Глава 15
Валерий Уваров прогуливался по Старому Мясту, самому сердцу этого, пожалуй, самого необыкновенного и романтического губернского города России. Были, конечно, в ней и другие города, обладающие собственным шармом и экзотикой, прославленные в истории, литературе и анекдотах, стоящие на морском берегу или среди снеговых гор, нависающих прямо над центральными проспектами. Но Варшава – это Варшава, собственный Париж, если угодно, гармонично дополняющий все прочие прелести Державы.
С момента когда он решительно шагнул в кабинет полковника Стрельникова, ему снова начало везти. А ведь казалось временами, что все! Карьера забуксовала, а если такое случается с самого начала – плохой признак. Будучи старшим по производству поручиком полка, роту он так и не получил. Постоянно участвуя в боях, не имел даже самого жалкого орденочка, да и Боевой Знак ему дали просто потому, что в противном случае поведение отцов-командиров становилось просто неприличным.
Комбат, подполковник Биктяков, почуял своим татарским нюхом, что в ближайшее время господа обер-офицеры, обиженные за товарища, просто могут устроить ему обструкцию в Собрании, что было чревато потерей лица, вплоть до отставки. Вот и пробил Уварову хоть такую награду.
Причем сам Асхат Ахатович Уварова скорее уважал, но против командира бригады пойти не мог. А тот поручика буквально не выносил, по совершенно непонятным Валерию причинам. В армии такое случается достаточно часто.
Только другие командиры стараются избавиться от неприятного им офицера при первом же удобном случае, а этот предпочитал держать «мальчика для битья» при себе. Даже рапорты с просьбой откомандировать на две недели в управление кадров округа для сдачи предварительного экзамена в Академию Генерального штаба полковник Гальцев трижды сладострастно отклонял без объяснения причин.
Валерий – кстати, не просто Уваров, а граф Уваров, дальний потомок того самого, министра просвещения при Николае I, и автора пресловутой национальной идеи, выраженной в формуле «Православие, самодержавие, народность», – в свою очередь, имел возможность обратиться к родственникам, занимавшим немалые посты в Северной столице, но делать этого не хотел из принципа.
Во-первых, «воин должен стойко переносить все тяготы и лишения службы», а во-вторых, его в конце концов тоже забрало. И он, собравши волю в кулак, ждал подходящего момента, который вдруг позволит рассчитаться с полковником изысканно, но жестоко. Ситуация сложилась примерно как в цирке между дрессировщиком и тигром.
И никому не известно, во что бы такая коллизия могла вылиться. Вполне возможно, что в события весьма печальные. Кое-кто подобного их развития ждал, причем – с нездоровым интересом.
В одно прекрасное утро, после развода, господа офицеры покуривали на веранде бригадного штаба, не спеша расходиться по подразделениям и заведованиям. Здесь было хорошо, почти прохладно, двойной ряд огромных тополей-белолисток, высаженных еще во времена генералов Скобелева и Кауфмана, заслонял и от набирающего накал яростного солнца, и от порывов горячего, несмотря на сентябрь, ветра, закручивающего смерчики из пыли вдоль центральной линейки и плаца.
Валерия отозвал в сторонку старший врач капитан Терешин, усами, бурым от загара лицом, белым кителем и сдвинутым на затылок кепи очень похожий на туркестанских офицеров с картин Верещагина. По должности – один из шести начальников служб, по факту – первый среди равных, поскольку не подчинялся даже заместителям комбрига, по характеру – заядлый преферансист и грамотный выпивоха, настолько законспирированный, что в полку считался трезвенником. И весьма расположенный к Уварову.
– Слушай, Валера, тут такое дело. Получил я вчера предписание из медуправления округа. Предлагают от нашего полка направить офицера для прохождения специальной медкомиссии. Условия – возраст до двадцати пяти, чин не ниже поручика, ну там, соответствующие медицинские показатели. Короче – ты подходишь. Давай я тебя пошлю.
– А зачем? – не понял Уваров.
– Затем. Я ж не дурак, сразу ребятам перезвонил, уточнил задачу. Дело в том, что, похоже, Главштаб Гвардии подбирает людей для какого-то нескучного дела. Или на спецучебу, или для загранработы. А тебе так и так срываться отсюда надо…
– Не выйдет, – безнадежно махнул рукой поручик, пригасил папироску об каблук, перед тем как бросить ее в урну. – Ямщик удавится, а меня не отпустит. («Ямщик» – это была кличка комбрига Гальцева, порожденная его совершенно иррациональной страстью к старинному романсу «Ямщик, не гони лошадей».)
– Так в том же и цимес, что вызов – чисто по нашей линии. Главмедсанупр – медсанупру округа – начмеду корпуса, дальше циркулярно – начмедам бригад. Диспансеризация личного состава, ничего больше. Я тебя своей властью отправлю, на своей машине. А потом доложу рапортичкой в штаб, в числе прочих, освобожденных от службы по болезни, госпитализированных в лазарет и так далее. И с концами…
«Шанс, – подумал Валерий, – неизвестно какой, а шанс. Надо ловить, невзирая на последствия».
– Ну а хоть чуть подробнее, Саша? – спросил он на всякий случай.
– Пошли. Доложись ротному, что ощущаешь мучительную боль в левом подреберье, отдающую в сердце и плечо. А также тошноту и изжогу. Что обратился ко мне, а я велел: немедленно в лазарет. Да ладно, я сам скажу…
Кабинет Терешина заслуженно считался самым безопасном местом в расположении. Потому что окна его выходили как раз на центральную линейку и на сворачивающую от нее к БМП двухсотметровую аллею – единственную коммуникацию, по которой сюда можно было добраться. То есть любой движущийся двуногий и облаченный в уставную форму одежды объект мог быть своевременно замечен и оценен на предмет исходящей от него опасности. И всегда хватало времени, чтобы смести со стола игральные (отнюдь не тактические) карты, спрятать в «шкаф А» бутылку и стаканы, отдать необходимые команды больным и медицинскому персоналу.
Жара ощутимо крепчала, поэтому заговорщики ограничились парой стаканов местного сухого вина.
– Ты понимаешь, Валера, – объяснял Терешин, – на самом деле я точно ничего не знаю, но опыт подсказывает – дело стоящее. Если команда идет с самого верха и определенные предварительные условия указываются (какие именно – говорить не буду, потому что бумажка в принципе секретная), так это значит, что набирают людей не по грибы ходить. Ты вот на это, главное, внимание обрати, – капитан назидательно поднял палец. – Дело организовано, минуя строевые инстанции. Это ж ведь не просто так. Я пятнадцать лет отслужил, много чего повидал. Если по команде людей отбирать, всегда свой Ямщик найдется, чтобы толковых ребят притормозить. А мы что, мы лекари. Нам их игры – сугубо по хрену. Мы людей знаем и изнутри, и снаружи. Объективно и, как правило, беспристрастно. Для того все и сделано.
Так что, если у тебя сложится, ты меня не забывай. Позвони там или письмишко черкни. Из Африки или из Пентагона. Договорились?
…Вот и получилось, что с легкой руки битого и тертого армейского лекаря Уваров начал свою новую службу. Рядовым. Но в этом тоже был свой особый шарм. Рядовыми начинали службу на Кавказе разжалованные декабристы, в отряде генерала Корнилова – заслуженные капитаны и полковники знаменитейших полков старой армии. Те, кто уходил с ним в «Ледяной поход».
Многие безвестно пали в боях, а иные стали прославленными героями, молодыми генералами с самодельными погонами на выгоревших гимнастерках, а то и приобрели личные титулы, словно в золотые екатерининские времена. Звучит же, к примеру, князь Слащев-Крымский!
И никто не доказал, что нынешние времена такой возможности не предоставляют. Еще дед любил напоминать маленькому Валере: «За богом молитва, за царем служба никогда не пропадут». В развитие этой истины и очутился в Варшаве молодой граф и еще более молодой «печенег». Каковое название соединяло в себе смысл и американского рейнджера, и японского самурая, а моментами и ниндзя, хотя в самой средневековой Японии эти сущности являлись прямо противоположными. Да какая разница!
В самоназвании же чувствовалось нечто древнее, дикое, бесшабашное и таящее угрозу для оседлых и благополучных европейцев. Появлялись внезапно из Дикого поля отчаянно визжащие, крутящие над головами тонкие сабли всадники, хватали добычу в полон, ускользали из-под удара мощной, но медлительной латной конницы и бесследно растворялись в жарком мареве степей. Хорошо!
А сейчас судьба все же привела Уварова в Варшаву.
Глубоко уважаемый и любимый дед, генерал от инфантерии, заставил еще в кадетском корпусе выучить польский, мотивируя тем, что, если (почти наверняка, как он считал) придется служить внуку в этой самой беспокойной из провинций, знание языка сулит серьезные преимущества. Будто в насмешку, кадровики загнали Валерия на противоположный край континента, но, как сказано: «Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе!»
…Поспели «печенеги» в самый раз. Только-только успели принять от сотрудников группы обеспечения сеть конспиративных квартир, узлов связи и вспомогательных баз хранения техники и вооружения, осмотреться и сориентироваться в обстановке, как и начались давно прогнозируемые «события». Проще говоря – беспорядки. На работу в условиях которых отряд и был ориентирован. Кроме того, отряд обязан был выполнять своеобразный «категорический императив».
