Соседство с Египтом – древнейшим государством мира (только Вавилону историки позволяли оспаривать этот приоритет), казалось, исключало мысль о самостоятельности эфиопской культуры. Орудия каменного века, найденные в Британском Сомали, говорили, что человек появился в Восточной Африке очень давно, но доказательств существования здесь в древности оседлой земледельческой культуры у археологов не было.

Раскопки древнего Аксумского царства, достигшего расцвета в первые века нашей эры на территории Северной Эфиопии и Эритреи, выявили несомненное влияние Египта.

Однако, по эфиопской легенде, государство эфиопов возникло намного раньше. Легенда рассказывала, как царица эфиопская Савская, наслышанная о мудрости царя Соломона, отправилась к нему в гости. Царь был пленен ее красотой и хитростью заставил выйти за себя замуж. Когда у них родился сын Менелик, царица Савская уступила ему корону. Менелик – основатель династии, которая продолжала править Эфиопией и в XX веке.

Документального подтверждения этой красивой легенды не было, историки не без оснований полагали, что культивировалась она не ради истины, а чтобы внушить народу Эфиопии и всему миру мысль об исключительности эфиопской правящей касты.

Древние греки мало знали об Эфиопии. В поэмах Гомера эфиопы живут на краю света, обедают с богами; солнце встает и садится в их стране. Первый историк мира Геродот писал, что в Эфиопии «много золота, водятся громадные слоны, деревья всевозможных пород растут в диком состоянии <…> живут люди огромного роста, красивейшие и долговечнейшие».

Откуда такой восторг у древнегреческих писателей? Не говорит ли это о высокой культуре эфиопов?

Вавилов с интересом относился к легендам и даже конспективно изложил в своем абиссинском дневнике историю царицы Савской. Но он полагал, что возделываемые растения лучше, чем легенды, расскажут древнюю историю Эфиопии. Он надеялся дать ответ и тем биологам, которые отрицали идею центров формообразования, считая, что концентрация генов в вавиловских центрах объясняется разнообразием природных условий, а не тем, что там они были введены в культуру.

Эфиопия расположена на относительно плоском нагорье, хотя и прорезанном глубокими – до двух километров – каньонами. Природные условия относительно однообразны: почвы одинаково плодородны, климат мягкий, влажный, без резких перепадов. Здесь должны были таиться важные аргументы в пользу теории центров.

Перед отплытием из Марселя он писал Елене Ивановне: «Милая, судьба решается. Вопрос, пустят ли на пароход. Всего писать не могу. А шансы 10 против 90. Может быть, пропадет зря месяц, да еще в бурную погоду (январь) буду в Средиземном и Кр[асном] море <…>. В Марселе оказались большие усложнения, всё по части проклятых виз. Все мои надежды на помощь Парижа не оправдались. Поэтому так упали шансы».

10 января 1927 г., на пароходе: «2 дня не мог писать, да и сегодня голова еще тяжелая. Не выношу моря. Еще 7 или 8 дней. Завтра в Порт-Саиде, откуда постараюсь бросить письма, хотя мне на берег выйти нельзя. Моя ориентировка насчет вхождения в страну солнца пока дала малоубедительные сведения. <…> Настроение мое в связи с трудностями, неопределенностями и переездом по морю – не радужное.

Если всё дело ограничится Эритреей, а в ней мне много делать нечего (за глаза месяц, а м. б., и гораздо меньше), то в марте буду снова в Италии и буду тебе телеграфировать о выезде».

11 января: «Сегодня, dear, в Порт-Саиде. Море тише, и я немного ожил. За день переезда по Суэцкому каналу приду в себя. И может быть, смогу писать. Пока из этого ничего не выходит. Глотаю только книжку за книжкой по Абиссинии. Ее я уже знаю литературно, как мало других стран.

По чечевице (да и по всем культурам) не хватает Верхнего Египта, Испании и Абиссинии. И засим, в сущности, можно приступить к полному синтезу. Нужно бы Кашмир, Индию пополней, но на худой конец юж[ный] Афганистан заменит Индию да и Кашмир.

Начинаю бомбардировать Верхний Египет и Судан и, думаю, получу всё. В чечевице я теперь заинтересован не меньше тебя, ибо немного знаю и люблю ее. На ней мы поймем и все бобовые».

11 января, Суэц, Д.Н.Прянишникову. «Шлю Вам привет, направляясь в центр Африки. Помышляю проникнуть в Абиссинию, но еще не имею визу, и впустят ли, не знаю. Средиземье продифференцировал, нашел много любопытного, но “царство божие”, по-видимому, надо отодвинуть к Малой Азии и Северо-Восточной Африке».

12 января, Суэц, В.И.Вернадскому: «Предвестники плохие. Россиян “никаких” Абиссиния не впускает. Иллюзий не строю. И поэтому обеспечил тыл Эритреей. На худой конец посмотрю в окошко Эфиопии».

12 января, Суэц, П.П.Подъяпольскому: «Направляюсь, Петр Павлович, теперь прямо ко львам в Сомалию и Эритрею. Главное желание проникнуть в страну солнца Эфиопию. Завтра в Красное море и дальше к Индийскому океану. К морю возымел идиосинкразию. Но, как нарочно, визы мотают взад и вперед по Средиземью».

В понедельник 17 января Вавилов высадился в сомалийском порту Джибути, не имея ни малейшего представления, что его ждет.

Его ждал сюрприз.

Неожиданная награда – за все мытарства, за дерзость, за упорство, за всегдашнее стремление делать всё, что зависит от себя.

Эфиопия не знала статуса виз!

Для въезда в страну было достаточно печати губернатора Французского Сомали. Можно лишь удивляться, почему он не дознался об этом в Европе.

Любезный офицер, регистрировавший приезжих, сам вызвался пройти к губернатору и возвратил паспорт с необходимой печатью.

И это все?!

