Книга: Бремя живых
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17

Глава 16

Соскочив с подножки, Валерий оглянулся, увидел, что никого в этом окраинном районе не заинтересовало его появление, да и интересоваться особенно было некому.
До ужаса унылая улица протянулась над обрывистым берегом Вислы. Почти одинаковые двух-трехэтажные дома, различающиеся разве цветом кирпича, из которого они были сложены, и окраской крыш, образовывали перспективу в оба конца, сколько хватало взгляда. Редкие, уже облетевшие деревья, отстоящие друг от друга на бессмысленно большом расстоянии, никак не способствовали ее украшению. Мостовая из булыжника, узкие тротуары вымощены брусчаткой, до половины стертой миллионами прошаркавших по ней подошв. И очень много пыли вокруг: и на стенах домов, и на деревьях, и под ногами.
Местные жители, если и появлялись здесь, то, наверное, в какое-то другое время, потому что сейчас улица была абсолютно пустынна. Даже непременные мальчишки, склонные в таких окраинных районах сбиваться в стаи для совместного хулиганства, отсутствовали.
От реки волнами и отдельными клочьями наползал тоже скучный, серый туман, порывистый ветер завивал смерчики пыли между буграми булыжника, целеустремленно и в то же время бессмысленно катились к непонятной цели обрывки бумаги, скомканные папиросные пачки, еще какой-то мелкий мусор.
Совершенно никакой романтики. Невозможно и поверить, будто совсем недалеко отсюда, на ухоженных улицах и площадях прекрасного европейского города, бушует первая в новом столетии революция. «А ведь так и есть, – с удивлением подумал поручик. – Именно революция, как напишут в учебниках, если она победит, или – очередной мятеж обманутой черни, если победим мы».
Но философствовать времени не было. Не для того же он застрелил ничего лично ему не сделавшего плохого парня, всего лишь вообразившего, что он способен вернуть своему Отечеству так называемую «свободу и независимость». Совершенно ей ненужную, если разобраться.
Он стрелял в Кшиштофа только для того, чтобы успеть предупредить своих о намеченной акции, которая будет стоить очень многих жизней с обеих сторон. Абсолютно ничего личного.
Уваров потянулся к карману, в котором лежала портативная, с дальностью до пяти километров, армейская рация. И понял, что его обеспокоило еще в трамвае. Ощущение не компактной, а какой-то дискретной тяжести. Рассыпной то есть. Вместо аккуратного пластмассового бруска пальцы нащупали груду осколков и обломков.
Повезло в очередной раз, конечно, но повезло сомнительно. Одна из автоматных пуль, вместо того чтобы с известным результатом пробить легкое или печень, всего лишь раскрошила радиостанцию, рикошетом распорола межреберные мышцы.
Однако, выиграв жизнь, Уваров потерял возможность связаться с командиром группы. Доложить, предупредить и так далее.
Ладно. Значит, возвращаемся к Средневековью и еще более ранним временам. Как тот грек, что бежал пешком до Марафона. Или – от Марафона куда-то еще? Одним словом, сорок с лишним километров, вместо того чтобы просто позвонить по телефону. «Радуйтесь, короче говоря, соотечественники, мы победили!» А вот мы – еще нет.
Хорошо хоть, что расстояние здесь никак не сорок километров, два от силы, и он вряд ли падет на финише бездыханным.
Поручик торопливо докурил, загнал в рукоятки обеих «беретт» свежие обоймы, недострелянные сунул в брючный карман и двинулся в путь.
Дорога вдруг оказалась труднее, чем ожидалось. Слабость накатывала волнами, и, в соответствии с этим ритмом, Валерий то переходил на совсем не спортивный, вяло-расхлябанный бег, то едва переставлял ноги, придерживаясь за заборы и стены домов, напоминая при этом хорошо принявшего на грудь местного пана.
Спасибо, что время от времени на пути попадались уличные водоразборные колонки, и, навалившись грудью на изогнутый чугунный рычаг, он жадно пил воду, отхватывая губами капли и брызги от тугой, жесткой, как стальной прут, струи.
Трамвай довез его быстро, и никаких организованных групп по пути следования Уваров не видел, то есть какой-то резерв времени имелся. Но это еще ничего не значило. Автомобили умеют двигаться куда быстрее. Догонят, обгонят, и ни к чему тогда будет его напрасное геройство.

 

Арсенал грозно возвышался на берегу Вислы, мрачно катящей свои серые волны, прямо напротив Праги. Не той, что столица Чехии и Моравии, а одноименного варшавского восточного пригорода.
Построенный в шестидесятые годы позапрошлого века, он выглядел величественно и красиво. Применительно к такого рода сооружениям. Утилитаризм здесь сочетался с особенной, мрачноватой, но все равно изысканной эстетикой.
Окруженное полутораметровой толщины крепостной стеной, двухэтажное, но с этажами шести-, а то и семиметровой высоты здание, сложенное из темно-красного кирпича, в стиле, наверное, позднего Фиораванти. Украшенное фигурными зубцами по верху, уступчатыми арками вокруг стрельчатых оконных и дверных проемов, «ласточкиными гнездами» по углам.
В плане оно представляло собой почти точный полукруг, внутри которого вымощенный гранитными плитами плац с тремя радиальными аллеями еще с имперских времен использовался как выставка под открытым небом. Здесь в хронологическом беспорядке экспонировались образцы артиллерийских систем с конца четырнадцатого до середины двадцатого века.
По выходным и праздничным дням главные ворота открывались, и жители города вкупе с многочисленными туристами могли за символическую плату любоваться всем этим буйством человекоубийственной фантазии.
Что же хранилось в огромных сводчатых залах, казематах и подвалах этого титанического (или циклопического?) сооружения, достоверно не знал никто. Хотя мятежники, судя по словам Кшиштофа, были убеждены, что именно там находятся основные запасы оружия и боеприпасов Варшавского гарнизона, а то и всего Западного военного округа.
Скомкав и засунув в карман шарф цветов польского флага, который теперь уже мог сыграть совсем не нужную Уварову роль, поручик добрался до ворот, тяжелых, даже на вид необыкновенно прочных, сбитых из дубовых плах и схваченных железными полосами в дюйм толщиной и фута в полтора шириной. Для Средневековья – не преодолимая никаким тараном преграда. Против танковых пушек, конечно, долго не устоит.
Рукояткой пистолета он долго колотил в прорезанную посреди главного полотнища калиточку, снабженную смотровым глазком.
– Кто? – не меньше чем через минуту раздался с той стороны грубый унтерский голос.
– Поручик Уваров. Гвардейский спецотряд. Откройте. Я ранен и имею срочное сообщение…
Минуты ожидания вытянулись почти в бесконечность. Хотелось плюнуть на все, сесть прямо под этой калиткой на траву, закрыть глаза и забыться наконец. Невзирая на последствия.
