Не успели отгреметь салюты победы, как в разоренной стране, изрытой окопами и бомбовыми воронками, с сожженными деревнями и городскими развалинами, разрушенными мостами и не восстановленными заводами, вдруг затеяли праздник: 220-летие Академии наук. «Странный» и «очень малограмотный» юбилей, как замечено в дневниковых записях Сергея Вавилова.

На торжества приехало более ста иностранных ученых. В их числе крупные биологи, еще до войны следившие «из-за бугра» за борьбой в советской генетике.

Раиса Львовна Берг была свидетелем встречи австралийца Эшби и британца Хаксли (внук Томаса Гекели) с Трофимом Лысенко: «Гекели спросил Лысенко: “Если нет генов, как объяснить расщепление?” “Это объяснить трудно, но можно, – сказал Лысенко. – Нужно знать мою теорию оплодотворения. Оплодотворение – это взаимное пожирание. За поглощением идет переваривание, но оно совершается не полностью. И получается отрыжка. Отрыжка – это и есть расщепление”. Элеонора Давидовна [Маневич] перевела… Эти слова Гекели привел в своей книжке. После доклада два джентльмена, два немолодых сдержанных англичанина сперва в замешательстве посмотрели друг на друга, потом вдруг обернулись друг к другу, вскинули руки на плечи друг друга и захохотали. Первый акт представления позади».

О том же эпизоде поведала Э.Д.Маневич. Для нее английский язык был таким же родным, как и русский, она была приставлена к двум иностранцам как переводчица. Она просила их помнить, что неосторожное слово в «буржуазной» прессе может «отрыгнуться» советским генетикам, противостоявшим лысенковской инквизиции. Они это помнили и, вернувшись из СССР, написали о колхозном академике что-то неопределенно-положительное.

Сергею Ивановичу Вавилову для встреч с зарубежными гостями не требовалось переводчика. В его дневнике эти встречи почти не оставили следа. Только скупо отмечено в записи от 20 июня: «Иностранцы спрашивают [о Николае]. От ответов ускользаю. И так это грустно и незаслуженно».

О том, как умело академик С.И.Вавилов ускользал от ответов на вопросы о брате, было, конечно, доложено куда надо. Понято и оценено.

В центре внимания на юбилейных торжествах был, естественно, президент Академии наук В.Л.Комаров. Он председательствовал на заседаниях, выступал с речами и тостами. Тут обнажилось, что он недослышит, отвечает невпопад, еле держится на ногах. Об этом тоже было доложено.

Президента Академии наук требовалось срочно менять.

Вдруг Сергея Ивановича Вавилова вызвали в Кремль.

Вот как это выглядело в изложении М.А.Поповского:

«В 1945 году Сталин пригласил академика физика Сергея Вавилова в Кремль. Вождь был настроен благостно, всячески обласкал ученого, сказал, что знает и ценит его труды, рад знакомству. После этой “художественной части” последовала часть деловая: Сергея Ивановича просили возглавить Академию наук СССР. Не подготовленный к такому предложению, Вавилов-младший растерялся, стал мяться, отнекиваться, вспомнил о репрессированном брате. Однако Сталин настойчиво повторил, что объективные обстоятельства в данном случае не играют никакой роли. Сергей Иванович должен стать президентом по соображениям политическим. Такое “объяснение” оказалось решающим. Гость через силу выдавил – “да”, и хозяин снова вернулся к дружелюбной, даже сердечной манере разговора. Между прочим он поинтересовался, нет ли у Сергея Ивановича каких-либо личных просьб к правительству. Не нужна ли квартира или еще что-нибудь в этом роде. И тут, набравшись смелости, Вавилов-младший решился наконец замолвить слово о брате. Вождь позвонил куда-то по телефону, ему ответили, что наведут справки. Через несколько минут телефон зазвонил снова. Сталин выслушал короткое донесение, шмякнул трубку на рычаг и голосом, имитирующим негодование, произнес: “А черт побери, погубили такого ученого!..”».

