Подозрения Пола были почти полностью идентичны подозрениям Майкла Денхема, только, разумеется, с перестановкой ролей. По его мнению, убийцей был не кто иной, как молодой художник, и «эта бессовестная личность» появилась только для того, чтобы совершенно бесстыдным образом нарушить его личную жизнь. Стоило с недоверием отнестись к его видимому спокойствию и внешнему блеску, за которым скрывалось нечто очень решительное, способное жестоко потеснить соперника, в данном случае его, Пола Брука. Майкл был готов на все, и особенно на то, чтобы первым принять вызов Амели.

Несомненно, опасаясь, что кто-нибудь может злоупотребить нашей беседой, Пол предложил продолжить разговор, прогуливаясь по парку имения. Медленно прохаживаясь по аллее, устремив взгляд в землю, он продолжал глухим голосом:

– Естественно, поначалу я не решался в это поверить, настолько все казалось невероятным. Но потом, постоянно читая в газетах статьи о целой цепочке преступлений… я понял, что это вполне возможно. Денхем настолько потерял голову, что, конечно, мог совершить для Амели эти «чудесные преступления», чтобы окончательно устранить меня со своей дороги. Чем больше я думал об этом, тем сильнее крепла моя уверенность, и, как уже сказал, я собирался прийти к вам и поговорить о своих подозрениях…

– И вы не посылали мне записку, чтобы предупредить о своем приходе?

– Записку? – удивился молодой человек.

– Ну, письмо или какое-нибудь сообщение?

Пол Брук отрицательно покачал головой.

– А почему вы решили прийти именно ко мне? – спросил Оуэн, полностью поглощенный разглядыванием полевого цветка, который только что сорвал.

– Я наслышан о вашей репутации, сэр. Вы кажетесь мне наиболее способным оценить важность моих подозрений. А кроме того, в то время у нас в доме упоминали о вас. Вы знаете моего отца, не так ли?

– Я имел удовольствие приветствовать его в тот самый рождественский вечер, на который удостоился чести получить приглашение. Мы всего лишь обменялись несколькими словами, но этого было вполне достаточно, чтобы оценить точность его суждений по поводу одного из произведений искусства…

Пол Брук прочистил горло и без всякого перехода вернулся к своим объяснениям:

– В то утро, когда я узнал из прессы о новой трагедии, мои последние сомнения рассеялись. Так как, по моему мнению, это новое и таинственное убийство окончательно все расставило по своим местам.

– Можно спросить, почему? Почему именно это убийство убедило вас больше, чем другие?

Молодой человек задумчиво пожевал травинку:

– Потому что жертвой стал военный врач Родес, настоящий великан, колосс…

Глаза Оуэна заблестели, он бросил взгляд на меня, затем повернулся к Полу Бруку, искоса смотревшему на нас и продолжавшему свою речь:

– Военный врач Родес, настоящий колосс… Эта ассоциация со словами неизбежно заставляет думать о знаменитом Колоссе Родосском, одном из знаменитых семи чудес света, на которые калькой переносятся «семь чудес преступления», что, несомненно, и реализовал этот безумец Денхем…

– Колосс Родосский… – прошептал я, а Оуэн насмешливо заметил:

– Теперь вы понимаете, почему фамилия жертвы мне показалась вполне прозрачной?

– Конечно, – заметил Брук, – это является не доказательством, но уликой, подводящей нас к той самой личности. Кроме того, я знаю, что Денхем был знаком с Родесом. В то время, примерно год назад, когда он еще не остановил свой выбор на Амели, мы иногда ходили вместе в паб пропустить кружку-другую. Его любимым местом было заведение «Телец». Тогда он и познакомил меня с Родесом, который, как и он, был завсегдатаем этого заведения. Родес – закаленный вояка, краснобай, выпивоха, любитель женщин, драчун и заядлый спорщик. Его речи, впрочем, ограничивались воспоминаниями о былых подвигах, соблазненных женщинах, галлонах выпитого пива или перебитых в сражениях туземцах.

Это был неприятный тип, которого я по мере возможности избегал. Но я не знал, были ли у Майкла с ним отношения помимо встреч в баре. Во всяком случае, факт состоит в том, что он знал Родеса.