Однако Уваров удивительным образом сумел дотянуть в сравнительно ясном сознании до момента, когда засов с той стороны ворот все-таки заскрипел, открываясь. Четыре сильные руки махом перенесли его через порог, и железные запоры вновь лязгнули за спиной.
«Спасен, спасен! – воскликнул граф», – пришла в голову цитата из какой-то старинной книжки, и так уж она сейчас была к месту. Ногами он еще пытался перебирать самостоятельно, но силы в них не было. Поручика усадили на скамейку рядом с караульной будкой, подали кружку холодной воды. Выглотав ее залпом и отдышавшись, Валерий поднял голову.
Помогавшие ему солдаты, которых он только что воспринимал некими серыми, расплывчатыми тенями, отдалились, но зато приобрели отчетливость, а в двух шагах напротив стоял, уперев руки в бока, плотный мужчина в замасленной до кожаного блеска рабочей куртке. На мощных покатых плечах топорщились погоны военинженера второго ранга, нашивка над правым локтем – скрещенные пушечные стволы и круглая бомба с горящим фитилем – обозначала его принадлежность к службе пиротехники и вооружений. Небольшие внимательные глаза смотрели вполне доброжелательно.
– Пришли в себя, поручик? Вы действительно из Гвардии? А здесь что делаете и в таком виде? Объяснить можете?
– Так точно. А с кем имею честь?
– Леухин, Юрий. Един во многих лицах. Начальник Арсенала и приданного ему гарнизона, маленького, к сожалению. Хранитель артиллерийского и оружейного музея. Эксперт по всему, что стреляет с помощью пороха и иных метательных веществ. Если этого мало – еще и конструктор, и механик, и изобретатель…
Видно было, что этим балагурством, имеющим под собой, скорее всего, вполне серьезные основания, хозяин крепости пытается не только развеселить гостя, но и скрыть собственную тревогу.
– Юрий, простите… по отчеству?
– Да не важно. Ну, Владимирович. Пока можно просто – господин военинженер, а там разберемся. Вам медицинская помощь требуется? А то вот у вас вроде что-то… – инженер указал на полу куртки и светло-серый свитер под ней, весь в пятнах засохшей крови.
– Врача же у вас все равно нет, я думаю? – для проформы спросил Уваров.
– Конечно, – охотно согласился Леухин. – У меня вообще никого нет, если не считать этих уродов. Пятнадцать более или менее грамотных оружейников и два десятка солдат первого года службы, из которых по возможности нужно сделать нечто подобное. Вот и стараюсь в меру сил… Хотя меня в училище обучали основам первой помощи, но с тех пор так и не пригодилось, слава богу. Разве если кто молотком мимо болта по пальцу попадет или, в нарушение техники безопасности, без очков на станке работать вздумает. На этот случай у нас один тут есть, курсы санинструкторов прошел, знает, когда головой вперед, когда – ногами на носилки класть полагается.
Над этой шуткой полагалось сдержанно хохотнуть, что поручик и сделал, тут же поморщившись от колющей боли между ребрами. Осколок рации, что ли, застрял?
Но умирать Уваров все равно не собирался, поэтому услуги санинструктора ему не требовались. Наложенная доброй женщиной повязка держалась и насквозь до сих пор не промокла.
Однако нервный по всем параметрам день, а в особенности потеря крови сказались. И самочувствие Уварова лучше всего характеризовалось эпитетом – «поганое».
– Тогда прикажите принести мне обычную полевую аптечку. Они-то у вас должны быть по-любому…
Это было сделано немедленно.
В плоской бакелитовой коробке Валерий нашел шприц-тюбики с универсальным антибиотиком на случай борьбы с проникшей в рану инфекцией, и мощным стимулятором нервной деятельности, наркотиком не являющимся. Воткнул их по очереди в четырехглавую мышцу бедра, как и предписывалось инструкцией, посидел пару минут, и вдруг по сосудам, по всему телу разлилась ласковая теплая волна. Сразу все стало хорошо, накатила бодрость и даже энтузиазм. Запросто можно было вскочить со скамейки и тут же кинуться бежать кросс, а то и штурм-полосу. Но делать этого ни в коем случае не следовало. На это особое внимание обращали врачи – специалисты именно по таким делам.
Посиди, подожди, пока пройдет первая эйфория, отнюдь ей не поддавайся. Еще минут через пять организм выйдет на режим насыщения. Прочувствуй и это. А когда поймешь, что ты не герой, не супермен, что нет больше желания гнуть подковы и драться одному против десяти, что всего лишь тебе дается еще один (не абсолютный) шанс зацепиться на этом свете, вот тогда вставай и делай то, что требуется именно сейчас.
Для тебя лично. То есть – старайся грамотно выйти из боя, добраться туда, где тебе окажут настоящую медицинскую помощь. И лишь в самом безвыходном случае, когда нет иных вариантов, – исполняй, что напоследок требует воинский долг. Хорошо, что здесь обстановка позволила спокойно использовать отпущенное время бодрости и подъема сил.
Он изложил Леухину свою недавнюю историю и в самом общем виде – смысл своего задания. Вернее – часть смысла очень ограниченной задачи. Инженер, а в данный момент начальник, в оперативное подчинение которому Валерий попадал, поскольку оказался на подвластной ему территории, слушал со всем вниманием, иногда отдавая короткие распоряжения своим «уродам», которые вились вокруг него, как осы вокруг меда.
Больше всего Уварову сейчас хотелось связаться со своим командованием и получить конкретные инструкции по обстановке, но вот именно этого сделать было нельзя. Ни стационарной, ни переносной радиостанции в Арсенале странным образом не имелось, а городскими телефонными линиями пользоваться запрещалось. Мало что они наверняка прослушиваются мятежниками, так если бы и нет – дозвониться отсюда можно было только до подразделений округа, то есть структур государственного подчинения. А для них присутствие здесь офицеров-монархистов должно было оставаться тайной. Или хотя бы юридически не подтвержденным фактом.
Он и так уже почти расшифровал себя, представившись коменданту. Но это – действие в состоянии крайней необходимости. И не побежит же Леухин немедленно «докладать» прямо через вражеские позиции.
Поручик встал на ноги, почувствовал, что вполне пришел в порядок, и они с начальником гарнизона начали готовиться к обороне.
– Помощи нам ждать, считайте, и неоткуда, – оптимистически просвещал инженер поручика. – В городе, как мне известно, всего четыре, нет, пожалуй, пять батальонов немедленной боеготовности, так их сейчас придется раскидывать по куда более важным объектам, чем наше древлехранилище. Штаб округа, дворец генерал-губернатора, два гражданских и два военных аэродрома, а еще и Монетный двор, и дачные поселки высших чиновников, – Леухин безнадежно махнул рукой. – Да ведь и не только в Варшаве буча поднимется, как я мыслю… – Неожиданно для своего флегматичного облика инженер говорил быстро, моментами – не слишком разборчиво.