«Печенеги» никакого отношения к частям Российской армии и гражданским правительственным учреждениям не имеют, на их помощь и поддержку рассчитывать не могут. Более того, до специального приказа следует исходить из обычного правила – любой попавший в поле зрения государственных органов боец должен считаться абсолютно частным лицом, несущим предусмотренную законами ответственность за свои поступки (если они окажутся или будут выглядеть противоправными), отнюдь не рассчитывая на официальную поддержку и защиту. Неофициальная, естественно, будет, но на тех же условиях.
Первым заданием Уварова было – отправиться в город, отслеживать процесс и фазы развития событий (если таковые начнутся), собирать информацию о силах, средствах, тактике действия инсургентов. Без крайней необходимости в происходящее не вмешиваться, так как формально все это – внутреннее дело генерал-губернаторства, военного министерства, МВД и МГБ Петрограда.
Мы же – глаза, уши и – только в особо оговоренных случаях – длинные руки Великого князя. А уж как сочтет нужным их высочество этим инструментом распорядиться, его и только его высочайшая воля.
Легенда поручика – приехавший в туристическую поездку на землю предков поляк из Америки, ничего не понимающий в политике, но, безусловно, сочувствующий порыву своего народа к свободе и независимости. И в то же время, для полной достоверности, преданный идеалам Тихоатлантического союза, важнейшим звеном которого является Россия.
Вряд ли ему придется вслух и развернуто декларировать где-то свою позицию и убеждения, но для режиссуры собственного поведения в непредсказуемых обстоятельствах такая определенность имела значение.
Короче, парень, живи и работай, как знаешь. А выражаясь словами поэта – военного корреспондента одной из давних локальных войн: «Жив ты или помер, главное, чтоб в номер матерьял сумел ты передать. И чтоб, между прочим, был «фитиль» всем прочим, а на остальное – наплевать!»
Но сама задача отряда была на первый взгляд простенькая. Для кадровых бойцов, имевших на своем счету и десанты в ущелья Афганистана, в Синцзянские пески, и даже, по слухам, на мыс Доброй Надежды. Там враг был дик, свиреп, лишен даже намеков на цивилизованность и вдобавок великолепно вооружен и обучен. А здесь что – десятый раз за последние два века «шляхетский бунт», уличные беспорядки, в крайности – взрывы, перестрелки, поджоги, грабежи. Даже до полевых сражений хотя бы дивизионного масштаба вряд ли дело дойдет.
Но где-то разведка не доработала. В смысле и рассуждении масштабов ожидаемого.
Уваров из отведенной ему квартиры вышел в начале восьмого, едва успел сжевать в кавярне на углу Мытной улицы и площади Пястов две булочки с большой чашкой кофе, как – началось.
Ровно в восемь утра на улицах появилось огромное, даже по московским меркам огромное, число людей, причем, что удивительно – старшего и очень старшего возраста. По грубой прикидке – чуть ли не треть взрослой части польского населения Варшавы и окрестностей.
От официантки поручик узнал: у них тут сегодня один из важнейших религиозных праздников. Круглая годовщина обретения какой-то священной реликвии, добытой во втором или в третьем крестовом походе неким благочестивым польским рыцарем. Точнее девушка объяснить не сумела, поскольку сама оказалась православной белоруской из Белостока.
И вся эта масса народа потянулись к многочисленным костелам стройными колоннами, со свечами, хоругвями, статуями святых на длинных палках и прочими причиндалами, о назначении которых Уваров понятия не имел. Многие ползли на коленях по проезжей части центральных проспектов, напрочь парализовав уличное движение. Естественно, и возможность перемещения полицейских и армейских машин.
Затем за стариками потянулась и молодежь. Тоже под религиозной «крышей». Только пели псалмы громче, махали наглядной агитацией активнее, а полицейских, пытавшихся поддерживать автомобильное движение и предусмотренный порядок, поначалу оттесняли в переулки, а потом начали просто бить. Причем били подло, из глубины толпы, камнями, выстрелами из рогаток, в которые закладывали отнюдь не невинные камешки, а осколки чугунных сковородок и прочую пакость. В расчете на соответствующую реакцию.
И ведь девяносто процентов полицейских были чистокровными поляками. Конечно, в глазах организаторов служащие российским властям поляки – предатели интересов нации, никакого снисхождения не заслуживающие.
Тонкость же расчета заключалась в том, что свои (за исключением заранее перевербованных) великолепно все это знают и, исходя из пресловутого шляхетского гонора, обостренной эмоциональности и понимания, что большинству из них обратной дороги нет, ответят на оскорбления и провокации от всей души.
И не организаторам, конечно, а всем, кто под руку подвернется. Нарукавные же нашивки у полиции российские, трехцветные, и у жертв запечатлятся в памяти именно они. А кто там их носит на самом деле – думать и разбираться будет некогда.
Уваров две последние недели спал по три часа в сутки, заучивая наизусть и на уровне подкорки план Варшавы со всеми улицами, переулками и проходными дворами, просматривая ролики с записью уличных сценок, студенческих вечеринок, дискуссионных клубов. В остальное время читал весь спектр местных газет – от правительственных официозов до самых отвязанных ультрашовинистских листков, печатаемых явно за границей.
В город он вышел одетым так, чтобы соответствовать обликом стандарту здешних крутых «леваков», эклектически скомбинированному из нарядов разноплеменных европейских бунтарей эпохи «студенческих революций» шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века.
Тяжелые, подкованные ботинки со шнуровкой почти до колен – знак анархистов и сторонников «Народовых сил збройных». Застиранные голубые джинсы, заправленные в те же ботинки, – это уже символ западноевропейской, а точнее, североамериканской ориентации. Потертая кожаная куртка летчика, на левом плече едва читаемая нашивка «Поланд» – как бы намек на родственную связь с дедами, воевавшими еще в сороковом году против австрийцев, чехов и мадьяр за независимость Краковской республики.
В завершение всего – бело-красный шарфик национальных цветов на шее и кожаная каскетка, напоминающая формой конфедератку времен Костюшко. Весь смысл маскарада в чем – конкретно ни к одной из организованных группировок не относится и полным чужаком Уваров также никому не покажется. Каждый будет выхватывать взглядом то, что покажется знакомым.
О двух пистолетах «беретта», с магазинами на восемнадцать патронов каждый, говорить не будем. Один во внутреннем кармане куртки, второй – за брючным ремнем в районе копчика.
Значит, попадаться в руки законным властям ему нельзя ни в коем случае. По этому смутному времени – от трех лет тюрьмы по кодексу до расстрела на месте под горячую руку.
…К полудню, когда Валерий и нагулялся порядочно, вникая в суть уличных безобразий, запоминая и анализируя обрывки разговоров в толпе и речи ораторов, успел перекусить у лотка жареными колбасками, запив их кружкой неплохого пива, и даже к двум недурным паненкам прицепился, проверяя собственный шарм и владение языком, события внезапно перешли в острую фазу.
Он как раз протолкался через густое скопление народа на площади Двух Мечей, потеряв по пути своих девушек. Выбрал сравнительно свободное пространство возле устья одного незначительного переулка и арки ворот, ведущих в проходные дворы (вариант возможного отхода). И почти тотчас, не очень далеко, бахнули раз десять-пятнадцать с неровными интервалами звуки, похожие на пистолетные выстрелы, а за ними прогремели короткие, словно неуверенные еще, автоматные очереди.
И шум пошел по толпе. По толпам, точнее, поскольку Уваров отчетливо различал, что разные люди в них были, шли своими колоннами и компаниями, до поры не смешиваясь и как бы даже с подозрением наблюдая за соседями. Это совершенно естественно. Когда стихийные для одних, тщательно спланированные и подготовленные для других причины и поводы выталкивают на улицы многие тысячи людей, требуется немало времени, чтобы либо создать из этих толп гомогенную, к единой цели стремящуюся массу, либо отсепарировать активные элементы, отбросив на периферию колеблющихся и законопослушных. И даже не столько времени, как целенаправленных усилий.
– Стреляют. Где стреляют? Там стреляют!!! В народ стреляют!!!! – Шум прокатился по людскому морю, будто первый порыв шквала, вот это и было главное. И тут же потекла по толпе масса передаваемых с предельным эмоциональным накалом слухов.
– На Малой Стране застрелили пять человек! Ксендзов, они вышли увещевать полицию…
– Это на Малой Стране пять. А на Маршалковской десять, нет – двадцать! Там прямо из трамвая начали из пулеметов стрелять!
– Русские войска выводят из казарм! Вместо полиции. Полиция им уже не подчиняется, она переходит на сторону народа!!!
– Вы слышали – наши овладели зданием Радио?
– Да, слышал, конечно. Сейчас вот и начнется независимое вещание! Есть приемник – так слушайте! Русской власти конец…
Ей-богу, был бы Валерий не русским офицером, а горожанином, даже совершенно неангажированным, аполитичным, непременно пришел бы в возбуждение. Вот те крест. Такова уж аура толпы.