Понятно, что столь важный эпизод эхом отозвался во многих публикациях о Сергее и Николае Вавиловых. Попал он и в очерк Я.Г.Рокитянского «Голгофа Николая Вавилова», хотя с оговоркой: «Согласно записям посетителей кремлевского кабинета генсека, тот принимал С.И.Вавилова три раза – 15 апреля 1943 г., 25 апреля 1946 г. и 13 июля 1949 г.». То есть в 1945-м не принимал. Но тут же следует оговорка на оговорку: «Нельзя исключить, что интересующая нас беседа все же состоялась в 1945 г. и не была зафиксирована».

Я.Г.Рокитянский, возможно, прав в том, что тех, кого принимал Сталин, не всегда регистрировали и, что еще удивительнее, «регистрировали» тех, кого он не принимал. Так, согласно журналу посещений Сталина, 15 апреля 1943 года Вавилов был у него в кремлевском кабинете с 23 часов 30 минут до часу 05 минут ночи. Однако в дневнике С.И.Вавилова имеется запись от 17 апреля, сделанная в Йошкар-Оле, в которой сказано, что позавчера (то есть 15 апреля) он находился в Казани, откуда на следующий день выехал в Йошкар-Олу. 25 апреля 1946 г. он был в Москве, но о вызове в Кремль в его дневнике не упомянуто, хотя такие встречи он всегда фиксировал. Впрочем, и «в записях посетителей» Сталина за тот день нет ни одного имени, то есть в тот день генсек никого не принимал. В дневнике Сергея Ивановича говорится о приеме у Сталина 25 января 1946 г. Визит зафиксирован и в «записях посетителей». Это и был первый вызов С.И.Вавилова к генсеку. Президентом Академии наук он был уже полгода.

A 11 июля 1945-го Сергей Иванович приехал в Москву по вызову секретаря ЦК Г.М.Маленкова.

В годы войны он не раз контактировал с Маленковым, по его предложению в июне 1943 года стал уполномоченным Государственного Комитета Обороны, о чем записал: «Не сумел отказаться от важных поручений. Чувствую, что могу упасть в пропасть и буду раздавлен страшным грузом».

Раздавлен он не был, получил награды. Но зачем он понадобился Маленкову, когда война кончилась и ГКО был распущен? Он был встревожен. Как он однажды сказал И.М.Франку: «Каждый раз, когда меня вызывают в Кремль, не знаю, вернусь ли домой или отвезут на Лубянку».

Встреча была назначена на 12 июля.

Он заблаговременно вызвал машину из академического гаража, но шофер, видимо, съездивший налево, прибыл с опозданием. А затем привез не к тем кремлевским воротам, где дожидался заказанный пропуск, пришлось делать крюк.

Сергей Иванович принадлежал к той категории людей, которые никуда не спешат и никогда не опаздывают. А вот в Кремль, по воле нерадивого шофера, он опаздывал, и это еще больше взвинтило нервы.

Маленков ждал его вместе с Молотовым.

«Предложено стать академическим президентом вместо В.Л.Комарова. Нечувствительность, развившаяся за последние годы, вероятно, как самозащита, дошла до того, что я не очень удивился этому предложению».

Прежде чем решить, кем заменить Комарова, был составлен список из 22 академиков. Все имена были «провентилированы» в НКВД, к каждому приложена справка.

«Вавилов Сергей Иванович – директор Физического института АН СССР, 1891 года рождения, беспартийный, академик с 1932 года, заместитель директора Государственного оптического института. В период Отечественной войны – уполномоченный Государственного комитета обороны по оптической промышленности. Автор широко известных научных работ по флуоресценции (создал теорию), по изучению природы света. Автор многих книг и переводов (труды Ньютона). Участник международных конгрессов. Политически настроен лояльно. Вавилов обладает организационными способностями и находится в хороших взаимоотношениях с большинством ученых АН и пользуется у них авторитетом. В обращении прост, в быту скромен. Вавилов сейчас находится в расцвете своих творческих сил и ведет лично научно-исследовательские работы. Имеет крупных учеников и последователей. Известен в СССР и за границей. Брат Вавилова С.И. – Вавилов Николай Иванович – генетик, в 1940 году был арестован и осужден на 15 лет за вредительство в сельском хозяйстве. Находясь в саратовской тюрьме, в январе 1943 года умер».