– Так что полагаться будем только на самих себя. Если бы, конечно, ваши сюда подтянулись, другое дело, но это уже из области благих пожеланий. Я эти московско-питерские заморочки знаю, успел зубы съесть, пока они бодаются. А вас тут вообще много? – как бы невзначай задал он вопрос, на который Уваров ответить не имел права при всем желании.
– Да откуда ж мне знать? – очень убедительно развел руками поручик. – У меня индивидуальное задание. Один шанс для связи был, да и то вот…
Он выгреб из кармана остатки рации и, подкинув на ладони, высыпал мусор в обрез керосиновой бочки, используемый здесь в качестве гарнизонной пепельницы.
– Тем более говорить не о чем. Но в смысле самообороны кое-что мы все равно можем. Пусть и на антикварном уровне…

 

Внешние стены Арсенала, в полном соответствии с обычаями фортификации XIX века, были оснащены аппарелями, барбетами и горжами, на которых сейчас солдаты тащили виденные Валерием только в справочниках пулеметы Гочкиса времен Мировой войны. С длинными ребристыми стволами и на грубо склепанных трехногих лафетах. Следом за ними вкатили две еще более древние десантные пушки Барановского, калибром 64 миллиметра.
– Видите, коллега, чем мы располагаем? Увы, с тех пор новых поступлений не имелось. Кто уж там вашим приятелям басни рассказывал про сокровища пещеры Лехтвейса… Вот если, правда, все наши запасы выставить на аукцион Сотбис, тогда конечно. На собственный остров в Южных морях нам с вами точно хватит.
Как понимал Уваров, основные силы обороны Леухин решил сосредоточить на переднем фасе крепости, поскольку на тыловые, выходящие прямо к берегу Вислы стены он отправил только шесть человек с магазинными винтовками и одним легким пулеметом.
– Зато что у нас хорошо, так это боеприпасов – немерено, – довольно сообщил Леухин, присаживаясь на снарядный ящик, – вагона три их в подвалах хранится. В войсках про такие сорта и калибры давно забыли, а на утилизацию средств не выделяется. Благо дымный порох самовозгоранию не подвержен. Так что можем тут устроить свой персональный Баязет.
Очевидно, инженер недавно посмотрел многосерийный фильм, посвященный геройской обороне этой крепости маленьким, лишенным поддержки извне русским гарнизоном.
– Только вот людей – маловато. Нечем будет естественную убыль в рядах пополнять…
Тон и смысл его слов показался Уварову слишком уж легким, да, а с другой стороны? Пока никакой непосредственной опасности нет, мятежники то ли подойдут сюда, то ли нет. Мало ли – придумают себе другую цель, осознав, что момент внезапности утерян, или просто одумаются, поймут, что штурмовать эти стены с одними пистолетами – чистое безумие.
– Ну, это как сказать, – с прежним оптимизмом ответил комендант. – Если им нужно много оружия, помимо пистолетов и охотничьих ружей, так иначе, как здесь, взять его негде. В расчетах они, безусловно, ошибутся, новья у меня, считай, нету, а вот винтовок бердановских и мосинских, пулеметов древних, еще в этом роде добра – предостаточно.
С «той стороны» то ли подкинут им технику, то ли нет, в любом случае – дело долгое и ненадежное… Под той стороной Леухин подразумевал Малопольскую республику и примыкающие к ней страны-лимитрофы.
– Воинские части штурмовать почти бессмысленно, сразу получишь сдачи по полной программе, а мы для них самая подходящая цель. И силы наши они знают досконально, уверен, что даже и пофамильно каждого, да плюс к тому рассчитывают на эффект внезапности.
Уваров хотел было возразить насчет эффекта, да тут же и сообразил, что инженер, скорее всего, прав. Никто ведь не знает, что Кшиштоф выдал ему план мятежников. А уцелевшие бойцы его отряда сами могут быть не в курсе стратегической задачи. И даже того, где и к кому им следовало присоединиться.
Стах – тот, пожалуй, знал, а то сам и был этим представителем вышестоящего штаба. Но свое он уже получил намного раньше, чем рассчитывал, причем – совсем в другом смысле. Остальные же боевые группы так и продолжат выполнять заранее полученный приказ.
– Вы бы пушки оттянули дальше, вон на те барбеты, – посоветовал поручик Леухину, оценив позицию и расположение постов, – в случае штурма ворот можно будет вести фланкирующий огонь. У вас, кстати, какие снаряды? Я ж такие раритеты только в книжках да в музее видел…
– Снаряды исключительно шрапнель. Да будет вам известно, поручик, что в те времена при калибрах менее 107 миллиметров сухопутные орудия другими не оснащались. Шрапнель, она же картечь, при соответствующей установке трубки. По пехоте вполне эффективно на дистанции до двух верст. А здесь куда ближе…
На самом деле, до ближайших домов, за которыми мог накапливаться агрессор, было от силы метров пятьсот. Ближе, до самых стен Арсенала, лишь ровные квадраты газонов с редкими деревьями и не слишком высокими бордюрами, за которыми голову еще можно спрятать, а уже задницу – никак. То есть позиция, невыгодная наступающим и вполне подходящая для обороны. Лет полтораста назад.
Сейчас, конечно, если подтянуть современную артиллерию или танки, и ворота и стены можно раздолбать с закрытых позиций, ничем не рискуя. Так он и сказал коменданту.
– Кто же спорит, – согласился Леухин. – Против авиации мы тоже не слишком много можем сделать, хотя десяток ручных зенитных комплексов у меня найдется. А совсем припрет – отступим на тот берег…
Валерий посмотрел на серые, неуютные воды Вислы, чертовски широкой да вдобавок покрытой довольно крупной зыбью. Переплывать ее сейчас… Можно, конечно, если очень жить захочется, но трудно и неприятно.
– Да ты не бойся, у нас катерок есть, в сарае спрятан. Мы с него рыбу, бывает, ловим, ну и в Прагу часто ездим, по делам. На машине в пять раз дальше и дольше. Было б кому переправляться…
– Знаете, господин инженер, ваш добрый юмор нравится мне все больше и больше. Так, может, сразу все здесь взорвем к черту и поехали? Лично мне приказа «Стоять насмерть» никто не отдавал.
– Так и пожалуйста. Я вас сюда не приглашал, начальником для вас тем более не являюсь. Переправим в лучшем виде. А вы там за нас, в верхних штабах, словечко замолвите. Так, мол, и так, геройски пали при исполнении долга перед Отечеством. Сам лично видел и могу засвидетельствовать. «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает…»
Все это сказано было совершенно ровным голосом, не поймешь даже, всерьез или все-таки в шутку.
– Ладно, поговорили. Может, лучше покурим, пока время есть?
– Увы, не курю. Хотя иногда и жалею. Говорят, хорошо нервы успокаивает.