– Все это очень поучительно, – сказал Оуэн, ослабляя узел галстука, и, указывая на ряд платанов, окаймлявших тропинку, добавил: – Становится жарко. Я предлагаю пройти туда, в тень больших деревьев. Но скажите, мистер Брук, вам приходилось видеть полотна Майкла Денхема?

Лицо Брука потемнело еще до того, как мы достигли затемненной части аллеи под большими деревьями.

– Да, разумеется… Это было год назад, когда он появился у нас в качестве художника…

– Он талантлив?

– Я, конечно, не знаток, но мне его работы показались достаточно посредственными и довольно однообразными, хотя прекрасно знаю, что именно мой отец заказал эти египетские пейзажи, где Нил и его берега бесконечно повторяются при различном освещении. И лучше бы ему ограничиться только этим!

От Оуэна не укрылось изменение интонаций его голоса, и он спросил с преувеличенной непринужденностью:

– Почему? Он писал что-нибудь другое?

– Да, но прежде чем рассказать об этом, мне следовало бы уточнить некоторые моменты, без чего у вас может сложиться неверное представление об Амели…

Оуэн прекрасно представлял себе, что лучший способ разговорить – это внимательно изучить молчание собеседника. И он на самом деле великолепно владел этим методом. Кроме того, даже замкнутый по природе человек может обнаружить красноречивую откровенность, если случай дает повод для этого и если тема по-настоящему его интересует. Это был тот самый случай: очевидно, Амели была предметом особой заинтересованности Пола Брука, голос которого слегка дрожал, когда он начинал говорить о ней.

– Я знаю Амели Долл с самого детства, так как наши отцы были очень хорошими друзьями. Когда они уехали в Египет на археологические раскопки, нам было по двенадцать лет. Я остался в Англии, а мистер Долл увез дочь вместе с собой, поэтому она провела там немало времени. Мистер Долл умер в Египте во время одной из экспедиций, а после его смерти Амели воспитывал мой отец. Однажды он тяжело заболел малярией и не мог больше заниматься ею. Когда они вернулись обратно, Амели уехала жить к своей тетке. В Египте было очень жарко, и у нее появилась… ну, скажем так, привычка легкомысленного поведения…

Щеки молодого человека покрылись румянцем, он явно был в смущении.

– У нее… как это сказать… было достаточно смягченное чувство стыда. Она могла, например, в жаркую погоду прогуливаться в саду совершенно… без всякой одежды. Я пытался поговорить с ней об этом, чтобы внушить понятие определенной стыдливости, но у нее была манера видеть вещи такими, как она считала нужным, хотя в остальном вела себя и рассуждала, как и большинство людей. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Я думаю, эта девушка с характером, – пояснил Оуэн, полностью поглощенный созерцанием своего цветка.

– Денхем, очевидно, извлек выгоду из ее привычки, если можно так сказать, чтобы плести свою паутину. И не замедлил предложить Амели написать ее портрет… в костюме Евы.

Она была, естественно, захвачена этим предложением. Надо сказать, в то время мы с ней еще не были связаны взаимной симпатией – по крайней мере, так, как сейчас. Но ведь они оба должны были понимать, что наша долгая дружба может перерасти в более сильное чувство. К сожалению, дальше случилось то, чего я так опасался…

– Они влюбились друг в друга! – вмешался Оуэн.

– Лучше сказать, что этот тип принял за любовь свою животную страсть. Но его чувство вовсе не было разделенным ею, как он себе представлял. Столкнувшись с таким подстрекательством, я должен был вмешаться и рассказать Амели о том, что испытываю к ней на протяжении стольких лет. И она смогла только смириться с очевидностью наших взаимных чувств, но попросила у меня время на размышление, так как не могла сразу порвать с Денхемом, с которым виделась незадолго до меня. В общем, это стало началом неопределенной ситуации, которая продолжалась до настоящего времени… Но Денхем решил положить ей конец, увы, таким трагическим способом!

Я еле сдерживался, чтобы не рассказать Полу Бруку о том, как к нам накануне приходил Майкл Денхем с теми же самыми обвинениями в его адрес. Но все-таки промолчал, предоставив моему другу свободу действий, так как знал, что он не простит мне никакой тактической ошибки.