– А кто это – наши? – неожиданный, неосторожный в такой обстановке вопрос вдруг задал, специально ни к кому не обращаясь, очень прилично одетый господин лет пятидесяти, стоявший рядом с Валерием и так же растерянно вертевший головой. По виду – классический профессор. И шляпа, и дорогие очки, и габардиновое летнее пальто. С изысканным варшавским выговором, с бархатной дикцией. Тут же на него обрушился шквал сентенций, излагаемых с шумом и стилистикой Блошиного рынка. Пересказывать их бессмысленно ввиду полной бессодержательности, а вот на степень злобы и агрессивности отреагировать стоило незамедлительно.
Поэтому Уваров, матерясь совершенно по-шляхетски, выдернул пана из дичающей на глазах толпы. Еще чуть-чуть – и начнут бить, сначала робко, аккуратно, как бы стесняясь, потом кто-то первый размахнется от души – тогда уже все. Увидят первую кровь, кто испугается, а кто и совсем сойдет с нарезки. Забьют насмерть, растопчут и хлынут дальше искать новые жертвы. Потеряв остатки разума, но обретя нечто иное, выворачивающее наизнанку мозги и застилающее глаза кровавым туманом.
Пара пинков под ребра самым активным крикунам, несколько незаметных ударов кованым ботинком по щиколоткам и коленным чашечкам, и вот они с профессором совершенно одни стоят в том самом, заранее присмотренном проходном дворе, рядом с переполненным мусорным ящиком. А толпа уже о них забыла, живет своей собственной амебной жизнью.
– Неосторожно, коллега, очень неосторожно, – заметил Валерий, подавая господину упавшую в лужу шляпу.
– Что – неосторожно? Я только спросил…
– Пан не историк?
– Я – астроном. Знаете, где я видел вашу историю? У черта в дупе…
Это Валерий понять мог. Но не принять. Даже оставаясь в предписанной роли. Он вежливо приподнял свой берет.
– Позвольте представиться – магистр Хелмницкий. Как раз историк. Прошу пана, это действо мне напоминает многие другие, аналогичные. Так начинались очень многие безобразия, от которых потом кровью блевали. До тех пор, пока не вмешаются российские войска, бунт может натворить немало бед.
– А когда они вмешаются? Насколько мне известно, русских войск в Варшаве не так уж много. И если они предпочтут ожидать подкреплений… – профессор отряхнул шляпу и водрузил ее на голову с залихватским, не по годам, наклоном. – Меня зовут – Рышард Поволоцкий…
Очевидно, у поручика образовался шанс приобрести приличное, а также перспективное знакомство, но было не до этого.
– Пшепрошам пана. Идите домой, а лучше – хватайте первое попавшееся такси. В ближайшем магазинчике на все деньги закупите еды, табаку и выпивки. И больше не высовывайтесь на улицу без самой крайней необходимости. Чтобы не поймать шальную пулю. А мне пора…
– Нет. Подождите. Я слишком вам обязан. Вот, возьмите. – Поволоцкий сунул ему в руку визитку. – Очень меня обяжете, если сегодня же позвоните. Рад буду узнать, что вы живы и здоровы. И выслушать ваши личные впечатления и прогнозы. Если потребуется приют и убежище – приезжайте без церемоний. У меня огромная квартира, и я в ней сейчас один…
– Спасибо, профессор. Постараюсь.
Кивнув на прощание, Уваров выскользнул на улицу и растворился в толпе, которая продолжала свою внутреннюю, муравьиную жизнь.
– Вон, смотрите, Национальный музей горит!
– Как? Уже? А почему же не видно дыма?
– Дым сносит ветром в другую сторону…
– Национальный музей? Это ужасно!
– Да… А это правда?
– Я лично не видел, но так сообщают. Это вполне возможно…
Валерию никогда не приходилось участвовать в подобных событиях. Да в России их после девятнадцатого года и не было ни разу, если не считать мелких беспорядков, время от времени вспыхивавших на национальных окраинах. Как правило, в местах совместного проживания непримиримых религиозно-этнических общин. Однако они не несли в себе целенаправленного антигосударственного запала, и порядок восстанавливался без особого напряжения и излишней жестокости. Этот же бунт был чисто политическим и подготовленным куда лучше. Хотя бы по количеству и агрессивной энергии статистов. Такое он видел исключительно в кинохрониках, снятых за пределами Периметра. В Африке, в Южной Азии…
Поручик по-прежнему старался держаться на периферии толпы, имея в поле зрения сразу несколько путей отхода. И одновременно успевал размышлять, такая уж у него имелась привычка. «Да. Человек почти не в состоянии освободиться от воздействия такой вот гипнотизирующей ауры. Если не имеет какой-то более сильной мотивации или не обладает железной, непробиваемой индивидуальностью. Когда смотришь на бурлящую толпу со стороны, еще можешь оставаться беспристрастным, но стоит попасть в людской поток – и конец. Какая-то неведомая сила подхватывает тебя и несет, несет. Ты заражаешься настроением толпы и кричишь вместе с другими, лишаешься собственной воли… Толпа диктует, направляет, повелевает…»
Данный механизм был ему ясен, и понятно было, каким образом в случае необходимости можно «завести» эту толпу, даже если поначалу подавляющее большинство не имело в виду ничего противоправного. Это видно даже сейчас. Что они кричат?
Большинство – что попало. Но кричат от всей души, вполне искренне.
– Свобода, неподлеглость!
– Если ты поляк – иди с нами!
– Костюшко, Домбровский, Куявек!
Кричали и другое, невинное и аполитичное, просто чтобы что-то кричать, поддавшись иррациональному восторгу человеческой общности.
А вот это – уже совсем другое!
Та часть толпы, с которой двигался Уваров, поравнялась с казенным зданием, над входом в которое красовался на красном щите золотой двуглавый орел. И тут же дисциплинированно загремел хор хорошо поставленных голосов:
– Долой московскую курицу! Долой оккупантов! Наш орел – белый! Круши!
Полетели явно заранее приготовленные камни не только в щит с гербом, но и в оконные стекла, и вот уже какой-то ловкий малый кинулся по подставленным рукам и спинам сдирать эмблему. Валерию показалось, что толпа на мгновение опомнилась. И вдруг смолкла. По крайней мере, поблизости от Уварова большинство людей молчало. С помрачневшими лицами. Словно бы почуяли, не осознали, а именно почуяли, что дело катится не туда.
Вообще-то, замысел и проведение подобных акций не является секретом и технически достаточно прост. Если имеется серьезная цель, определенное (и не слишком большое, нужно заметить) количество средств, ну и подходящий руководящий центр, само собой. Тогда, приурочив дату выступления к какому-нибудь массовому действу, ну как сейчас – к церковному празднику, выводят на улицы дополнительно двадцать-тридцать тысяч людей, заплатив им не такие уж большие деньги, рублей по пять-десять за явку в место сбора, и посулив еще столько же после окончания демонстрации (чтобы не разбежались раньше времени).
Еще, конечно, нужно иметь достаточное количество координаторов «стихийных действий» и, в зависимости от замысла, от десятка до сотни раскиданных по ключевым точкам настоящих боевых групп. Пусть они будут небольшими, численностью от отделения до взвода каждая. Этого, как правило, хватит. В качестве ударной агрессивной силы и центров кристаллизации всех деструктивных элементов: воров, мародеров, идейных борцов с режимом и массы людей, жаждущих отомстить. Кому угодно – районному начальнику, соседу по лестничной площадке, хозяину пивной, не налившему кружку в долг, или столь несправедливо устроенному мирозданию.
И тогда задачу можно считать решенной.
Можно разогнать парламент и другие органы власти, под шумок уничтожить всех политических противников, разоружить полицию и воинские гарнизоны. Потому что обороняющаяся сторона всегда будет опаздывать, как правило, не понимая истинного смысла происходящего, отставать на два-три хода.
А главное – в девяноста процентах случаев зажиревшая, потерявшая бойцовские качества и инстинкт социального самосохранения власть будет бояться применить силу. Сразу и по максимуму.
Как бы не обвинили в превышении пределов необходимой обороны и прав человека…
Желающих же выдвинуть эти обвинения найдется предостаточно, опять же предварительно подготовившись, стянув в решающие точки толпы корреспондентов и обеспечив требуемое освещение событий. Уваров такие вещи изучал еще в училище.
И на примере катастрофы Российской империи, и на более свежем опыте переворотов и революций в Европе и Америке второй половины прошлого века.
Он знал, что власть, уверенная в своей законности и внутренней прочности, должна при подобном развитии событий немедленно принимать самые решительные, в крайнем случае – жестокие меры. Отнюдь не забивая себе голову прекраснодушными рассуждениями о недопустимости «невинных жертв». При государственных катаклизмах почти любые жертвы, кроме непосредственных организаторов, могут быть названы более или менее невинными.
Только жалость и сочувствие к людям, которые могут пострадать здесь и сейчас, всегда оборачивается жестокостью к вдесятеро, в сотни раз большему числу таких же точно людей, которые погибнут, умрут, вынуждены будут претерпевать страдания несколько позже.
Простейший пример – волнения в Петрограде, повлекшие за собой большевистский переворот.