Вавилов не мог поверить, пошел к эфиопскому консулу. Тот подтвердил: для въезда в Эфиопию больше ничего не требуется. Но иностранец должен ехать прямо в Аддис-Абебу и там испрашивать разрешение на путешествие по стране.

Поезд на Аддис-Абебу уходил в среду 19 января в 6:30 утра. Оставалось полтора дня.

Покончив с формальностями, Николай Иванович отправился на базар и сразу попал в полон к симпатичным сомалийкам в пестрых нарядах. Они зазывали зрителей на свое танцевальное представление. Завлекая белолицего гостя, одна из них стала тут же перед ним раздеваться. С трудом вырвавшись из плена, Вавилов двинулся по рядам. Наметанным глазом быстро определил влияние культур Эфиопии и Аравии (Йемена). Особенно интересны для него были, конечно, эфиопские культуры – совсем не такие, что он собирал в странах Средиземноморья.

На следующий день он успел побывать в нескольких окрестных деревнях. Всё здесь говорило о своеобразии: состав сельскохозяйственных культур и их особые разновидности; совершенно особые породы скота: козы с рогами антилоп, стройные, мускулистые, малорослые; овцы с подгрудкой, как у коров; лошади мелкие, низкорослые, как пони. «Домашний скот особый, как и хлеба», – записал Вавилов в дневнике. Отмечал и своеобразие местных жителей: «Народ черный, худой, на лицах даже фиолетовый] оттенок, блестят зубы, иногда белые зрачки, и у стариков черный рот окаймляет белая борода. Тонкие ноги, курчавые волосы, губы то типа негра, то европейские. Лица добрые, не злые, веселые. Не боишься».

Следующим утром он из окна вагона вглядывался в унылый пейзаж. Перед ним простиралась мертвая пустыня, бугрящаяся песчаными дюнами.

Солнце поднималось все выше, накаляло вагон, от духоты легкие словно заполнены ватой. Открыть окно было невозможно: поезд вздымал тучи пыли, она и без того скрипела на зубах.

Знойная пустыня много столетий охраняла независимость маленькой Эфиопии, хотя на нее не раз посягали завоеватели.

По этой пустыне шли разомкнутым строем фаланги римских воинов, двигавшихся на Эфиопию. За каждым воином пять рабов несли большие кувшины с водой. По мере того как кувшины опустошались, рабов оставляли умирать в пустыне… Эфиопия тот натиск выдержала.

Самым победоносным был поход британского генерала Роберта Нейпира в 1868 году. Хорошо вооруженные и обученные войска британцев на голову разбили армию негуса; чтобы не попасть в плен, он покончил с собой. Но победоносные британские воины не смогли одолеть палящий зной и должны были убраться из почти завоеванной страны. Вся Африка была поделена между колониальными державами, и только Эфиопия сохраняла независимость.

Вавилов направлялся покорять Эфиопию один, без армии и без рабов. Как встретят его в столице? Судьба экспедиции оставалась неясной.

В поезде много иностранцев. Вавилов познакомился с французом – редактором газеты, с армянином из Сирии, с каким-то консулом, знающим толк в агрономии, с инженером Анатолием Германовичем Трахтенбергом и его женой Марией Ивановной, бывшими питерцами. Трахтенберг преподавал в политехническом институте. В Эфиопии он жил с 1918 года, служил в министерстве путей сообщения, что было забавно: кроме единственной железной дороги от Джибути до Аддис-Абебы в Эфиопии никаких путей сообщения не было, зато министерство – было!

Пустыня за окном вагона начинает отступать, появляется скудная растительность. Причудливые деревья повторяют линии выветрившихся скал, похожих на разрушенные замки. Разрушенные замки часто будут вспоминаться Вавилову в Эфиопии; на них окажутся похожими «слоны растительного мира» – гигантские баобабы, которые Вавилов встретит в конце путешествия.

Все гуще травяной покров, все чаще акации раскидывают свои зонтичные кроны. Эта саванна – степь тропиков. Здесь пасутся дикие козы, страусы, зебры, антилопы. Они держатся подальше от колючих кустарников, где прячутся, выслеживая добычу, леопарды и львы. Впереди круто вздымается Абиссинское плато, тоже похожее на старый замок. Два локомотива с трудом втаскивают на него пять небольших вагонов.

Но вот подъем взят, становится легче дышать. Дорога круто поворачивает на юг. Перед глазами путешественника цепь пологих холмов. По склонам взбираются плантации кофейного дерева; виднеются круглые хижины из прутьев, обмазанных глиной, а дальше жиденькие поля пшеницы, тэффа, ячменя, сочные луга со стадами тонконогих баранов.

Мелькает шальная мысль: а что если повременить с въездом в Аддис-Абебу? Поезд тащится туда три дня. По ночам движение прекращается. Двигаться в темноте опасно, так как местные жители, вопреки строжайшему запрету, частенько разбирают пути.

Первая ночевка – на станции Деридава. Рядом Харар – центр крупного земледельческого района. Так не сойти ли с поезда и для начала обследовать этот район?..

К моменту, когда поезд подошел к станции, решение созрело. Вавилов распрощался с попутчиками, без шума снарядил караван.

Это был риск, и он знал, что рискует. Позднее, странствуя по Эфиопии, он не раз наталкивался на воинские разъезды. Открытый лист с тисненым изображением льва и печатями императрицы Заудиту и раса Тафари действовали безотказно. Но пока у него защитной грамоты не было. К счастью, в Хараре он воинского разъезда не встретил…

Обход обширного земледельческого района занял десять дней. Твердая пшеница, полба, ячмень, тэфф, горох, нут, сафлор, кунжут, дурра – поля создавали такое впечатление, что засеяны не крестьянами, а ботаником-коллекционером.

«Всё оригинально, за что ни тронься», – записал в дневнике Вавилов.

