Глава четвертая

Альтернативные методы лечения

«Если против какой-нибудь болезни предлагается слишком много средств, то это значит, болезнь неизлечима», – заметил как-то Антон Чехов. Очень много лекарств предлагается против депрессии, дополняя обычные методы невероятным количеством альтернативных. Кое-какие из них просто поразительны и могут оказаться весьма полезными, большинство помогают избирательно. Другие – полная нелепость, в этом деле для голого короля припасен целый ворох нового платья. То и дело мы видим вполне анекдотические чудеса, и люди верят им с пылом неофитов. Не многие из альтернативных методов лечения по-настоящему вредны, разве что для кошелька; единственная настоящая опасность – это когда сказочные лекарства начинают принимать вместо настоящих. Поразительное количество альтернативных методов лечения отражает неувядаемый оптимизм человечества перед лицом такой трудной проблемы, как душевная болезнь.

После первых публикаций о депрессии я получил сотни писем от жителей девяти зарубежных стран и большинства из наших пятидесяти штатов, которые с трогательной наивностью пытались поведать мне об альтернативных методах лечения. Женщина из Мичигана писала, что, испробовав за несколько лет все лекарства, нашла, наконец, верное решение: «заниматься пряжей». Когда же в ответном письме я спросил, что же она делала с пряжей, она прислала мне умильную фотографию примерно восьмидесяти одинаковых медвежат всех цветов радуги и изданную за свой счет книжицу о том, как «легче легкого вязать». Жительница Монтаны жаловалась: «Вам, наверно, любопытно узнать, что все описываемое вами – следствие хронического отравления. Оглянитесь вокруг. Ваш дом покрыт инсектицидами, а газон гербицидами? Под паркетом у вам древесностружечная плита? Пока писатели вроде Уильяма Стайрона, да и вас тоже, не проверят, какая зараза их окружает, и не устранят ее, я не собираюсь терпеть ни вас, ни ваших разглагольствований о депрессии». Я не стану говорить за Уильяма Стайрона, может, он вообще свой пол дефолиантом поливает, но скажу определенно, что мой дом, внутренности которого я успел изучить за десятилетия, скрашенные ремонтом водопроводных труб и сменой электропроводки, имеет исключительно деревянный каркас, и полы в нем тоже деревянные. Еще один мой читатель решил, что я отравился ртутью из-за зубных пломб, но у меня нет пломб в зубах. Пришло анонимное письмо из Альбукерке с предположением, что у меня пониженный сахар в крови. Еще кто-то пожелал помочь мне найти учителя чечетки. Некто из Массачусетса предложил рассказать мне все о биологической обратной связи (БОС). Парень из Мюнхена осведомился, не хочу ли я, чтобы он заменил мою РНК; я вежливо отказался. Но больше всего мне понравилось письмо из Таксона; его автор написала: «А вы не думали переехать с Манхэттена?»

Оставив в стороне мою конкретную ситуацию, а также Уильяма Стайрона, скажу, что симптомы отравления формальдегидом в самом деле похожи на симптомы депрессии. Похожи и симптомы ртутного отравления нейротоксичной амальгамой зубных пломб. Низкий сахар вызывает угнетенное настроение. Ничего не могу сказать о терапевтическом действии чечетки, однако двигательная активность любого вида может поднять настроение. И даже монотонная успокаивающая ручная работа, например вязание, может оказать благотворное воздействие при некоторых обстоятельствах. А уж переезд с Манхэттена точно снизил бы уровень моего стресса. Мой опыт подсказывает, что никто их тех, кто писал мне, каким бы психом он ни казался на первый взгляд, не утратил почву под ногами окончательно. Многие люди достигают удивительно удачных результатов совершенно безумными, казалось бы, средствами. Сет Робертс с психологического факультета Калифорнийского университета в Беркли выдвинул теорию, что один из видов депрессии связан с тем, что человек просыпается в одиночестве, и помочь этому может созерцание с утра в течение часа говорящей головы. Своих пациентов он снабжает видеокассетами со своего рода ток-шоу, снятым с одной камеры, вследствие чего голова на экране имеет натуральную величину. Они, проснувшись, смотрят это видео целый час, и значительная часть чудесным образом начинает чувствовать себя гораздо лучше. «Никогда не думал, что телевидение станет мне лучшим другом», – сказал мне один из его пациентов. Разрушение одиночества даже в такой курьезной форме сильно поднимает настроение.

Я имел чертову уйму контактов с человеком, которого стал называть «экстрасенсом-самоучкой». Экстрасенс-самоучка писал мне о том, что практикует «лечение энергетики», и после множества писем я пригласил его к себе продемонстрировать его метод. Он оказался очень приятным и явно был полон добрых намерений, и, после недолгого обсуждения, мы принялись за дело. Он велел мне сложить большой и средний пальцы левой руки в букву «О», потом сделать такое же «О» пальцами правой руки. Затем велел мне соединить эти «О». Затем он заставил меня повторить за ним вслух несколько фраз, утверждая, что когда я говорю правду, мои пальцы будут сопротивляться его попыткам расцепить их, а когда лгу, то ослабнут. Мои вежливые читатели, разумеется, легко представят себе, как я себя чувствовал, сидя в собственной гостиной и провозглашая: «Я ненавижу себя», а при этом серьезного вида мужчина в голубом костюме тянул меня за руки. Чтобы описать все последовавшие за этим процедуры, потребовались бы тонны бумаги, но апогей наступил, когда он затянул какое-то песнопение над моей головой и забыл слова. «Погодите секунду, – сказал он и принялся копаться в портфеле, потом нашел. – Вы хотите стать счастливым. И вы станете счастливым». Я подумал, что забыть две простые фразы может толь, и, приложив некоторые усилия, очистил от экстрасенса-самоучки свое жилище. Впоследствии я слышал несколько рассказов больных об удачных опытах «лечения энергетики» и готов допустить, что кому-то из них удалось исправить «полюса своего тела» и прийти к блаженной любви к себе в результате вдохновенной деятельности последователей этого метода. Я же исполнен скепсиса, хотя и не сомневаюсь, что большинство шарлатанов гораздо менее бездарны, чем тот, кто приходил ко мне.

Поскольку депрессия – болезнь цикличная и временная ремиссия наступает без всякого лечения, нетрудно поверить, что улучшение наступило вследствие каких-то действий – не важно, полезных или бесполезных. Но я абсолютно убежден, что плацебо при депрессии не действуют. Если у вас рак, и вы пробуете какое-то экзотическое лечение, и вам кажется, что вам стало лучше, вы, скорее всего, ошибаетесь. Если у вас депрессия, и вы пробуете какое-то экзотическое лечение, и вам кажется, что стало лучше, то вам стало лучше. Депрессия – это заболевание мыслей и чувств, и если что-то возвращает ваши мысли и чувства на верный путь, это называют выздоровлением. Честно сказать, я считаю, что наилучшее лечение депрессии – это вера, которая сама по себе куда важнее того, во что вы верите. Если вы глубоко и искренне верите, что можете вылечить депрессию, каждый день после обеда по часу стоя на голове и плюя в стенку, очень вероятно, что эти весьма непростые упражнения принесут вам огромную пользу.

Физические упражнения и диета играют важную роль в борьбе с болезнью, и я уверен, что значительного улучшения можно добиться, соблюдая правильно подобранный режим фитнеса и питания. Среди наиболее серьезных альтернативных методов лечения я могу отметить множественную транскраниальную магнитную стимуляцию (repeated transcranial magneticstimulation, rTMS); светолечение при сезонных психических расстройствах (САР, англ. SAD); десенсибилизацию и переработку движением глаз (ДПДГ, англ. EMDR); массаж; курсы выживания; гипноз, депривацию сна; настойку зверобоя; S-аденозилметионин (S-adenosylmethionine, SAM); гомеопатию, традиционную китайскую медицину; групповую психотерапию; психохирургию. Никакой бумаги не хватит, чтобы описать все, что когда-либо приносило хоть какие-нибудь результаты.

«Первое, что я рекомендую всем своим пациентам, это физкультура, – говорит Ричард Фридман из Пейн-Уитни. – Она бодрит любого». Я ненавижу физкультуру, но как только мне удается с помощью лекарств выбраться из кровати, я делаю гимнастику или даже, если в состоянии, отправляюсь в тренажерный зал. В период выхода из депрессии сложность упражнений не имела значения, и я выбирал что-нибудь полегче, типа бегущей дорожки. Возникало ощущение, что физические упражнения вычищают из моей крови депрессию, что я сам становлюсь чище. «Тут все ясно, – замечает Джеймс Уотсон из лаборатории Колд-Спринг-Харбор, один из исследователей ДНК. – При физических нагрузках вырабатывается эндорфин. Эндорфин – не что иное, как эндогенный морфин, и он заставляет вас чувствовать себя превосходно, если вы чувствуете себя хорошо, и лучше, если вы чувствуете себя ужасно. Надо повышать содержание эндорфина и следить за его активностью, ведь он воздействует и на нейромедиаторы, а значит, физические упражнения повышают и содержание нейромедиаторов». Более того, депрессия делает человека тяжелым и неповоротливым, а ощущение тяжести и неповоротливости усугубляет депрессию. Если вы заставляете свое тело по мере возможности работать, мозг вскоре пустится вдогонку. По-настоящему утомляться казалось мне во время депрессии самым отвратительным, что только можно вообразить, и мне совсем не хотелось этого делать, однако после нагрузки я чувствовал себя в тысячу раз лучше. Упражнения рассеивают и тревожность; вы приседаете, нервная энергия расходуется, и это снимает иррациональный страх.

Вы – это то, что вы едите, и то, что вы чувствуете. Вы не получите ремиссию, просто-напросто подобрав правильную еду, но если питаться неправильно, депрессию можно спровоцировать, и уж точно соблюдение правильно подобранной диеты является хорошей профилактикой рецидивов. Сахар и углеводы усиливают абсорбцию триптофана в мозге, при этом повышается серотонин. Витамин В₆, которым богаты злаки и морепродукты, участвует в синтезе серотонина; низкий уровень В₆ может привести к депрессии. Низкий холестерин связан с депрессивными симптомами. Исследования не проводились, но, похоже, омары и шоколадный мусс сильно улучшают душевное состояние. «Зацикленность ХХ века на физиологически здоровом питании, – замечает Уотсон, – возможно, сделала его психологически нездоровым». Синтез дофамина также зависит от витаминов группы В, особенно В₁₂ (содержится в рыбе и молочных продуктах), фолиевой кислоты (содержится в телячьей печени и брокколи), а еще магния (содержится в треске, скумбрии и пророщенной пшенице). У людей в депрессии часто снижено содержание цинка (его нужно искать в устрицах, цикории, спарже, индейке, редисе), витамина В₃(в яйцах, пивных дрожжах, птице) и хрома – все три элемента необходимы для лечения депрессии. Низкий уровень цинка особенно тесно связан с послеродовой депрессией, так как все запасы цинка будущей матери уходят плоду в самом конце беременности. Дополнительные дозы цинка могут поднять настроение. Широко распространена теория, что жители Средиземноморья реже болеют депрессией, потому что употребляют много оливкового масла, богатого витаминами группы В и повышающего уровень жирных кислот класса омега-3 в организме. Свидетельств тому, что жирные кислоты класса омега-3 поднимают настроение, очень много.

Но если эти продукты питания могут защитить от депрессии, то другие вполне способны ее спровоцировать. «Многие европейцы страдают аллергией на пшеницу, а многие американцы – на кукурузу», – объясняет Вики Эджсон, автор книги «Доктор Пища» (The Food Doctor). – Пищевые аллергии могут запустить депрессию. Эти простые продукты превращаются в токсины для мозга, а они – первопричина всех психических расстройств». У многих людей симптомы депрессии появляются из-за истощения надпочечников вследствие неумеренного потребления сахара и углеводов. «Если уровень сахара в крови у вас сильно колеблется, несколько раз повышаясь и понижаясь в течение дня, а это немедленная реакция на сладкое и всякие чипсы, могут возникнуть нарушения сна. А это не просто мешает справляться с проблемами, но снижает терпимость к другим людям. Люди с этим синдромом постоянно чувствуют усталость, теряют половое влечение, у них постоянно что-то болит. Весь их организм испытывает разрушительный стресс». У некоторых развиваются болезни желудка, что ведет к общему физическому спаду. «Люди в депрессии обманывают себя, думая, что кофе дает энергию, – добавляет Эджсон, – на самом деле кофе снижает энергию и стимулирует тревожность». Алкоголь, конечно, тоже наносит вред организму. «Иногда, – продолжает Эджсон, – депрессия становится способом, которым организм сообщает вам, что пора перестать над ним издеваться; она показывает, что внутри начался распад».