Решись тогдашний комендант города, полковник Полковников, на поступок, принесший победу генералу Трепову в 1905 году, – так бы все и закончилось парой сотен застреленных на улицах демонстрантов и тысячей «революционеров», повешенных по приговорам военно-полевых судов.
Но нет, у тогдашних деятелей воли не хватило «стрелять в народ». Что ж, поплатились полутора миллионами жизней и чуть не потеряли Державу. А вот бы интересно узнать (так ведь не узнаешь уже): а сколько в итоге осталось в живых тех, что первыми вышли на улицы с лозунгами «Долой войну!», «Хлеба!», «Смерть самодержавию!»? Многие ли из них пережили последовавший Красный террор, голод, покруче того, что им привиделся из-за случайных перебоев в снабжении, уличные бои, тиф?
Вот то-то и оно!
Доведись Уварову сейчас исполнять обязанности губернатора, начальника гарнизона, обер-полицеймейстера, любого должностного лица, имеющего право принимать решения, он немедленно направил бы в центр событий несколько звуковещательных установок, разъясняющих и предостерегающих, а в поддержку им еще и решительно настроенные полицейские части с водометами, пожарными машинами, специально обученными на разгон толпы собаками и резиновыми пулями. И обстановку переломил бы непременно, пока еще можно. Хотя бы ценой грядущей собственной отставки.
Но ничего подобного сделано не было.
Ротозейство, безответственность или – расчет? Не может же быть, со всей молодой наивностью думал поручик, что нас пригнали из Москвы, безусловно зная о том, что готовится нечто подобное, а местные полиция, контрразведка, командование округа – прозевали?
Значит, таков замысел?
Мысль поначалу показалась дикой, а замысел (чей?) – циничным. Однако почти тут же поручик сам себя переубедил. А может быть – именно так и надо?
Не плести долгих оперативных комбинаций, а дать пожару разгореться, позволить проявить себя всем в условиях полной свободы произвола.
А уж тогда!..
И не нужно будет долго разбираться, кто свой, а кто чужой, кто истинный друг, кто откровенный враг, а кто старательно маскировался и выжидал, куда и как все повернется. Да и не солдатское дело – вникать в замыслы высшего начальства, когда имеется конкретный, лично к тебе обращенный приказ.
Поручик, который надеется стать капитаном и закрепиться на столь понравившейся службе, судить о вещах, явно выходящих за пределы его компетенции, отнюдь не должен.
Но атмосфера вокруг оставалась накаленной, и раз не последовало ничего, что могло бы ее разрядить и направить мысли сравнительно благоразумных людей в нужное русло, должным образом проявили себя организаторы. С разных сторон заорали, засвистели, заулюлюкали, новые десятки камней полетели в окна, антирусские лозунги скандировали уже сотни глоток, и каждую минуту к ним присоединялись новые и новые.
А из по-прежнему хранивших молчание благоразумных обывателей или людей с достаточным жизненным опытом многие начали выбираться наружу и устремляться в окрестные переулки. Но большинство – оставались. Кто просто не в силах стряхнуть гипноз причастности к «общепольскому делу», а кто нечто иное для себя решая.
В конце концов, как все повернется – пока неизвестно, а примыкая к большинству, можно в ближайшее время поиметь некий вполне конкретный гешефт. Моральный, а то и чисто материальный. Например, магазины и банки пограбить…
То есть десятки тысяч людей самим фактом своего присутствия на улицах и площадях уже оказывали инициаторам мятежа неоценимую поддержку.
Уваров видел, что в окнах верхних этажей многих зданий посверкивают блики. Явно на стеклах оптических приборов. Вряд ли это прицелы. Скорее – объективы фотоаппаратов и дальновизорных передающих камер. Корреспонденты. И очень даже похоже, что сейчас за происходящим наблюдает половина «цивилизованного человечества». И что они видят? Как варшавяне в едином порыве вышли на улицы, протестуя против двухсотлетней российской оккупации, как бьют стекла, срывают государственные эмблемы и флаги.
Но картинка же не может показать, что взбудоражило людей, какие мысли овладели ими в это время, какие чувства наполняют их сердца.
Однако вряд ли хоть кто-то из западных (да и многих своих) корреспондентов постарается объяснить, что на самом деле все не так или хотя бы – не совсем так. И, значит, весь этот вроде бы объективный репортаж с места события – циничная ложь. Вот если бы хоть один журналист спустился сюда и постарался показать лица людей, хотя бы тех, что окружают сейчас Уварова, о чем-то их спросить…
Так не сделают они этого.
Одни потому, что имеют другую задачу, а прочие, пожалуй, догадываются, что в данной обстановке специально на то выделенные «координаторы» устроят так, что «народные массы» моментально разорвут на части «врагов и провокаторов».
Валерий, чтобы слегка успокоиться, определиться в дальнейших действиях, в очередной раз отделился от потока, нашел подходящую нишу в стене мрачного, прокопченного временем дома, с цоколем, сложенным из грубо отесанных каменных блоков. Прикурил, пряча сигарету в корытцем сложенные ладони от заморосившего в очередной раз дождика.
Ему ведь пока нет другой задачи, как наблюдать и оценивать обстановку. Поступит следующая команда – будет выполнять ее.
Всего на три ступеньки над уровнем тротуара приподнялся поручик, и уже совсем другой комфорт. Людская толпа, над которой все больше вздымалось неизвестно откуда взявшихся транспарантов с надписями, вроде: «За вашу и нашу вольношчь!», «Еще Польска не сгинела!», «Москалей – за Вислу, жидов – в Вислу!» и в этом же роде, текла, вроде бы уже не имея к нему отношения. Не задевая и не мешая думать. А подумать было о чем. Жаль только, что торчит он здесь, словно петух на заборе, и не может достать из кармана рацию, чтобы сообщить, куда следует, что по крайней мере в его зоне ответственности положение более чем угрожающее. И попросить инструкций. А еще лучше – помощи и огневой поддержки.
От недавнего куража и уверенности в себе оставалось все меньше и меньше. Жаль, что нет рядом ребят поопытнее, пусть и не слишком интеллектуальных, но лучше разбирающихся в простых реалиях «народных восстаний».
И тут же, словно для разрядки, он обратил внимание на чугунную мемориальную доску, прикрученную чуть левее и выше. С некоторым трудом он разобрал стилизованные под готику литые буквы: «Этот дом построен паном Чехонтовичем в 1358 году и является старейшим на этой улице».
Ну это надо же! Четырехэтажный каменный дом, в котором и до сего дня живут, и неплохо, наверное, живут, люди, построен аж на тогдашнюю человеческую жизнь раньше, чем состоялась Куликовская битва. И, кстати, Косовская тоже. Чем не повод усомниться в важности сегодняшних событий в сравнении даже и не с вечностью, а просто с этим вот зданием.
Воспарившую мысль поручика прервала совершеннейшая проза жизни.
Перед ступеньками, заблаговременно им не замеченными, возникли четверо крепких парней, одетых почти так же, как он. С мелкими отличиями в деталях. И у всех из-под кожаных курток, пусть и не таких древних и затертых, как у него, виднелись шелковые бело-красные шарфики.
«Ага, вот это уже оно, – подумал Валерий, слегка подобравшись. Пистолет он выхватит в любой момент – учили, но здесь наклевывается нечто поинтереснее. – Похоже, не зря я ставил последние дни язык и до рези в глазах смотрел оперативные видеоролики».
– То не нас пан выглендуе? – поинтересовался тот, что остановился на правом фланге короткой шеренги.
– Не, пан выглендуе двух бардзо пенкных паненок. Потерялись в этой давке, пся кошч…
Паньство посмеялось вполне дружелюбно. Уваров уже понял, что его приняли за своего, незнакомого, но принадлежащего к той же команде. Опознавательный знак – очевидно, шарфик. Значит, пока не опомнились, надо брать инициативу в свои руки. Ничего особенного в голову не приходило, однако знание истории тоже оружие, если нельзя пока применить другое.
Был, помнится, своеобразный пароль во времена то ли второго, то ли третьего восстания.
– А кто ты естешь? – с усмешечкой спросил Валерий у старшего из парней, как он определил расклад ролей между ними.
И, похоже, попал, поскольку тут же услышал ответ: «Поляк честный».
Попробуем дальше.
– В цо ты вежешь?
– В Польске вежим!
– Який знак твуй?
– Ожел бялый! – парень ответил и захохотал, не облегченно, ему-то опасаться было нечего, а скорее просто радостно. Вот, мол, еще одного коллегу нашел.
– Только ты-то сам из каких будешь? – почти тут же, прервав смех, осведомился он. – У нас пароли другие. В Варшаве, Лодзи, Люблине я все группы знаю. А это – я так, тоже старое вспомнил…
Уварову пришлось отступить на запасные позиции. На что и был расчет с самого начала. Однако язык у него, значит, настолько хорош, что вопрос только в том, из какого города он сюда прибыл.
– Не ваш я. Совсем не ваш. Три дня, как из Монреаля прилетел. Мне там ребята намекнули, что интересно будет, вот я и…
– Из Монреаля? Далеконько. И дорого. Из чистого любопытства прилетел? Ну, молодец. А курточка у тебя чья?