Да, оригинально было всё! К примеру, злак тэфф, напоминающий мелкое просо, не возделывался нигде в мире, кроме Эфиопии. Причем в экономике страны тэфф играл ведущую роль: это главное хлебное растение.

Приемы обработки земли и зерна тоже оказались совершенно особыми. Нигде еще Вавилов не видел плуга в виде гвоздя; нигде не встречал, чтобы зерно не мололи, а растирали на большом плоском камне; нередко просто прогоняли по зерну скот.

Культур здесь возделывалось немного. Совсем не было плодовых и почти не было овощных, так свойственных странам Средиземноморья.

«Самое отсутствие этих шаблонов культуры Старого Света уже свидетельствует об оригинальности земледельческой культуры Абиссинии», – писал впоследствии Вавилов.

Разные нити сплетались в единый узел концепции. Он мог бы сказать, как когда-то при обследовании Гератского оазиса в Афганистане: «Направление путешествия было выбрано правильно».

Но культуры Харарского района поставили перед Вавиловым и ряд неожиданных вопросов. «Интересно отсутствие Aegilops. Эту неувязку надо расшифровать», – записал он в дневнике.

Факт был действительно странным и, главное, неслучайным: с тем же Вавилов столкнулся еще в Афганистане. Эгилопс – ближайший дикий родич пшеницы, относительно легко с ней скрещивается. Логично было полагать, что пшеница связана с ним общностью происхождения. Эгилопс – растение не редкостное. Вавилов встречал его и в Северном Афганистане, и в странах Средиземноморья. Но в Кабульском оазисе, где по его представлениям берет начало культура мягкой пшеницы, эгилопса обнаружить не удалось. И вот теперь его не оказалось в Эфиопии, где сосредоточен основной потенциал генов твердой пшеницы.

«Из общих фактов, – записывает он в дневнике, – надо отметить отсутствие родоначальников и диких родичей <…>.

Еще всё это надо проверить <…>, но факт в общем очевиден и очень важен для философии».

Он чувствовал, что за этим кроется важная закономерность. Мысль эта мучила его потом два дня пути до Аддис-Абебы и еще два месяца странствий по Эфиопии.

В Хараре работала почта. Вавилов отправил тридцать посылок и несколько писем.

Аддис-Абеба – цветок весны. Круглые приземистые домишки тонут в эвкалиптовом лесу. Прежде столица Эфиопии кочевала каждое столетие. Вырубив окрестные леса, жители бросали ее и строили город в другом месте. Но вот в конце XIX века французская миссия завезла в Эфиопию эвкалипт. Император Менелик II сумел по достоинству оценить пришельца из далекой Австралии. Он приказал насадить эвкалипты, ввел строгие правила вырубки. Нужда переносить столицу отпала. Быстрорастущие великаны молчаливо говорили о том, что может значить для страны интродукция растений, привезенных из-за моря-океана.

Добиться приема у раса Тафари – наследника престола, будущего императора Хайле Селассие I, – оказалось непросто. Издалека-далёка снова помогла добрая фея – маркиза де Вильморен. «Париж что-то телеграфировал в Аддис-Абебу. И неожиданно французский посол взялся хлопотать перед Правительством Эфиопии о разрешении заниматься исследованием».

Рас Тафари, фактический правитель страны, принял Вавилова и с интересом слушал о цели его экспедиции. Правда, когда Николай Иванович стал говорить об эфиопской пшенице, тот покачал головой и сказал, что пшеницы в его стране плохие. Он удалился во внутренние покои и вернулся с початками кукурузы.

– Вот это пшеница! У нас такой нет.

Беседа текла непринужденно. Помогло то, что Вавилов был не первым ботаником, явившимся в Эфиопию собирать культурные растения. Тремя годами раньше здесь побывал Хэрри Харлан, американский знаток ячменя, с которым Николай Иванович поддерживал переписку, обменивался изданиями, образцами растений. Рас Тафари хорошо помнил Харлана и был обрадован, когда Вавилов передал от него привет. Он с похвалой отозвался об американце и проникся еще большим расположением к русскому гостю. Открытый лист обещал выдать в ближайшее время и тепло распрощался с визитером.

Словом, аудиенция прошла наилучшим образом. Но бюрократическая машина в глухой африканской стране была еще менее поворотлива, чем в Европе.

Пока суд да дело, Вавилов обследовал окрестные деревни, ходил по базарам, вникал в особенности местных традиций, государственного и общественного строя Эфиопии. В дневнике торопливо записывал: «Ни регистра, ни кодекса законов, ни нормальной оплаты администрации страна не имеет. 10–11 миллионов населения существует без аграрного] кодекса. Земля принадлежит прежде всего господствующей этнической группе – амхара, их 2,5–3 милл[иона]. Галла, сомалийцы работают на амхарийцев. Мелкой собственности] нет. Рабство фактически не ликвидировано, хотя Эф[иопия] входит членом в Лигу Наций. Это комическ[ая] сторона бытия. Черты самой исключительной примитивности в организации страны еще сохраняются здесь, пожалуй, как нигде».

Хотя в Аддис-Абебе обитало около двух тысяч иностранцев, в основном итальянцев, греков, армян, путешественник из Страны Советов был редкостной, весьма экзотичной птицей. Послы разных стран устраивали в его честь обеды. Он использовал эти встречи для дипломатических переговоров. Снова просил у английского посла визы в Судан и Египет – хотя бы транзитные, но посол предпочитал вспоминать о Кембридже, который знаком был гостю не хуже, чем ему самому.

Появление Вавилова в эфиопской столице вызвало большое оживление в небольшой, но очень разношерстной группе выходцев из России. Их здесь проживало около пятидесяти,

Николай Иванович успел познакомиться почти со всеми. «В абракадабре интересов россиян, представляющих необычайную пестроту порядочности, характеров, – от снимающих подметки на бегу до опустившихся безвестных людей, не способных ни к напряженному мышлению, ни к работе, есть умные политики, осторожные в словах и действиях».