Всё точно – только приговор брату почему-то занижен.

В том же списке имена А.Я.Вышинского, Т.Д.Лысенко, вице-президента металловеда А.А.Байкова, бывшего непременного секретаря В.П.Волгина, геолога А.Н.Заварицкого, историка Б.Д.Грекова, математика И.М.Виноградова… На каждого в НКГБ был «материал». На Волгина имелось «20 показаний осужденных врагов народа»; Заварицкий состоял в антисоветской организации; Греков был в прошлом кадетом; Байков «по характеру неуживчив, с большим числом академиков находится в неприязненных отношениях»; Бардин «в быту с учеными не общается вследствие чрезмерной жадности его жены», Виноградов «нелюдим, не эрудирован в других областях наук, холостяк, употребляет в значительных дозах алкоголь». О Лысенко в справке НКГБ, после перечисления заслуг и регалий, говорилось: «Среди биологов АН СССР Лысенко авторитетом не пользуется, в том числе и у академиков В.Л.Комарова и Л.Орбели, причем последние приписывают ему арест Н.Вавилова… В ВАСХНИЛпротив Лысенко ведется борьба группы академиков во главе с академиком Прянишниковым Д.Н.». Можно ли двигать Лысенко в президенты Большой академии, если он не справляется с Малой?

В списке стояло и имя Игоря Васильевича Курчатова. Он охарактеризован «человеком скрытным, осторожным, хитрым и большим дипломатом». К тому же он был сверхзасекречен, для такого представительского поста, как президент Академии наук, не подходил.

Выбор, оказывается, был не такой уж большой! Окончательно его, конечно, сделал генсек. Тому есть и документальное подтверждение. Но личная встреча генсека с будущим президентом Академии наук не требовалась. Достаточно разговора с ним вождей второго ранга.

…Сергей Иванович слушал их с невозмутимым спокойствием, внутренне холодея от ужаса.

14 июля 1945 г., Москва: «Оно [это назначение] совершенно разрушает мою жизнь и внутреннее естество. Это значит ужас современной Москвы в самом концентрированном виде [навалится] на меня. Это значит расстаться с Ленинградом. Это значит, исчезнет последняя надежда опять вернуться к своему прямому [научному] опыту. А сумею ли я что-нибудь сделать для страны, для людей? Повернуть ход науки?.. Неуютно, смутно, тяжело… Сам не свой».

Если ему так было невмоготу, то почему он не отказался?

Ученые из ближайшего окружения Сергея Ивановича оправдывали его тем, что он пошел на самопожертвование, дабы не пропустить в президенты Вышинского или Лысенко. Мне это не кажется убедительным. Ведь он не мог знать, кто еще числился в том тайном списке.

Почему же «академик Сергей Вавилов после расправы над своим великим братом пошел в лакейские президенты Академии наук», как припечатал его А.И.Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»?

По поводу этой «припечатки» академик В.Л.Гинзбург написал Солженицыну большое письмо, на что тот ответил телефонным звонком. По свидетельству Ю.Н.Вавилова, Солженицын «признал, что был неправ, и пообещал изъять эту фразу в новой редакции “Архипелага ГУЛАГ”, но почему-то этого не сделал».

Думаю, что ни в каком оправдании Сергей Иванович не нуждается, потому что свободы выбора у него не было. На какой участок борьбы за светлое коммунистическое будущее бросить человека, – решала партия. Согласия не спрашивали – только ставили в известность. Дозволялось немного пококетничать: могу не справиться, не оправдать доверия. Не больше. Партия сказала – комсомол ответил «есть!».

Отказ от президентства повлек бы снятие со всех должностей – с непредсказуемыми последствиями.