Роберт Пост из Национального института психического здоровья развивает множественную транскраниальную магнитную стимуляцию, в которой стимулирует обмен веществ с помощью энергии магнитного поля (почти как при ЭСТ, только менее интенсивно). Современные технологии позволяют фокусировать и концентрировать магнитное поле, направляя мощный импульс в мозг. Если для того чтобы пройти через череп и мягкие ткани, нужен электрический ток высокого напряжения, то магнитное поле проникает сквозь них легко. Поэтому ЭСТ вызывает спазм мозга, а rTMS – нет. Пост предполагает, что с развитием нейровизуализации мы получим возможность определять депрессивные участки мозга и направлять на них электромагнитную энергию, находя соответствующее лечение для каждой конкретной формы болезни. Кроме того, rTMS обладает огромным преимуществом – магнитное поле можно достаточно точно фокусировать. «Когда-нибудь, – мечтает Пост, – появится такая технология. Вам на голову наденут колпак вроде тех, которые были в старых сушилках для волос. Он просканирует ваш мозг, выявит области депрессивного метаболизма, их-то мы и будем стимулировать. И через полчаса вы уходите с восстановленным мозговым балансом».

Норман Розенталь открыл сезонные аффективные расстройства (САР), когда переехал из Южной Африки в США – у него начались цикличные зимние меланхолии. У многих людей наблюдаются сезонные изменения настроения и даже рецидивирующие зимние депрессии. Смена времен года, или, как сформулировал один из пациентов, «перекрестный огонь зимы и лета», – трудное время для всех. САР – это не просто нелюбовь к холодным дням. Розенталь доказывает, что людям изначально свойственно приспосабливаться к смене времен года, а искусственное освещение и вообще искусственные ограничения современной жизни не дают им это делать. Когда дни становятся короче, многие уходят в себя, и «заставлять их претворяться перед лицом собственного биологического выключения – готовый рецепт депрессии. Как будет чувствовать себя впавший в спячку медведь, если заставить его выйти на арену, встать на задние лапы и плясать зиму напролет?» Эксперименты показали, что при САР хорошо помогает свет, который содействует выработке мелатонина и таким образом воздействует на нейромедиаторную систему. Свет стимулирует гипоталамус, отвечающий за многие системы, разрегуляция которых приводит к депрессии – появляются нарушения сна, аппетита, температуры тела, полового влечения. Свет также стимулирует выработку серотонина в сетчатке глаза. Солнечный день примерно в триста раз светлее, чем интерьер обычного жилища. Страдающим САР обычно рекомендуют светолечение – световая кабина, в которой на вас изливается ужасно яркий свет. Меня световая кабина раздражает, мне кажется, что это вредно для глаз, но я встречал людей, которым они очень нравятся. Доказано, что сеансы в световой кабине, где свет гораздо ярче, чем обычно в доме, поднимает содержание серотонина в мозгу. «Вы видите, как люди, страдающие САР, выглядят осенью, – говорит Розенталь. – Они – словно деревья, теряющие листья. А когда мы начинаем лечить их интенсивным светом, они распускаются, как тюльпаны по весне».

Десенсибилизация и переработка движением глаз (ДПДГ, англ. Eye Movement Desensitization and Reprocessing, EMDR) была разработана в 1987 году для лечения расстройств, вызванных посттравматическим стрессом. Методика немного китчевая. Врач с разной скоростью водит рукой из области правого бокового зрения пациента в левую, стимулируя глаза поочередно: сначала перед одним глазом, потом перед другим. Вариант: пациент надевает наушники, и ему стимулируют поочередно оба уха. Есть и третий: в каждой руке пациента зажато по вибростимулятору, которые включаются поочередно. Пока все это происходит, пациент переживает психодинамический процесс воссоздания в памяти травмы и к концу сессии освобождается от нее. И в то время как различные методики, к примеру психоанализ, демонстрируют блестящие теории и весьма скромные результаты, ДПДГ при всей абсурдности дает великолепные результаты. Последователи методики указывают, что поочередная стимуляция правого и левого полушарий мозга помогает переместить то, что хранится в памяти, из одних отделов мозга в другие. Вряд ли это так. И все же, каким-то образом ДПДГ оказывает значительное воздействие.

ДПДГ все чаще применяют при депрессии. Как методику, разработанную для травматической памяти, ее в основном используют для депрессий, запущенных травмой, чем для общих случаев. В ходе исследований для этой книги я перепробовал все, в том числе и ДПДГ. Я был уверен, что это симпатичная, но малоэффективная методика, и был очень удивлен результатами. Я слыхал, что методика «ускоряет процессы», но был не готов к такой интенсивности. Я надел наушники и принялся копаться в памяти. Меня буквально захлестнули чрезвычайно яркие образы из детства, такие, о которых и предположить не мог, что помню. Ассоциации возникали стремительно: мой мозг работал быстрее, чем когда бы то ни было. От меня, можно сказать, искры летели; врач, проводивший терапию, умело провел меня через все забытые трудности детства. Не уверен, что ДПДГ может оказать быстрое воздействие на депрессию, вызванную не единичной травмой, но было так интересно и так воодушевляло, что я прошел курс из 20 сеансов.

Дэвид Гранд, опытный психоаналитик, рекомендующий ДПДГ всем своим пациентам, утверждает: «ДПДГ за шесть-двенадцать месяцев оказывает такой же эффект, на который при всех других методиках уходит пять лет. Это не абстрактное утверждение. Я сравнивал собственные результаты при использовании ДПДГ и без нее. Активизация не затрагивает эго, а остальное активизирует глубоко, быстро и направленно. ДПДГ – это не подход, как когнитивня или личностная психотерапия, это инструмент. Вы не можете быть гениальным ДПДГ-терапевтом, нужно сначала стать хорошим психотерапевтом, и тогда поймешь, как правильно применять ДПДГ. К ДПДГ относятся неоднозначно из-за необычности методики, но я применяю ее уже восемь лет, и ни за что не откажусь от нее после того, что о ней узнал. Это стало бы регрессом, возвратом к примитиву». Как правило, я покидал кабинет, где мне проводили сеансы ДПДГ, слегка пошатываясь (в хорошем смысле); то, что я узнал, остается со мной, обогатив мой разум. Это – мощная методика. Я рекомендую ее.

В октябре 1999 года я испытывал сильный стресс и отправился в Седону (Аризона) на четырехдневный курс массажа по системе «нью-эйдж» (New Age). В целом я очень скептически настроен относительно этой системы, поэтому с некоторым подозрением наблюдал, как «аналитик», которому предстояло провести первый сеанс, положила в дальнем конце помещения свои кристаллы и рассказала мне о том, что ей приснилось. Я не убежден, что глубокий внутренний покой явился автоматическим результатом обрызгивания маслами сначала из священного каньона Чако, а потом с Тибета, и тем более, что розовые кварцевые бусы, которыми она завесила мои глаза, на самом деле соединились с моими чакрами, еще менее – что заунывные песнопения на санскрите, которыми полнилось помещение, оказали на меня действие как антидепрессанты. Как бы то ни было, четыре дня на роскошном курорте, в течение которых красивая женщина нежно держала меня за руки, принесли немалую пользу; я уехал вполне умиротворенный. Последняя процедура – сакральный массаж головы – имела самый благоприятный результат: на меня снизошел глубокий покой, продержавшийся несколько дней.

Уверен, что экстенсивный массаж, пробуждающий тело, которое депрессия как бы отсекает от мозга, может стать полезной частью лечения. Вряд ли мой седонский опыт помог бы тем, кто погружен в глубины тяжелой депрессии, но как методика настройки это достаточно эффективно. Теоретик системы Роджер Каллахан заявляет, что объединил прикладную кинезиологию с традиционной китайской медициной. Он утверждает, что мы меняемся прежде всего на клеточном уровне, затем на химическом, потом на нейрофизиологическом, потом на когнитивном. А они работают в обратном порядке: сначала исправляют когнитивное, затем – нейрофизиологическое; начинает он с таинственных мышечных реакций. У него много последователей. И хотя их практика представляется мне шарлатанством, идея начинать с физиологии вполне разумна. Депрессия – телесное заболевание, и исправление физиологии помогает.

В годы Второй мировой войны многим британским солдатам довелось подолгу дрейфовать в Атлантике на поврежденных кораблях. Среди них чаще всего выживали не самые молодые и сильные, а самые опытные, чья твердость духа искупала телесную слабость. Педагог Курт Хан предположил, что этой твердости духа можно и нужно учить, и основал «Открытые границы», ныне крупную конфедерацию ассоциаций, разбросанных по всему миру. «Открытые границы» организуют вылазки на дикую природу, воплощая тем самым принципы Хана: «Первейшая задача образования – обеспечить формирование следующих качеств: предприимчивого любопытства, непоколебимой силы духа, упорства в достижении цели, готовности к разумному самопожертвованию, и прежде всего, сострадания».

Летом 2000 года я отправился с экспедицией «Открытых границ» в островную «Школу Урагана». Находясь в депрессии, я не смог бы участвовать ни в чем подобном, но будучи в хорошем состоянии, я решил, что этот опыт поможет мне сопротивляться депрессии в дальнейшем. Мероприятие оказалось жестким, даже суровым, но в то же время приятным; оно заставило меня понять, что моя жизнь тесно связана с широким миром. Это было чувство безопасности: осознать свое место в бесконечном пространстве невероятно утешительно. Мы выходили на байдарках в море, и вообще наши дни были заполнены мускульными нагрузками. Вот один из типичных дней: подъем в четыре утра, забег примерно на милю, затем подъем на платформу около 8,5 метров высотой и прыжок оттуда в холодную воду острова Мэн. Затем мы снимались с лагеря, паковали наши пожитки и несли байдарки – двухместные лодки примерно 6 метров в длину – к морю. Затем мы гребли примерно восемь километров против течения (скорость около 1,5 километра в час) до места, где можно было остановиться для завтрака. Там мы отдыхали, готовили и ели. Затем снова грузились в лодки и снова гребли восемь километров до места, выбранного для ночлега. Там мы обедали, тренировались в выживании на воде: переворачивали лодки, выбирались из-под тянувшего нас вниз снаряжения, прямо на воде возвращали байдарки в нужное положение и забирались в них. Затем каждый из нас выбирал себе отдельное место для ночлега и шел туда со спальным мешком, бутылкой воды, куском брезента и мотком веревки. К счастью, во время моего путешествия стояла солнечная погода, но пойди снег, все было бы точно так же. Наши инструкторы были замечательными, твердо стоящими на земле людьми, сильными и иногда мудрыми. Сливаясь с дикой природой, мы под их чутким руководством приобрели кое-какие элементы их навыков и умений.

Временами я жалел, что поехал; я решился отказаться от всех жизненных удобств, и это, как мне казалось, свидетельствовало о том, что я окончательно спятил. Но все же я спиной чувствовал, что вернулся к чему-то очень важному. Есть что-то триумфальное в том, чтобы выживать в первозданной природе, даже если ты сидишь в стеклопластиковой байдарке. Плеск весел, свет, шум волн успокаивают текущую к сердцу кровь, и тоска отступает. «Открытые границы» во многом напомнили мне психоанализ: это было самораскрытие, раздвижение внутренних рамок. В этом и состоит замысел их основателя. «Можно быть уверенным в себе, – пишет Хан, развивая идею Ницше, – и без самопознания, но это будет уверенность, основанная на невежестве, и тяжкие испытания ее сметут. Самопознание есть результат преодоления сложнейших испытаний, когда разум дает телу команду сделать то, что кажется невыполнимым, когда сила и отвага мобилизуются до необычайных пределов ради чего-то, существующего вне “я” – ради принципа, почетной задачи, жизни другого человека». Другими словами, между приступами депрессии следует делать нечто, что построит сопротивление, чтобы, когда болезнь атакует снова, можно было выстоять – точно так же, как мы ежедневно делаем зарядку, чтобы поддерживать тело в форме. Я не рекомендую заниматься выживанием вместо лечения, но в дополнение к лечению это станет мощной поддержкой. Кроме того, выживание в целом – это прекрасно. Депрессия отрывает вас от корней. И хотя вы кажетесь себе тяжелыми, как свинец, на самом деле вы – как гелий, ничто не держит вас на земле. «Открытые границы» стали моим способом укоренения в природе, они дали мне почувствовать одновременно гордость и безопасность.

Гипноз, как и ДПДГ, – это инструмент лечения, а не само лечение. Посредством гипноза можно вернуть пациента к переживаниям раннего возраста и помочь ему преодолеть их, предложив что-то вроде решения проблемы. Майкл Япко в книге о применении гипноза для лечения депрессивных больных пишет, что гипноз лучше всего помогает тем, для кого источником депрессии стало личное восприятие переживаний, которое можно заменить иным восприятием; именно это вызывает улучшение. Гипнозом можно также добиться закрепления в мозгу пациента образа возможного прекрасного будущего, осознание этого отвлекает его от несчастья в настоящем и, соответственно делает это прекрасное будущее возможным. Наконец, удачный гипноз полезен для разрушения негативных стереотипов мыслей и поведения.