После этих слов ничего не оставалось, как пожать плечами и с независимым видом отправиться осматривать позиции. Что ни говори, он тут единственный строевой офицер и сможет объяснить этим слесарям и оружейникам, как с наибольшей эффективностью использовать в деле ту технику, которую они приставлены хранить и ремонтировать, и не более того. Воевать с ее помощью их никто не готовил и не обязывал. Но ведь по смыслу присяги каждый на своем месте, в случае нападения врага, должен стоять до последней возможности, а то и умереть на позиции, если не последовало другого приказа.
Не зря ведь любому новобранцу три четверти века подряд перед принятием присяги рассказывают историю «Бессменного часового». Вот ее краткая суть.
В тысяча девятьсот пятнадцатом году русские войска, отступая на восток после проигранного приграничного сражения, оставили крепость Новогеоргиевск. Взорвав, как водится, форты со всем, что в них находилось. А солдат Родион Михайлов, не снятый, в общей суматохе, с поста при вещевых и продовольственных складах, остался один в бесконечных многоярусных тоннелях, все входы в которые завалило тысячами тонн битого камня.
На старую границу армия вернулась только через шесть лет, после окончания и Мировой, и Гражданской войны. И еще долго никому не было дела до грандиозных руин.
Наконец кто-то вспомнил, что под землей скрывается несметное количество оружия, боеприпасов и прочего добра, достаточное для снабжения тридцатитысячного гарнизона в течение полугодовой осады. А со снаряжением тогда было не так, чтобы очень хорошо. Работы начались. И в какой-то момент пробившиеся через очередной завал рабочие услышали щелчок затвора и слабый, но строгий голос: «Стой, кто идет? Стрелять буду!»
Рядовой Михайлов отстоял на посту почти восемь лет. Воды в нижних потернах форта было достаточно, продовольствия и амуниции в хорошо вентилируемых галереях – тем более. Солдат нес положенную уставом службу, раз в неделю менял белье и портянки, сапоги и верхнюю одежду – по необходимости. Винтовку смазывал прованским маслом из сардиночных банок, питался так, как никогда в жизни. Ежедневно употреблял уставную чарку (больше – ни-ни, что само по себе подвиг) и ждал смены.
И ведь дождался, был награжден Георгиевским крестом, произведен сразу в фельдфебели, всенародно прославлен, получил положенное денежное содержание за весь срок, солидную пенсию и отправился доживать свой век в Вологодскую, кажется, губернию.
А его парадный портрет до сих пор висит в караульных помещениях каждой воинской части. Грядущим поколениям в назидание и пример.
Однако почему-то все считают, что пронзительный взгляд героя обращен отнюдь не на заступающих в суточный наряд солдат, а исключительно на караульного начальника. «Смотри, мол, ваше благородие, никого больше не забудь сменить с поста!»
Уваров успел наметить все необходимые огневые рубежи, составил даже примитивные стрелковые карточки для каждого расчета, велел выложить из ящиков рядом с орудиями артиллерийские снаряды, заранее установить шрапнельные трубки на пятьсот и четыреста метров, а уж дальше – только на картечь.
Себе он определил роль подвижного резерва, для чего вооружился легким дегтяревским пулеметом, а двух бойцов, порасторопнее на вид, назначил безотлучно находиться при себе, таскать следом сумки с запасными дисками, а также исполнять роль связных со старшим по команде.
Леухин не возражал против его инициативы. Вообще, чем дальше, тем больше Уваров начинал подозревать, что инженер далеко не так прост, как ему вначале показалось, и ведет какую-то свою игру, посвящать в которую нового соратника не намерен. Все говорило именно за это. Держался он слишком флегматично для человека, которому предстоит в ближайшее время вступить в бой с неизвестным противником, причем не на фронте, а прямо, так сказать, на рабочем месте. И ему придется убивать не каких-то федаинов или солдат регулярной иностранной армии, а жителей города, в котором прожито много лет, с которыми не раз и не два встречался на улицах в самых обыденных ситуациях.
К кому-то в гости ходил, пиво пил в уютных кабачках.
Все это было странно. Причем, пока Уваров со всей серьезностью относился к возложенной им самим на себя задаче, комендант крепости особого азарта и энтузиазма не проявлял. Разве что в глубине души радовался, что есть у него теперь энергичный заместитель по военной части?
Леухин несколько раз спускался со стен вниз, заходил в отдельно стоящий домик, выкрашенный поверх кирпича охрой, от которого тянулось на решетчатых столбах порядочное количество проводов – и электрических, и телефонных. Возможно, связывался со своим непосредственным начальством, докладывая обстановку и требуя инструкций. А может, просто выпивал там в одиночку. Хотя, когда возвращался, по-прежнему спокойный, спиртным от него не пахло.
Но вот наконец-то утомительно-нервное ожидание закончилось.
В начале спуска от жилых кварталов к шоссе стали появляться отдельные группки людей, из которых удивительно быстро образовалась густая, очевидно, недобро настроенная толпа.
В музейный, как и все здесь, шестикратный цейссовский бинокль, презентованный ему Леухиным, поручик увидел, что, в отличие от демонстраций, что происходили в центре, тут случайных людей нет. Просветленная оптика приблизила первые ряды настолько, что различались даже лица.
Примерно половина из нескольких сотен людей выглядела очень похоже своей экипировкой на парней из отряда Кшиштофа, но был народ и постарше, одетый пестро – в кожаные и ратиновые плащи, бобриковые куртки и полупальто, в униформу разных полувоенных служб – пожарных, железнодорожников, почтальонов. Различались там и муниципальные полицейские, и налоговики-фискалы с ярко-зелеными петлицами, и даже стрелки лесной стражи.
Многие держали оружие на виду. Положенные по службе карабины и револьверы, автоматы, российские и иностранные, а кое у кого пресловутые охотничьи ружья. Кстати, в ближнем бою, заряженные волчьей картечью или толковыми пулями, пострашнее любого нарезного будут.
Одним словом, «ясновельможно паньство» собралось дать бой оккупантам, которым в свое время присягнуло на верность и от кого достаточно сытно кормилось. По крайней мере, уровень окладов жалованья и вообще жизни в русской Польше раза в два, если не больше, превосходил таковое в Краковской республике. Ну, подумал Уваров, насильно мил не будешь.
– Шляхетское ополчение тысяча четыреста десятого года, – с усмешкой бросил он тем из бойцов, кто его мог услышать. Для большинства из них эта дата ничего не говорила, только Леухин понял и кивнул, прикусив губу. Видать, и до него дошла серьезность момента. А раньше не верил до конца Уварову, что ли?
Вот именно сейчас бы стрельнуть пару раз шрапнелью, и вся эта гвардия разбежится, теряя «стволы» и подштанники. Потому что поймет…
Так он и предложил, но комендант остановил его резким жестом.
– А за что в них стрелять? Люди, может, речным пейзажем полюбоваться вышли. Или на экскурсию к нам хотят… Неловко получится.