– Курточка дедова. На «Мессершмиттах» летал, когда Катовице и Гливицу у чехов отбивали. Крест «Виртути Милитаре» имеет. Он мне и сказал, поезжай, внучек, посмотри, что там, может, доделаешь, что я не успел…
Слова поручика явно парням понравились. Его хлопали по плечам, с почтением разглядывали историческую нашивку, угостили крепкой и довольно противной на вкус «Вудкой Житной». Перезнакомились.
Старшего звали «сотник Кшиштоф». О фамилиях речи не шло. Где его сотня, Уваров тоже спрашивать не стал.
Но знакомство получалось полезное. Глядишь, в здешние «первопоходники» выбьешься. Только бы не заиграться в войнушку…
– Пойдешь с нами, – не вопросительно, а почти приказным тоном сказал командир, когда выпили, спрятали фляжки, вновь подобрались, сосредотачиваясь перед еще предстоящими делами. Уваров кивнул. За тем, мол, и ехал.
– А оружие у тебя есть?
Валерий замялся, посмотрел на новых друзей с некоторым сомнением, оглянулся по сторонам.
– Да ты не скромничай, чего уж теперь-то? Власти сейчас, кроме нашей, нет. Небось припас и «парабеллум» дедовский?
– «Парабеллума» нет. Не сохранился. Разве что вот… – он вытащил из-под куртки «беретту».
– Ого, солидно. А ну, дай посмотреть…
Отнюдь, ребята, не на того напали. Уваров живо убрал руку с пистолетом за спину.
– Ну ладно, ладно. Не бойся, у нас этого добра хватит, – Кшиштоф продемонстрировал достаточно древний, но в хорошем состоянии «Маузер-96», у остальных тоже были пистолеты, а у одного, рыжеватого парня в очках по имени Стах, даже и автомат «стен» со складным металлическим прикладом.
– Скоро вооружимся как следует, – заверил его «сотник», и они двинулись вперед, держась поближе к цоколям домов.
Странным образом, толпа будто соблюдала кем-то предписанные рамки, оставляя между собой и зданиями примерно метровой ширины проходы. Словно видела незримые барьеры или столбики с флажками, которыми обычно ограждают разрешенные демонстрации и шествия.
Когда добрались до самого центра, там все уже было вверх дном.
Проезжие части проспектов были расчищены от неорганизованных толп, и по ним мотались, без видимого порядка, грузовики и легковые машины, набитые вооруженной молодежью. Раскрасневшейся от азарта, орущей и, как правило, не совсем трезвой. Да такие вещи совсем по-трезвому и не делаются. Повсюду болтались и развевались бело-красные флаги.
В первый момент можно было подумать, что политический азарт толпы во многом наигранный, что люди просто радуются возможности чуть-чуть сверх меры пошуметь и повеселиться. Но еще через квартал Уваров увидел горящий магазин «Горизонт» и полыхающие вокруг него костры из книг, куда визжащие от восторга парни и девушки подтаскивали все новые и новые охапки. И вокруг бесновались, иначе не скажешь, дикари уровня не слишком развитых готтентотов или папуасов. Из тех, которых даже европейские миссионеры признали не заслуживающими затрат даже на минимальное образование.
Вообще, поручик впервые в жизни видел, как легко и глубоко способны деградировать люди под влиянием идеи. Многие, как и в других революциях и восстаниях, относились к образованному сословию, например, здешние, судя по возрасту, в массе своей студенты или учащиеся старших классов гимназий и лицеев. И при этом – ажиотация туземцев, очарованных шаманами.
Пылающие и дымящие в тумане костры очень соответствовали пришедшему на ум образу.
Рука Валерия инстинктивно сжалась на рукоятке пистолета. Вот бы он им сейчас сделал… Как бы они побежали, вереща уже не от восторга, а от слепого ужаса… Вдалеке снова послышались выстрелы. И тут же поднялся крик, опять же хорошо подготовленный и организованный, потому что реальная информация просто не успела бы сюда дойти. До фокуса стрельбы было не меньше полукилометра. Причем крики раздавались по преимуществу сзади от Валерия, то есть оттуда, где вообще ничего не могло быть известно.
Но улица опять пришла в движение. «Охрана госбезопасности стреляет в народ! У Большого Дома и у Городской управы!»
«Туда, все идем туда!» – сразу из десятка мест скандировали луженые глотки.
– Зачем идти туда, где стреляют? – раздался одинокий голос здравомыслящего человека неподалеку от Уварова, но тут же и смолк.
«Идемте, все идемте!» – слышались сотни, тысячи голосов.
– Что будем делать? – спросил Валерий у Кшиштофа. – Если там и вправду стреляют, чего туда лезть? И вообще, у нас есть конкретная цель?
– Постреляют и перестанут. Лезть туда не будем. Цель – есть. Но тебе о ней знать рано. А вот – чем не цель? – Он со смехом указал на витрину ювелирного магазина, хозяин которого не успел сориентироваться, не опустил гофрированную железную штору, а стоял на пороге и пялился на происходящее, утратив всякий классовый инстинкт.
От удара тяжелым ботинком толстое стекло лопнуло сразу и осыпалось водопадом острых осколков. Заполошно закричал хозяин, а Кшиштоф и его ребята уже перепрыгнули через подоконник и начали горстями выгребать с прилавков и швырять в толпу все, что там было: цепочки, крестики, кулоны, серьги и перстни с обручальными кольцами.
– Держите, все теперь ваше! Наше! Народное!
Но самое интересное – из «народного добра» кассу и витрину с дорогими часами бойцы сотника оставили для себя.
– Держи, на память о нашей революции! – тот самый рыжий парень с автоматом, Стах, сунул растерянно остававшемуся на тротуаре Уварову целую горсть «Буре» и «Мозеров». Золотых по преимуществу. И что было делать, возмущенно бросить их на асфальт?
Неостроумно, а главное, оперативно неправильно так было поступить. Пришлось сунуть все это добро в карман.
– Спасибо!
– Хе-ге! Держись за нас, не пропадешь! То ли еще будет!
Десятки желающих из толпы кинулись добирать остальное, а масса не успевших к раздаче принялась вышибать и соседние окна. Гулять так гулять! На Маршалковской и в прилегающих кварталах много магазинов, хватит на всех.
…Окольными путями группа Кшиштофа, к которой по дороге присоединилось еще не меньше двух десятков того же типа и облика парней, выбралась к площади перед сеймом. Здесь уже стояли бронетранспортеры с эмблемами городской полиции и два армейских танка, направив стволы пулеметов и пушек на все шесть втекающих на площадь улиц.
Башни иногда проворачивались на несколько градусов вправо и влево, но ни одного человека, ни в форме, ни в штатском, пытающегося что-то объяснить или потребовать буйствующую толпу рассеяться, возле них видно не было.
«Дураки, какие дураки, – подумал Уваров, – сейчас еще есть шанс переломить ситуацию. Два-три выстрела поверх голов из пушек – и все разбегутся, барабанные перепонки, на хрен, полопаются, потом две хорошо сколоченные роты очищают ближайшие кварталы, и будет о чем разговаривать…» У него вдруг появилось желание запрыгнуть на броню ближайшего танка и принять на себя командование.
Он с трудом подавил в себе это желание. Хватит, господа начальники, сами свои проблемы решайте, а мы ученые, помним, чем за инициативу расплачиваться приходится.
– Так, здесь не пройдем. Давайте вправо, к Висле, – скомандовал сотник.
– Куда мы все же? – приостановившись, спросил Уваров у автоматчика Стаха, который все время странным образом оказывался с ним рядом в каждый острый момент.
Чтобы подтвердить свою привязанность к общим идеалам, Валерий тоже ударил рукояткой пистолета по стеклу довольно жалкого ларька, внутри которого сжалась худенькая девчонка-продавщица. Выхватил несколько банок пива и блок американских сигарет.
– Скажешь хозяину – на благо революции, – то ли издевательски, то ли успокаивающе крикнул он. – Держи, пей, – протянул банку Стаху.
– Вот это ты зря, – поморщился тот. – С мелкими хозяевами мы не воюем. Им и так жрать нечего…
Обернулся и бросил внутрь ларька несколько скомканных десятирублевок, только что украденных у ювелира.
– Разбираться надо, – назидательно сказал он Валерию, после чего пиво все-таки взял.
– Мне ваших заморочек не понять, – ответил Уваров. – Гулять так гулять. Пока не появилась Королевская конная полиция…
– И не выписала штраф за нарушение общественного порядка, – поддержал Стах его шутку. – Только если наша появится, вместо штрафа будет шквальный огонь на поражение из тяжелых пулеметов. Так что ходом, ходом…
– Да куда же, в конце концов? Что вы все темните? Национальный банк брать – я готов. Правительство менять – танки не дадут, сам видел. Стоило из Канады лететь, чтобы с такими, как вы, связываться…
– Чего-то не нравится? – как черт из табакерки возник за плечом сотник.