– Мистер Денхем завершил портрет вашей подруги? – спросил он внезапно.

– Некоторым образом, да, – ответил Брук, потирая затылок. – Я бросил его в камин незадолго до завершения. Амели не одобрила мой жест, но я объяснил ей, что это и есть доказательство моей любви.

– Ваш отец был в курсе этих необычных… сеансов позирования?

Пол Брук остановился и перевел взгляд на крону большого платана.

– Естественно, – произнес он неожиданно безразличным тоном. – Она позировала в мастерской, которая была в распоряжении Денхема. Но мой отец не видел в этом ничего предосудительного. У него очень либеральные взгляды на жизнь… А в том, что касается искусства, – все разрешено.

– А что об этом думала ваша мать?

– Я не знаю, думает ли моя мать о чем-нибудь иначе, чем мой отец, с тех пор, как она узнала его. Мой отец для нее герой, сражавшийся за ее родную страну. Она никогда не высказывалась против каких-либо его действий, даже в его отсутствие…

– Значит, у нее совсем другой характер, в отличие от вашей невесты! – весело бросил Оуэн.

Внезапно Брук как будто преобразился. Нежность безмятежной улыбки осветила его лицо, прекрасно передавая все чувства, которые он испытывал к девушке.

– Она так чудесна, так прекрасна, что самый яркий цветок кажется рядом с ней совсем бледным.

Мы уже возвращались обратно, когда наш хозяин закончил говорить об Амели, и все в выражениях, пропорциональных его любви. Мы пересекли лужайку и проходили мимо сооружения, украшенного цветами, которое я мельком увидел из-за стола в саду. Аллея, начинавшаяся от дома, заканчивалась у большой перголы, обвитой дивными разноцветными клематисами, образуя что-то похожее на павильон без крыши, состоящий из пяти колонн, размещенных кру́гом и увенчанных небольшой аркой, соединявшей эти колонны. Другое вьющееся растение, не такое густое, как клематис, украшало своими пастельными цветами это занятное сооружение, в центре которого, как священный объект в святилище, находилась небесная сфера.

– Замечательно! – воскликнул Оуэн, рассматривая живописный ансамбль.

– Это идея моего отца, – пояснил Пол Брук бесстрастно. – За создание этих колонн он заплатил безумные деньги…

– И неудивительно! Капители великолепно сработаны, и скульптор обладал прекрасным вкусом, выбрав ионический ордер, которому и я отдаю предпочтение вследствие соблюдения им тонкого баланса между изяществом и простотой. Произведение искусства всегда должно быть изящным и простым.

Пол Брук, который, как я догадывался, отнюдь не разделял энтузиазма Оуэна по поводу художественной ценности этого творения, молча наблюдал за ним, а потом произнес:

– «Ворота в потусторонний мир». Так назвал это отец. А длинная пергола, под которой все проходят в дом, должна символизировать, по его мнению, продолжительность жизни, и, конечно, небесная сфера – высшее достижение, старт в неизвестное… Мой отец очень гордится своим творением… и хочет, чтобы его там похоронили.

Вечером, в лондонском пабе, где мы встретились с инспектором Уэдекиндом, приславшим нам сообщение, я докладывал Оуэну о некоторых выводах, которые возникли у меня после встречи с Полом Бруком.

– Разумеется, я признаю, что должен был вспомнить о Колоссе Родосском, проявив чуть больше находчивости, но тогда мы были так ошеломлены этим новым преступлением…

– Мы всегда это знали! – поправил меня Оуэн, ставя на стол только что опустошенную кружку пива. – По крайней мере вы не первый проникли в эту тайну!

– Увы, нет! Но замечание Брука натолкнуло меня на одну идею. Поскольку последнее преступление связано с одним из семи чудес света, сказал я себе, то почему бы и не остальные? Вы понимаете? При рассмотрении предыдущих убийств очевидно, что в них можно было бы найти то, которое вдохновлено пусть и не Колоссом Родосским, но одним из оставшихся шести чудес света. Вы понимаете меня, Оуэн?