– Ну, воля ваша, еще подождем. Хорошо хоть штурмовых лестниц у них с собой не наблюдается, – согласился Уваров. А сам подумал, что времена сейчас не Грюнвальдские, деревянные, веревками связанные лестницы с собой таскать не обязательно. Существуют в природе складные пожарные штурмовки, как раз от земли до зубцов стен достанут, и у строителей соответствующая техника имеется. А то сразу – аэродромный трап-самоход. Быстро и комфортабельно.
– Артиллерия, прицел десять, трубка десять, целик – ноль. Шнуры подобрать! – скомандовал он, чтобы привести личный состав в полную готовность. – Пулеметы – прицел пятьсот. Наводить не выше колен…
– А почему не выше? – проявил наконец любопытство Леухин.
– А потому, господин военинженер, что людей вообще без крайней необходимости убивать нехорошо, – сказал Валерий и поморщился. Он-то сам совсем недавно делал именно это, не до конца убедившись, что необходимость именно крайняя. Но это уже другой вопрос.
– Кроме того, ранения в нижние конечности относятся к разряду тяжелых, выводят из строя безусловно и надолго, сам же раненый, в отличие от убитого, отвлекает на себя, для оказания помощи, от двух до четырех человек, которые, естественно, не могут в это время участвовать в боевых действиях. Также вид большого количества тяжелораненых, их крики, стоны, кровь весьма значительно деморализуют окружающих…
Уваров почти дословно пересказал инженеру соответствующий пункт одного из секретных наставлений.
– Что ж, грамотно. Хотя и несколько цинично, на мой непросвещенный взгляд.
– Ага, крупнокалиберная пуля в грудь-живот и кишки на проводах не в пример гуманнее, – огрызнулся поручик. Для дальнейшего спора времени уже не было. От толпы отделился совсем молодой, лет семнадцати, пацан на маленьком, почти игрушечном мотороллере, с закрепленным на руле белым флагом. Одной рукой он управлял своей тарахтелкой, в другой держал красный электромегафон, украденный, очевидно, на ближайшем стадионе.
Остановился метрах в пятидесяти от ворот, поднес «матюгальник» к губам:
– Русские солдаты! Восставший народ Варшавы предлагает вам открыть ворота. Лично вам не будет причинено никакого вреда. Вы можете покинуть Арсенал со всеми личными вещами, кроме оружия. Вам будет обеспечен проезд до российской границы или до любого места по вашему выбору. Согласно Женевской конвенции. На размышления вам дается полчаса. После этого будет предпринят штурм. Вся ответственность за ненужное кровопролитие ляжет на вас. Уцелевшие будут преданы народному суду!
– Стрельнуть в этого попугая? Поверх головы? – осведомился средних лет унтер, не отрывавший плеча от приклада пулемета.
– Отставить! – не ко времени сорвавшимся голосом крикнул Уваров. – Парламентер же. Пусть едет…
Отбарабанив порученный текст, пацан подождал, не будет ли какой реакции со стен, не дождался, резко прибавил газ и унесся обратно. «Унесся» – это, конечно, громко сказано, мотороллер на гору тянул едва-едва, изрыгая клубы синего дыма.
– Масла перебачил в бензин, – прокомментировал Леухин, – да и зажигание хреново выставлено. Так что дальше делать будем, господин поручик?
– Полчаса ждем. Я, например, прилечь хочу, если вы не против. Слабость у меня, невзирая на уколы… – ответил Валерий, прикидывая, где бы и в самом деле прилечь.
– Сейчас сообразим. Ромашов, бегом. Постовой тулуп приволоки, кружку чифиря и две плитки шоколада. Как это я сразу не догадался. При потере крови – первое дело…
Ровно через полчаса толпа медленно начала сдвигаться вниз по склону. Никому из наступавших, очевидно, так уж отчаянно лезть под пули не хотелось. А отказавшись принять ультиматум, и даже ответить на него, русские солдаты дали понять, что сдаваться не намерены.
Но и мятежникам деваться было некуда. Замахнулся – бей. В любых бунтах и мятежах промедление и нерешительность смерти подобны. Спасти могут только быстрота, натиск, ярко выраженное намерение победить любой ценой.
Постепенно развернувшись в две длинные цепи, флангами огибающие передний фас крепости, они подтянулись к воротам метров на триста и снова остановились. По возможности рассредоточились, выискивая хоть какое-нибудь укрытие: бетонные опоры телеграфных столбов, деревья потолще, выступы канализационных люков. Ни с той ни с другой стороны пока не прозвучало ни выстрела. Очень все происходящее напомнило вдруг Уварову уже не пролог Грюнвальдской битвы, а скорее Стояние на Угре, тысяча четыреста восьмидесятого года. Когда ни Московское войско, ни орда хана Ахмада так и не решились переправиться через реку и вступить в бой «до результата».
Ну и пусть. Нам, как и Ивану Третьему, спешить некуда.
Он только приказал снизить прицел и соответственно переустановить взрыватели «на картечь». Потом обстановка изменилась.
И по-прежнему, как воспринимал это поручик, очень начитанный для строевого офицера человек, происходило все удивительно по-книжному.
Словно в очередной сказке, когда потусторонние силы выдвигают вперед главный резерв, в одном случае – Вия, в другом – горного тролля, из верхней улицы неторопливо выполз бульдозер «Катерпиллер», громадный, тонн в двадцать весом. Поднятый нож отлично защищал кабину от лобовых выстрелов даже и крупнокалиберного пулемета. С боков ее прикрывали прикрученные проволокой железобетонные плиты, для огня стрелкового оружия тоже непроницаемые.
Со стороны неприятеля донесся радостный рев. А что, механизм спокойно доедет до ворот, опустит нож, войдя в мертвую зону, и вынесет створки без всяких вопросов. Массы и мощи дизеля хватит. Для дураков вполне позволительный расчет, и момент радости с их стороны можно допустить. Уваров с Леухиным переглянулись понимающе. Вопрос был только в одном – когда начинать?
Проблема оставалась прежняя. Те, кто стоит, размахивает оружием и орет, пока еще считаются мирными гражданами. Факт наличия у них оружия и даже предъявленный ультиматум – еще не повод для открытия огня на поражение. Полиция – та могла бы заинтересоваться именно фактом незаконного ношения оружия. Но и только. Ползущий к воротам бульдозер – тоже угроза абстрактная. Вплоть до момента, когда он вонзит свой нож в ворота. Только это можно будет счесть началом вторжения на специально охраняемый объект. Лишь тогда караул имеет право стрелять без предупреждения.
«А зачем мне об этом думать? – сообразил Уваров. – Я здесь совсем никто». И, как частное лицо, он побежал к пушке, установленной на левом угловом барбете. Будет команда – сделаем этот бульдозер в лучшем виде. Можно и без команды, поскольку меня здесь юридически не существует, к гарнизону Арсенала я не принадлежу, погон на мне нет, и стрельба будет отнесена к эксцессу исполнителя, разбираться в котором предстоит городской прокуратуре. После подавления беспорядков и возбуждения дела по соответствующей статье.