Одним из симптомов депрессии является нарушение сна; человек в депрессии нередко лишается глубокого сна и проводит часы в постели, ничуть не отдохнув. Человек плохо спит вследствие депрессии или же он впадает в депрессию вследствие плохого сна? «Печаль, приводящая к депрессии, нарушает сон одним способом, влюбленность, которая может привести к маниакальному состоянию, нарушает сон другим способом», – указывает Томас Вер из Национального института психического здоровья. Но и тем, кто не страдает депрессией, доводилось просыпаться ни свет ни заря с ощущением, что все ужасно; по сути, это мерзкое состояние, которое обычно быстро проходит, – самый близкий подступ к депрессии, который может испытать здоровый человек. Итак, Томас Вер провел серию экспериментов, доказавших, что можно убрать некоторые из симптомов депрессии путем контролируемой депривации сна. Это не долгосрочная методика лечения, но ее можно применять к тем, кто ожидает наступления улучшения после приема антидепрессантов. «Не давая пациенту заснуть, вы продлеваете улучшение, наступившее в течение дня. И хотя люди в депрессии мечтают забыться сном, именно во сне депрессия укрепляется и усугубляется. И какие дьявольские суккубы являются по ночам, принося такие изменения?» – вопрошает Вер.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд написал в «Крушении» (The Crack-Up), что «в три часа ночи даже забытый сверток приобретает трагическое значение смертного приговора, и указанное средство не действует, – а в подлинных потемках души всегда три часа ночи, изо дня в день». И меня посетил бес трех часов ночи.

Когда я в глубокой депрессии, в течение дня я все же чувствую некоторое улучшение и, хотя я легко устаю, совсем поздно вечером наступает период, когда я могу функционировать. В самом деле, если бы я мог выбирать, то предпочел бы прожить всю жизнь в том состоянии духа, в каком я бываю ближе к полуночи. Исследований в этой области мало, потому что их не запатентуешь, однако некоторые исследования отмечают, что механизм это сложный и зависит от того, когда вы спите, в какой фазе сна просыпаетесь, и множества иных факторов. Сон – одна из базовых, первоочередных потребностей организма, нарушение его сбивает режим выработки нейромедиаторов и эндорфина. И хотя мы умеем идентифицировать многое, что происходит во сне, наблюдать, какая эмоциональная глубина достигается, мы пока не можем вывести прямых корреляций. Во время сна снижается выработка гормона секрета щитовидной железы; может быть, это вызывает эмоциональный спад? Норэпинерфин и серотонин также снижаются, а ацетилхолин повышается. Есть теория, что депривация сна повышает содержание дофамина; некоторые эксперименты связывают моргание с выработкой дофамина, и, если долгое время глаза у человека закрыты, содержание дофамина понижается.

Ясно, что полностью лишить человека сна невозможно, но можно удержать его от последней стадии быстрого сна (БДГ, англ. REM), разбудив его, когда она начинается, и это – прекрасный способ контролировать депрессию. Я испробовал его на себе; это работает. Дневной сон, который я долго практиковал в депрессии, контрпродуктивен, он может свести на нет все, что достигнуто пробуждением. Профессор М. Бергер из Фрайбурского университета практикует так называемый сдвинутый сон: пациентов укладывают спать в пять вечера и будят к полуночи. Это дает благоприятный эффект, но сути его, кажется, никто не понимает. «Такой метод лечения выглядит диковато, – соглашается Томас Вер. – Но скажите честно, если бы я признался кому-нибудь: “Я хочу присоединить к вашей голове электропровода, пустить по ним ток и вызвать спазм мозга, потому что это поможет вам от депрессии”, – и если бы это широко не практиковалось, вряд ли бы мне удалось склонить к этому пациента».

Майки Тейз из Питтсбургского университета показал, что многие больные депрессией полностью лишаются сна, а вслед за бессонницей приходят суицидальные настроения. И даже у тех, кто спит, качество сна в депрессии существенно меняется. Больные депрессией не высыпаются; они редко или никогда не проходят фазу глубокого сна, которая и позволяет человеку почувствовать себя освеженным, отдохнувшим. Они проходят множество коротких фаз быстрого сна, тогда как у здоровых фаз быстрого сна меньше, а сами они продолжительней. Поскольку быстрый сон можно назвать полубодрствованием, постоянное повторение этой фазы скорее утомляет, чем позволяет отдохнуть. Многие антидепрессанты снижают фазу быстрого сна, хотя и не улучшают качество сна в целом. Трудно сказать, является ли это частью их механизма воздействия. Тейз доказал, что депрессивные люди, которые нормально спят, лучше откликаются на психотерапию, а на тех, кто не спит нормально, лучше действуют медикаменты.

Но, хотя сон углубляет депрессию, хроническое недосыпание может депрессию запустить. После изобретения телевидения средняя продолжительность нашего сна снизилась на два часа. Не стало ли следствием этого широчайшее распространение депрессии? Но здесь возникает важная проблема: мы не только мало знаем о депрессии, мы не знаем, для чего нужен сон.

Сюда же достаточно правдоподобно можно вовлечь и другие системы организма. Холод может оказать на человека то же влияние, что и депривация сна. Северные олени, стоящие неподвижно всю бесконечную ночь северной зимы и вновь начинающие двигаться с наступлением весны, находятся в «арктической отключке», которая очень похожа на депрессию у людей. Да, холод вызывает, по крайней мере у некоторых животных, общий спад жизнедеятельности.

Зверобой – красивый кустарник, зацветающий на Иванов день (24 июля). Его лекарственные свойства известны со времен Плиния Старшего (I век н. э.), рекомендовавшего его при проблемах с мочевым пузырем. В XIII веке с помощью зверобоя изгоняли дьявола. В наши дни в США зверобой продается в виде экстракта, порошка, чая, настойки и используется в чем угодно – от «коктейлей здоровья» до пищевых добавок. В Северной Европе он на волне моды. Поскольку исследовать природные вещества финансово неинтересно – их нельзя патентовать, то и зверобой исследовали очень мало, впрочем, в настоящее время кое-какие исследования финансирует государство. Зверобой, безусловно, помогает, ослабляя и депрессию, и тревожность. Не слишком понятно, как он действует, неясно даже, какое из многочисленных биологически активных веществ, содержащихся в этом растении, оказывает благоприятное действие. Больше всего известно о веществе, которое называется гиперикум, в экстракте его содержится примерно 0,3 %. Зверобой, кажется, способен ингибировать обратный захват всех трех нейромедиаторов. Считается, что он снижает выработку интерлевкина-6, белка, участвующего в иммунном ответе, излишнее количество которого ухудшает общее самочувствие.

Гуру натуропатии Эндрю Уэйл утверждает, что экстракты трав эффективны, потому что воздействуют на многие системы организма; он считает, что множество потенциальных агентов, действуя совместно, лучше, чем перестроенные молекулы, однако насколько и как именно эти агенты помогают друг другу, можно лишь строить догадки. Он прославляет «нечистоту» лекарственных растений и то, что они разными способами воздействуют на разные системы организма. В его теории мало научных оснований, но много концептуального очарования. Большинство из тех, кто лечится зверобоем, принимают его не ради лекарственной «нечистоты». Скорее его выбирают из сентиментального взгляда, что лучше принимать растительные, а не синтезированные вещества. При продвижении на рынок зверобоя этот предрассудок эксплуатируют. В рекламе, украшавшей лондонское метро, блондинка с выражением безмятежного счастья на лице, именовавшаяся «Кира, солнечная девушка», поднимала себе настроение «нежно высушенными листьями» и «жизнерадостными желтыми цветами» зверобоя. Посыл этой рекламы – будто бы нежно высушенные листья или желтый цвет имеют какое-то отношение к эффективности лечения – и принес зверобою популярность. Вряд ли «натурально» принимать зверобой регулярно и в значительных количествах. Не кто иной, как Бог, поместил молекулу определенной конфигурации в растение и позволил ученым синтезировать молекулу другой конфигурации, и первое ничуть не предпочтительнее второго. Нет ничего особо привлекательного в таком «натуральном» заболевании, как воспаление легких, таком «натуральном веществе», как мышьяк или «натуральном явлении», как дупло в зубе. И стоит помнить, что многие натуральные вещества очень ядовиты.

Я уже отмечал, что некоторые люди отрицательно реагируют на препараты класса SSRI. Полезно отметить, что зверобой, хотя и растет в диком виде на лугах, не менее безобиден. Натуральные вещества поступают в продажу при слабом контроле, поэтому нельзя быть уверенным, что в таблетках всегда содержится одно и то же количество активного вещества или что оно внезапно не вступит в опасную реакцию с другими лекарствами. Зверобой может, в числе прочего, понижать эффективность оральных контрацептивов, препаратов для снижения холестерина, бета-блокаторов, блокаторов кальциевых каналов при гипертонии и коронарной недостаточности, а также ингибиторов протеазы при ВИЧ-инфекции. Мое мнение: в зверобое нет ничего плохого, но и ничего особо хорошего. Он менее изучен, меньше контролируется и быстрее разрушается, чем синтезированные молекулы, и принимают его обычно менее регулярно, чем прозак.

В настойчивых поисках «натуральных» лекарств ученые откопали еще одно целебное средство – S-аденозилметионин (SAM). В то время как зверобой стал психологической панацеей для Северной Европы, SAM завоевал большую популярность в Южной, особенно много его приверженцев в Италии. Как и зверобой, он не контролируется и продается в магазинах здорового питания в виде маленьких белых таблеток. SAM производится не из жизнерадостного растения, он был обнаружен в самом организме человека. Уровень SAM у людей разный и зависит от возраста и пола. Он встречается во всем организме и участвует во многих химических процессах. И хотя у страдающих депрессией уровень SAM не понижен, исследования воздействия этого вещества обнадеживают. SAM существенно опережает плацебо в устранении симптомов депрессии и, похоже, не менее эффективен, чем трицикличные антидепрессанты, с какими его обычно сравнивают. Между тем изучение препарата проводилось бессистемно, и на его результаты нельзя полностью положиться. У SAM нет длинного перечня побочных эффектов, однако у больных с биполярным расстройством он способен запустить маниакальное состояние. Никто, похоже, не понимает, как именно действует SAM. Возможно, он участвует в метаболизме нейромедиаторов; длительное применение SAM повышало содержание нейромедиаторов у животных. Особенно он активизирует дофамин и серотонин. Дефицит SAM связывают с недостаточным метилированием, которое приводит к стрессу организма в целом. У пожилых людей уровень SAM обычно ниже, и некоторые исследователи предполагают, что это связано со снижением функционирования стареющего мозга. Предлагалось множество объяснений видимой эффективности SAM, однако все они ничем не подтверждены.

Иногда против депрессии применяют гомеопатию. Больные принимают микроскопические количества тех самых веществ, которые в больших дозах вызывают у здоровых людей депрессивные симптомы. Против депрессии эффективны различные формы незападной медицины. Одна женщина, сражающаяся с депрессией всю свою жизнь и почти не получающая облегчения от антидепрессантов, в возрасте 60 лет обнаружила, что цигун, китайская система дыхания и физических упражнений, снимает ее проблемы. Акупунктура, завоевывающая все большее признание на Западе – американцы тратят на нее 500 миллионов долларов в год, – также оказывает поразительное воздействие на некоторых больных. Национальный институт психического здоровья признает, что иглоукалывание может изменять химию мозга. Менее надежно китайское траволечение, однако некоторые больные, принимая эти лекарственные травы достигали существенных сдвигов в состоянии сознания.

Многие из тех, кто прибегает к альтернативным методам лечения, пробовали лечиться традиционно. Одни предпочитают альтернативную терапию, другие прибегают к ней как к дополнению традиционной. Некоторые концептуально привержены методам лечения, меньше вторгающимся в организм, чем медикаменты или ЭСТ. Избегать разговорной терапии, по-моему, достаточно наивно, однако некоторым поиск вариантов психотерапии или ее сочетание с нетрадиционными методами лечения может принести большую пользу, чем поход к психофармакологу и прием соединений, о которых мы до сих пор знаем до опасного мало.

Среди моих знакомых, пользовавшихся гомеопатией, наибольшим моим доверием пользуется Клодия Уивер. Она – сильная личность. Некоторых людей обстоятельства меняют, и они становятся бледными тенями тех, с кем когда-то имел дело, однако ту смесь прямоты и эксцентричности, которую представляет собой Клодия Уивер, не может одолеть ничто. Это обескураживает, но есть в этом и что-то очень симпатичное. С Клодией Уивер ты всегда знаешь, на каком ты свете, – не то что она невежлива, у нее действительно безупречные манеры, просто ей совершенно не интересно скрывать свое истинное «я». На самом деле она бросает тебе свою индивидуальность, словно перчатку: ты можешь принять вызов, полюбить ее, и ей это понравится, а можешь счесть, что это утомительно, и тогда – пожалуйста, скатертью дорога! Знакомясь с ней ближе, подпадаешь под очарование ее острого ума. Со всей ее безусловной верностью и безмерной цельностью. Она – высокоморальный человек. «Разумеется, у меня есть причуды, и я ими горжусь, – говорит она. – Потому что не понимаю, как жить без них. Я всегда была своеобразна и своевольна».