В русской колонии все со всеми в «сложных» отношениях: много сплетен, взаимной ревности, нередки громкие супружеские измены, мужчины отбивают жен друг у друга. Вчерашние друзья становятся врагами, «всё пестро, подозрительно», много взаимной ненависти.

Пожалуй, наиболее авторитетен в колонии россиян был инженер-путеец А. Г.Трахтенберг, с которым Вавилов познакомился еще в поезде. У них сложились добрые отношения, потом они будут продолжены. Трахтенберг так поспешно уехал из России, что не прихватил документов об образовании и опыте работы. Он просил Вавилова, по возвращении домой, раздобыть дубликаты в архивах. В обмен готов был высылать образцы растений, другие материалы – взаимовыгодная сделка! Вернувшись, Вавилов немало сил и времени уделит добыванию документов Трахтенберга, будет выполнять поручения и других россиян Эфиопии…

Николай Иванович близко сошелся и с Дмитрием Николаевичем Трофимовым, продавцом русского магазина, – он тоже потом будет писать Вавилову, выполнять его мелкие поручения. Познакомился с двумя царскими генералами, Свешниковым и Дроздовским, с их семьями. С врачом Гогиным, с врачом-дантистом Дабертом, с бывшим офицером П.П.Булыгиным, с другим бывшим офицером И.Ф.Бабичевым, «опустившимся и обабиссинившимся».

Некоторые россияне смотрели на него косо. «Свирепый» М.Я.Омельченко потребовал объяснить, по какому праву большевики переименовали славный город Петра в город Ленина. Вавилов ответил, что он не большевик и далек от политики, его дело – наука, но тот даже слушать не стал.

Какие-то авантюристы пытаются продать землю под будущую советскую миссию. Взять в толк, что он приехал не за этим, они не могут. Нервы у Николая Ивановича напряжены, он опасается, что интриги могут сорвать экспедицию.

11 февраля 1927 г., В.Е.Писареву: «Никогда еще не попадал в такой дипломатический круговорот, как здесь. Никто не верит, что от нас может приехать ботаник собирать пшеницу. <…> Принимаю визиты, трачу тьму денег на содо-виски, коньяк, почти спился, ибо не только на Руси есть веселие пити, но еще более в Абиссинии. Пиво и мед они изобрели до нас. Боги, великие и малые, когда же я выберусь из Аддис-Абебы. Переживаю положение почетного плена».

В дневнике он записывает: «Нервы мои уже вышли из равновесия. Кругом появилась тьма типов, которые устраивают всякие пакости».

Неожиданное приглашение к расу Тафари еще больше взвинтило Вавилова: они ведь обо всем договорились, для получения ожидаемой бумаги новой встречи с правителем не требовалось. Неужели козни подействовали, и в поездке будет отказано?!

Но рас Тафари принял его с прежней любезностью, в интимной обстановке, наедине, без переводчика: он сносно говорил по-французски. Стал расспрашивать о русской революции, о жизни в Стране Советов, о советской конституции. И больше всего: как удалось свергнуть царя, почему ему изменила армия? Расспрашивал долго, интересовался подробностями. Кто такой Чичерин? Кто Рыков? Детально расспрашивал о Ленине, о Гришке Распутине, о великих князьях.

В архиве Вавилова сохранилась фотография раса Тафари в парадном мундире, увешанном орденами. На ней рукою Николая Ивановича написано: «Имел 2 аудиенции в 2 ½ часа. Обещал послать Его Величеству книги на французском] языке с программой большевиков, коей Его Величество весьма заинтересован».

Вспоминал ли об этой беседе император Хайле Селассие полвека спустя – после того, как был свергнут с престола и перед тем, как был варварски умерщвлен?..

Николай Иванович вынес впечатление, что будущий император сознает, что его стране нужны кардинальные реформы, но он нерешителен, лишен воли и мудрости большого политика. Чтобы вырвать Эфиопию из объятий средневековья, нужен был политик масштаба Петра Великого. «Это не Петр», – записал он в дневнике.

В дальние походы эфиопы отправлялись на мулах. То есть на мулах везли поклажу – сами шли пешком. Чтобы ускорить продвижение и облегчить путь караванщикам, Вавилов, кроме мулов, для каждого из них купил по ослу: они много дешевле. Но как только ослы появились во дворе французской гостиницы, где снаряжалась экспедиция, караванщики бросились врассыпную. Оказалось, в Эфиопии мужчине зазорно ехать на осле…

Вавилов решил, по крайней мере, купить людям сандалии, чтобы они не шли босиком. Сандалии в тот же день исчезли, перепроданные на базаре. Перед путешественником снова стояла босая команда. Пришлось купить новую партию сандалий и до времени упрятать их в тюк.

Но вот караван сформирован и снаряжен. Открытый лист за подписью императрицы и раса Тафари предписывает оказывать содействие «гостю Эфиопии».

18 февраля 1927 г., Г.К.Сухановой (Флаксерман)”. «Получил две аудиенции у его Величества и признан “гостем страны”. Завтра в путь вглубь страны на два месяца. Караван из 14 человек, 7 ружей, 2 копий, 2 револьверов и 10 мулов».

Можно выступать? Нет!

Переводчик, рекомендованный итальянским послом, объясняет, что надо у губернатора Аддис-Абебы заключить договор с караваном – таков порядок. Окруженный шумной ватагой, Вавилов идет к губернатору.

Он обязан внимательно относиться к людям? Что ж, это необходимо. Кормить и лечить их? Естественно. В случае смерти похоронить по принятым в стране обычаям? Да. Три раза в месяц давать глистогонные средства? Забавное требование, но для Эфиопии понятное: здесь все едят сырое мясо. Впрочем, в Эфиопии растет дерево, его сушеные соцветия – косо – отлично расправляются с солитером.