В случае же совершенно непредвиденного развития событий (каковое Валерий отнюдь не исключал) – оттуда и смыться проще. Вниз по лестнице, бегом мимо главного корпуса и через задние ворота к Висле. Играйтесь без меня. А наличие элементов игры в поведении Леухина ощущалось прямо спинным мозгом.
Пушка стояла хорошо. И неторопливо ползущий бульдозер был вот он. На ладошке. Прямо посередине кольца примитивного диоптрического прицела. Стреляй – не хочу. В казеннике – шрапнельный снаряд, но раз дистанция меньше установленной на трубке, сработает как обычная болванка. Слабенькая, конечно, но «Катерпиллеру» хватит. Кабину они кое-как защитили и лоб тоже, а что с ходовой частью, с дизелем делать будем?
Уваров торопливо курил, одновременно плавно подворачивал маховичок горизонтальной наводки. Не будет команды со стороны коменданта, он выстрелит, когда нож бульдозера коснется ворот.
Может быть, военинженер просто хочет сдать врагу крепость, стараясь, чтобы выглядело это не слишком наглядно? И своим здесь появлением Уваров просто ломает ему хорошо согласованный план? Ну так получите, ваше высокоблагородие!
Старенькая пушка на деревянных, окованных железными шинами колесах, совершенно, как у телеги, ахнула, будто сама удивившись своей лихости. Подпрыгнула от выстрела, однако масляный тормоз и упертый в щель между каменными плитами сошник удержал ее на месте.
Снаряд попал точно, куда поручик целился, между передним краем бетонной плиты и гидравлической штангой подъема ножа. И все. Трактор, хотя и очень большой, и мощный, сдох сразу. В стороны полетели куски двигателя, обрывки и обломки капота и кабины. Те, кто сидел за рычагами, так там и остались. Через пару секунд густо задымило, потом грязное соляровое пламя заполоскалось среди вывернутых наизнанку механических потрохов.
И внезапно, словно этого и ждали, мятежники рванули вперед. Хотя, по логике, все должно было быть совсем наоборот. Ворота не сломаны, а лезть на стены и под пули – глупо. Но логика уличного бунта (или – народного восстания, кому как нравится) принципиально отличается от житейской. Разумный, благополучный обыватель никогда не выйдет на улицы, на генетическом уровне понимая, что вооруженная власть всегда сильнее толпы. Но а уж если рубеж разумной осторожности прорван, тогда да!
Вот и эти ощутили, наверное, что вариантов нет. Кроме как, конечно, разойтись, разбежаться, сдаться в итоге на милость победителя, даже не испытав себя в деле.
Или – всего одно усилие! Преодолеть, подбадривая себя дикими воплями и беспорядочной стрельбой, каких-то пару сотен метров. А там рвануть ворота гранатами (выделены были на то специальные люди), вломиться внутрь, вязать пленных, добивать сопротивляющихся, взломать склады…
А в них – десятки тысяч «стволов», тысячи ящиков патронов, гранаты и даже тяжелые орудия! Несколько часов – и Варшава превратится в огромный военный лагерь, и вожди победившего народа из Бельведерского дворца обратятся к миру с призывом признать возрожденную Речь Посполитую!
Ничего не скажешь, поляки есть поляки. Чего хорошего – у них редко получалось, а вот геройски погибнуть, не всегда зная, зачем именно, – это пожалуйста. Родня ведь, братья-славяне. Только психология совершенно другая. Русские обычно как раз в бессмысленные наступления ходить не любят. В обороне – да, умеют стоять насмерть, а атаковать сдуру – простите. Если только уж совсем допечет…
Удивляясь самому себе, Уваров одной половиной мозга принимал вызванные непрерывно меняющейся обстановкой тактические решения, а другой – находил достаточно времени, чтобы абстрактно философствовать. И одно другому совершенно не мешало.

 

Большинство пуль, выпускаемых снизу вверх, свистело над головами, шмякалось в стены, но были и такие, что вышибали крошку из зубцов и бруствера, задевали и солдат. Наверняка хоть десяток мятежников, поумнее и порасчетливее, остались в тылу, и стреляли прицельно, возможно, и из снайперских винтовок.
Пулеметы захлебывались огнем, раз пять успели рявкнуть пушки, вырубая атакующих десятками. Уваров, почти не прячась, носился вдоль стены, стреляя из пулемета навскидку, туда, где возникала, на его взгляд, наибольшая опасность. И все равно не удержали врага, не заставили его откатиться на исходные позиции, в панике бросая оружие.
Это в теории кажется, что шквальный пулеметно-артиллерийский огонь обладает абсолютным поражающим действием. Да если б так, любая война заканчивалась бы, не успев начаться.
Вон в Мировую, за август месяц четырнадцатого года, русская артиллерия расстреляла беглым, прямой наводкой, запас снарядов, рассчитанный вообще на всю войну, а толку-то? Не только не разгромили супостата, а сами на границе не удержались. Отступать пришлось, огрызаясь уже только винтовочными залпами и переходя то и дело в чисто штыковые контратаки.
Мятежники, гораздо больше половины от тех, кто начал бой, добрались до стен и затаились в мертвом пространстве. Но и в поле осталось немало. Тела убитых в разнообразных, удивительно неэстетичных позах валялись вдоль своего последнего пути. Ползли или, оставаясь на месте, истошно кричали раненые, тщетно взывая о помощи. Кто им поможет?
Обороняющиеся тоже потеряли троих убитыми, и около десятка из тех, кто работал на стенах, были ранены. К счастью, по преимуществу легко.
Уваров требовал у коменданта гранат. Обыкновенных ручных, типа Лемона и «Ф-1», что примерно одно и то же. Как в старину лили со стен смолу и кипяток, так сейчас нужно было бросать через парапет десятками эти рубчатые гранаты, и там внизу образовалась бы такая каша! С одной стороны стена, с другой – люди. Разрывы, посылающие чугунные осколки на двести метров в открытом поле. Здесь почти каждый поражал бы в упор, а те, что пролетели мимо, имели еще один шанс достать врага рикошетом от закаленного кирпича. И – отраженной ударной волной.
Но достаточного запаса гранат, на что очень рассчитывал Уваров, в крепости не оказалось.
– Ну я ж вам говорил, – рубил воздух взмахами руки Леухин. Очевидно, для большей убедительности. – Совсем же не тот Арсенал у нас. Музей это и мастерская. Зря вы меня не слушали…
Гранат нашлось то небольшое количество, что имелось в штатных сумках боевого расчета, по две штуки у пяти человек. Да и то – маломощные «РГ-42» в тонкой жестяной оболочке. Их и использовали, и взорвались они внизу, наверное, со всей возможной пользой. Исходя из обычной боевой статистики, человек с десяток там поубивало и из строя вывело. Только вот высунуться через парапет и посмотреть, как оно получилось, Уваров не мог. Снизу тоже стреляли, если и не слишком метко, то весьма часто.