Я познакомился с Клодией Уивер, когда ей было около 30; она принимала гомеопатию как часть комплексного лечения аллергии, расстройства пищеварения, экземы и других проблем. Параллельно она занималась медитацией и изменила диету. Она постоянно имела при себе примерно 36 склянок (и еще 50 оставались дома) с разными веществами разной силы воздействия в виде таблеток, мази или аювердических чаев. Все это она принимала по невероятно сложной схеме, одни таблетки глотая целиком, другие разламывая на несколько частей, смешивая их, растворяя одну в другой, плюс к тому несколько мазей наружно. За полгода до этого она раз и навсегда отказалась от каких бы то ни было медикаментов, которые то принимала, то не принимала с шестнадцатилетнего возраста. У нее были проблемы с наркотиками, и она созрела для того, чтобы попробовать что-то другое. Как уже случалось раньше, когда она переставала принимать лекарства, она почувствовала временное улучшение, а потом начала скатываться вниз. Краткий опыт со зверобоем не оказал на нее воздействия. Зато гомеопатия быстро пресекла развитие болезни, показав себя достаточно эффективной.

Ее врач-гомеопат, с которым она ни разу не встречалась лично, жил в Санта-Фе, он лечил ее подругу, и лечение показало прекрасные результаты. Каждые день-два она звонила ему, и он задавал ей разные вопросы, например «Обложен ли у вас язык?» или «Не течет ли из ушей?» – и на основе ее ответов прописывал различные лекарства, примерно шесть пилюлек в день. Он уверял, что организм подобен оркестру, а лекарства – это камертон. Клодия очень любит ритуалы, и, как мне кажется, окончательно убедила ее сложность схемы. Ей понравились и все эти бутылочки, и консультации, и расписание приема. Ей понравилось принимать простые элементы – серу, золото, мышьяк, а также сложные сочетания и микстуры – беладонну, рвотный орех, чернила каракатицы. Сосредоточенность на лекарствах отвлекала ее от болезни. Ее гомеопат обычно справлялся с острыми ситуациями, даже когда не мог повлиять на лежавшие в их основе перепады состояния духа.

Клодия всю жизнь была погружена в себя и очень дисциплинированна, когда дело касалось ее депрессии. «Когда я в депрессии, мне очень трудно припомнить что-нибудь позитивное. Я все вспоминаю и вспоминаю плохое, что другие делали мне, я злопамятна, как слон. Или случаи, когда я ошибалась, была смущена, мне было стыдно, и эти воспоминания растут, в них события гораздо хуже, я уверена, чем были в реальной жизни. И стоит мне напасть на одно такое воспоминание, как тут же появляются еще десять или двадцать. В группе альтернативной духовности, в которой я состою, меня попросили записать негативные обстоятельства, которые портят мне жизнь, так я исписала более 20 страниц. А потом меня попросили записать позитив. И ничего позитивного о себе я не сумела придумать. Меня впечатляют мрачные сюжеты, Освенцим или авиакатастрофа, и я начинаю представлять себе, как погибаю в этой ситуации, и не могу остановиться. Мой врач обычно подбирает что-то, что помогает преодолеть навязчивый страх катастрофы.

Я очень опытный человек в отношении самой себя. В будущем месяце исполнится 29 лет, как я накапливаю этот опыт. И я знаю, что могу рассказать вам связную историю, а завтра другую, и тоже связную. Моя реальность сильно меняется с моим настроением. В один прекрасный день я расскажу вам, какая жуткая у меня депрессия, как она мучает меня вся жизнь, а на следующий день, если мне станет лучше, я буду говорить, что все просто отлично. Я пытаюсь думать о счастливых временах. Я стараюсь думать о чем-то, что не дает копаться в себе, потому что это быстро приводит к депрессии. Когда я в депрессии, я стыжусь самой себя. Я никак не могу взять в голову простую мысль, что вокруг обычные люди, испытывающие разные эмоциональные состояния. У меня унизительные сны, даже во сне я не могу отделаться от жуткого, давящего чувства угнетенности, от ощущения бессмысленности жизни. Надежда уходит первой».

Клодию Уивер угнетала чрезмерная твердость родителей. «Они всего-навсего хотели, чтобы я была счастлива, но так, как они себе это представляли». Уже в детстве она «жила в своем собственном мире». «Я чувствовала себя другой, отдельной. Я чувствовала себя маленькой, незначительной, заплутавшей в собственных мыслях и почти не имеющей представления о других людях. Я выходила гулять во двор и просто бродила, не замечая никого вокруг». Родные только губы поджимали на все это. В третьем классе она начала отстраняться физически. «Я ненавидела, когда меня трогали, целовали и обнимали, даже мои родные. В школе я ужасно уставала. Помню, учителя говорили: “Клодия, подними голову над партой”. И никто ничего об этом не подумал. Помню, я шла как-то в гимнастический зал и просто уснула на батарее отопления. Я ненавидела школу и даже не думала заводить друзей. Меня могло ранить любое слово, и ранило. Помню, в шестом или седьмом классе я бродила по вестибюлю, не интересуясь никем и не заботясь ни о чем. Мне очень горько думать о моем детстве, хотя в то же время я странным образом гордилась тем, что я не такая, как все. Депрессия? Она всегда была; просто нужно было время, чтобы понять, что это она. У меня была очень любящая семья, просто им и в голову не приходило – да и большинству родителей их поколения, – что у ребенка расстройство душевного состояния».

Единственной ее радостью была верховая езда, к которой она обнаружила настоящий талант. Родители купили ей пони. «Верховая езда дарила мне уверенность в себе, дарила радость, давала мне окошко надежды, которую ничто больше не давало. Я хорошо ездила, это все признали, и любила своего пони. Мы работали как команда и понимали друг друга как партнеры. Казалось, он знал, как нужен мне. Он вытащил меня из моего несчастья».

В десятом классе она перешла в интернат. И после конфликта с тренером по поводу стиля оставила верховую езду. Она сказала родителям, что пони нужно продать, у нее не хватает энергии, чтобы на нем ездить. Первую четверть в интернате она занималась тем, что понимала теперь как «вопросы духовности». Почему я здесь? Какова моя цель? Девушка, с которой она делила комнату и которой тоже адресовала эти вопросы, немедленно сообщила об этом администрации школы, причем передала вырванные из контекста фразы. Руководство школы решило, что Клодия склонна к самоубийству, и отослали ее домой. «Мне было так ужасно неловко. Я так этого стыдилась. И я поняла: я не хочу отныне быть частью чего бы то ни было. С этим было трудно сжиться. И хотя другие быстро обо всем забыли, я так и не смогла».

Позднее в том же году она начала себя резать, страдая от того, что сама называла «крайне непривлекательная альтернативная анорексия». Она придумала такой трюк: делала надрез и сжимала края, чтобы не текла кровь, а потом раздвигала, позволяя крови течь. Надрезала так тонко, что шрамов не оставалось. Она знала, что еще четыре или пять девочек в школе делают то же самое – «похоже, что это достаточное число, чтобы обозначить тенденцию». Резать себя она продолжала периодически и в колледже, а будучи уже под 30, изрезала себе левую руку и живот. «Это вовсе не крик о помощи, – говорит Клодия. – Ты чувствуешь эмоциональную боль и хочешь от нее избавиться. И вот ты видишь нож и думаешь: ага! на вид он довольно острый, и такой гладкий… а как будет, если я нажму вот здесь… нож тебя завораживает». Ее соседка по комнате заметила порезы и снова выдала ее. «И они сказали, что я точно суицидальна, и это выбило меня из колеи. У меня зубы начали шататься, и я страшно переживала по этому поводу». Ее снова отослали домой с предписанием показаться психиатру. Она обратилась к психиатру, и он сказал ей, что она совершенно нормальна и здорова, а ее соседка и школьное начальство сами психи. «Он понял, что я не собираюсь покончить с собой, а просто проверяю свои возможности, выясняю, кто я и куда иду». Через несколько дней она вернулась в школу, но теперь уже не чувствовала себя в безопасности; у нее появились симптомы острой депрессии. «Я уставала все сильнее и сильнее, спала больше и больше, делала меньше и меньше и все больше и больше хотела остаться одна. Я была крайне несчастна. И у меня было чувство, что я никому не могу об этом рассказать».

Вскоре она начала спать по четырнадцать часов в день. «Я просыпалась в четыре утра, шла в ванную и занималась, что всем казалось очень странным. Мне стучали в дверь и удивлялись, что я там делаю. “Занимаюсь”, – отвечала я. “А почему именно здесь?” – спрашивали меня, а я в ответ: “Знаете, мне так нравится”. Тогда они говорили: “Почему бы тебе не пойти в общую комнату?” Но если бы я туда пошла, то пришлось бы с кем-нибудь общаться. А этого-то я и избегала». К концу года она почти перестала есть обычную пищу. «Я съедала семь или даже девять плиток шоколада в день, потому что мне этого хватало, чтобы не ходить в столовую. Если бы я пошла в столовую, меня стали бы спрашивать: как ты себя чувствуешь? А это последний вопрос, на который я бы хотела отвечать. Я продолжала заниматься и закончила год, потому что была невидимкой и никому не показывалась. Если бы я слегла, из школы позвонили бы родителям, и пришлось бы объяснять, а я не могла никому показаться, чувствовать общее внимание. Мне и в голову не приходило звонить родителям и говорить, что я хочу домой, хотя я чувствовала себя в ловушке. Я как будто была в каком-то тумане и не видела дальше пяти футов – а даже мама находилась в шести. Я так стыдилась своей депрессии, я была уверена, что обо мне говорят ужасные вещи. Ты знаешь, что я стеснялась выйти в туалет, даже когда была одна? Я хочу сказать, что в публичном месте вышла бы куча проблем. Но даже одна я себя не выносила. Мне казалось, что как человек я ничего не стою, даже в таком простейшем деле. Мне казалось, будто кто-то знает, что я там делаю, и мне было стыдно. Это было ужасно больно».

Лето после десятого класса оказалось тяжелым. У Клодии на фоне напряжения развилась экзема, которая мучает ее и поныне. «Находиться среди людей – ничего мучительней я и вообразить не могла. Даже просто разговаривать с кем-то. Я избегала мира. По большей части я лежала в кровати, задернув шторы. Свет ранил меня». Лето шло, и она наконец начала принимать лекарство – имипрамин. Окружающие заметили стойкое улучшение, и «к концу лета я даже нашла в себе силы съездить с матерью на день в Нью-Йорк, чтобы пройтись по магазинам, и вернуться. Это было самое захватывающее и энергичное мое дело тем летом». Тогда же она сблизилась со своим психотерапевтом, который остался близким другом.

Осенью Клодия поменяла школу. В новой школе ей предоставили отдельную комнату, лекарства принесли улучшение. Она чувствовала, что за лето родные наконец оценили ее душевное состояние как реальную проблему, и это очень помогло. Она усердно училась, посещала много дополнительных занятий. В выпускном классе она стала старостой, а потом поступила в Принстон.

В Принстоне она выработала многие из способов выживания, которые остались с ней на всю жизнь. При всей своей замкнутости, она тяготилась одиночеством, и, чтобы решить эту проблему, шестеро друзей по очереди укладывали ее спать. Часто они оставались с ней в постели – она еще не жила половой жизнью, и друзья уважали это, просто составляя ей компанию. «Спать с кем-то, тесно прижавшись, стало для меня важным антидепрессантом. Ради этой близости я бы отказалась от секса. Отказалась бы от еды. Отказалась бы от походов в кино. Отказалась бы от работы. Я хочу сказать: я отказалась бы от всего, оставив только сон и отправление естественных надобностей, только бы быть в безопасности и чтобы было к кому прижаться. Честно говоря, я не удивлюсь, если это стимулирует химические реакции в мозге». Чтобы перейти к следующей стадии физической близости, Клодии потребовалось время. «Я всегда стыдилась своего обнаженного тела. По-моему, я ни разу даже не примерила купальник, чтобы не переживать по этому поводу. Я не первая в этом мире попробовала секс. Люди потратили немало времени, чтобы убедить меня, что секс – это хорошо. Я так не думала. Годами я считала, что это не для меня. Как газировка – пока не попробовал, ты ее не хочешь. Но в конце концов я переменила мнение».

Зимой на первом курсе она ненадолго отказалась от лекарств. «Имипрамин, который я принимала, давал побочный эффект, и всегда не вовремя. Как раз в тот момент, когда я должна была говорить перед полной аудиторией, рот пересыхал так, что я не могла пошевелить языком». Очень скоро Клодия снова погрузилась в депрессию. «Я снова не могла пойти поесть, – объясняет она. – Каждый вечер мой друг готовил мне обед и кормил меня. Он делал это восемь недель. Причем прямо в своей комнате, так что мне не приходилось есть в присутствии посторонних. Постоянно хотелось научиться обходиться без лекарств, а когда ты в таком настроении, не понимаешь, как плохо обстоят дела».