– Пытаюсь, – сказал он, глядя на меня с насмешливой улыбкой. – Но это не так легко! В этом зале слишком шумно! – Повернувшись в сторону, он громко произнес: – Если бы игроки в дартс не трубили, как слоны, при каждом попадании в цель, мы были бы им премного благодарны!

– Оуэн, вы сходите с ума! – взмолился я, в то время как наш стол стали обстреливать гневными взглядами. – Вам хочется стать похожим на дикобраза, ощетинившегося их дротиками?

– Надо уметь брать на себя ответственность в жизни, друг мой. Уважение – один из столпов общества. Если оно исчезнет, рухнут самые блистательные цивилизации, как рухнул тщеславный Вавилон. Но вы, кажется, говорили о шестом чуде света, так ведь?

– Да, и я думаю о первом преступлении, с Александром Райли, вспыхнувшем, как факел, на самом верху своего маяка. «Он горел в ночи, словно сам был маяком» – как сказал один из свидетелей. А если вспомнить послание убийцы, он объявил нам, что «весь мир сможет любоваться им, он будет солнцем моря»… Вот вам и маяк! Маяк, построенный на острове Фарос! Легендарный Александрийский маяк, возвышавшийся на Средиземном море, освещавший его своим великолепием и блеском! Он был гордостью Александрии, получившей свое имя от Александра Македонского. Такое же имя у жертвы. Это ли не напоминание об Александрийском маяке? Вы понимаете меня?

Оуэн, все еще улыбаясь, зажег сигару, оттягивая время, а затем бросил:

– Скажите, Ахилл, вы считаете меня идиотом? То, что вы сейчас объяснили с такой горячностью, было первым, что пришло мне в голову, когда я занялся тем убийством почти два месяца назад, пятого апреля, если быть точным.

– Да, конечно, я сомневался в этом, но вы так странно смотрели на меня…

– Потому что это было действительно смешно. Но пойдем дальше. Я полагаю также, что ваш живой ум, увлеченный порывом логической ясности, попытался связать остальные преступления с другими чудесами света…

– Да, естественно, но мои воспоминания об этих семи чудесах древности не слишком точны…

После этих слов я был вознагражден укоризненным взглядом.

– Это хуже, чем преступление, Ахилл. Это ошибка. И достаточно непростительная ошибка, такая же, как и неумение назвать девять муз. А может быть, даже еще серьезнее.

– Я хорошо помню пирамиду Хеопса в Гизе, мавзолей в Галикарнасе, но не вижу здесь связи с нашими преступлениями… Однако дайте мне время справиться по книгам…

– Время? Время торопит нас, потому что, как вы уже хорошо поняли, семь чудес света тесно связаны с этими убийствами. В таком случае, если позволите, я лично займусь устранением пробелов в ваших знаниях. Итак, у нас есть пирамида Хеопса, слишком известная, чтобы задерживаться на ней, затем гробница царя Мавзола в Галикарнасе, построенная на берегу Эгейского моря. Затем идут висячие сады в Вавилоне, созданные, как говорит легенда, мифической царицей Семирамидой. После храм Артемиды в Эфесе, другом замечательном городе Малой Азии. И наконец, статуя Зевса в Олимпии, вся из золота и слоновой кости, созданная талантом скульптора Фидия. И теперь вам остается только копать вглубь, чтобы найти подходящие ассоциации… И я помогу вам встать на верный путь, напомнив, что Артемида, названная римлянами Дианой, была богиней охоты, имела среди своих атрибутов лук и стрелы…

– Убийство сэра Томаса, сраженного стрелой! – воскликнул я в тот самый момент, когда дротик игроков в дартс воткнулся в наш стол, как раз между кружками с пивом. Он вонзился с таким сухим звуком, что я невольно подпрыгнул.

И тут какой-то сухопарый тип, одетый как пиковый туз, отвратительно улыбаясь, направился к нам и, забирая свой дротик, насмешливо бросил Оуэну:

– Извините меня, шеф, я слегка промахнулся… Но я последовал вашему совету и постарался получше прицеливаться… Продолжим?