– Все, поручик, пора отходить, – сообщил Леухин в тот самый момент, когда охваченный боевым азартом Уваров начал составлять план вылазки. Обычное при обороне крепостей дело. И здесь бы могло получиться хорошо. Внезапно распахнуть ворота, предварительно подкатив к ним пушки, беглым огнем картечи сначала по фронту, а потом вдоль стен разметать нападающих, далее же – по обстановке.
Но скобелевским планам сбыться было не суждено. Не то время и не тот случай. Люди гарнизона ему не подчинялись и слушались команд (или – советов) только до тех пор, пока не препятствовал комендант.
– Да как же отходить? Мы же сейчас… – Валерий даже задохнулся от возмущения. Бой выиграть еще можно, безусловно. Ворота целы, сумеют их взорвать или нет – большой вопрос. Если взорвут и ворвутся, в здание Арсенала отойти, оттуда, по-хорошему, и за сутки не выбьют. Говорил же Леухин, что у него ЗРК есть. Очень может эффектно получиться – прямой наводкой зенитными ракетами по атакующей пехоте. И только совсем потом, запалив бикфордовы шнуры, чтобы разнести тут все к чертовой матери, бежать к реке и катеру.
Такой фейерверк тут устроить!
А так что же – уйти и оставить врагу все это богатство, историческое и реальное? Ведь только об этом и мечтают мятежники, только ради этого кладут своих людей без счета.
– Уходить, когда бой почти выигран?! Я не понимаю, господин военинженер. Ну, уходите. Бойцы подчиняются вам, я вам не подчиняюсь. По определению. Я вообще, если угодно, не в вашей армии служу! Только – последняя просьба. Пусть ваши ребята скатят пушки со стен, поставят их вот здесь, – Уваров указал, где именно. Рядом, колесо к колесу в полусотне метров от ворот, посреди аллеи, ведущей к главным дверям Арсенала.
– Они взорвут ворота, и тут я приму их на картечь. Ни один не переступит порога. Я один сумею стрелять из двух пушек. И увидите…
Леухин, тронутый его порывом, похлопал Уварова по плечу.
– Нормально. Если бы это было нужно – очень нормально. Я бы и сам с вами остался. Только ведь этого не нужно. Уж поверьте мне. Хотите отвести душу – не смею препятствовать. Только давайте так. Мы подготовим катер к эвакуации, вы стрельнете раз пять. Этого будет достаточно. И двух заряжающих я вам оставлю. А потом – отступайте к берегу. Остальное узнаете там. Договорились?
Слова коменданта показались вдруг Уварову убедительными. Может быть, действительно все продумано до него и за него, а сам он просто чего-то не понимает. Тем более наконец обратил Валерий внимание, на территории Арсенала, между его двумя главными входами и вокруг и даже в окнах и на балконах второго этажа мелькало гораздо больше людей, чем выходило по первым словам Леухина. Он сказал, что у него под командой примерно тридцать пять человек, а тут, навскидку, даже за вычетом убитых и раненых, суетилось под сотню.
Но раз так, и катер для эвакуации должен быть отнюдь не один!
Ладно. У всех свои игры. И его азарт, и готовность пасть в бою за эту, похоже, никому на самом деле не нужную крепость, выходит – бессмысленны. Так тому и быть. Но своего он не упустит. Просто чтобы было что вспомнить.
– Воля ваша, господин комендант. На том и сойдемся.

 

…С огромным наслаждением Уваров дождался, когда ворота сначала тяжело содрогнулись от первого взрыва не слишком хорошо рассчитанного удлиненного заряда, а потом и рухнули от второго, более сильного. Под затянутой вонючим тротиловым дымом аркой появились первые атакующие, безусловно, люди с напрочь сорванной психикой. Не могли они не понимать, на что идут, и все-таки кинулись вперед, подбадривая себя воплями, в которых не звучало уже ничего человеческого.
Так ведь и всегда, всю историю войн, начиная с древних Шумера и Ассирии, находились энтузиасты, что кидались на стены по штурмовым лестницам и наброшенным на зубцы арканам и становились в первые ряды сходящихся фаланг, где уцелеть не имелось даже самых мизерных шансов.
Пушка успела выстрелить всего три раза, а потом дернулась и застыла с нелепо перекосившимся в заднем положении стволом. Наверное, разрушились сгнившие и пересохшие за сотню лет каучуковые кольца в накатнике. Но и трех выстрелов картечью с полусотни метров, когда вал атакующих заполнил бутылочное горлышко воротного портала, оказалось достаточно, чтобы никто больше не сунулся.
Требуется особый склад характера или очень много водки, чтобы форсировать пешком гору теплых, густо пропитанных кровью тел соратников.
До реки солдаты Леухина дотащили Уварова под мышки. Потому что силы у поручика кончились как-то разом.
Уже когда катер резал носом речную волну, Леухин ему сказал:
– Ты, Валера, молодец. Погеройствовал, это нормально. Зачтется. А главное – мы сделали куда более важное. Доберемся до берега – узнаешь. Сейчас или чуть позже. Но дело мы сделали.
– Какое дело? – Уварову становилось все хуже и хуже. Единственное, о чем он сейчас мечтал – чтобы его довезли до какого-нибудь госпиталя, что-нибудь сделали, чтобы он не умер насовсем, а уже потом положили на застеленную свежими простынями постель и дали вволю поспать.
– Арсенал мы им сдали в полной исправности. Вот пусть и пользуются…
Смысла в этих словах Уваров не нашел и, наверное, именно поэтому благополучно потерял сознание.

 

Открыв глаза, поручик увидел не белый потолок госпитальной палаты и не доброе лицо сестры милосердия, а все то же мутное небо с низко летящими серыми тучами и никак не похожую на ангела небесного личность штабс-капитана Крылова, своего непосредственного командира.
– Живой? Уже нормально. А чего на связь не выходил, мы ждали, ждали…
– Рация – того…
– Бывает. А доложить, что в городе видел, можешь? Нам тут инженер про твои подвиги в Арсенале успел рассказать, но тебя ж не за тем посылали.
Поручик чувствовал себя на удивление хорошо, очевидно, ему наконец оказали квалифицированную помощь. Он готов был встать и нести службу дальше.
Находились они в небольшом дворике дома, прилепившегося на самом берегу Вислы, и дом этот использовался как одна из точек дислокации «печенегов». Занимались в нем служебными делами и просто отдыхали человек пятнадцать. Все – знакомые. Но на Уварова особого внимания никто не обращал. Просто не принято было это в подразделении. Если б в старой его роте – и расспросов, и сочувствия было бы сколько угодно.
А здесь – не так. Здесь главное – дело. Порученное именно тебе. А о чем не говорят – того тебе, скорее всего, и знать в данный момент не нужно.
Пулеметы – нормальные, а не старье столетней давности – были выставлены по углам ограды, торчала над крышей высокая многоканальная антенна. Примостившись в сторонке, двое ребят, одетые в грязноватые комбинезоны строительных рабочих, настраивали полевой радиотелефон, еще несколько человек упаковывали штурмовые ранцы. Очевидно, готовилась очередная операция с выходом в город.