В конце концов друзья уговорили Клодию снова начать принимать лекарства. Летом она каталась на водных лыжах, и как-то раз возле нее вынырнул дельфин и долго плыл рядом. «Это было самое ясное свидетельство того, что Бог есть. Мне показалось, что я не одинока, ведь он рядом». Ее настроение поднялось до такой степени, что она снова перестала пить таблетки.

Спустя полгода она вернулась к лекарствам.

В конце первого года Клодия перешла на прозак; он хорошо помогал, вот только уничтожал какие-то части ее внутреннего «я». Так она прожила восемь лет. «Я начинаю принимать лекарства, а потом бросаю, потому что мне кажется, что я в порядке, и они не нужны. Увы, это не так. Бросив лекарства, я чувствую себя хорошо-хорошо, а потом что-то случается, еще что-то, и я чувствую себя сбитой с ног. Как будто тащила что-то, слишком тяжелое. А потом случается пара мелочей… на самом деле ничего ужасного, ну, например, колпачок от тюбика зубной пасты провалился в раковину, но это становится последней каплей, и расстраиваешься сильнее, чем когда умерла бабушка. И всякий раз мне требуется время, чтобы понять, что происходит. Я летаю то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, и не сразу доходит, когда “низ” куда глубже, чем самый высокий “верх”». Когда из-за внезапного приступа ей пришлось пропустить девичник – «я просто не могла выйти из квартиры, сесть в автобус и доехать туда», – она вернулась к прозаку.

Когда мы с Клодией познакомились, она снова перестала пить лекарства, чтобы пробудить половое влечение, и перешла на гомеопатию. Первое время гомеопатия помогала; она чувствовала, что лекарства действуют и поддерживают ее в стабильном состоянии, но когда обстоятельства вызвали депрессию, они не сумели ее вытащить. Это было тяжелое время, однако всю зиму Клодия упорно не отказывалась от гомеопатии. Каждый месяц она впадала в панику, опасаясь, что депрессия возвращается, однако всякий раз выяснялось, что это всего лишь предменструальный синдром. «Я так радовалась, когда начинались месячные, я думала: “Слава Богу, это они!”» И хотя недостаточное лечение не вызывало тяжелой депрессии, многое давалось все труднее. И вообще система лечения плохо соответствовала ее физическому состоянию, например экзема обострилась настолько, что кровь проступала сквозь блузку.

Примерно в это же время Клодия отказалась от разговорной терапии и начала писать то, что Джулия Кэмерон называет «утренними страницами»: двадцатиминутные записи утреннего потока сознания. Она утверждает, что они помогли ей прояснить ее жизнь, три года подряд она не пропустила ни одного дня. Когда она начинает плохо себя чувствовать или тосковать, она вывешивает на стене спальни список дневных дел. Он начинается так: «Прочитать пять детских стишков. Сделать коллаж. Съесть немного шоколада».

Через несколько месяцев после того, как Клодия начала писать «утренние страницы», она встретила человека, который стал ее мужем. «Я поняла, что чувствую себя гораздо счастливее, когда кто-то работает в соседней комнате. Компания очень важна для меня; важна для моей эмоциональной стабильности. Мне нужно, чтобы меня утешали. Нужны маленькие знаки внимания. Даже в не очень хороших отношениях мне лучше с кем-то, чем одной». Ее жених понимал и принимал то, что она в депрессии. «Он знает, что нужно быть начеку и помогать мне, когда случается приступ. Когда он рядом, я гораздо больше уверена в себе и гораздо на большее способна». Она так хорошо чувствовала себя, когда он появился в ее жизни, что решила перестать следовать гомеопатическому режиму. Год она провела в прекрасном, счастливом состоянии, обсуждая с любимым, как они отпразднуют свадьбу.

Это была красивая летняя свадьба, распланированная не менее тщательно, чем программа гомеопатического лечения. Клодия смотрелась настоящей красавицей. Она купалась в любви собравшихся. Все мы, друзья Клодии, были счастливы за нее; годы плача остались позади. А она просто сияла. Родители Клодии в то время жили в Париже, но дом, где она выросла, сохранили – прекрасное здание XVII века в процветающем маленьком городке в Коннектикуте. Туда мы и съехались утром на обряд подтверждения намерений, когда жених и невеста призвали в свидетели четыре ветра и четыре стороны света. Обед состоялся в доме друга семьи, через дорогу. В четыре пополудни в красивом саду провели обряд и подали коктейли. Клодия с женихом открыли коробку с бабочками, и те волшебно порхали вокруг нас. Вечером состоялся изысканный ужин на 140 гостей. Я сидел рядом со священником, который все повторял, что никогда прежде не был на так хорошо организованной свадьбе: сценарий, написанный Клодией и ее мужем, содержал ремарки, как он выразился, «опере подстать». Все было на высочайшем уровне. Карточки с именами гостей, меню и текст службы были отпечатаны ксилографическим способом на бумаге ручной работы. Из украшали специально заказанные рисунки. Жених собственноручно испек четырехэтажный свадебный торт.

Перемены, даже перемены к лучшему, – источник стресса. А женитьба – едва ли не самая серьезная перемена в жизни. Проблемы, начавшиеся еще перед свадьбой, после нее быстро ухудшились. Клодия решила, что виновник проблем – муж, ей потребовалось немало времени, чтобы понять, что это могло быть проявлением симптомов. «Он больше беспокоился обо мне и том, что со мной будет, чем я сама. На свадьбе все запомнили меня счастливой. На фотографиях я счастливая. Я весь день думала, что влюблена, конечно, я должна быть влюблена, раз все это делаю. А мне казалось, что я ягненок на заклании. В брачную ночь я совершенно лишилась сил. А медовый месяц стал настоящей катастрофой. За весь месяц я не сказала ему доброго слова. Я не хотела быть с ним, не хотела смотреть на него. Мы пытались заняться сексом, мне было больно, и ничего не получилось. Я видела, как он меня любит. И думала: поверить не могу. Я думала, все будет совсем не так. И чувствовала себя несчастной, думая, что я разбила его сердце, разбила его жизнь».

В конце сентября Клодия вернулась к приему гомеопатии. Раньше это ее стабилизировало, но с тем, что обернулось острой депрессией, гомеопатия не справилась. «Я была на работе, – вспоминает Клодия, – и вдруг ни с того, ни с сего почувствовала, что сейчас сорвусь и заплачу. Я так боялась, что стану действовать непрофессионально, что едва справлялась с работой. Пришлось извиниться, сказать, что у меня разболелась голова и что я должна уйти. Я ненавидела все; ненавидела всю свою жизнь. Я хотела развестись или аннулировать брак. Мне казалось, что у меня нет друзей. Мне казалось, что у меня нет будущего. Я сделала ужасную ошибку. Я думала: бог мой, о чем мы будем говорить всю оставшуюся жизнь. Мы вместе сядем ужинать – и о чем будем говорить? Мне сказать нечего. А муж, конечно, думал, что он во всем виноват, испытывал к себе отвращение, не хотел бриться, ходить на работу… ничего не хотел. Я плохо с ним обращалась и понимала это. Он очень старался, но представления не имел, что делать. Что бы он ни сделал, мне все было не так. Но в то время я этого не понимала. Я говорила, чтобы он уходил, что я хочу остаться одна, а на самом деле хотела, чтобы он настоял на том, чтобы остаться со мной. Я себя спрашивала, что мне на самом деле нужно. Я не знаю. Что сделает меня счастливой? Не знаю. Ладно, чего я хочу? И этого не знаю. И это окончательно меня сломило. Знаю, я вела себя с ним ужасно – я это и тогда знала, но сил не было остановиться». В октябре она обедала с приятелем, и он сказал, что она сияет как «счастливая жена», а Клодия разрыдалась.

Это было для Клодии самое страшное время с окончания университета. В конце концов в ноябре друзья уговорили ее вернуться к нормальной медицине. Психиатр сказал ей, что так долго сидеть на гомеопатии сущее безумие, и дал 48 часов на очищение организма, после чего велел начать принимать целексу. «Это было совсем другое дело. Да, временами я испытываю депрессивные моменты, меня посещают мрачные мысли, половое влечение ослабло до такой степени, что я едва могу заставить себя быть с мужем – нет интереса к сексу, для меня это просто физическое неудобство, и даже увлажнения нет! Интерес просыпается на какие-то 2 % в момент овуляции, и это – высшая точка из месяца в месяц. Но все-таки так гораздо лучше. Мой муж очень милый. Он говорит: “Я женился на тебе не ради секса, ничего страшного”. Я думаю, он испытывает огромное облегчение от того, что я перестала быть тем чудовищем, каким была сразу после свадьбы. Похоже, наша жизнь наладилась. Я вижу в нем качества, которые мне нравятся, вернулось ощущение безопасности. Вернулось желание прижаться. Мне это очень нужно, и он удовлетворяет мои потребности – он тоже любит прижиматься. Он дает мне почувствовать, что я хороший человек. И я снова с ним счастлива. Он меня любит, и это – огромная ценность. У нас сейчас прекрасные отношения, по крайней мере процентов на восемьдесят.

Я чувствую, что мое хорошее состояние немного искусственное. Когда я принимала на десять миллиграммов меньше, наступали депрессивные моменты, они страшно мешали, рушили все. Справляться с ними было очень мучительно, но я хотела этого и справлялась. Я чувствую: чтобы оставаться в форме, мне по-прежнему нужны лекарства. Мое состояние нестабильно. У меня нет того ощущения мягкого скольжения, какое было, когда я обдумывала свадьбу. Если бы я почувствовала себя в безопасности, я бы отказалась от лекарств; но я не чувствую себя в безопасности. Мне все труднее провести границу между мной в депрессии и мной не в депрессии. Мне кажется, предрасположенность к депрессии во мне сильнее, чем сама депрессия. Но депрессия – это не альфа и омега моей жизни. Знаешь, я не намерена остаток жизни лежать в кровати и страдать. Люди, добивающиеся успеха, несмотря на депрессию, делают три вещи. Во-первых, они стремятся понять, что происходит. Затем принимают такое положение вещей как постоянное. И наконец, они каким-то образом ухитряются возобладать над этим своим опытом, перерастают его, выбираются из него и возвращаются в мир других людей. Если тебе удается понять и перерасти, ты вдруг обнаруживаешь, что можешь взаимодействовать с другими людьми, жить своей жизнью, вернуться к работе. Ты престаешь быть скрюченным, и это – настоящая победа! Человек в депрессии, способный перестать упоенно созерцать собственный пуп, менее невыносим, чем неспособный на это. Поначалу, когда я осознала, что обречена всю жизнь плясать под дудку своего настроения, мне было очень-очень горько. Но теперь я знаю, что не беспомощна. Теперь для меня главный вопрос – как это перерасти. И пусть сейчас это больно, но чему это меня научит?» Клодия Уивер склоняет голову на бок: «Я это поняла. Мне повезло». И это ее неугомонный вопрошающий дух, не в меньшей степени, чем экспериментальное лечение, позволил ей пройти через все испытания более или менее невредимой.

Из многих испробованных мной психотерапевтических групп наиболее тонкой, заботливой, ближе других подводящей к решению показалась мне та, что основывалась на трудах Берта Хеллингера из Германии. Бывший священник, служивший миссионером у зулусов, Хеллингер имеет обширную группу последователей, преданных его работе в стиле гештальт-терапии. Один из учеников Хеллингера, Рейнхард Лир, в 1998 году приехал в США и начал проводить курсы интенсивной терапии. Я принял в них участие, и, по мере погружения в процесс, мой природный скептицизм постепенно уступал место уважению. Терапия Лира подействовала на меня, и я видел, как сильно она подействовала на других участников группы. Как ДДПГ, работа по методу Хеллингера лучше действует на тех, кто испытал травму, однако для Лира травматическим моментом является какой-то важный факт – например, «мать меня ненавидела», – а не единичное ограниченное во времени событие.

Мы составили группу из примерно 20 человек и с помощью некоторых базовых упражнений установили взаимное доверие. Затем каждого из нас попросили составить рассказ о самом болезненном событии в своей жизни. Мы делились своими рассказами, а потом нас попросили выбрать среди членов группы людей, которые будут представлять действующих лиц наших рассказов. Затем Лир ставил как хореограф некий замысловаты танец, переставляя фигуры из рассказов, с тем чтобы получился более счастливый конец. Эти постановки Лир назвал «семейными созвездиями». Я выбрал темой смерть матери как отправную точку моей депрессии. Кто-то изображал мою мать, кто-то – отца, кто-то – брата. Лир сказал, что нужны также дедушки и бабушки (из этих четырех людей я знал лишь одного). Когда он расставил нас, как считал нужным, он попросил меня обратиться к различным фигурам с речью. «Что вы хотите сказать дедушке, который умер, когда ваша мать была совсем молоденькой?» – спрашивал он. Из всех тренингов, которые я повидал в связи со своей депрессией, этот, похоже, больше других был ориентирован на харизматичного лидера. Лир умел пробуждать в нас изрядные силы, и через 20 минут этого танца и произнесения фраз мне начало казаться, что я и впрямь разговариваю с матерью и делюсь с ней своими мыслями и чувствами. Затем волшебная пелена растворилась, и я снова оказался в конференц-центре в Нью-Джерси, однако весь день меня не покидало ощущение покоя, словно какие-то проблемы оказались решены. Возможно, дело было в том, что я адресовался к силам, с которыми никогда не имел дела – ко всем умершим бабушкам и дедушкам и покойной матери, но процесс сдвинул что-то во мне, мне даже виделось в нем что-то сакральное. Депрессию он не вылечил, но немного покоя добавил.