Оуэн с явной небрежностью бросил взгляд на его сигару, а затем посмотрел своему собеседнику прямо в глаза:

– Нет, в этом нет необходимости, если пообещаете мне больше не реветь, как быки на бойне. И выпивка для всех, если вам удастся победить!

После недолгого колебания, во время которого во взгляде сухопарого промелькнула ярость, он ответил с решительным и понимающим видом:

– Идет, шеф! Посмотрим, что можно сделать…

Оуэн проводил взглядом этого типа, который вразвалочку отправился восвояси, а затем быстро обернулся ко мне:

– Дерзость и дух инициативы – это еще один столп нашей цивилизации, который, конечно, одобрили бы современники семи чудес света! Но вы, Ахилл, говорили мне о сэре Томасе! Я слушаю вас…

Мне достаточно было нескольких секунд, чтобы привести мысли в порядок после случившегося инцидента, который мог бы и не закончиться так благополучно. Оуэн играл с огнем. И однажды он столкнется с неожиданной ситуацией. Я сказал ему об этом, а затем вернулся к интересующей нас теме.

– Стрела, очевидно, символизирует Диану, или Артемиду, богиню охоты. Можно также вспомнить о невероятном способе этого выстрела, который, кажется, был произведен с небес, что имитирует божественную природу! Есть также изображение греческого храма на монете, найденной в руке жертвы! И это, может быть, «храм Артемиды», еще одно чудо света!

– Великолепно, Ахилл, великолепно! Вы превзошли самого себя. Теперь вам остается расшифровать живописное послание «МИСТЕР …А.» Вы чувствуете? Если немного поменять порядок букв, то получится настоящая анаграмма «АРТЕМИС», латинское написание имени «Артемида».

– Да, действительно! – воскликнул я удивленно. – И вы сразу догадались об этом!

– Можно и так сказать! Перейдем теперь к следующей, более трудной загадке! Я говорю об анаграмме «МИСС МАРИ», предложенной убийцей, а не о самом убийстве, замысел которого навеян висячими садами Вавилона… Арка, украшенная цветами, большой горшок, упавший на голову несчастной, которая за мгновение до гибели говорила о древней царице, скрывавшейся на балконе… И в этом нет ни малейшего сомнения. Но каким образом, Ахилл, вы истолкуете эту «МИСС МАРИ»?

После краткого и бесплодного мысленного усилия я спросил его, а знает ли он сам.

– Конечно, друг мой! За кого вы меня принимаете? Если я не смогу разгадать это, кто же тогда сможет? Впрочем, для человека, поднаторевшего в упражнениях такого рода, – это детская игра! «МИСС МАРИ» – очевидная анаграмма латинского написания имени царицы Семирамиды – «СЕМИРАМИС».

Пока я мысленно проклинал медлительность своего разума, Оуэн отправился за двумя новыми кружками пива. Вернувшись, он заявил мне уже не таким веселым тоном:

– Теперь совершенно ясно, что каждое из четырех преступлений связано с каким-то из семи чудес света. И это целая серия, которая, как мы опасаемся, завершится только после седьмого, последнего чуда. Проблема состоит в том, чтобы узнать, являются ли эти преступления так сказать бескорыстными, совершенными ради упражнений в таком зловещем стиле, или за этим скрывается какой-нибудь другой мотив, побуждение…

– К какой категории вы относите странный вызов, принятый одним из двух воздыхателей мисс Амели?

Оуэн, устремив на меня пристальный, но невидящий взгляд, уже не демонстрировал свой обычный оптимизм.

– Он относится к двум категориям. Есть мотив, но он настолько безумный, что представляется просто бессмысленным. Чтобы молодые люди смогли в приступе любовной лихорадки дойти до такой крайности, кажется мне чудовищным, гротескным… Но в то же время это дело все больше занимает меня, так как, боюсь, его все-таки нельзя отнести к разряду безумств. Мы почти пришли к следующему парадоксу: чем более безумной кажется эта версия, тем больше она заслуживает того, чтобы ею занялись всерьез. Я не знаю, кто из них, Майкл Денхем или Пол Брук, ведет дерзкую и опасную двойную игру, но кто бы это ни был, надо признать, что он делает это необыкновенно талантливо!