Академик И.М.Франк: «Уверен, что без него Физический институт был бы объявлен вражеским гнездом. Было хорошо известно, что мы – его ученики, люди лично ему преданные в жизни и в науке – многим ему обязаны. Защитить нас от неизбежных репрессий он бы уже не имел возможности».

17 июля Сергей Иванович Вавилов был избран президентом Академии наук. За него было подано 92 голоса, против два. (Теперь известно, что против голосовали Т.Д.Лысенко и П.Л.Капица.) «Что на самом деле думали про себя эти академики, и настоящие, и липовые, – конечно, уже растаяло в вечности». Для С.И.Вавилова то было «начало нового препротивного существования, еще дальше удаляющего от себя самого, превращение в манекен, дергаемый ниточками».

Как уже говорилось, Сталин впервые принял нового президента Академии наук полгода спустя. Присутствовали Молотов и Берия.

Личное внимание вождя объяснялось событиями этих шести месяцев.

В ходе Потсдамской конференции, открывшейся в тот день, когда С.И. Вавилов был избран президентом Академии, президент США Гарри Трумэн получил шифрованную телеграмму об успешном испытании атомной бомбы. Скрыть такое достижение от союзника Трумэн считал неудобным, но раскрывать все карты не хотел. Как бы между прочим он сказал Сталину, что создано новое оружие необычайной разрушительной силы, и был рад, что Сталин пропустил эти слова мимо ушей. Трумэн решил, что кремлевский горец не понял, о каком оружии идет речь, не зря же Черчилль называл его: Чингисхан с телефоном.

Чингисхан всё заранее знал: разведка доложила точно. Группа ученых во главе с И.В.Курчатовым, курируемая Берией, работала над созданием своей атомной бомбы. О чем, кстати сказать, президент Академии наук и директор ФИАНа понятия не имел. Он был невысокого мнения о Курчатове, не знал, чем занята его «мистическая лаборатория № 2».

О том, что американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, С.И.Вавилов узнал из передач иностранного радио. Президенту Академии наук об этом не сообщили.

7 августа 1945 г., Москва: «Вчера ночью радио – об урановых бомбах. Начало совсем новой фазы человеческой истории. Смысл человеческого существования. Возможности необъятны. Перелеты на другие миры. Гораздо дальше [фантазии] Ж[юля] Верна. Но неужели горилла с урановой бомбой? Ум, совесть, добродушие и такт – достаточно ли всего этого у людей. В такой момент я в Академии. Просто страшно.

Наука получила такое значение, о котором раньше писали только в фантастических романах. Eritis sicut Dei».

Eritis sicut Dei — латинский перевод библейского изречения: И будете, как Бог (знать добро и зло). В библейском сказании этими словами Змий искушает Еву. В «Фаусте» Гёте Мефистофель вписывает их в альбом Фауста…

Президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов в кабинете Сталина. Напротив тройка тонкошеих вождей. В их руках – судьба страны, каждого из двухсот миллионов жителей. Любого могут казнить, любого помиловать, сбросить в бездну или возвысить. Николая Вавилова казнили, Сергея вознесли. Могло быть наоборот…

«Я вот замечаю, что в нужные моменты я очень смелый. Это всегда было», – записал Сергей Иванович, вернувшись из Кремля. Он доволен собой, что бывало с ним очень редко. Разговор шел по существу. «’’Гениев не бывает, их выдумали, влияет обстановка, условия”», – изрек главный вождь. В том, что всем управляют условия, он был солидарен с Трофимом Лысенко.

Условия он готов был улучшить и даже «сделал самые серьезные указания о расширении науки, о серьезной базе для нее. Одобрил физико-химическое направление».

На ученых посыпались благодеяния. Им значительно повысили зарплаты, пресса получила указание – поднимать престиж науки. Газеты и журналы наперебой публиковали статьи и речи ученых, чаще всего – президента Академии наук. Он должен был выступать на юбилеях, выставках, похоронах, участвовать в торжественных и всяких иных заседаниях.