– Не нравится, – смело, почти грубо ответил поручик. А чего ему стесняться? По легенде он – человек из другого мира, совсем с другими обычаями и степенью личной свободы. Случай свел с людьми, которые поначалу понравились, а сейчас вдруг разонравились. Имеет все основания послать их подальше.
– Я не шестерка, чтоб бегать за вами по улицам. Еще и учат всякие, что можно, что нельзя. Я за свободу бороться приехал, а не ларьки грабить. Я все сказал! – И – рука снова на пистолете, который давно переложен из плечевой кобуры в боковой карман. Мол, поостерегись, парень, как бы ты себя ни называл.
– Что? Ты – пушкой мне грозишь? Мне?
Кшиштоф явно начал заводиться. Да и то. С раннего утра, наверное, мечется по улицам, все это организовывая, в пределах своей компетенции, конечно. Пьет постоянно, как Валерий заметил, по паре глотков каждые пятнадцать-двадцать минут. Не пьянеет впрямую из-за того же нервного возбуждения. И совсем ничего не ест. Тут взбесишься, особенно если уже вообразил себя этаким Наполеоном на Аркольском мосту.
А на самом-то деле, давно уже отметил Уваров, лет ему всего двадцать два-двадцать три от силы. Пацан практически, хотя и спортивный, крепенький, а по сути – щенок еще, пусть и с претензиями.
Рука «сотника» тоже дернулась к «маузеру», заткнутому за пояс. Но он еще не успел коснуться и рукоятки, как ствол «беретты» уставился ему между глаз. И даже открытый курок сделал угрожающее движение, плавно приподнявшись.
– Стой, парень, – тихо сообщил Уваров, сторожко оглядывая всю остальную банду, надвинувшуюся со всех сторон сразу. – И вы – стоять. И пять шагов назад. И руки – на виду. Мы, ковбои, такого не любим. Одно движение – его мозги вон на том заборе. И еще положу штук десять, пока у кого-то получится выстрелить в меня. Хотите – проверим, как в «Великолепной семерке»?
Он так ловко провел «стволом» вдоль всей компании, что каждый успел увидеть смертоносную дырку зрачок в зрачок. И вернул его на место, то есть точно к переносице Кшиштофа. Заняла вся демонстрация пару секунд от силы.
Уваров, в отличие от окружающих его парней, привык видеть направленные на него «стволы» и знал, как себя при этом следует держать, что делать. А они – не знали.
– Так что – хотите поиграть, «землячки»?
Для окончательного эффекта Валерий крутанул «беретту» на скобе вокруг пальца, бросил ее за отворот куртки (мимо кобуры), тут же поймал выскользнувший из-под полы пистолет левой рукой и с тем же пижонским проворотом снова направил в лоб сотнику.
– Вот так вот. Не были вы в наших прериях. И если еще хоть кто попробует со мной разговаривать не в том тоне, все сделаю не в шутку, а всерьез. Вопросы есть?
Вопросов не было не только у Кшиштофа, который много потерял в своем кураже, но и у Стаха, а его как раз Валерий уже понял как самого здесь опасного человечка. Вооружен прилично, кроме «стена» еще кое-что наверняка имеет в загашнике, и характер у него явно взрывной и агрессивный, несмотря на внешнюю разболтанность. По годам самый старший, как бы не тридцатник ему уже, хотя выглядит на редкость молодо. Сейчас вот, единственный из всех, зыркал он глазами очень нехорошо. Не испуганно, а злобно-угрожающе. Как бы не из офицеров он бывших, а то и действующих. Или – уголовный авторитет, под маской «патриота» решивший сформировать из восторженных юнцов собственную банду.
Да не с «печенегом» ему мериться крутизной и силами. Можно, конечно, для смеха отнять у него автомат и закинуть за ближайший забор, но подождем дальнейшего развития событий. Очень ярко вдруг Валерий почувствовал, что именно имел в виду полковник Стрельников, назначая его в отряд. «Интересная у вас будет служба, поручик». Спасибо, ваше высокоблагородие, уж и вправду интереснее, чем солдат по плацу гонять, строевой шаг отрабатывая.
Вариантов у него теперь осталось ровно два.
Либо «повстанцы» примут его как данность, то есть как своего парня, резкого, сурового, но своего, с которым стоит иметь дело и дальше, в возможных острых ситуациях полагаясь на его бойцовские способности. Либо при первом удобном случае стрельнут в спину, что не так уж трудно, учитывая их огромное численное превосходство.
Хотя, кажется, кое-кому из банды он уже сумел понравиться больше, чем «сотник», явно потерявший лицо. Видно было по глазам и мимике.
Разве что дать ему возможность красиво из ситуации выйти?
– Знаете, парни, – очень спокойно сказал Уваров, спрятав пистолет и выбросив из пачки сигарету. Поймал ее губами на лету. – Пожалуй, пойду-ка я своей дорогой. У нас с вами не склеивается. Дай прикурить, – повернулся он к ближайшему, нагнулся к огоньку зажигалки, без страха подставляя возможному удару затылок и спину. Ну, пусть попробуют, если кто смелый найдется.
Не нашлось.
– Что и требовалось доказать, – сказал он, выпуская дым. И все вдруг поняли, что именно имел в виду этот странный канадский поляк.
– Ты это, Мацек, – сказал Кшиштоф, пряча глаза, – ты не обижайся. Мы же не знали, кто ты есть, может, подстава из русского ГБ… Надо ж было проверить.
– Я так похож на русского? – смешок его был слишком уж демонстративным. – Вот уж ничего подобного никогда не слышал…
«Сотник» потянул его за рукав.
– Иди-ка сюда… А вы – подождите, посматривайте, – бросил он своим.
За калиткой в кованых, узорных чугунных воротах оказался уютный дворик. Вытертая до блеска брусчатка под ногами, сухой, заполненный жухлой листвой овал фонтана. Слева – деревянная веранда вдоль второго этажа Г-образного здания в стиле николаевского ампира, справа – нечто вроде каретных сараев и флигелей для прислуги. И давящая на уши тишина после уличного шума. Запертые двери, высокие окна, за которыми не наблюдается ни малейшего шевеления. Когда-то, наверное, это была приличная городская усадьба, сейчас, возможно, небольшая торговая или адвокатская контора, владельцы и персонал которой не решились по случаю «событий» приступить к работе.
Но, чтобы поговорить, лучшего места не придумаешь.
Кшиштоф, похоже, здесь бывал не раз. Указал на одну из двух лавок рядом с фонтаном. Массивные чугунные боковины, изрезанные инициалами бог знает скольких поколений брусья сиденьев.
– Присядем. Послушай. Ты пойми, я от души говорю. Ты, конечно, нас поопытнее, постарше, видел, наверное, чего мы не видели, но командир здесь я. И ребята – мои. А ты здесь – чужой. Гость. Согласен? Или вправду уходи, если не нравится, или будь у нас этим… Советником. Хочешь? Победим – внакладе не останешься…
Прямо на вопрос Валерий отвечать не стал. Демонстративно.
– Победим, победим… В чем побеждать собрались? С армией воевать или карманы набить – и в кусты?
Похоже, Кшиштоф, даже затеяв приватный разговор, все же испытывал сильные сомнения. Человек-то перед ним по всем параметрам чужой, и раскрывать ему секреты, доверенные очень серьезными людьми, негоже. А с другой стороны – единственный ведь, похоже, настоящий боец появился в его разношерстной компании парней, ранее известных только тем, что умели пить, не закусывая, неплохо драться на танцплощадках, отсидеть пару месяцев за подобные шалости. Или – трепаться на студенческих сходках о грядущей «свободе», вообще ничем не рискуя. Тот еще контингент.
Сам Кшиштоф на их фоне казался себе суперменом и интеллектуалом. Еще бы – три курса университета и член сборной по регби, взявшей весной Кубок Польши. Он опять достал фляжку. Сверху медленно сыпались последние алые листья с толстого, старого, что очень смешно – «канадского» клена, наверное, помнившего все четыре раздела Польши.
– Выпьешь?
– Чего ж нет. Мне это – слону дробина. А тебе не хватит ли? – Уваров постарался, чтобы слова прозвучали не обидно.
«Сотник» молча махнул рукой, глотнул сам из горлышка, протянул Валерию. Тот поднес к губам фляжку чисто символически, хотя и замерз уже, и согреться было бы не вредно. Но – не время. Если враг пьет – мы ему назло не станем.
– Понимаешь, старик, – доверительно наклонился к нему Кшиштоф, – я не имею права тебе верить и ничего говорить не имею права, однако – скажу. Потому что судьба Польши решается, и каждый штык нам дорог, а ты – не самый худший штык. Ты мне просто нравишься. Как человек, не подумай чего худого. Так вот – мы сейчас пойдем брать Арсенал!
– Ого! – не стал скрывать удивления Уваров.
– Ты знаешь, где это?
– Откуда ж мне знать? Я в Варшаве первый раз в жизни…
– Так почему – «Ого!»?
– Потому что в любой точке мира столичный Арсенал – это не только «Ого!», а даже намного серьезнее.
Кшиштоф засмеялся, довольный.
– Только не у нас. У нас взять Арсенал – как два пальца… Так идешь с нами?
– Схожу, что же делать…
– Тогда слушай.