Больше всего в нашей группе меня заинтересовал парень с немецкими корнями, который выяснил, что его родители работали в концентрационном лагере. Оказавшись неспособным пережить этот ужас, он впал в жестокую депрессию. Обращаясь к разным членам своей семьи, которые Рейнхард Лир умело то приближал к нему, то отдалял, он не переставая плакал. «Это ваша мама, – сказал Лир в какой-то момент. – Да, она делала жуткие вещи. Но в то же время она любила вас и оберегала, когда вы были ребенком. Скажите ей, что она предала вас, а потом, что вы всегда будете ее любить. Не пытайтесь простить ее. Звучит нарочито, но действие это оказало самое сладостное.

Говорить о депрессии во время депрессии тяжело даже с близкими друзьями, поэтому существование групп поддержки депрессивных кажется парадоксом. Тем не менее, по мере того как депрессию все чаще диагностируют, а финансирование лечения сокращается, таких групп становится все больше. Сам я, находясь в депрессии, в такие группы не ходил – из снобизма, апатии, невежества и нежелания допускать кого-либо в мое частное пространство, но стал посещать их, работая над книгой. Сотни организаций, особенно больниц, собирают такие группы и в США, и по всему миру. Ассоциация депрессии и связанных с ней аффективных расстройств (Depression and Related Affective Disorders Association, DRADA) при клинике Джона Хопкинса открыла 62 группы поддержки, организует личные встречи и издает на редкость удачный бюллетень под названием «Попутного ветра» (Smooth Sailing). Крупнейшая организация в США, базирующаяся в Нью-Йорке, – Группы поддержки расстройств настроения (Mood Disorders Support Groups, MDSG) – ведет еженедельно четырнадцать групп поддержки, через которые ежегодно проходят около семи тысяч человек. Также MDSG проводит десять лекций в год, каждую посещают примерно 150 человек. Они выпускают ежеквартальник, имеющий примерно шесть тысяч подписчиков. Собрания MDSG проходят в разных местах; я в основном ходил в больницу Бет-Израэль в Нью-Йорке по пятницам в 7-30 вечера, потому что большинство депрессивных свиданий не назначают. Вы платите за вход 4 доллара наличными, получаете клейкую этикетку с вашим именем, но без фамилии, которую должны не снимать в течение всей встречи, в которой участвуют еще примерно двенадцать человек и ведущий. Прежде всего, все представляются и объясняют, чего ждут от встречи. Затем начинается общее обсуждение. Люди рассказывают о себе, дают друг другу советы, иногда играют в какие-то игры. Встреча длится два часа. Это захватывающее своей жутью время, потому что звучат рассказы заброшенных, плохо поддающихся лечению людей, переживших эпизоды жестокой депрессии. Эти группы призваны компенсировать нарастающую обезличенность системы здравоохранения; большинство тех, кто их посещает, разрушили в депрессии все отношения, потеряли семьи и друзей.

В одно из типичных посещений я зашел в освещенный флуоресцентными лампами зал, где сидели десять человек, ждавших возможности поведать свои истории. Депрессивные люди обычно не придают значения одежде, а мытье требует от них слишком больших усилий. Большинство из тех, кого я увидел, выглядели такими же жалкими, как себя чувствовали. Я ходил туда семь пятниц. В последнее мое посещение первым говорил Джон, потому что он любил говорить, чувствовал себя прилично, посещал группу почти каждую неделю вот уже десять лет и знал правила. Джон сохранил работу и не пропустил ни дня. Не хотел принимать медикаменты, но пробовал травы и витамины; полагал, что выкарабкается. Дана в тот вечер была слишком угнетенной, чтобы говорить. Она подтянула колени к подбородку и обещала, что попробует заговорить позже. Энн давно не приходила в MDSG. У нее был плохой период: она принимала эффексор, и он помогал. Затем ей увеличили дозу, но она впала в паранойю, «слетела с катушек». Вообразила, что ее преследует мафия, и забаррикадировалась в квартире. Ее госпитализировали, она принимала «все-все лекарства, ни одного не пропустила», а когда они не помогли, прошла ЭСТ. Ничего про это время не помнит, ЭСТ стерла почти всю память. Раньше она была начальником, «белым воротничком». А теперь зарабатывает на жизнь, нанимаясь кормить чужих кошек. Сегодня ей отказали два клиента, причем в грубой форме. Это было унизительно. Поэтому она и решила прийти. Ее глаза полны слез. «Вы все такие милые, слушаете друг друга, – говорит она. – А там никто никого не слушает». Мы попытались утешить ее. «У меня было так много друзей. Все куда-то подевались. Но справляюсь. Ходить к моим кошкам хорошо, это движение, а движение помогает».

Джейма заставили уволиться из «правительственного агентства», потому что он слишком часто пропускал работу. Три года он провел в отпуске по инвалидности. Большинство его знакомых этого не поняли бы. Поэтому он притворяется, что работает, и не отвечает на телефонные звонки днем. Сегодня ему, похоже, получше, лучше, чем в последний раз, когда я его видел. «Если бы я не мог притворяться, – говорит он, – я бы покончил с собой. Только это меня и держит».

Следующим был Хови. Он просидел весь вечер, прижимая к груди громоздкое коричневое пальто. Хови часто приходит, но говорит редко. Сидит и смотрит по сторонам. Ему 40 лет, он никогда не работал полный день. Две недели назад он объявил, что устраивается на работу, будет получать зарплату, станет таким же, как нормальные люди. Он принимал какие-то хорошие препараты, и они, похоже, помогали. Но что если они вдруг перестанут помогать? Получит ли он снова свои 85 долларов месячного пособия по инвалидности? Мы его подбадривали, советовали поступить на работу, но сегодня он сказал, что отказался, его это слишком пугало. Энн спросила, не изменилось ли его настроение, не повлияли ли на него какие-то внешние обстоятельства, чувствует ли он себя по-другому, когда находится в отпуске. Он тупо посмотрел на нее. «У меня никогда не было отпуска, – сказал он. Все на него уставились. Он принялся шаркать ногами. – Простите, я хотел сказать, что у меня никогда не было работы, с которой можно уйти в отпуск».

Полли заговорила: «Я слышу, как говорят о цикличности, о том, что тоска приходит и уходит, и я таким людям завидую. У меня никогда так не было. Я всегда была такой: больной, несчастной, нервной, даже ребенком. Если ли у меня надежда?» Она принимала нардил и обнаружила, что клонидин (Clonidine) в небольших дозах избавляет ее от потливости, которой она страдала. Раньше она принимала литий, но от него толстела на пятнадцать фунтов в месяц, и поэтому перестала. Кто-то посоветовал депакот, который может помочь в дополнение к нардилу. Ограничения в еде при приеме нардила для нее пытка. Джейм заметил, что от паксила ему стало хуже. Мэгс сказала, что принимала паксил, и он не помог. Мэгс говорит, как сквозь туман. «Я не могу решить, – твердит она. – Я ничего не могу решить». Мэгс очень апатична, иногда она неделями не встает с кровати. Пойти в группу ее почти силой заставил психотерапевт. «До того, как я начала принимать лекарства, я была несчастной суицидальной невротичкой, – говорит она. – А сейчас мне ни до чего нет дела, – она обводит нас взглядом, словно перед судом присяжных. – Что лучше? Какой мне быть?» Джон качает головой. «Это проблема, когда лечение хуже, чем болезнь», – замечает он. Пришла очередь говорить Черил. Она огляделась, но, уверен, не видела никого из нас. В группу ее привел муж в надежде, что это поможет, и ждал ее после занятий. «Я чувствую, – произнесла она плоским голосом, как замедленная пластика, – будто умерла несколько недель назад, но мое тело еще этого не осознало».

Эти печальные собрания, на которых делились страданием, стали для многих единственной отдушиной в их изоляции. Мне вспоминается заинтересованное, вопрошающее лицо отца в мои собственные плохие времена: «Тебе хоть немного полегчало?» И как я был расстроен, когда ответил: «Нет, нисколько». Некоторые друзья были на фантастически внимательны, с другими я чувствовал себя обязанным быть тактичным. И изобретательным. «Я был бы рад прийти, но, знаете ли, у меня нервный срыв. Так что не могли бы мы встретиться в другое время?» Говоря правду ироничным тоном, нетрудно сохранить свою тайну. Самое важное чувство в группе поддержки – я сегодня в здравом рассудке – говорит о многом, и почти против воли я начал там расслабляться. Во время депрессии о стольком нельзя говорить, потому что понять могут только те, кто сам знает. «Если бы я ходила на костылях, меня бы не заставили танцевать», – заметила одна женщина о непрекращающихся попытках ее семьи заставить ее выйти из дома и поразвлечься. В мире так много боли, и большинство этих людей хранят свои тайны, катятся по жизни в невидимых инвалидных колясках, закованные в невидимые гипсовые корсеты. Своими разговорами мы поддерживаем друг друга. На одной из встреч несчастная Сью, рыдая и размазывая толстый слой туши, сказала: «Мне надо знать, чувствовал ли кто-то из вас то же самое и смог ли выкарабкаться. Кто-то сказал, что так бывает, и я специально приехала сюда, чтобы услышать, правда ли это. Пожалуйста, скажите, что правда». А на другой встрече кто-то сказал: «У меня так болит душа, мне просто необходимо взглянуть в лицо другим людям».

MDSG занимается и чисто практической помощью, особенно тем, у кого нет семьи, друзей и хорошей медицинской страховки. Ты не хочешь, чтобы твой работодатель или будущий работодатель узнал правду; что ты можешь сделать, кроме как солгать? К сожалению, участники встреч, с которыми я имел дело, оказывают друг другу прекрасную поддержку, но при этом дают ужасные советы. Если ты растянешь лодыжку, другие люди с растянутой лодыжкой могут дать тебе полезные указания, но если у тебя душевная болезнь, полагаться на то, что другие душевнобольные расскажут тебе, что делать, не стоит. Я опирался на знания, полученные из чтения, и приходил в ужас от того, насколько дурные советы получало большинство моих новых знакомых, однако завоевать авторитет было очень тяжело. Кристиан страдал биполярным расстройством в маниакальной стадии, его не лечили, и, уверен, еще прежде чем эта книга увидит свет, он предпримет попытку самоубийства. Наташе не стоит думать о том, чтобы так быстро прекратить принимать паксил. Клодия прошла через плохо проведенную и бесполезную ЭСТ, а потом ее накачали лекарствами до состояния зомби. Джейм смог бы сохранить свою работу, если бы решился на ЭСТ, но он ничего об этом не знал, а рассказы Клодии, мягко говоря, не подбодрили его.

В один из вечеров заговорили о том, каково пытаться объяснить друзьям, что с тобой происходит. Давно посещающий MDSG Стивен задал вопрос: «Есть у вас друзья за пределами нашей группы?» И только я и еще один парень сказали, что есть. Стивен продолжал: «Я пытался завести новых друзей, но не знаю, как это делается. Я так долго был в отключке. Я принимал прозак, целый год он помогал, а потом перестал. Я столько сделал за этот год, но все растерял». Он с любопытством посмотрел на меня. Он был печален, но приятного нрава и умный – очаровательный человек, как кто-то сказал о нем в тот вечер, – и он продолжил: «Как вы знакомитесь с людьми, если не здесь?» И прежде чем я успел ответить, закончил свою мысль: «И, когда познакомитесь, о чем вы разговариваете?»

Как и все болезни, депрессия – великий уравнитель, но я не встречал никого, кто так мало похож на депрессивного, как Фрэнк Русакофф. Этот 29-летний, тихо говорящий, вежливый, добродушный и приятный на вид человек выглядит совершенно нормальным, за исключением того, что страдает жуткой депрессией. «Хотите посмотреть, что у меня в голове? – как-то написал он. – Милости прошу. Совсем не то, что вы ожидали? Я тоже этого не ожидал». Примерно через год после окончания колледжа Франк как-то пошел в кино, и тут на него обрушилась депрессия. За следующие семь лет его 30 раз клали в больницу.