9 мая 1946 г.: «С ужасом читаю в, “Вестнике Академии” в каждом № свои представительские, загробные речи, газетные статьи. Где же моя душа? Где мое, “творчество и созерцание”».

Свадебный генерал, ворона в павлиньих перьях – вот кем он себя ощущал. Стал притчей на устах у всех, ему было стыдно. Подросшему племяннику Юре как-то признался, что должность президента – собачья, он охотно променял бы ее на работу водопроводчика…

В лихую годину Сергей Иванович поддерживал обе семьи старшего брата. Елена Ивановна, инвалид первой группы, по состоянию здоровья давно не работала. Пенсия была нищенской. В Саратове пыталась устроиться хоть куда-нибудь – тщетно. Писала Сергею Ивановичу в Йошкар-Олу: «Деньги от Вас получаем регулярно. Не нахожу слов, чтобы выразить Вам глубокую благодарность. Без Вашей помощи нам бы не просуществовать это время».

Олега с матерью он тоже поддерживал.

Екатерина Николаевна с ранних лет заботилась о развитии сына, о круге его чтения, учила иностранным языкам, но в быту оставалась беспомощной. Олег рос на Пресне, в старом вавиловском доме, под заботливым крылом бабушки. Незадолго до ее смерти он пришел домой со своей будущей женой и твердым, не терпящим возражения голосом сказал:

– Бабушка, Лида будет жить у нас!

Олег был энергичен, деятелен, но душевной близости между дядей и повзрослевшим племянником не возникало. Олег был слишком несговорчив, прямодушен и прямолинеен. «Твердокаменен» и «без философии», как замечено в дневнике Сергея Ивановича. Однажды к Сергею Ивановичу «ворвалась» Вера Николаевна Сахарова «с жалобами на Олега, с какими-то претензиями ко мне». Оказалось, что, повздорив с тетей, Олег толкнул ее, да так, что она упала, ударила голову. «Олег взбалмошный, невоздержанный и глупый парень», – рассерженно записал Сергей Иванович.

Но взбалмошный парень боготворил своего отца.

Приездов Николая Ивановича он с малолетства ждал с нетерпением, тот часто брал его с собой в поездки по стране, в 1931 году – даже в Англию, на конгресс по истории науки. Олег бережно хранил открытки отца, приходившие из разных стран. Подростком, не щадя чувств матери, упрекал ее в том, что она не смогла сохранить семью.

Когда Николая Ивановича арестовали, Олегу было 22 года. Он перешел на последний курс физического факультета МГУ, со школьных лет занимался научной работой в ФИАНе. Через год он получил диплом и был зачислен в ФИАН – конечно, при помощи Сергея Ивановича.

По словам жены Олега Лидии Курносовой, «Олег иногда был грубоватым, мог сказать резкое слово. Но при этом он все же был деликатным человеком. Он был верзилой, очень застенчив, красив». Не из застенчивости ли он выставлял напоказ мальчишескую браваду?..

В то, что его отец виноват перед советской властью, Олег не верил. С присущей ему прямотой говорил всем и каждому, что отец стал жертвой травли и клеветы Трофима Лысенко; он добьется правды.

Олегу удалось узнать, что отец находится в саратовской тюрьме. Летом 1943 года он съездил в Саратов (в военную годину это было непросто) и вместе с младшим братом Юрой пошел в областное управление НКВД – большое серое здание в центре города. Вошли в приемную, постучали в окошко. Когда оно открылось, Олег спросил об отце. Ему сухо ответили, что за такими справками нужно обращаться в центральный аппарат, в Москве. Окошко захлопнулось.

Вернувшись в Москву, Олег отправился на Лубянку. Здесь ему и сообщили, что отец умер. Якобы всего месяц назад.

…20 декабря 1945 года Олег Вавилов защитил кандидатскую диссертацию, после чего хотел развеяться. В МГУ формировалась группа горнолыжников для поездки на Кавказ – он решил к ней примкнуть.

