Трагедия в школе «Колумбайн»

Психопатия традиционно определяется, как неспособность различать хорошее и плохое. Это определение включает эгоцентризм, отсутствие чувства тревоги или вины, уплощение эмоций и отсутствие чувства эмпатии. Но это определение больше говорит о том, что отсутствует в разуме психопата. А что же тогда присутствует в психопатическом разуме?

В апреле 1999 года Эрик Харрис и Дилан Клеболдом расстреляли тринадцать человек в старшей школе «Колумбайн». Харрис специально оставил следы в дневниках, записках, видео, истории интернет-браузеров, чтобы все могли увидеть, как он пришел к тому, что совершил. Его сочинения позволили проникнуть в разум чрезвычайно неуверенного в себе убийцы, разум, захваченный потребностью насилия. Эрик решился отомстить тому, что считал мировой несправедливостью, которая все время заставляла его чувствовать себя низшим существом. В то же самое время он видел, как делает это и как «выступает с заявлением», отказываясь от подтверждения его собственных мотивов и идей.

В своем интернет-профиле Эрик написал слова, которые могли бы стать девизом всей его жизни, до самой смерти: «Я убиваю тех, кого не люблю, я выбрасываю то, что мне не нужно, я разрушаю то, что ненавижу». Его дневник был начат за год и был заброшен за пару недель до совершения массового убийства. На первый взгляд записи довольно однообразны, словно один долгий, непрерывный вопль бессвязной ярости. Однако при более пристальном рассмотрении можно различить некоторые модуляции интонаций в реакциях на окружающий мир.

В дневнике мы видим мощное самоосознание – как будто Харрис смотрит в зеркало, чтобы следить за ролью, которую играет. Временами проскальзывают моменты ослепительной откровенности, даже ранимости. Для Эрика этот предстоящий акт террора, словно выход на сцену, заявка на получение признания и предвкушение того, что он считает величайшим свершением. Очевидно, что он писал не просто для себя, но и для любого, кто мог бы отыскать этот дневник после смерти и узнать о личности его владельца. На этих страницах он выпускал свой гнев, рисовал себя монстром, красовался перед потомками, чтобы его след в мире казался важным и неизгладимым. Он был захвачен стремлением совершить убийство так, чтобы утвердить свою силу, а также показать свое превосходство каждому, кто недооценил его.

В декабре 1998 года, когда Эрику было семнадцать, он оставил запись: «Интересно, что если кто-нибудь напишет обо мне книгу, она будет, конечно, полна символов, двойных значений, смыслов, образов – в противовес всему тому дерьму, которое творится здесь. Да уж, чертовски хорошее получится сочинение». Звучит, конечно, как скверно сформулированный комментарий о какой-то книге, изучить которую задали на уроке литературы, но это также и подтверждает, что Эрик играет с разумом своего читателя, манипулирует, чтобы представить личность, которую люди будут уважать и помнить. Вскоре читатель обнаружит: признание Харриса в том, что он маниакальный лжец, тесно сплетается с его стыдливым желанием славы. Несвязные признания в симпатии к нацистской Германии, фразы на немецком, подчеркивающие это, поддержка посыла о превосходстве белой расы – но также и маска, помогающая провоцировать оскорбленные чувства, отвращение и страх читателя. По большей части все это должно было делать автора грозным и внушительным – в чем, собственно, и заключалась его цель. Дневник Харриса отличается мощным зарядом эмоций в каждом слове.

Харрис специально оставил следы в дневниках, записках, видео, истории интернет-браузеров, чтобы все могли увидеть, как он пришел к тому, что совершил.

В этом дневнике Эрик рисует себя, как человека, который затаил злобу против группы сверстников и социальной несправедливости обычаев старших классов, откуда его исключили. В то же время он старается придать дополнительную значимость своей мести: он превращает месть в протест против безличия человеческого общества; он экстраполирует свою личную боль в философию, предназначенную оправдать убийство. Это часто встречающийся элемент захвата, который руководит нигилистическим разумом убийц в приведенных здесь историях, – личная боль порождает эмоциональную антипатию ко всему и всем. Как Тед Качинский пришел к пониманию, что самые ничтожные проявления современного технологического общества есть зло, так и ярость Эрика из-за его личной раны превратилась в обвинение самому человеческому существованию. Идеи величия – отражение черного зеркала глубоко спрятанного чувства ненадежности – это мощное заблуждение.

