с минеральной водой и соками было в избытке, чтобы не один месяц кормить их маленький отряд.
А это сейчас было главное.
Пока Тарханов совершал «спасательный рейд», Вадим накрыл стол в павильоне, игравшем роль учебного класса, так как стены были завешаны плакатами с изображением легкого и тяжелого стрелкового оружия, боевых и транспортных машин, графиками и таблицами неизвестного содержания.
Он раскупорил сухие пайки, вскрыл несколько банок мясных, овощных и рыбных консервов, принес из столовой нужное количество тарелок, стаканов, ложек и вилок.
Все это было изготовлено из тонкой белой пластмассы и хранилось в заклеенных, целлофановых по виду пакетах. Очевидно, вся посуда здесь одноразового пользования. С гигиенической точки зрения удобно, но ведь насколько расточительно!
Всего одна рота в день должна использовать и выбрасывать несколько сотен комплектов! А если дивизия, корпус, армия? Всю землю только упаковками завалить можно.
Издалека донесся гул танкового мотора и лязг траков.
Ляхов вышел встречать.
…Вадим немного успел привыкнуть, а его друзья, страстно желавшие добраться до этой (вообще-то до другой, но это непринципиально) базы, оказавшись здесь, испытали очередное потрясение.
Пока шли по горам, внимания не обращали, не до этого было, а тут вдруг дошло!
Пусто ведь вокруг, как после нейтронной войны. Ни людей, ни животных, ни насекомых даже, хотя следы их недавнего присутствия наблюдались повсюду.
– И вот такая сейчас – вся земля! – слегка растерянно произнес Розенцвейг.
Одно дело – рассуждать о теоретической возможности, другое – оказаться наяву в «мертвом мире». Точнее – полумертвом, поскольку растения чувствовали себя здесь вполне нормально. По крайней мере, кустарники наподобие можжевельника, растущие вокруг домов и вдоль дорожек, выглядели сочными и свежими.
– Нам же спокойнее будет: по дороге ни тигров, ни волков, ни медведей опасаться не придется, – Тарханов исходил из чисто практической точки зрения.
– Зато и не поохотишься даже, всю дорогу придется консервами питаться, – уточнил Ляхов.
– Почему же только консервами, по пути наверняка найдется достаточно складов и холодильников с мясом и прочим, – возразил Тарханов.
– К вашему сведению, здешний холодильник не работает. Сломался, наверное. Мясо гниет, – сообщил Вадим. – Посему обед я приготовил холодный. Если разогреть консервы, так только на костре. Печь на кухне электрическая, тоже не греет.
– Холодильник не холодит, печь не греет, – словно пробуя слова на вкус, повторила Татьяна, присевшая на скамейку рядом с КПП, где Тарханов остановил танк. – А как бы они вообще могли это делать, если людей здесь нет?
Простой вопрос, но он поставил всех в тупик.
– Ведь правда, господа, – спохватился Розенцвейг, – как? Кто должен управлять электростанциями, как передавать сюда ток? Я, конечно, и всего остального не понимаю. – Он повернул круглую головку выключателя на щитке под навесом у входа в будку. Лампа в молочном плафоне загораться не пожелала.
– А я, кажется, знаю, – ответил ему Ляхов, который провел на заставе часом больше других, кое-как успел ее обследовать, отчего считал себя почти экспертом.
– Вы все время забываете теоретические предпосылки нашего предприятия. Хотя должны помнить их куда лучше, ведь это вы общались с Маштаковым и допрашивали нашего профессора.
Боковое же время! Ну, ты, Сергей, представь, собрался захватить ты вражескую базу. На этих холмах сидишь ты, вот здесь – они. Дизель-генератор здесь. Он работает. До момента, когда ты выстрелишь из гранатомета и взорвешь станцию, – еще десять минут. И все это время он будет работать. Так и в нашем случае.
А теперь представь, что ты сюда пришел уже через десять минут после выстрела, только не по прямому времени, а справа, слева, я не знаю… – Ляхов сам не мог понять и воспринять все это чувствами, а языком болтать, объясняя, – вполне получалось.