Из его слов следовало, что на штурм должно собраться до десятка «сотен» (с поправками на духоподъемную болтовню и неизбежные приписки численности, человек двести-триста наскребут, прикинул Уваров). Охрана Арсенала, по данным разведки инсургентов, не превышает стандартного взвода русской армии, и выбить их оттуда не составит труда. Если они сами предварительно не разбегутся. Зато, захватив объект, можно будет сразу вооружить массу бойцов самым совершенным стрелковым оружием, легким и тяжелым, тут же начать загружать машины и развозить автоматы, пулеметы и патроны по всему городу. А уж тогда…
Кшиштоф прямо изнывал от восторга при мыслях о том, что будет тогда.
– Весь Варшавский округ – пять дивизий. Да и то разбросанных на территории половины Франции. И все учебные или кадрированные. Пока они соберутся… А мы уже сегодня к вечеру поставим под ружье двадцать-тридцать тысяч, ликвидируем или разгоним все органы прежней власти, займем военные городки, станем контролировать все – улицы, заводы, электростанции, вокзалы, а главное – знаешь, в чем наша главная сила?
Парня определенно переполняло чувство причастности к тайнам и грандиознейшим за последние полтора века событиям. А если еще и выпито крепко, и собеседнику хочется понравиться, вернее – блеснуть перед ним своей значимостью и осведомленностью, тут, бывает, такого наплетешь, за что, по-хорошему, расстреливают…
– У нас есть карта каналов… – наклонившись к Валерию, с чрезвычайно загадочным и значительным видом прошептал Кшиштоф.
– Каких каналов? – действительно не понял поручик.
– Ах, ты не знаешь? Да и откуда тебе знать? Каналы – это так у нас называется старая система канализации. Под всем старым городом идут каменные тоннели, в рост человека и даже выше. Страшенный лабиринт, сотни километров, и ответвления в каждый квартал и чуть не к каждому дому. Кто знает эту сеть – хозяин города. А если туда попадешь без карты или без проводника (есть у нас такие, по тридцать лет в этом хозяйстве проработали) – верная смерть. Заблудишься, задохнешься… Потому что воняет там – у-у-й! Я как-то попробовал. Врагу не пожелаешь! Но зато враг и не догадается…
Сотник вдруг встряхнулся. Или понял, что начал болтать лишнее, или просто внутренние часы сработали, догадался, что слишком уже долго они тут болтают и подчиненные могут обидеться, а то и просто уйти, сочтя, что тот же Стах окажется не худшим командиром.
– Ладно, пошли, пошли… Время, – вставая, решительно сказал Кшиштоф.
И вправду, время, согласился с ним Уваров. Наговорил новый приятель достаточно. Дальше пусть специалисты вникают. А ему теперь надо только успеть донести полученную информацию до места. Чтобы не застали мятежники врасплох хотя бы охрану Арсенала.
И теперь вот придется на практике доказать, что теория насчет необходимости своевременных малых жертв не просто пустопорожние умствования, а самая что ни на есть правда жизни.
Уваров отпустил «сотника» на шаг вперед, с некоторым внутренним сомнением вытащил из кармана пистолет, преодолевая последний барьер абстрактного гуманизма, выбросил вперед руку, почти упер «ствол» между лопаток парня, успел еще пожалеть, как все неудачно для того сложилось. Учился бы себе и учился, не забивая голову национальными проблемами…
Нажал спуск.
Кшиштофа ударом четырехсот килограммометров бросило лицом на плитки двора. Пожалуй, умер он мгновенно, ничего больше не успев понять в этой жизни. А уж что там будет дальше…
Выстрел прозвучал совсем негромко и вряд ли бы привлек внимание оставшихся за углом боевиков, поскольку уличный шум не утихал.
Скорее всего, так совпало, что им надоело ждать, и решили они посмотреть, чем же заняты их предводитель и новый соратник. Поэтому продолжать бой Уварову пришлось не из самого выгодного положения.
Отдернув после выстрела руку, он повернулся в сторону узкой щели между торцом главного дома и одноэтажного флигеля, на которую обратил внимание с самого начала. Еще ничего такого не имея в виду, просто по привычке оценивать любую окружающую местность с точки зрения ее приспособленности к ведению боевых действий. И краем глаза успел увидеть возникших в арке ворот парней.
Впереди, как и следовало ожидать, Стах с автоматом, который он держал за шейку приклада, по-пижонски откинув «ствол» на правое плечо. Ничего ведь не ждал плохого, вообразил, скорее всего, что командир заболтался с «волонтером» и выпивают они на двоих, забыв о товарищах. За ним так же беспечно тянулись еще пять или шесть соратников.
Делать нечего. Пока боевики фокусировали взгляды на теле Кшиштофа, ничком раскинувшего руки, с опаленной дыркой в спине, Уваров с поворота, из-под руки выпустил полмагазина навскидку. Просто по направлению, артиллеристы называют это заградительным огнем. И рванулся на путь отхода.
Попасть в кого-то Уваров наверняка попал, но и в ответ почти без паузы стеганула длинная автоматная очередь. Значит, главный противник – уцелел. Хоть и прошли его пули на метр выше головы.
Отскочив и присев за ограждением фонтана, Валерий пальнул еще трижды, теперь целясь в конкретного противника, Стаха. Однако тот, подтверждая подозрения поручика, проявил высший класс боевой подготовки. Метнулся в сторону, упал, перекатился по брусчатке винтом, подставив под пули сразу двух парней, бессмысленно хлопавших глазами за его спиной. Слишком уж медленно все до них доходило.
И вскочил на левое колено, и выстрелил. Цементная крошка от парапета брызнула Уварову в лицо. На этом патроны в коротком пенале «стена» закончились, и на звонкий щелчок затвора Валерий ответил двумя полноценными выстрелами. Увидел, что попал. Хорошо попал, да и смешно было бы промазать с десяти метров!
Еще двумя пулями, снова не слишком прицельными, осадил пыл непонятливых, метнулся в ту самую щель, перевалился через невысокий, чуть выше плеча, забор. И помчался совершенно непонятной, незнакомой анфиладой мрачных, замусоренных дворов-колодцев, связанных арками, полутемными сквозными проходами, до последней секунды незаметными проломами в каменных заборах. Подчиняясь только интуиции и чувству направления.
Кто хоть раз бывал в этих причудливо выгороженных пространствах между средневековыми строениями, поймет ситуацию. Может спасти, а может загубить. Вдруг он оказался в абсолютном тупике, откуда, казалось, даже и обратной дороги нет, и выбрался из него, только сообразив запрыгнуть на мусорные баки, а уже с них дотянувшись до края замшелого забора из тесаного камня.
Удивительно, но, несмотря на крайнюю остроту положения, Валерий еще успевал удивляться абсолютному, полному безлюдью вокруг. Казалось бы, в этом гигантском лабиринте жилых домов, где могли поместиться тысячи и тысячи людей, и детей должно было быть соответственно. Бегать, играть в принятые здесь игры, провожать незнакомца свистом и криками, да даже и камнями, если район криминальный, на что очень было похоже по антуражу.
И как-то вдруг он сообразил, что неожиданным образом оказался в гетто. Знаменитом Варшавском гетто. Для постороннего – непонятном и чуждом, как поселение марсиан. Управляемом совершенно другими законами. Прошла вдруг команда руководства, кагала или раввината, откуда ему знать, и затворились все двери, дети послушно попрятались по квартирам, силы самообороны зарядили винтовки и автоматы. Наблюдают сейчас за ним, решают: пропустить или убить на всякий случай.
«А ты не ходи, не ходи в наш садик!»
Читал он об этом, слушал инструктаж и совершенно забыл. А сейчас вдруг вспомнил.
Уже в пятом или шестом дворе он понял, что, во-первых, ранен, и во-вторых – что за ним по-прежнему гонятся. Пацаны, что с них взять! Азартные, злые, оскорбленные и униженные в своих лучших чувствах, жаждущие отомстить за подлое убийство предводителя, да и просто друга, пацаны.
Вдобавок поляки, с их безрассудным шляхетским гонором. И самое неприятное – знающие и город, и эти кварталы, в частности, куда лучше Уварова. Впрочем, евреев среди них точно нет. «Жидов – в Вислу!» – вот их лозунг. Значит, в самом крайнем случае, можно будет испробовать и этот шанс.
А пока на его стороне только опыт и несравненно лучшая боевая подготовка. А в обойме «беретты» осталось меньше половины патронов, точнее – штук шесть, и если припрет, перезаряжаться будет некогда.
Валерий сунул первый пистолет в кобуру и выхватил второй. Еще восемнадцать выстрелов в запасе, а те – на крайний случай.
Ну вот, показалась над только что им форсированным забором голова в берете, и он, отбежав уже метров пятнадцать, выстрелил. Не на поражение, а рядом, чтобы только остановить и напугать. Убивать без крайней нужды ему по-прежнему не хотелось.
Вопреки всему, что только что думал о гетто Уваров, позади него приоткрылась форточка, и седобородый старик в до невозможности старомодном картузе издал странный звук.
– П-с-с-с… – словно бы тихий, но сразу доставший чуть не до спинного мозга.