Первый эпизод случился внезапно. «По дороге домой из кино я вдруг понял, что сейчас врежусь на машине в дерево. Мне казалось, что страшный вес давит мне на ногу, какая-то сила тянула за руки. Я понял, что домой не доеду, потому что по пути слишком много деревьев, а сопротивляться мне все труднее. Поэтому я поехал в больницу». В последующие годы Франк перепробовал все возможные лекарства и ничего не достиг. «В больнице я реально пытался удавиться». Наконец, он прошел через ЭСТ. Это помогло, но быстро привело к маниакальному состоянию. «У меня были галлюцинации, я нападал на других пациентов, и меня поместили в изолятор», – вспоминает он. Пять следующих лет ему делали поддерживающую ЭСТ (не серию, а один сеанс), но депрессия случалась снова и снова, примерно каждые шесть недель. Его посадили на комбинацию лития, веллбутрина, ативана, доксепина, цитомеля (Cytomel) и синтроида (Synthroid). «ЭСТ помогает, но я ее ненавижу. Да, она безопасна и я ее рекомендую, но при этом в вашу голову запускают электричество, и это ранит. Я ненавижу проблемы с памятью. От ЭСТ у меня головные боли. Мне всегда страшно, вдруг они сделают что-то не так и я из этого не выйду. Я веду дневник и поэтому знаю, что со мной происходило, а иначе ни за что не вспомнил бы».

Разные люди выстраивают для себя разные иерархии лечения, однако хирургия – для всех последнее прибежище. Лоботомия, впервые осуществленная на рубеже XIX–XX веков, получила распространение в 1930 году, а особенно – после Второй мировой войны. Вернувшимся с войны ветеранам с контузиями или неврозом рутинно делали топорную операцию, отделяя фронтальную долю или иные отделы мозга. В звездные годы лоботомии в США делали ежегодно около пяти тысяч операций, приводившие к 250–500 смертям. В этой тени зародилась психохирургия. «Печально, – констатирует Эллиот Валленстейн, написавший историю психохирургии, – что люди до сих пор считают такие операции способом контроля мозга и всячески избегают их». В Калифорнии, долгое время не легализовавшей ЭСТ, психохирургия не легализована до сих пор. «Статистика психохирургии знаменательна, – продолжает Валленстейн. – Около 70 % адресной группы – люди, которым никакое другое лечение не помогло, – показали частичное улучшение; а 30 % из них – существенное. Операции проводятся только таким пациентам, кто не поддается фармацевтическому лечению и ЭСТ, на кого ничего не подействовало, кто остается больным или на инвалидности. Это что-то вроде последнего прибежища. Мы проводим только щадящие процедуры и иногда повторяем их дважды или трижды. Мы считаем это лучше европейского подхода, который прибегает к полномасштабной хирургии. При сингулотомии (рассечении опоясывающей извилины) мы не наблюдаем ни устойчивых изменений памяти, ни повреждений когнитивной или интеллектуальной функции».

Я познакомился с Фрэнком, когда он только что прошел сингулотомию. При этой операции череп замораживают, и хирург просверливает маленькую дырочку во лбу. Затем непосредственно в мозг вводится электрод, который разрушает ткани размером примерно 8 на 18 миллиметров. Процедуру проводят под местной анестезией с обязательным приемом успокаивающих препаратов. Подобные операции ныне делают в нескольких клиниках, ведущая из которых Массачусетская клиническая больница, где Фрэнком занимался Риз Косгроув, ведущий психохирург Соединенных Штатов.

Получить рекомендации к сингулотомии непросто; нужно пройти осмотр отборочной комиссии и миновать бесчисленные барьеры анализов и анкетирования. Осмотр перед вмешательством занимает не меньше года. Массачусетская клиническая, самый крупный центр, делает всего 15–20 сингулотомий в год. Как и антидепрессанты, хирургическое вмешательство имеет отложенный эффект, часто давая улучшения лишь через шесть-восемь недель, и можно предположить, что действует не удаление каких-то клеток, а тот эффект, который удаление этих клеток производит на остальные. «Мы не понимаем патофизиологию этого процесса, – признает Косгроув. – У нас нет понимания механизма его действия».

«Я надеюсь на сингулотомию, – сказал мне Фрэнк при встрече. Он описывал процедуру так, словно речь шла не о нем: – Слышу, как дрель входит в мой череп, словно в кабинете зубного врача. Они просверлили две дырочки, чтобы выжечь что-то у меня в мозге. Анестезиолог сказал, что могут дать побольше наркоза, если я попрошу, но я лежал и слушал, как мой мозг оперируют. И я сказал: жутковато мне, нельзя ли, чтобы я заснул поглубже. Надеюсь, это сработает. А если нет, у меня есть план. Есть план, как покончить со всем этим, потому что дальше так продолжать я не могу».

Через несколько месяцев ему стало немного лучше, и он попытался выстроить свою жизнь. «Будущее мое туманно. Я бы хотел писать, но не слишком верю в себя. Не знаю, о чем бы я мог написать. Думаю, находиться в депрессии все время довольно-таки безопасно. У меня не было бы забот реального мира, которые есть у всех, потому что я слишком плохо себя чувствую, чтобы заботиться о себе. Что я сейчас делаю? Стараюсь сломать привычки, сформировавшиеся за годы депрессии – вот чем я сейчас занимаюсь вместе с моим доктором».

Операция Фрэнка, дополненная зипрексой, принесла успех. В следующем году у него было несколько приступов, но в больницу он не попал ни разу. Он писал мне о своих успехах, о том, что провел на ногах ночь напролет, празднуя свадьбу друга. «Раньше, – писал он, – я бы так не смог, потому что очень боялся утратить хрупкое душевное равновесие». Его приняли на курсы при больнице Джона Хопкинса для желающих писать на темы науки. После долгих колебаний он принял решение ходить на курсы. У него появилась девушка, и он был с ней счастлив. «Я ужасно удивляюсь, когда кто-то решает разделить со мной мои проблемы, но от того, что теперь у меня есть и компания, и романтические отношения, я просто в восторге. Моя девушка из тех, о которых можно только мечтать».

Фрэнк удачно написал выпускную работу и был принят в один из интернетовских стартапов. В начале 2000-х под Рождество я получил от него письмо. «Отец сделал мне два подарка. Во-первых, автоматическую стереосистему от Sharper Image – совершенно ненужную и страшно навороченную, но он считает, что я без ума от таких вещей. Я открыл огромную коробку, увидел нечто, совсем мне не нужное, и понял, что так отец отмечает тот факт, что я живу самостоятельно и оплачиваю собственные счета. Второй подарок – фотография бабушки, которая покончила с собой. Увидев фотографию, я заплакал. Она была красивая. Снята в профиль, голова опущена. Отец сказал, что снимок, вероятно, сделан в начале 1930-х: он черно-белый в бледно-голубой матовой с серебром рамке. Мама подошла к моему креслу и спросила, не плачу ли я разом по всем умершим родственникам. Я сказал: “Она болела той же болезнью, что и я”. Я и сейчас плачу – не потому что так уж печален, просто чувства переполняют. Может быть, и я покончил бы с собой, если бы все вокруг не уговаривали бы меня жить дальше. И я пошел на операцию. И вот я жив и благодарен родителям и некоторым докторам. Мы живем в правильное время, даже если иногда нам так не кажется».

Люди съезжаются со всей Западной Африки и даже из совсем дальних стран ради мистического обряда ндеуп, который проводит для душевнобольных сенегальский народ лебу (и отчасти серер). Я тоже отправился в Африку изучить его. Глава ведущей психиатрической больницы Дакара доктор Ду-ду Саар, практикующий западную психиатрию, сказал, что уверен: все его пациенты испробовали традиционные местные способы лечения. «Порой они стесняются рассказывать мне об этом, – говорит он. – Но я убежден: традиционное и современное лечение могут сосуществовать; не нужно только путать одно с другим. Если у меня самого есть проблема и западная медицина с ней не справляется, я прибегну к традиционной помощи». В его учреждении преобладают сенегальские обычаи. Ложась в больницу, пациент приводит с собой члена семьи, который будет за ним ухаживать, этого человека подробно инструктируют, учат основным принципам психиатрии, чтобы он мог следить за здоровьем своего подопечного. Больница достаточно непритязательна: одноместная палата стоит 9 долларов в сутки, двухместная – 5 долларов, а место в общей палате – 1,75 доллара. Место отвратительное: тех, кто считается опасным, запирают за железными дверьми, и все время вы слышите, как они стонут и стучат. Однако имеется милый садик, в котором пациенты выращивают овощи, а присутствие добровольных сиделок несколько разбавляет ауру пугающей ненормальности, от которой западные больницы кажутся такими мрачными.

Ндеуп – анимистический ритуал, возможно, предшественник вуду. Сенегал – мусульманская страна, однако местный ислам закрывает глаза на некоторые древние практики, проводимые когда публично, а когда тайно. Провести ндеуп можно, люди на него придут, а вот говорить об этом вслух не принято. Мать подруги девушки друга, переехавшая в Дакар несколько лет назад, знала целительницу, которая могла провести ритуал. Вот через такую длинную цепочку я и организовал себе ндеуп. В субботу ближе к вечеру мы с несколькими сенегальскими знакомыми на такси отправились из Дакара в Руфиск, маленький городок с узкими улочками и покосившимися домами, собирая по дороге участников обряда. Наконец мы добрались до домика Мареме Диуф, той самой старухи-целительницы. Мареме научила обряду ндеуп ее бабушка, а та выучилась ему от своей бабушки, и эта семейная цепочка уходит, по словам Мареме, в глубь веков. Мареме вышла к нам босая, с тюрбаном на голове и в длинном платье, затканном пугающими изображениями глаз и отделанном светло-зеленым кружевом. Она отвела нас на задний двор, где под развесистым баобабом стояло около 20 глиняных горшков и столько же деревянных фаллических столбов. Она объяснила, что духи, которых она извлекает из людей, заточены глубоко под землей, и она кормит их с помощью этих горшков, заполненных водой и кореньями. Если с тем, кто прошел ритуал ндеуп, случится беда, он придет сюда, чтобы омыться этой водой или выпить ее.

Осмотрев все это, мы пошли за Мареме в маленькую, очень темную комнату. Последовала довольно оживленная дискуссия о том, что нужно делать, и хозяйка сказала, что это зависит от того, чего хотят духи. Она взяла мою руку и принялась внимательно рассматривать ее, как будто читала какие-то письмена. Затем подула на мою руку и заставила меня положить ее на лоб, а сама начала ощупывать мой череп. Она расспросила о том, как я сплю, поинтересовалась, бывают ли у меня головные боли, а затем объявила, что духов можно умилостивить с помощью белой курицы, красного петуха и белого барана. Затем мы начали торговаться о цене ндеуп и сбили ее (примерно до 150 долларов), пообещав, что сами принесем все необходимое: семь килограммов проса, пять килограммов сахара, килограмм орешков колы, тыкву, семь метров белой ткани, два больших горшка, циновку, корзинку, тяжелую колотушку, двух разнополых цыплят и барана. Мареме сказала, что один из моих духов (в Сенегале духи повсюду – одни полезные, другие нейтральные, третьи вредные, точь-в-точь как микробы) ревнует, что я имею секс со своими партнерами, и это и есть причина моей депрессии. «Надо принести жертву, – объявила она, – чтобы умилостивить их. И тогда они будут сидеть тихо, а ты не будешь страдать от тяжести депрессии. Все твои желания и потребности останутся при тебе, ты будешь хорошо спать, перестанешь видеть кошмары, и плохие страхи уйдут».

В понедельник на заре мы вновь поехали в Руфиск. Прямо на выезде из города нам попался пастух, и мы остановились купить барана. Не так-то легко было запихнуть его в багажник такси, где он всю дорогу жалобно блеял и непрестанно опорожнялся. Еще через десять минут мы оказались в лабиринте улочек Руфиска. Оставив у Мареме бараны, мы отправились на рынок докупить остальное. Моя подруга взгромоздила все это себе на голову наподобие Пизанской башни, и в тележке, запряженной одной лошадью, мы вернулись к Мареме.

Мне велели снять обувь и отвели на двор, где стояли горшки. Там насыпали чистый песок, и пришли пять женщин в свободных платьях с тяжелыми ожерельями и кушаками, сшитыми из матерчатых мешочков, похожих на колбаски (набитых предметами культа и текстами молитв). На одной, ей явно было за 80, красовались огромные темные очки в стиле Джекки Онассис. Меня усадили на циновку, велели вытянуть ноги и положить руки ладонями вверх для гадания. Женщины взяли по пригоршне проса и ссыпали его в корзину для молотьбы, добавив классические шаманские предметы – короткие толстые палочки, чей-то рог, коготь, мешочек, туго перетянутый нитками, что-то круглое, обтянутое красной тканью с вышитыми раковинами каури и плюмажем из конского волоса. Затем они накрыли меня белой тканью и шесть раз поставили мне корзину с просом на голову, затем по шесть раз на каждую руку и так далее по всему телу. Мне дали палочки, чтобы я их держал и ронял, а женщины совещались, толкуя, как они падают. Я проделал это шесть раз руками и шесть раз ногами. Прилетели несколько орлов и расселись на ветвях баобаба над нашими головами, это сочли хорошим предзнаменованием. Затем женщины сняли с меня рубашку, надели мне на шею нитку агатов и натерли мне грудь и спину просом. Потом меня попросили встать, снять джинсы и надеть набедренную повязку и натерли мне просом руки и ноги. Наконец они собрали рассыпанное повсюду просо, завернули его в газету и сказали, что я должен проспать одну ночь с этим свертком под подушкой, а наутро отдать нищему с хорошим слухом и без увечий. Африка – континент противоречий, и во время всего обряда по радио передавали музыку из «Огненных колесниц».