Как и в медицинских делах, впрочем. На деле соображаешь намного меньше половины, но пациенту рассказать, чем он болен и как его лечить, чтобы вылечить, – пожалуйста.
– Стоп-стоп, парень, – Тарханов немедленно сделал свои выводы. – Это что ж, если так, мы сейчас здесь если что взорвем или сломаем, оно и там, на нашей Земле, это… Как бы?
– Господа, господа, вот с этим экспериментировать не советую, – немедленно вмешался Розенцвейг. – Неизвестно, что на самом деле случится, но не забывайте, мы ведь еще и в прошлом по отношению к московскому времени. Книжки ведь почитывали на подобные темы…
– Почитывали, – со вздохом сказал Тарханов. И от того, что всяких фантастических романов и рассказов он прочитал предостаточно, стало ему совсем кисло на душе.
Тогда ведь, получается, и шагу не ступи, чтобы что-нибудь в будущем не нарушить. Хорошо, хоть бабочек здесь нет.
– Не драматизируйте, господа, – в очередной раз вмешался в ход рассуждений друзей Ляхов. – Все, возможно, обстоит совсем не так. Если мы предположили, что на будущее можно повлиять не иначе как в нем оказавшись, то зачем думать, что сейчас дела обстоят иначе?
Вполне возможно, что тут ситуация с односторонней проницаемостью. Мы пребываем на обочине дороги и влиять на то, что творится в магистральной струе, не можем…
Да ведь, кроме того, окружающая действительность, данная нам в ощущениях, не совсем та, откуда мы сюда пришли. Вот вы, Григорий Львович, прочитали то, что на заборе написано? Перевести можете? Или, к примеру, журнальчик?
– Вадим Петрович, – с некоторой даже обидой сказал Розенцвейг, – я в хедере на раввина не учился. Здесь все на иврите. Это древний религиозный язык. От идиш отличается сильнее, чем ваш современный русский от санскрита, который якобы прародитель всех славянских языков. Поэтому все здесь увиденное вызывает у меня еще более глубокую депрессию, чем у вас танки и автоматы…
Это значит, Тарханов успел по дороге и ему изложить свои соображения.
– Для меня это вообще пересмотр всех взглядов на историю и судьбы моего народа. Может, здесь Машиах уже пришел…
– Ага, – цинично усмехнулся Тарханов, за время службы на Территориях успевший кое-чего поднахвататься из здешней Священной истории и сопутствующих апокрифов. – И вручил избранному народу железки собственного производства, – он шлепнул ладонью по местному автомату.
– А также радиоаппаратуру – китайского, – добавил Ляхов и в подтверждение нажал кнопку магнитофона, которым легко научился пользоваться, поскольку питание у него было от батареек, а слово «Play» в нужном месте понятно почти любому.
Неизвестная певица в хорошем джазовом сопровождении хриплым голосом запела давно известную песню «Ван вей тикет».
«Билет в один конец», в русском переводе. Слышали и танцевали в свое время.
– Так новый это мир или все-таки старый, но с вариациями? – Вадиму нравилось сейчас говорить парадоксами, пусть и не понимал он, что именно сейчас следует считать своим. Но уж древнееврейская версия его не вдохновляла никаким образом.
– Господа, да мужики вы или нет? Заткнетесь вы когда-нибудь? – не выдержала Майя.
Вскочив, тряхнув головой, тут же отбросив пальцами упавшие на глаза волосы, она показалась Вадиму великолепной. Не внешне даже, а вот этим волевым порывом.
– Нам сейчас плевать на все теории, вместе взятые. Мы за…… бродить по вашим горам, слушать вашу осто…… болтовню. Мы хотим помыться, поесть, поспать, остальное – ваши долбаные проблемы, если уж вы нас сюда затащили! Мужики!..
Сделано было мастерски и вовремя.