В Варшаве постреливали, но далеко и не слишком интенсивно.
Валерий сел, сбросил с плеч одеяло, в которое был закутан. Свежая повязка на груди и животе лежала плотно и ничуть не мешала. Да и чувствовал себя он вполне прилично. Так, зудело немного под бинтами, и все.
Один из присутствовавших поблизости подпоручиков подал Уварову новый толстый свитер и камуфляжную куртку из специальной армированной ткани, мало уступающую по защитным свойствам легкому бронежилету. Валерий с удовольствием переоделся.
Он затянулся поданной ему уже прикуренной папиросой и начал докладывать. Уложился примерно в десять минут.
– Что ж, считаю, действовал ты грамотно. Особенно в Арсенале. Помог все очень убедительно изобразить. Без тебя они вряд ли бы сумели…
– Что – сумели? Оборониться? Да там еще три дня можно было биться, если б захотели…
– А три дня – никому не надо. Сдали, и хорошо. Но показали, что не специально, а исчерпав все возможности к сопротивлению… Да и поляков слегка окоротили. Пусть знают, что воевать – это не лобио кушать (Крылов долго служил в Тифлисе и любил уснащать речь тамошними поговорками).
Наконец-то Уварову все стало ясно. Все, о чем он только догадывался интуитивно. Мятежников заманили в ловушку продуманно и грамотно. Похоже, заблаговременно и на высоком уровне внедренная агентура убедила руководителей восстания в необходимости обязательно взять Арсенал. И выглядело все очень правдоподобно, раз эту идею приняли.
Основную роль должен был сыграть Леухин. Может быть, он и сам участвовал в переговорах, взял какие-то деньги под обещание сдать склады в целости и сохранности. Появление Уварова поначалу как бы спутало карты, но потом, очевидно, он связался с кем надо, получил дополнительные инструкции. Игра получилась даже более убедительной, чем по первоначальному сценарию.
Непонятно было только одно – зачем все это? В чем, так сказать, главная фишка?
Заманить врага в крепость, а потом накрыть шквальным артиллерийско-ракетным огнем? Имело бы смысл, если бы кроме ограничивающих маневр стен там не было капитальных строений. А так ведь придется размолоть в щебенку все историческое здание, до фундамента и даже глубже, потому что кроме двухметровой толщины стен там имеются еще и многоярусные подвалы.
Такой вандализм, пусть внатяжку, можно было счесть оправданным, если бы в крепости сосредоточились главные силы мятежников и все руководство, а так… Уничтожить исторический памятник, потратить несколько сот тонн бомб и снарядов, чтобы убить гораздо меньшее число рядовых боевиков? Бессмысленно, а главное – нерационально.
Но какой-то замысел ведь присутствовал?
Видимо, мозгов и жизненного опыта поручика не хватало, чтобы понять суть операции, спланированной куда более умными людьми. И спросить невозможно, даже и у штабс-капитана, вроде бы приятеля. Любопытство, выходящее за пределы сегодняшней непосредственной задачи, чревато самыми неприятными последствиями для дальнейшей карьеры.
Значит, придется соображать самому, если останется время и возможность.
– В госпиталь поедешь? – спросил Крылов, сочтя предыдущую тему исчерпанной.
– Да вроде незачем. Камни ворочать и окопы рыть я пока не могу, а работу полегче – вполне.
– Тем лучше. Тогда мы тебя пока на узел связи посадим. Вместо коммутатора будешь, потому что стационарным линиям мы доверять не можем. Тут для всех групп графики скользящих волн разработаны, вот ты и будешь доклады от них принимать и дальше проталкивать, по принадлежности…
– Так мы кого больше опасаемся, мятежников или своих? – на полном серьезе спросил Уваров.
– Своих даже скорее, – ответил штабс-капитан. – Мало что питерская войсковая контрразведка нас всегда за главных неприятелей держала, так окружные службы наверняка польской агентурой напичканы. И местных вольнонаемных в каждой конторе полно, и офицеры через одного то на польках женаты, то сами такие же. Я тем, кто в Варшаве хоть три года прослужил, на медный грош не верю. Вот когда дивизия князя Ливена в город войдет, тогда будет порядок.
Согласившись с точкой зрения товарища, Уваров отправился в дом, где на втором этаже был развернут узел связи. Четверо радистов обслуживали на своих «РБ-47» около двадцати входящих каналов от работающих в городе групп и звеньев, а также пять исходящих – со штабами отрядов. Поручик должен был, получив сообщение, самостоятельно принимать решение, куда и кому его переадресовать, а также фиксировать на планшете с планом города местонахождение передатчика, смену его рабочей частоты и дислокации. Задача несложная, но ответственная.
Когда Крылов ушел, Валерий первым делом воспользовался открывшейся возможностью, нашел в таблице позывной и напрямую вошел в связь со штабом полковника Стрельникова. Нарушение субординации, конечно, но, во-первых, полковник инициативу подчиненных обычно поощрял, а во-вторых, пускать информацию чрезвычайной важности по обычной иерархической цепочке просто глупо.
И времени это займет слишком много, и в заслугу, как всегда, пойдет последнему, кто донесет сообщение до начальственного уха. А о добывшем сведения офицере если и вспомнят, то номером шестнадцатым.
– Господин полковник, докладывает поручик Уваров, – слегка волнуясь, произнес Валерий в тяжелый эбонитовый микрофон. Удача сама шла в руки, Стрельников оказался на месте, хотя где это место находится – бог весть. Может, в двух кварталах отсюда, а может, и в Москве.
– Слышу, поручик. Какая необходимость обращаться именно ко мне? Рядом что, никого больше нет?
– Так точно, нет. Штабс-капитан Крылов убыл, да и не в его компетенции вопрос.
Торопясь, но стараясь быть точным и четким, Уваров доложил главное, что он вынес из разведпоиска:
– Мятежники намереваются широко использовать систему каналов городской канализации. Насколько я сумел выяснить, при высоте тоннелей до двух метров они полностью перекрывают территорию города в границах начала прошлого века и имеют выходы не только через уличные люки, но и во дворы и подвалы практически всех старых многоэтажных зданий. Считаю необходимым немедленно разыскать и изъять максимальное количество местных знатоков этого дела, в том числе или даже преимущественно – пенсионеров. Пока не поздно, раздобыть планы и схемы в архивах департамента коммунального хозяйства, в библиотеках, я не знаю… Желательно также доставить из Москвы собственных специалистов, в том числе шахтеров, горноспасателей, спелеологов. Предполагаю, это дело весьма серьезное… И для нас – перспективное.
– Достаточно, поручик, я понял. Молодец. Где вы сейчас находитесь?
Уваров доложил.
– Оставайтесь на месте до получения иного приказа. Вы же должны знать – инициатива наказуема.
Это следовало понимать, как добродушную начальственную шутку.
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17