Валерий еще ничего не понял, но вскинул ствол пистолета вверх. Демонстрируя миролюбие.
– Русский? – тем же суфлерским шепотом спросил старик.
Неожиданно для себя поручик кивнул.
– Туда, – указал кривой подагрический палец. В направлении бурой, покрытой шелушащейся краской двери напротив.
А что делать? Уваров кивнул и дернул грязную, ржавую ручку. За дверью открылся сквозной коридор, пронзающий длинный дом навылет. Прогремели под ногами древние половицы, мелькнули по сторонам несколько темных дверных проемов, уводящих бог знает в какие трущобы. Можно бы спрятаться в одном из них и спокойно расстрелять в упор преследователей, если они рискнут сюда сунуться. Только времени ему терять было нельзя. Под рубашкой горячо и неприятно намокало.
А улица – вот она, уже в пяти шагах. Если, значит, он ухитрился пересечь самый южный, треугольный в плане выступ гетто, там будет, как он вспомнил, небольшая площадь напротив библиотеки Сенкевича. Пересечение ведущего как раз в нужном направлении проспекта, двух незначительных улиц, трамвайное кольцо, стоянка такси. Любой другой транспорт тоже можно подхватить. Придется – силой. Любую машину или мотоцикл, на худой конец…
Так! Это можно было предположить. Местные парни, изучившие все здешние фарватеры с самого сопливого возраста, сумели-таки его обогнать. И вряд ли пешком. Наверняка тоже на машине крутнулись. Однако все равно странно. Из гетто – десятки выходов в любую сторону или – ни одного, пожелай он остаться там. А встретили Уварова на этом. Да и ничего странного, не бином Ньютона. «Канадец» человек здесь чужой, никого не знает, по естественному побуждению просто должен прорываться по кратчайшему направлению. А если с него собьется, заплутает, тоже никуда не денется.
Так они наверняка рассудили и – угадали. К собственному несчастью, надо сказать. А еще к большему несчастью своих матерей и отцов. Воспитали орлов и героев на свои седые головы.
Тут уж о гуманизме говорить и думать поручику было некогда.
Ах, как они только что были собой довольны!
Один вскинул старый русский «наган», другой, прятавшийся за выступом стены, подставил рвущемуся на выход врагу ногу. Вот сейчас враг грянется оземь, и хочешь – бери его голыми руками, хочешь – стреляй в спину, чтобы знал, как наших трогать!
Через подсечку Валерий просто перепрыгнул, тут и делать нечего. Тому, что с револьвером, выстрелил прямо в лицо. Не теряя времени и не тратя патрона, отмашкой ударил второго рукояткой в переносицу. Жить будет, но в себя придет очень не скоро.
А вот и транспорт!
Буквально в трех метрах, дребезжа звонком, катился древнего вида трамвай, словно сошедший с тонированных сепией музейных открыток.
Любят варшавяне экзотику. Уварову же их пристрастие в самый раз. Двери эти трамвайные никакой пневматикой не снабжены, открываются, как садовая калитка.
Запрыгнул, оглянулся напоследок. Двое лежат, энтузиасты, ни третьих, ни четвертых пока не видно. Замешкались где-то.
Не обращая внимания на испуганных, немногочисленных пассажиров и онемевшего кондуктора, в том же темпе промчался поручик вдоль всего вагона.
Вагоновожатый, в кителе, усах и форменной фуражке, держит ладонь на массивной деревянной шишке контроллера. Под ней до блеска вытертая медная дуга с насечками-делениями. И запас хода еще порядочный.
– Пршепрошам пана, – вежливо спросил Уваров, не слишком навязчиво демонстрируя свой пистолет, – если вот эту штуку до конца – мы быстрее поедем?
– Так ест, быстрее, – ответил вожатый, косясь на пистолет.
– Вот и крутите, пан, на полную. И на остановках не задерживайтесь…
– Но, пан…
– Ничего не «но»! Тут у вас, говорят, революция, а в этом случае правила, в том числе и уличного движения, теряют свою магическую силу. Так что, крути, Гаврила!
Вожатый послушался, и вагон начал набирать скорость, причем весьма лихо. Валерий такого и не ожидал даже. Трамвай ему всегда казался очень дряхлым и медлительным видом транспорта, сейчас же они разгонялись за пятьдесят, а то и за шестьдесят километров в час. Вожатый непрерывно звонил, распугивая пешеходов и самоходные виды транспорта, по счастью, немногочисленные.
Уваров поначалу опасался, что преследователи, выскочив на улицу, разберутся в обстановке и кинутся в погоню, однако ничего похоже в заднее стекло видно не было. Скорее всего, увидев еще двух павших товарищей, «революционеры» слегка задумались, а уж о том, что ужасный враг уехал не на броневике и не «Мерседесе» с тонированными стеклами, а на маршрутном трамвае, им и в голову не пришло.
Поручик счел нужным успокоить мирных граждан:
– Ясновельможно паньство! Я очень извиняюсь за причиненные вам неудобства, но прошу сохранять спокойствие. Только настоятельная необходимость требует, чтобы вы потерпели. Я доеду до нужного места и выйду. После чего трамвай довезет каждого из вас до места назначения… И за мой счет.
Сказал еще достаточно бодрым и веселым голосом и почувствовал, как вдруг наваливается слабость, слегка темнеет в глазах, а лоб покрывается холодным потом. В буквальном смысле.
Раньше он думал, что это такая метафора, а пот бывает только горячим, заливающим глаза на тяжелой работе и спортивных тренировках. Но – сейчас пот был именно неприятно холодным. Очень захотелось сесть и прикрыть глаза. Хоть ненадолго.
– Пан, – услышал он тихий женский голос.
– Что такое? – Уваров дернулся, никак еще не отойдя от горячки боя.
– У пана кровь…
Женщина лет сорока, сидящая на скамейке слева от него, указала пальцем на куртку.
Левая пола была распорота, как бритвой, а рубашка под ней основательно уже подмокла и почернела.
– Ах да-да, спасибо… Я сейчас. – Он смутился, будто не рубашку, от крови мокрую, увидела на нем женщина, а брюки, мокрые совсем от другого.
– Я медсестра, я перевяжу вас. У меня с собой санитарная сумка. Только уберите пистолет. Здесь вам пока бояться некого.
И действительно. Пассажиры напряженно смотрели в окна, будто приехали на экскурсию из Южной Родезии и боятся пропустить хоть одну-единственную местную достопримечательность, вожатый вел свой экипаж, как велено, дорожных полицейских на пути не попадалось, все же прочие средства транспорта благоразумно воздерживались пересекать путь сумасшедшему и гораздо более тяжелому снаряду.
– Ну, пожалуйста. Хотя, по-моему, это просто царапина. Если бы в это место, да проникающее – мы бы с вами не говорили уже… – попытался сострить Уваров.
– Я тоже так думаю, но вы все же присядьте вот здесь, – ответила женщина, задирая его рубашку. – Большая потеря крови немногим лучше. Кто это вас? Русские? Тут говорили, что они расстреливают народ…
– Ни одного русского, по крайней мере, в форме и с оружием, я пока не видел, – честно ответил Валерий. – Это по мне братья-поляки поупражнялись. В мнениях насчет правильного гонора не сошлись.
– Гонор, все гонор, – устало вздохнула медсестра, обложив бок поручика тампонами и приклеивая их широкими полосками пластыря. – Кто б его у вас наконец отбил. Может, все же русские успеют проснуться и начнут запрягать, как у них говорится, пока ясновельможные паны друг друга совсем не перестреляли?
– Спасибо, мамаша, – уловив в ее голосе знакомую тональность, ответил Уваров по-русски, правда, понизив голос. – Ваши бы слова да богу в уши…
Лицо женщины изменилось, только что было совсем другим, напряженным и замкнутым. Вроде как и оказывала она раненому помощь, исходя из христианского и профессионального долга, но без всякого личного чувства, а сейчас стало совсем другим. Все ж, что там ни говори, а вот – голос крови (в другом теперь уже смысле).
Она мягко улыбнулась, легким движением прижала палец к губам, благо все окружающие поляки продолжали демонстрировать свою подсознательно буддийскую сущность. «Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу». То ли статуэтка с тремя обезьянами, то ли шлягер российской певички.
– Наш офицер? – прошептала женщина, вопросительно приподняв бровь.
Валерий, прикинув, что трамвай приближается к нужному месту и откровенность ничем повредить не может, кивнул и тоже улыбнулся, поднеся руку к сердцу. То ли в знак благодарности, то ли проверяя, плотно ли лежит повязка.
– Храни тебя бог, сынок, – и перекрестила его по-православному.
– Спасибо, мать. На бога надейся, а сам не плошай, – кивнул поручик, навсегда прощаясь.
Цепляясь за поручни, вернулся к кабине вожатого.
– Все, пан командир. Благодарю за службу. Вот тут тормозни, я выйду. И езжай по своим делам. – И уже из чистого озорства, да и чтоб все поляки видели, достал из кармана десятирублевую бумажку и протянул кондуктору: – За скорость и сервис. Сдачи не надо.
Цена проезда на трамвае по всему маршруту здесь, как и на всей территории России, равнялась трем копейкам.