Татьяна, которую Ляхов привык воспринимать как провинциальную девушку-скромняшку, именно за эти качества вывезенную Сергеем в столицу, улыбнулась вдруг совершенно двусмысленно-ироническим образом и изобразила два хлопка в ладоши.
Чистый дзен-буддизм.
Словно она тут по характеру главная, отнюдь не экспансивная Майя.
«А к тебе следует присмотреться повнимательнее», – снова подумал Ляхов.
Обедом, переходящим в ужин, девушек они покормили и даже спать уложили, накрыв для них свежим бельем две койки в комнате с левого торца дома, где последнее время, кажется, никто не жил.
Оставили отдыхать и общаться, а сами снова вышли на улицу. Якобы покурить, не мешая отдыху подруг разговорами.
– Так, мужики, – объявил Тарханов. – О политике не говорим. Однако главное у здешних бойцов то же, что и у нас. – И предъявил народу зеленую алюминиевую фляжку, в меру помятую и поцарапанную. Встряхнул. Внутри ощутимо заплескалось.
– Он! – сообщил Сергей, и Вадим понял сразу, а Розенцвейг с некоторым замедлением.
– Сначала – вмажем. За успешное завершение первого этапа, каким бы ни был второй. Ты прав, Вадик. – Тарханов, что удивительно, впервые принародно назвал Ляхова сокращенным именем. И он с ходу понял, что содержимое фляжки полковник сначала испытал на себе, чтобы не подвергать риску товарищей. И умело держал себя в руках все это время, ожидая, как подействует.
Сейчас наконец подействовало. И правильно.
Вмазали.
Вадим, по-докторски, чистого, но с «проводничком», то есть набрав предварительно в рот глоток воды, а вслед за ним уже чистый спирт.
Розенцвейг предпочел развести более чем напополам. Да что с него взять, старик, сорок шесть лет, кажется.
Но у всех прошло хорошо. Обсудили это дело, наскоро поделились воспоминаниями, как, кто, где и когда до этого пил спирт и какие из этого для каждого проистекали последствия, покурили, слегка подумали, стоит ли еще, и все-таки повторили.
Ляхов к случаю вспомнил студенческий тост: «Улучшим наше состояние!»
Потянулся к фляге, чтобы налить по второй, сфокусировал зрение на ее округлом зеленом боку и вдруг захохотал.
Чего это ты?
– Смотрите, – пустил фляжку по кругу, предварительно указав пальцем, где следует смотреть.
Известным солдатским способом, острием хорошо наточенного ножа на металле было не выцарапано, а именно выгравировано елочкой, каллиграфическим шрифтом:
«Сема Бриман. ДМБ – 04».
По-русски!
– Что значит «ДМБ»? – осведомился Розенцвейг.
– Насколько я помню, в первой половине прошлого века в нашей армии, когда существовала четырехлетняя обязательная воинская повинность, таким сокращением обозначалась «демобилизация», то есть увольнение отслуживших в запас, – сообщил Ляхов. – Следовательно, в армии этого Израиля присутствует нечто подобное.
– И служат в ней русские, помнящие далекое прошлое? – усомнился Розенцвейг.
– Ну, Бриман не такая уж русская фамилия, хотя он, безусловно, русского происхождения… Более того, приехал он в Израиль уже в достаточно зрелом возрасте, раз предпочитает писать по-русски и сохраняет русский образ мышления…
– Может быть, тут у них тоже война и на помощь едут добровольцы со всего мира? – предположил Тарханов.
– Вряд ли. У добровольцев и даже наемников не бывает «ДМБ», тем более – с четко определенным сроком. Тут именно служба по призыву.
Кстати, судя по дате, парень этот уволился еще в прошлом году. Только вот не понимаю, почему он фляжку бросил? Обычно такие сувениры с собой на память прихватывают. Где ты ее нашел?
– В танке. Под сиденьем командира. А уж почему… Да, может, его просто убили в бою, а фляжка друзьям на память осталась.
– И это возможно, – согласился Ляхов. – Зато, по крайней мере, Россия в этом мире тоже существует. Уже легче… Но мы отвлеклись.
Выпили за Россию.