Вавилов готов подписать договор, но где же… обязанности каравана? Их в договоре нет!..

– Как быть, если кто-нибудь нарушит дисциплину? – спросил Вавилов у губернатора.

– А вы возьмите кандалы, – невозмутимо отвечает чиновник.

– То есть как?

– Очень просто, возьмите с собой кандалы, так делают все – и англичане, и французы.

– Ну, знаете, такому примеру я следовать не могу.

– Что ж, попомните, молодой человек.

Вавилов подписал договор: рядом с его росчерком появился ряд корявых крестов. В Ленинград отправлено последнее письмо из Аддис-Абебы:

18 февраля 1927 г., В.Е. Писареву: «Уже опаздываю на 2 дня. Не имея за собой никакой, в сущности, поддержки, кроме разрешения двигаться, переживаю все удовольствия быть представленным самому себе. Попомнишь полпреда в Афганистане и даже консулов. Но все равно. Двинемся. Страна эта во всяком случае заслуживает исюпоч [отельного] исследования. Я сделаю только часть».

«На 2 месяца нужно держать в воле нервы. Предвидится кафиристанский аналог. Это чувствую». Так записал Вавилов в дневнике за несколько дней до выступления. И оказался неправ. Здесь он столкнулся с прелестями иного характера.

Караван пересекает основной земледельческий район – Годжам. «Огромные посевы абиссинского тэффа, любопытные своеобразные и разнообразные абиссинские пшеницы в невероятной пестроте форм, смешанные посевы ячменей, в том числе и черных голозерных, не известных нигде в мире, кроме этой страны. В большом количестве попадаются оригинальные местные абиссинские формы чечевиц, нута, гороха, чины. Около построек обычно растут огромные кусты дикой клещевины. Тут же своеобразная капуста-горчица, дающая большое количество семян, но в то же время используемая ради листьев. Много полбы».

Сборы превосходят все ожидания. Можно считать, что экспедиция проходит отлично.

Народ приветлив; можно не опасаться кинжального удара фанатика, который убийством «неверного» расчищает себе дорогу в рай. Однако управляться с караваном очень и очень непросто.

В эфиопских селениях путешественника встречают с большим радушием, а с ним и весь караван. К сырому мясу, густо сдобренному перцем, подаются в больших кувшинах эфиопское пиво – тала и в маленьких – тэч, крепкий перебродивший мед. После попойки не соберешь половины караванщиков. Они нашли дружков и с утра продолжают пить. Питие есть веселие не только Руси! А ведь пеший путь и без того медленен, экваториальный день короток.

Ночью подвыпившая команда беззаботно спит. Начальник экспедиции до утра дежурит у костра, под черным, усыпанным ярчайшими звездами небом.

…Рыжие языки пламени безуспешно борются с тьмой, а тьма беспокойна. Она оглашается ревом леопардов и шакалов, хохотом гиен. Мулы рвутся. Жмутся к огню. Хищники подходят совсем близко, темнота светится звездочками их глаз.

Выстрелами в воздух Вавилов пытается разогнать непрошеных гостей, подбрасывает в огонь поленья, покрепче заваривает эфиопский кофе – один глоток его прогоняет сон. В дневнике записывает: «С трудом поднимается караван, едят без конца, греются у костра (ночуем на 2000 м., и утром прохладно). Всех надо самому будить, снимая с них одеяла и шамма. Каждый день одно и то же. Дисциплину привить безнадежно».

Чтобы держать в руках нервы, Вавилов старается не думать о караванщиках. Может быть, вспоминает старинную легенду о происхождении культуры кофе? О том, как однажды пастух заметил, что овцы и козы, поевшие листья кофейного дерева, ночью не спят, а бегают и резвятся. Пастух рассказал о своем наблюдении мусульманским монахам – суфиям. Те решили попробовать чудодейственное растение на себе, чтобы легче переносить ночные бдения, положенные по их религиозному уставу. С тех пор кофе начали употреблять, а потом и возделывать.

Сколько правды в легенде – сказать трудно. Но Эфиопия – родина кофе, хотя основное производство его в Бразилии.

Исследования это подтверждали: слишком велико в Эфиопии сортовое разнообразие кофейного дерева, и только здесь оно росло в диком состоянии.

Путь в таинственную Каффу – затерянную в тропических дебрях провинцию, где росли целые леса дикого кофе. Первый европеец смог проникнуть сюда лишь в конце XIX века, когда император Менелик II покорил Каффу. Это был русский путешественник и офицер Александр Булатович, приближенный императора Менелика. Бесстрашный воин, сорвиголова, Булатович отличился многими подвигами в России и Эфиопии. Приезжал сюда трижды. Последний раз уже не офицером, а иеромонахом Антонием. Приняв постриг, он примкнул, а потом и возглавил религиозное течение имясловие, чем сильно рассердил церковное руководство. В 1919 году он погиб от рук бандитов, когда вступился за ограбленную ими женщину. Его обессмертили Ильф и Петров, карикатурно изобразив в «12 стульях» под именем гусара-схимника Алексея Буланова.

Большим почитателем Булатовича был Николай Гумилев, офицер и поэт, такой же сорвиголова. В Эфиопии он прошел всеми маршрутами Булатовича, его тоже принимал рас Тафари. Николай Вавилов был третьим россиянином, проникшим в провинцию Каффа.

…Горы становятся круче и неприступнее. Частью они покрыты непроходимыми лесами, в других местах поблескивают на солнце антрацитом базальтовых скал. Тропу прорезают глубокие каньоны. Переправы через них нет. Осторожно, цепляясь за ветки деревьев, спускаются караванщики на дно, переводят упирающихся мулов через шумный поток, карабкаются вверх по противоположному склону.