Группу возглавлял профессор математики В.В.Немыцкий, входили в нее его жена профессор Н.Бари, доцент О.Воробьева, аспиранты Е.Красилыцикова и Ю.Саясов, докторант И.Шафаревич – вместе с Олегом семь человек. Перед самым отъездом присоединилось еще двое – Б.И.Шнейдер и А.Д.Беляев.

У 41-летнего Бориса Ивановича Шнейдера была очень пестрая биография. Она восстановлена по архивным документам, но многое в ней остается неясным.

По национальности немец, он прекрасно владел немецким языком, но по паспорту был русским. В 1924 году поступил на физмат МГУ, но после второго курса ушел по призыву комсомола на завод. Работал токарем, был секретарем комсомольской ячейки. В 1930-м году поступил в Институт философии и истории, но через два года снова бросил учебу Теперь он председатель завкома и преподаватель марксизма-ленинизма на курсах при райкоме партии. В 1938 году он поступил в знаменитый ИФЛИ, окончил филологический факультет МГУ, с которым ИФЛИ объединили. Диплом получил в 1942-м.

Дальше самое непонятное. По одним анкетам, И.Б.Шнейдер в годы войны не выезжал из Москвы, работая политредактором Главлита; по другим – он воевал на Кавказе, за линией фронта, в тылу германский войск. Возможно, был одним из 150 альпинистов-разведчиков, направленных туда П.А.Судоплатовым для выполнения секретных заданий.

Но в 1943 году Шнейдер уже в Алма-Ате: преподает в школе инструкторов альпинизма. Альпинист он опытный: 27 восхождений на труднейшие вершины Тянь-Шаня и Кавказа, включая Эльбрус.

Почему ас альпинизма примкнул к группе новичков, отправившихся кататься на горных лыжах, а не штурмовать вершины? Это до конца не выяснено.

То ли он сам, то ли его помощник А.Д.Беляев, еще в поезде, стали подбивать Олега Вавилова – подняться на гору Семенов-Баши, хотя это не входило в план поездки, а правилами горного туризма было запрещено: для альпинистских восхождений требовалась особая подготовка и экипировка. Но Олега легко было подзадорить. Идея ему понравилось, и уже он сам, бравируя физической силой и смелостью, подзадоривал других.

В нарушение твердых инструкций, в лыжных, а не альпинистских ботинках Борис Шнейдер и Олег Вавилов пошли штурмовать почти отвесную, в зимнее время обледенелую гору Семенов-Баши.

Шли, как положено, в связке, но где-то на середине подъема Шнейдер спохватился, что забыл на привале свой ледоруб. Отстегнулся и пошел назад, оставив Олега одного на склоне, – еще одно грубейшее нарушение правил безопасности.

В момент, когда Шнейдер вернулся с ледорубом, но не успел пристегнуться к Олегу, тот поскользнулся и полетел в пропасть.

О том, что всё произошло именно так, известно со слов Шнейдера: другого свидетеля той роковой сцены не было.

Шнейдер не попытался спуститься к пострадавшему, чтобы оказать ему помощь. К стоянке отряда он вернулся с большим опозданием. Идти к месту происшествия отказался, так как «сильно устал». Другие участники группы, включая ее главу В.В.Немыцкого, не горели желанием поспешить на выручку попавшего в беду товарища. Особенно активно всех отговаривал Игорь Шафаревич, а они дали себя отговорить: уже стало темнеть, погода начала портиться.

Вернулись в Москву без Олега…

12, 16, 17 февраля 1946 г., Москва – Ленинград, С.И.Вавилов: «Опять катастрофа. Нелепый плевок природы. На Домбае (над Тебердой) где-то в снежной лавине погиб Олег Вавилов, сын Николая, на 28-м году. Третье поколение трагических смертей». «Олег. Мальчишеский труп дерзкий там где-то мерзнет сейчас на Домбае». «Фон – Олег. Опять у жизни выбита опора».