Затем явились пять барабанщиков и принялись стучать в свои тамтамы. Вокруг уже околачивались около дюжины человек, а когда раздались звуки тамтамов, народ принялся стекаться, пока не набралось, наверно, человек двести. И все пришли посмотреть на ндеуп. Они выстроились вокруг меня в кружок. Ноги барашка связали, и он лежал на боку с весьма удивленным видом. Мне велели лечь рядом и крепко прижать его к себе, как если бы мы лежали валетом на узкой кровати. Меня накрыли простыней, а сверху навалили не менее двух дюжин одеял, так что мы с бараном, которого я удерживал, схватившись за рога, находились в темноте и ужасающей духоте. На одном из одеял, как я потом заметил, было вышито «Я тебя люблю». Барабаны звучали все громче и громче, ритм участился, и я услышал, что пять женщин запели. Время от времени, видимо, в конце каждой песни, барабаны смолками. Затем женский голос заводил новую песню, барабаны подхватывали, а иногда подхватывали голоса сотен присутствовавших. Женщины плясали вокруг меня тесным кружком, я обнимал барана, а они били нас куда ни попадя, как потом выяснилось, красным петухом. Я едва дышал, от барана исходил густой запах (он, разумеется, опорожнился на наше узкое ложе), земля сотрясалась от движений толпы, и удерживать барана, который от страха все сильней извивался, было все труднее.

Наконец одеяла подняли, мне приказали встать и повели в танце под барабан, ритм которого стал еще быстрее. Танец вела Мареме, присутствовавшие хлопали в ладоши, а я пытался повторять ее движения и жесты. Затем поочередно выходили остальные пять женщин, и я повторял уже их движения, за ними последовали женщины из толпы, и мне пришлось танцевать с ними тоже. У меня закружилась голова, Мареме протянула ко мне руки, и я упал в них, едва не без чувств. На одну женщину вдруг что-то нашло, и она принялась истерически плясать, извиваясь так, будто земля у нее под ногами горела, а потом упала без сознания. Позднее я узнал, что годом ранее над ней тоже совершили ндеуп. Когда я окончательно выдохся, барабаны неожиданно смолкли, и мне сказали снять с себя все, кроме набедренной повязки. Баран лежал на земле, и мне приказали семь раз переступить через него справа налево, потом семь раз слева направо. Затем меня поставили так, что баран оказался у меня между ног, и тогда один из барабанщиков подошел, положил голову барана на край металлического таза и перерезал ему горло. Он вытер одну сторону ножа о мой лоб, а вторую о шею со стороны затылка. Потекла кровь, и вскоре таз был наполовину полон. Мне велели опустить руки в кровь и не давать образовываться сгусткам. Я повиновался, все еще не вполне придя в себя, а мужчина зарезал петуха и смешал его кровь с кровью барана.

Вскоре мы выбрались из толпы и перешли поближе к горшкам, где я был утром. Женщины вымазали меня кровью. Ее нужно было распространить на каждый дюйм моего тела, они втирали ее в волосы, размазывали по лицу, гениталиям и подошвам ног. Они натерли меня ею с головы до ног, и это было необычно приятное ощущение. Когда я весь оказался покрыт кровью, одна из женщин сказала, что наступил полдень, и предложила мне коки, которую я с удовольствием взял. Она позволила мне смыть часть крови с рук и рта, и я смог попить. Кто-то еще принес мне хлеба. У кого-то на руке были часы, и он заметил, что можно отдохнуть до трех. Тут все почувствовали какую-то легкость, и одна из женщин попыталась обучить меня песням, которые они пели, пока я лежал под одеялами. Моя набедренная повязка пропиталась кровью, привлеченные ее запахом, слетелись тучи мух. Барана тем временем подвесили на баобаб, и один из мужчин принялся свежевать и разделывать его. Другой мужчина взял нож и медленно стал выкапывать три идеально круглые ямки примерно 45 сантиметров глубиной рядом с горшками с водой, оставшимися от предыдущих ндеуп. Я размахивал руками, стараясь отогнать мух от моих глаз и ушей. Наконец ямы были окончены, наступило три часа, мне сказали снова сесть, и женщины обвязали мне руки, ноги и грудь кишками барана. Мне велели загнать в каждую из ямок по семь палочек, при этом молясь или загадывая желание. Затем баранью голову разделили на три части и положили их в каждую из ямок, добавили травы и по куску от каждой части животного, а также по куску от петуха. Мареме и я по очереди клали в ямки семь пирожков из проса с сахаром. Затем она открыла семь сумок с разными порошками из листьев и коры и посыпала из каждой понемножку в каждую яму. Затем мы разделили и влили туда же оставшуюся кровь. Меня размотали, кишки тоже отправились в ямки. Затем Мареме укрыла все свежими листьями, и один из мужчин (он все пытался ущипнуть ее за зад) закопал ямки, а я должен был топнуть по каждой трижды правой ногой. А затем обратился к духам, повторяя такие слова: «Оставьте меня, дайте мне покой, дайте мне делать дело моей жизни. Я вас никогда не забуду». Что-то в этом заклинании тронуло меня. «Я вас никогда не забуду» – можно подумать, мы щадили гордость духов, не хотели, чтобы они плохо думали о своем изгнании.

Одна из женщин обмазала кровью глиняный горшок, и его водрузили на то место, которое мы только что закопали. Сверху поставили новый столбик; смесь проса, молока и воды вылили в миски, оставшиеся от прошлых обрядов, и на фаллические столбики. Наша миска с водой и разными травяными порошками заняла свое место в их ряду. К этому времени кровь на моем теле засохла, казалось, я был покрыт огромным струпом, сильно стянувшим кожу. Мне сказали, что наступило время мыться. Весело смеясь, женщины принялись оттирать с меня кровь. Я стоял, а они набирали в рот воды и брызгали на меня, а потом терли. Так или иначе, кровь смыли. Под конец мне пришлось выпить пинту или около того воды со все теми же порошками из листьев, которые Мареме использовала до этого. И вот я оказался чистым, в свежей белой набедренной повязке; вновь зазвучали барабаны, толпа вернулась. Начался поздравительный танец. «Ты свободен от своих духов, они оставили тебя», – сказала мне одна из женщин. Она дала мне бутылку воды все с тем же порошком и велела умываться этим целебным снадобьем, если духи вновь начнут беспокоить меня. Барабанщики ускорили ритм, и я вступил в своего рода соревнование с одним из них: он бил все агрессивнее и агрессивнее, а я прыгал все выше и выше, пока он не согласился на ничью. Потом каждый получил несколько пирожков и кусок баранины (мы забрали ногу, чтобы сделать барбекю), и Мареме сказала, что я теперь свободен. Было уже больше шести. Толпа провожала наше такси, пока не выбилась из сил, а потом долго стояла, махая руками. Мы вернулись домой в приподнятом настроении, как после славного праздника.

Ндеуп произвел на меня большее впечатление, чем многие виды групповой психотерапии, которые практикуют в США. Он позволяет иначе взглянуть на депрессию как болезнь – это что-то внешнее, отделимое от страдающего человека. Он дает встряску, которая вполне может переключить биохимию мозга на высшую передачу, словно ЭСТ, но без тока. Он дает прекрасный опыт общения. Включает близкий физический контакт с другими людьми. Он заставляет думать о смерти, и в то же время поверить, что ты – это ты, живой и теплый. Он заставляет больного испытать немалое количество физических усилий. Он дает утешение – ты знаешь, что на случай рецидива можно повторить обряд. Он полон бодрости и энергии – настоящий водоворот движений и звуков. Наконец, это ритуал, а эффект любого ритуала – не важно, мажут ли тебя кровью барашка вперемешку с кровью петуха или ты рассказываешь специалисту, что делала твоя мать, когда ты был маленьким, – не стоит недооценивать. Сочетание таинственности с конкретностью – мощная штука.

Как же выбрать из тысяч способов лечения депрессии? Каков оптимальный путь лечения? И как сочетать все эти нетрадиционные методики с классической терапией? «Я дам вам ответ, который был правильным в 1985 году, – предлагает Дороти Арнстен, специалист по личностно ориентированной психотерапии, изучившая бесчисленное множество систем. – Могу дать ответ, который был верным в 1992 году; и тот, который был верным в 1997-м, а также тот, который верен сегодня. Но какой в этом смысл? Ведь того ответа, который будет верен через несколько лет, я не дам, хотя одно могу сказать с полной определенностью: он будет отличаться от того, который верен сейчас». Психиатрия, как и любая другая наука, живет в тренде, и то, что в этом году кажется откровением, в будущем покажется глупостью.

Нельзя точно знать, что готовит будущее. Мы достигли самых незначительных успехов в понимании того, что собой представляет депрессия, и в то же время огромных успехов в ее лечении. Трудно сказать, будет ли лечение и в дальнейшем обгонять знания, тут очень многое зависит от удачи, но знаниям потребуется немало времени, чтобы догнать практику. Что до лекарств, то в последнее время самым многообещающим кажется ребоксетин, селективный ингибитор обратного захвата норпинерфина. Норпинерфин, который активизируют трицикличные антидепрессанты, задействован в депрессии наряду с серотонином и дофамином; похоже, что новый активизатор норпинерфина будет хорошо действовать вместе с SSRI и, возможно, веллбутрином. Это сочетание атакует все нейромедиаторы. Первые исследования показали, что ребоксетин хорошо поднимает энергию пациента и улучшает его социальное взаимодействие, однако при его приеме могут возникнуть сухость во рту, запоры, бессонница, повышенная потливость и учащенное сердцебиение. Ребоксетин выпускает Pharmacia & Upjohn. Между тем Merck разрабатывает препараты, действующие на другое вещество мозга – Р (нейропептин), участвующее в реакции на боль и, как полагают ученые, также в механизме депрессии. Первый выпущенный нейтрализатор вещества Р не показал удовлетворительных результатов в лечении депрессии, но идет работа и над другими.

Участники проекта «Молекулярная анатомия мозга» (BMAP) размышляют над тем, какие гены отвечают за развитие и функционирование мозга. Они также пытаются выяснить, когда эти гены активны. BMAP серьезно облегчит генетические манипуляции. «Я ставлю на гены, – говорит Стивен Хаймен из Национального института психического здоровья. – Дело в генах. Думаю, как только мы выявим несколько генов, участвующих в регуляции настроения или в болезни, мы сразу же зададимся вопросом, на каких проводящих путях они находятся. Может ли их путь рассказать нам, что происходит в мозге? Рассказать о прицельной терапии? На какой стадии развития находятся эти гены? Где они помещаются в мозге? Какова разница в функционировании мозга между комбинацией, которая создает уязвимость и болезнь, и той, которая не создает? Какие гены выстраивают этот участок мозга и когда? Представим себе, что мы выяснили, что некая субнуклеарная область мозжечковой миндалины отвечает за контроль над негативным аффектом, а это, вполне возможно, так. Что, если мы получим в свое распоряжение гены, когда-либо участвовавшие в развитии этой области мозга? Да, тогда у нас в руках окажется инструмент для исследования. Гена настроения не существует. Это просто обозначение. Все гены, вовлеченные в болезнь, вероятнее всего, выполняют много других функций и в мозгу, и в организме в целом».

Если геном человека состоит из примерно 30 тысяч генов – а это число увеличивается по мере того, как мы открываем все новые гены, – и если каждый существует в десяти разновидностях только общего характера, это дает 10³⁰⁰⁰⁰кандидатов в ответственные за генетическую подверженность болезни. Насколько далеко от идентификации некоторых генов до представления о том, что происходит с этими генами в разных сочетаниях на разных стадиях перед лицом разных видов воздействия окружающей среды? Чтобы проверить все возможные комбинации, нужна невероятная вычислительная мощность. А потом еще нужно понять, как на них воздействуют различные внешние обстоятельства. Какими бы быстродействующими ни были наши компьютеры, до этого нам бесконечно далеко. Депрессия, скорее всего, стоит ближе к первым строкам перечня болезней, вызываемых множественными причинами. Я не генетик, но готов поклясться, что существуют по меньшей мере несколько сотен генов, участвующих в депрессивных расстройствах. То, каким образом эти гены запускают депрессию, зависит от того, как они взаимодействуют с внешними стимулами и друг с другом. Уверен, что большинство этих генов выполняют те же полезные функции, и удаление их принесло бы много вреда. Генетическая информация поможет держать под контролем некоторые виды депрессии, но шансы избавиться от нее путем генетических манипуляций в обозримом будущем, убежден, стремятся к нулю.