По дну самого глубокого и труднопреодолимого каньона несет мутные воды Голубой Нил. Вот магистраль, тысячелетиями питавшая великую древнеегипетскую цивилизацию. Вавилов убежден: по этой магистрали пришли в долину Нила культурные растения, прежде всего полба и твердая пшеница. Не Египет дал Эфиопии культурные растения, а Эфиопия Египту!

Стены каньона отвесны. В сухой сезон река обмелела, найти брод через нее нетрудно, но как выбраться потом из ущелья?

Три дня ищут путники переправу. Наконец замечают на противоположном склоне тропинку. Но переходить реку еще нельзя: надо ждать утра, когда спят крокодилы.

Перед рассветом караван спускается к реке. Выстрелами в воду караванщики распугивают сонных чудовищ. Несколько туш всплывают суковатыми бревнами. Продолжая стрелять, караванщики вводят в воду сбившихся в кучу мулов.

Потом одолевают двухкилометровый подъем и, наконец, выходят на тропу, вьющуюся между скал и деревьев. Заросли причудливого канделябрового молочая напоминают «мрачное кладбище с горящими свечами».

Генерал, охраняющий верховья Нила, радушно принимает «гостя Эфиопии», угощает караван, приглашает вместе поохотиться на львов или слонов.

«Всё это прекрасно, – замечает Вавилов, – но надо торопиться, а главное, после трех дней не соберешь половины караванщиков». К их большому неудовольствию, он отклоняет заманчивое приглашение.

Караван идет к знаменитому озеру Тана – истоку Голубого Нила. В период дождей бурные потоки устремляются с окрестных гор в озеро, и оно, как переполненная чаша, изливает избыток вод в Голубой Нил. Сделав петлю по горным ущельям, он устремляется на север. Эти дожди, «слезы Изиды», как называли их древние египтяне, и вызывают весенние разливы Нила.

Озеро Тана – одно из самых удивительных в мире. Перед рассветом с остывшего за ночь берега устремляются к центру его массы плотного холодного воздуха. Постепенно усиливаясь, ветер разводит опасную волну, но ровно через четыре часа стихает. И начинает дуть в обратном направлении. И так изо дня в день, изо дня в день – десятки тысячелетий…

Вавилов хотел тщательно обследовать озеро, но его свалила тифозная лихорадка. О болезни он рассказывает скупо, лишь вспоминает «трогательное человеческое отношение» своих спутников «к чужому для них пришельцу из неведомой далекой страны». Караванщики помнили, что с ними был первый белый путешественник, запасшийся на дорогу не кандалами, а сандалиями…

Приближался христианский Великий пост, весьма чтимый в стране черных христиан. Семь недель им запрещено есть мясо. Простая логика говорит, что надо наесться впрок. Так и поступала вся Эфиопия.

По совету проводника Вавилов купил барана. Тэч караванщики раздобыли сами. На привале развели костер, разделали тушу. С тревогой вглядывался Вавилов в темно-красные от отсветов пламени лоснящиеся лица хмелеющих караванщиков. Пирушка становилась все шумнее, начались жаркие споры. Один караванщик, вконец захмелевший, вдруг решил, что надо развязать путы мулов и отпустить их на волю. Его пытались урезонить, но безуспешно. Вспыхнула драка. При свете костра зловеще поблескивали ножи.

Но вот дебошир укрощен. Люди засыпают тяжелым пьяным сном. Подбросив в костер хвороста, Вавилов покрепче заваривает кофе…

Обогнув с запада озеро Тана, караван вышел к Гондару. Это древняя столица Эфиопии. На карте она обозначена большим кружком, как обозначают крупные города. Но оказалось, что это крохотное селение, в нем не было даже базара.

За полтора месяца люди обносились, устали. Надо дать им отдых, заменить выбившихся из сил мулов.

Деньги в Эфиопии странные, почему-то в ходу австрийские талеры 1780 года с изображением императрицы Марии Терезии. Вавилов их с трудом выменял в Аддис-Абебе. Но и на талеры здесь ничего не купишь. Местная валюта – кристаллы соли и перец, «вызывающий невероятное чихание». Только с помощью губернатора Вавилову удалось обменять талеры на соль и закупить то, что нужно для дальнейшего путешествия.

Караван выступает дальше на север. Путь идет такими же тропами, то между посевами, то в дремучем тропическом лесу, то среди причудливых скал. Все так же прорезают тропу глубокие каньоны. Начинается сезон малых дождей. Но дожди идут по ночам. Губчатая почва быстро впитывает влагу, и с первыми лучами солнца можно выступать. Впереди провинция Тигре – древнее Аксумское царство. Здесь встречаются старинные обелиски из серого гранита, с непрочтенными надписями.

«Для Эфиопии <…> это удивительные сооружения, свидетели напряженной воли, которой так мало в стране. Когда-то, очевидно, и здесь энтузиазм или фанатизм объединял массу и увлек ее даже на строительство прекрасных обелисков. Чтобы поставить их, высечь, надо было много концентрированной энергии. Эта концентрация имела место. <…> Аксум свидетель прошлой напряженности интеллекта, воли в этой стране, где так мало и того, и другого».

Вот и город Аксум, довольно большой по масштабам Эфиопии. Он стоит среди гор, со всех сторон окружен глубоким рвом. Особое внимание путешественника привлекают четыре больших обелиска, дворец, полуразрушенная городская стена – всё это было воздвигнуто еще римлянами.

«Итак, пожалуй, самый реальный свидетель былой напряженности жизни – Аксумские каменные монолиты. Они действительно производят впечатление. В этой убогой стране, где всё в разброде, где один рас не зависит от другого, где начальство плохо иногда отличается от начальника разбойной шайки, – в ней когда-то была воля и напряженность. Она обратила страну в христианство, что, бесспорно, было большим культурным делом. В этой стране, технически стоящей бесспорно ниже Афганистана, чувствуются элементы культуры. В приветствии друг друга, в братском отношении, в приветливости друг к другу. Два погонщика мулов при встрече обнимаются и расходятся. Часами видишь двух парней, держащих друг друга за руки. Гостеприимство, где нет боязни. Народ боязлив вообще, замучен, но когда он не боится, он без конца добр и обычно бескорыстен».