После чего Ляхов, у которого спиртное до определенного момента обостряло фантазию и воображение, высказал предположение, что они оказались именно в том мире, который краем глаза Тарханов увидел в Пятигорске.
– Иначе придется допустить, что параллельных миров вообще бесконечное количество. А так – понятнее. Сергея что-то замыкает именно на тот мир, в него и выбросило. А нас – за компанию.
Выпустив в потолок дым, Тарханов тут же налил по третьей. И, внимательно глядя в невидимую точку перед собой, Тарханов, покачивая пальцем, заявил:
– Если кто-нибудь заговорит про политику или про атомную физику – лично морду набью.
Идея была принята единогласно.
– А вот что я вам практического скажу, парни, – сообщил, слегка икнув, Розенцвейг, – провода, ведущие к заставе, вы видели?
– Нет.
– Правильно. А холодильники и прочие приборы видели?
– Видели.
– Значит, что?
– Дизель! – первым сообразил Тарханов. Все обрадовались и выпили еще по чуть-чуть.
– Значит, пошли искать.
Поднялись, пошли и нашли очень быстро, поскольку толстые черные провода, протянутые внутри заставы от следующего за кухней барака к остальным домикам, мог не заметить только слепой. Или столь же взволнованный человек, каким был Ляхов, оставшийся здесь один.
В бараке стоял очень большой двигатель, подсоединенный к генератору и двум трансформаторам. Только не дизельный, а бензиновый. Здоровенный алюминиевый бак был совершенно сухой. То есть движок работал, сколько мог, снабжая заставу энергией, а потом заглох, исчерпав горючее.
К счастью, в пристройке имелась запасная двухтонная цистерна, только никто не догадался или не успел вовремя переключить питание на нее. И друзьям пришлось поочередно перекачивать горючее, дергая длинный желтый рычаг ручного насоса.
Тарханов периодически матерился, Ляхов делал свою часть работы молча, но задумчиво, Розенцвейг тоже о чем-то думал, предпочитая не столько качать, как выходить за пределы станции и там курить. Возможно, слишком уж часто.
Когда в стеклянной трубке бензонасоса уровень достиг красного штриха, Тарханов, в очередной раз выругавшись, причем ругань звучала как молитва, дернул пусковой шнур. С третьего раза движок затарахтел, набирая и набирая обороты.
Когда он вышел на режим, Сергей сел прямо на асфальтовый пол. Ляхов понял, как много нервов все это ему стоило.
– Все, Вадик! Теперь живем. Хоть здесь, хоть где – живем. Ничего здесь особенного нет. Работает же… Конечно, в случае чего, без остального человечества будет скучновато. Но и обойтись тоже можно. Как только приедем, где русские книги бывают, ты мне найди «Таинственный остров». А то все время вспоминаешь, а я плоховато помню. Читал в пятом классе, но только про воздушный шар помню и про обезьяну. А деталей – нет. Но тебе я верю. Если говоришь – полезная книжка, – согласен. Только ты мне ее найди.
Нет, наверное, нужно быть врачом, чтобы, напившись аналогично, то есть в той же пропорции, сохранять представление о текущей ситуации, довести товарищей до места, где можно преклонить голову. А еще потом сварить кофе на быстро накалившейся от электричества печке и пить его, жутко крепкий, четыре ложки на кружку, сидя на пороге домика, курить, глядя на луну, поеживаясь от холода.
«В натуре, хрен бы с ним. Вот уж сегодня что было, а обошлось, и живы, и даже здорово посидели. Ну а завтра…»
Завтра, знал он той частью мозга, которая оставалась трезвой всегда, сначала будет не зависящая от ситуации «адреналиновая тоска», потом тоска уже правильная, поскольку положение-то их абсолютно аховое.
А еще потом…
Ну, как-то перетерпим и станем делать все, вытекающее из обстановки…
Вадим с сожалением раздавил подошвой окурок, сплюнул, дошел до ближайшей койки, лег и сразу провалился в неприятно раскачивающуюся тьму.