На средства, ассигнованные президентом Академии, Лидия Курносова организовала поисковую экспедицию. Шнейдеру пришлось отправиться с группой поисковиков. Вел он себя настолько странно, что подозрение в том, что Олег стал жертвой убийства, а не простого легкомыслия, с каждым днем усиливалось. Идти к месту гибели Олега Шнейдер отказывался, упирался, его заставляли пинками, волокли силой. Ущелье, к которому, в конце концов, он привел поисковиков, было завалено снегом, точное место падения Олега он указать не мог или не хотел. Экспедиция вернулась ни с чем… По Москве поползли слухи, что Олег Вавилов не погиб, а бежал в Турцию.

Лидия Курносова организовала вторую экспедицию, средства снова ассигновал президент Академии наук. Приближалось лето, снег значительно осел, но в ущельях его еще было много. Поиски долго были безрезультатными, силы и средства иссякали, часть поисковиков уехала, начальник группы решил закругляться. Лида настаивала на продолжении поисков. Уже почти потеряв надежду, она вдруг заметила краешек одежды, выглянувший из подтаявшего снега…

Тело было искалечено ушибами и переломами. На голове, «справа в височной области», был виден «след от удара ледорубом», а по другой версии – «рана по размерам с лопатку ледоруба». Таковы два варианта того, что было написано в официальном милицейском «Акте на погребение», который Лидия Курносова привезла в Москву Точная редакция этой фразы неизвестна, так как сам «Акт» таинственным образом исчез.

Тело Олега предали земле там же, на Домбае, на кладбище альпинистов. На могиле Лидия Васильевна поставила камень с надписью:

«Здесь погиб в феврале 1946 года Олег Вавилов – талантливый ученый, самый дорогой и близкий мне человек».

Лидия Васильевна Курносова до конца жизни стремилась узнать правду о том, что же произошло с ее мужем. Не раз обращалась к академику Игорю Ростиславовичу Шафаревичу, пережившему всех участников рокового похода, но тот «ничего не помнил». Она умерла в 2006 году. После ее кончины Юрий Николаевич Вавилов (в соавторстве с Б.Л.Альтшуллером) опубликовал открытое письмо академику Шафаревичу с той же настоятельной просьбой: прояснить обстоятельства гибели Олега Вавилова.

Ответа не было. Но публикация письма привела к тому, что в архивном фонде Комитета физкультуры и спорта была обнаружена стенограмма обсуждения этого происшествия – почти 200 листов. Оно проводилось тогда же, в 1946 году, по горячим следам. Поведение руководителя и участников группы расценивалось как неспортивное, трусливое, а то и преступное. Наибольшее негодование, конечно, вызвали действия Шнейдера. Прокуратура завела уголовное дело. Но его быстро закрыли.

Почему?

Не потому ли, что так было велено теми, кто послал Шнейдера на мокрое дело? Как учил товарищ Сталин: есть человек – есть проблема; нет человека – нет проблемы.

Не забудем: то было начало 1946 года. Продолжался медовый месяц в отношениях между победителями в только что закончившейся мировой бойне. Где-то за кулисами, на секретных дипломатических переговорах, уже намечались разногласия, которые приведут к холодной войне. Но в общественном сознании стран-победительниц царил дух «встречи на Эльбе»: дух братства, единства, взаимовыручки.

А этот мальчишка, новоиспеченный кандидат наук, долбит всем и каждому, что его отец, известный всему миру ученый, затравлен, оклеветан, погублен ни за что ни про что!.. Он, Олег Вавилов, знает, кто в этом виноват, и не успокоится, пока не выведет клеветников на чистую воду…

Как заставить его замолчать? Арестовать и сослать как ЧСИР (члена семьи изменника родины)? Но он слишком на виду. Другой член той же семьи только что поднят на пьедестал верховного лидера советской науки. Какой шум поднимут на Западе враги, в каком положении будут друзья?.. Не проще ли убрать его по-тихому, как не раз делалось под мудрым руководством товарища Сталина. Нет человека – нет проблемы…