Но с точки зрения главной цели экспедиции Аксумское царство представляло мало интереса. Почвы здесь бедные, каменистые, земледелия почти нет. Лишь случайно в 20 километрах от Аксума Вавилов набрел на базар, где было много пшеницы, ячменя, тэффа, бобов, гороха, чечевицы. Он закупил образцы семян, но по виду они мало отличались от тех форм, что уже были собраны. Расплачивался красным перцем. Продавцы были неприветливы, чувствовалось, что они боятся иметь дело с европейцем.

Еще по пути в Аксум Вавилов сделал открытие, которое сам назвал первоклассным. Безостая твердая пшеница – давняя мечта земледельцев! Десятки лет стремились вывести ее в разных странах селекционеры. Скрещивали твердую с безостой мягкой. Но скрещивания удавались редко и с великим трудом; если в редких случаях удавалось получить безостое потомство, то нежизнеспособное, с низкой продуктивностью. А здесь природа сама создала твердую безостую пшеницу! Как и должно было быть по закону гомологических рядов. Вот они, безостые колосья, туго наполненные семенами, – лежат на ладони!

Тропа опять круто спускается на дно ущелья. Здесь течет река Такказе. Как и Голубой Нил, она кишит крокодилами, переходить ее можно лишь рано утром. Караванщики разбивают палатку на низком песчаном берегу и быстро засыпают. Вавилов включает фонарь, достает дневник. Пишет.

Вдруг давно заснувший переводчик громко вскрикивает. Вздрогнув от неожиданности, Вавилов оборачивается и видит, что пол палатки шевелится. Полчища фаланг и скорпионов вторглись в нее. Они лезут на кровати, хищно раскрывая челюсти. Все выскакивают из палатки. Надо немедленно уходить с этого гиблого места. Но куда? Переходить в кромешной тьме кишащую крокодилами реку нельзя.

Вавилов решает задачу как ученый. Ему ясно, что насекомые наползли в палатку на свет. Погасить фонарь – значит оставить их внутри. А что, если вынести фонарь наружу?.. Фаланги и скорпионы начали выползать из палатки. Но многие, забившись в дальние углы, не выходят. Вавилов снова вносит фонарь в палатку, суживает световую щель, и насекомые, как солдаты, выстраиваются вдоль полоски света. Медленно вынося фонарь, Вавилов, точно на веревочке, выводит непрошеных гостей. Он укрепляет фонарь перед входом, караванщики могут вернуться в палатку: насекомые туда теперь не полезут.

За рекой дорога становится опасной: караваны здесь нередко наталкиваются на разбойников. Караванщики боязливо всматриваются в густые заросли сорго, которые идут вдоль тропы. Чтобы подбодрить людей, Вавилов идет впереди каравана. Так идут они, молча, почти не переговариваясь, целый день. Вдруг из зарослей выходят люди с ружьями… Встреча с европейцем для них неожиданна. Они знают, что каждый европеец вооружен, лучше его не трогать.

Но надвигается ночь, это осложняет положение. Встречные вежливо кланяются, приглашают переночевать в соседней деревне. Хочешь не хочешь, а приглашение приходится принять. Вавилов разбивает палатку, собирает людей на короткое совещание. Решает пустить в ход свой неприкосновенный запас: две бутылки отличного коньяка. Отправленный с этим подарком переводчик возвращается навеселе, с кувшином тэча, жареными курами, большой охапкой блинов. Видно, он хорошо справился со своей миссией.

Но благодушествовать нельзя. В три часа ночи Вавилов поднимает людей; в четыре, задолго до рассвета, когда перепившиеся разбойники безмятежно спят, караван бесшумно покидает деревню.

Скоро посевы исчезли, а с ними исчезли и селения. Караван вступил в каменистую полупустыню с редкими пучками выжженной бурой травы. День, второй, третий идут путники по пустынной местности… Корма для скота достать невозможно…

Но вот они вошли в деревню. Вавилов закупил побольше ячменя, дал животным вволю наесться, не сознавая, что делает ужасную ошибку. Наутро два мула пали. Вспухшие животы указывали на тимпанит – бич животных. Болезнь началась от перехода после голодовки на обильный корм. Днем, уже в пути, один за другим пали еще четыре мула…

До предела нагруженный караван с трудом продвигался вперед.

Вавилов мысленно перебирает свои находки. Почему такое обилие темноколосых форм? Взять пшеницу. Среди ее посевов множество фиолетовых колосьев. «Будто черным дождем омыты пшеничные поля», – писал Александр Роскин, автор первой книги о путешествиях Вавилова.

В Эфиопии черным дождем, или фиолетовым загаром (другая, не менее яркая, но более точная метафора Роскина), омыта не только пшеница. Ячмень, тэфф, другие культуры тоже представлены многими темными формами, точно черные базальты окружающих скал наложили на посевы свой отсвет. Здесь царство доминантных генов! Многочисленные скрещивания самых разных растений давно уже позволили заключить: темная окраска, как правило, доминирует над светлой. Доминантные признаки и должны господствовать в центрах происхождения!

Вавилов вглядывается в пасущиеся стада овец и коз; в ослов, происхождение коих из Эфиопии твердо установлено. Среди домашних животных тоже преобладают темные масти.

А чернокожие караванщики, как и всё коренное население Эфиопии!

Антропологи утверждали, что человек впервые появился именно здесь, в Восточной Африке, отсюда расселился по Земле.

В центрах происхождения господствуют доминантные признаки – это общий закон!