Повторяющиеся приступы отвращения в записях, полных ярости, накатывали, словно волны тошноты, в течение всего года. Он начал в апреле 1998 года с осуждения всех подряд, отвергая сострадание в пользу социального дарвинизма: кто не может нести свой собственный вес, заслуживает смерти. Это обобщенное суждение, не направленное ни на кого конкретно. Наряду с осуждением приходит ощущение огромной власти. Теперь он свободен и может делать все, что хочет: «Я знаю, что вы все, придурки, думаете, и как вас взбесить, чтобы вам было плохо… Я чувствую себя БОГОМ, и я хочу, чтобы все до одного были ОФИЦИАЛЬНО ниже меня. Я уже знаю, что я выше почти каждого в этом чертовом мире». Он утверждал свое превосходство, но еще не считал своим долгом убивать одноклассников. Его гнев рос постепенно, месяц за месяцем, фиксируясь на стимулах, возбуждающих его чувство исключительности, попранное более популярными и социально адаптированными учениками.

В следующем месяце он получил школьный альбом за тот год и, глядя на фотографии счастливых ребят, решил, что лишение популярности – это способ управления стадом. Весь его дневник пронизывает одна и та же литания: весь остальной мир полон подражателей и трясущихся конформистов, и только он, Харрис, обладает силой, чтобы распознать общество, каково оно на самом деле. Поэтому он стоит особняком, и это добродетель, а не недостаток. «После того как я получил альбом и посмотрел на людей… человеческая раса не стоит того, чтобы за нее бороться, только убить… ничто больше ничего не значит… я не хочу быть, как ты или кто другой, что почти невозможно в наши дни, когда каждый маленький засранец старается быть “оригинальным подражателем”. Я жду маленького засранца типа тебя, чтобы критиковать кого-нибудь, кто не принадлежит твоему социальному мирку; “нормального” или “цивилизованного”…»

Два месяца спустя Харрис начинает писать об убийстве особым образом. И снова – это не просто месть; он представляет себя одиноким ницшеанцем, который победил мир, взяв на себя ответственность за его действия и полностью отождествляя со своим абсолютом, аморальной свободой. Он хвастает тем, как его преступление охарактеризует его: «Я знаю, что после убийства одного человека меня может застрелить коп, но… Я предпочитаю убить того одного человека, да и ладно! Это МОЙ поступок! Не моих родителей, не братьев, не друзей, не моей любимой группы, не компьютерной игры, не газет с телевидением. ЭТО МОЕ!»

По прошествии месяцев потребность убить стала всепоглощающей. По мере того как дневниковые записи приближались к дате убийства, Эрик писал о трансформации своих чувств и желании убить «примерно 5 человек». К октябрю он решил поменять оружие на бомбы и представлял «половину Денвера в огне, напалм на стенах высотных зданий и взрывающиеся гаражи…».

Эрик пытается подавить любое проявление отвращения к своим ужасным фантазиям. Он решает, что «не собьется с пути из-за собственных симпатий, нет уж, ни по какой причине. Я заставлю себя верить, что все и каждый – это просто монстр из Страшного суда, как Ангел Смерти или демоны, так что или я, или они. Я должен переключить свои чувства», – пишет он. Прежде чем осуществить свой чудовищный план, он извиняется перед матерью: «Мне действительно очень жаль, но война есть война». Он добавляет режущим слух задушевным тоном: «Моя мать, она такая заботливая. Она всегда приходит на помощь». Он понимает, что должен отстраниться от родителей: «Я больше не хочу тратить на них время… Я хочу, чтобы они уехали из города, чтобы я больше не оглядывался на них и не был связан с ними».

В ноябре он пишет: «Если бы я мог взорвать мир ядерной бомбой, я бы это сделал»; но эти мысли еще уравновешиваются вполне человеческим выражением эмоциональной боли. Это признание больше других демонстрирует его эмоциональную уязвимость, оно о том, как весь его гнев зародился в старших классах школы, где он учился: «Все всегда смеялись надо мной из-за того, как я выглядел, каким чертовски слабым я был и дерьмовым, что ж, я вам все верну обратно: окончательную чертову месть; вам, ребята, следовало проявлять больше уважения, лучше со мной обращаться… Обращаться со мной, как со старшим, и, может быть, мне бы не захотелось оторвать вам головы. Вот откуда моя ненависть. Дело в том, что у меня практически отсутствует чувство собственного достоинства, особенно в отношении девчонок и внешнего вида и тому подобного…»

С этого места, начинается прямой путь к убийству в апреле 1999 года.

Его последняя запись, всего за несколько дней до убийства, – истошный вопль о том, как много в нем от обычного, загнанного ребенка, неформального лузера, у которого просто нет ничего, чтобы стать популярным: «Я ненавижу вас, люди, вы выкинули меня прочь, отстранили от многих интересных вещей. Нет, нет, нет, не дайте появиться этому странному ПАРНЮ Эрику, ооо, черт возьми, нееет».

Из отверженного подростка Эрик Харрис превратился в массового убийцу. Он был не способен справиться со своими мучениями, и сделал школу, которая отвергла его, притчей во языцех.