Точности ради следует сказать, что такая мысль возникла у Вавилова, когда он еще только обдумывал путешествие в Эфиопию. 6 января, перед выездом из Марселя, он писал Елене Ивановне: «Голова моя заполнена сейчас одной правильностью, к[отор]ую как будто бы удалось схватить. Я понял существо географической] правильности в распределении ген. Конечно, началось с культ[урных] растений, но суть вполне применима и к человеку.

Эфиопия – центр доминантных ген, и к северу идет изоляция рецессивов. Это проходит замечательно просто и до черта ясно. В сути я не сомневаюсь. Но нужно еще с миллион фактов. Это одно стоит поездки. Грубо говоря, в Эфиопии, в неграх скрыты гены всей Европы. Фиолетов[о]зерн[ые] и чер[ные] пшеницы Абиссинии закрыли гены Севера, к[отор]ые вышли на простор севера, где господствует дисперсия. Отсюда на очереди гибель скрещиваний, которые надо сделать».

Миллион фактов, подтвердивших эту гипотезу, дала Эфиопия. Едва завершив экспедицию, на борту парохода в Европу, преодолевая морскую болезнь, он написал и отослал в Ленинград статью «Географические закономерности в распределении генов культурных растений» для «Трудов по прикладной ботанике, генетике и селекции».

Эритрея – колония Италии, но географически это продолжение Эфиопии. Только дороги здесь иные. Удобные шоссейные трассы напомнили Вавилову, что еще предки итальянцев, римляне, были первоклассными строителями дорог.

В Эритрее есть и почтовая связь. Николай Иванович пишет открытки в Ленинград, извещая, что жив, здоров и уже вышел из Эфиопии.

Через оазисы с дикой финиковой пальмой, через рощи дикой маслины, через плантации кофейного и дынного деревьев, минуя фруктовые сады, Вавилов направился в столицу Эритреи Асмару. Это современный, вполне европейский город. Первая забота – отправить добытый материал.

8 апреля 1927 г., В.Е.Писареву: «Имею честь доложить Вашему превосходительству, что третьего дня мною окончена отправка материалов экспедиции из Абиссинии. 4 дня и ночи писал без конца, онемели руки от подписывания (830 бланков таможеннику по 7 на посылку и другие). Отправил 59 посылок, до этого послал из Аддис-Абебы, из Джибути и Бери-Дауа 61 посылку, итого 120 из Воет [очной] Африки. Да еще в Эритрее соберу. В Эритрее нашел много дополнений. Например, ячмени групп mocralepus совершенно эндемичны для В. Африки. Вчера губернатор устроил специальный] ужин для “советского” профессора. Пришлось надевать фрак».

На ужине у губернатора Вавилов познакомился с директором Департамента земледелия Эритреи доктором Венидиктисом. Тут же составили план совместного путешествия по земледельческим районам.

По природным условиям Эритрея разнообразнее внутренней Эфиопии. К северу – к границе с Суданом – резко уменьшается количество осадков. Монотонная саванна разнообразится гигантскими баобабами.

Культурная флора горной Эритреи дополняет эфиопскую, но здесь сильно влияние Европы. Фруктовые деревья, мягкая пшеница – культуры заимствованные. Красный перец, ставший в Северной Эфиопии обменной валютой, завезен португальцами, вторгшимися в Эритрею и Северную Эфиопию в XV веке. Но в основном культура Эфиопии и Эритрея оригинальна.

«Хотя современные историки и археологи склонны считать абиссинскую культуру заимствованной, вторичной, изучение видового и сортового состава культурных растений и агротехники свидетельствует обратное. Наличие родовых эндемов, как тэфф, нут, абиссинский банан-энцете, вид горчицы-капусты Brassica corenata, совершенно оригинальные виды пшеницы <…> – всё это при сравнительном изучении неизбежно и логически приводит к признанию горного абиссинского очага самостоятельным, заслуживающим выделения. Своеобразный скот, овцы и козы, оригинальный плуг с длинным грядилем, самобытный набор орудий, сохранившаяся мотыжная культура, весь обиход, приготовление спиртных напитков, наконец, пища, лекарственные растения <…> – всё это определенно доказывает значительную автономию абиссинского очага».

На пароходе в Европу Вавилов подчищал долги по переписке.

22 апреля 1927 г., Г.К.Сухановой (Флаксерман): «Все Ваши письма получил, но главным образом в Асмаре (Эритрее). В Абиссинии 2 месяца был вне достижения. Потому Вы не сердитесь. Авантюра африканская удалась полностью. Вашингтон и Париж, очевидно, что-то сделали. Что, мне не совсем ясно, но действие каких-то сил было заметно. <…> Дважды Его Величество интересовался знать, за морем житьё не худо ль, в свете есть какое чудо».

Через несколько дней, уже в Неаполе, Вавилов подводил итоги экспедиции.

25 апреля, Хэрри Харлану: «Благодаря Вильморенам, Французской академии наук, а также Вам я получил разрешение поехать в Абиссинию. Сегодня я приехал из Африки. Я был в районе Харара, Аддис-Абебы, Анкабера, Фичи, Абаи (Голубой Нил), Цаны, Гондера, Адуа, Асмары. Из Асмары я совершал путешествия в разные области Эритреи. Всего я был в Восточной Африке 3 месяца. Я очень счастлив, что мне немного удалось повидать горную Восточную Африку, поскольку по вопросу, наиболее меня интересующему теперь – происхождение культурных растений, – я собрал много фактов. <…> К сожалению, я не смог попасть ни в Египет, ни в Судан. Несмотря на множество рекомендательных писем, мне не разрешили въехать в эти страны как русскому подданному. Что очень жаль. Это было так для меня необходимо для понимания Средиземноморского центра происхождения культурных растений. Все эти дурацкие препятствия заняли много моего времени. Путешествовать по Абиссинии было не очень приятно, но интересно. Рас Тафари был очень добр ко мне, и мы разговаривали о Вас. Теперь я остановлюсь на несколько недель в Италии, после чего поеду в Испанию».