Глава 41

Как я и ожидала, Хелен Харт не отменила вечеринку, однако внесла в последнюю минуту ряд изменений организационного характера и разослала гостям весть, что хочет превратить вечеринку в событие, посвященное памяти миссис Брендел. Испанцы, объясняла она, не соблюдают английский обычай устраивать поминки, так что будет вполне уместно, если друзья миссис Брендел соберутся поговорить о ней до похорон.

Мы с Дэвисоном провели день в подготовке к осуществлению нашего плана. Я сознавала, что он, в отличие от развязки детективного романа, где автор расставляет все по местам, будет частью реальной жизни со всей ее неразберихой и опасностями, а потому ожидать можно чего угодно. Чтобы выглядеть соответственно случаю, я надела изумрудно-зеленое платье. Дэвисон оценил его по достоинству, когда мы встретились в баре «Таоро».

– Уна сказала бы, что ради такого платья и умереть не жалко, – заметил он, пригубив сухое мартини.

– Угу. Или в таком платье.

– Агата, прошу вас, не надо таких шуток.

– Но вы же знаете, что на самом деле я не собираюсь позволить кому-либо укокошить меня.

– Надеюсь. Однако вы вполне уверены, что не хотите отказаться от нашего плана? Еще не поздно остановиться. Собранных улик почти достаточно для ареста.

– «Почти» – это не «достаточно».

– Может, выпьете? Хотя бы для того, чтобы успокоить нервы?

– Нет. Я думаю, нам пора идти. Уже половина восьмого.

Дэвисон осушил бокал, предложил мне свой локоть, и мы вышли из отеля к ожидавшему нас такси. По пути мы говорили о посторонних вещах: чего нам больше всего не хватает из того, что мы оставили в доброй старой Англии, куда хотели бы поехать в следующий раз и зачем испанцы кладут столько чеснока во все блюда.

Наконец такси добралось до дома Хелен Харт на вершине утеса. Вход освещали свечи и факелы, которые отбрасывали в сад колышущиеся сюрреалистические тени. Когда мы проходили по аллее высоких финиковых пальм и вдыхали ночной воздух, пропитанный приторно-сладким запахом экзотических цветов, я заметила очертания скульптур, расставленных по саду. Служанка из местных встретила нас в дверях и проводила в большую гостиную, где гудели голоса.

– Миссис Кристи! Я так рада, что вы нашли возможность прийти, – воскликнула Хелен, увидев меня. – На ней было элегантное бледно-голубое платье и подходящий по тону жакет с большими карманами. – И к тому же вы привели своего загадочного друга. Прошу прощения за забывчивость, но как, вы говорили, вас зовут?

– Блейк. Александр Блейк, – ответил Дэвисон, снимая шляпу.

– Что я могу вам предложить? Коктейли? Гай, сделай для гостей два коктейля.

Я послушно взяла у Гая Тревельяна бокал с прозрачной жидкостью, пить которую не собиралась, а Дэвисон даже поднес свой бокал ко рту и притворился, что пьет.

– Тут, я думаю, все вам знакомы, – сказала Хелен, блеснув голубыми глазами.

Она была в своей стихии.

– Да, я тоже так думаю, – согласилась я, оглядевшись.

В углу комнаты доктор Тренкель разговаривал с профессором Уилбором, рядом были Руперт Мэйби и бледный Эдмунд Фоссе в инвалидном кресле.

– Осталось дождаться Гренвилла с дочерью; скоро они будут, – продолжила хозяйка. – Эдит, конечно, не слишком благоволила Гренвиллу, но я пригласила их еще до того, как она умерла, и было бы грубо сказать им, чтобы не приходили, – тем более что Вайолет наверняка хочется повидать Эдмунда. Что касается миссис Винниат, она все еще не в состоянии выходить в свет, и, воспользовавшись этим, вы могли бы, миссис Кристи, объяснить нам, что с вами произошло. Я не могла поверить глазам, когда инспектор неожиданно нагрянул на пикник и увез вас.

– Это дурацкое недоразумение, – ответила я.

– Просто недоразумение?! – воскликнула она, потягивая коктейль. – Если бы меня упрятали на ночь за решетку, я нашла бы для этого более сильные выражения. Как ты считаешь, Гай?

– Да уж, действительно, – отозвался Гай, моргая налитыми кровью глазами. – Кстати, мистер Блейк, я слышал, вас тоже забирали в полицию?

– Только для того, чтобы расспросить.

– Разумеется, мы ни на секунду не поверили в вашу виновность – правда, Гай? – сказала Хелен. – Однако остается вопрос, кто же украл жемчуг. Вопрос, конечно, бледнеет по сравнению с убийствами бедного Говарда и Эдит. Я представляю, как ужасно было обнаружить ее труп в ванне.

– Да, это был кошмар, – ответила я.

– Она была нашим добрым другом, и Гай воспринял ее смерть особенно тяжело. Ты ведь был потрясен – да, дорогой?

Гай ничего не ответил и, отвернувшись к тележке с напитками, стал смешивать новую порцию коктейлей.

– Как я написала вам в записках, надо помянуть Эдит – хотя бы поднять бокалы в память о ней. Или, возможно, кто-нибудь захочет сказать о ней пару слов после обеда. Если вы все считаете, что это будет уместно, я могла бы вспомнить пару случаев. Но сначала, как обещала, я покажу вам в студии свою последнюю работу.

В ответ все закивали, со всех сторон зазвучало «ага» и «угу».

– Я никак не могу поверить, что миссис Брендел умерла, – сказал Уилбор. – Хотя я познакомился с ней только после ее приезда в Оротаву, она произвела на меня впечатление доброй, хорошей женщины.

– Да, совершенно непонятно, кому понадобилось убивать ее, – поддержал профессора доктор Тренкель.

– Вы осматривали тело, доктор? – спросил Уилбор.

– Да, и нашел следы удушья, хотя умерла она, боюсь, от утопления. Инспектор полагает, что убийца хотел похитить драгоценности миссис Брендел. Оставшиеся на теле следы указывают на то, что ожерелье было сорвано с шеи во время борьбы. Но поскольку ничего не украли, Нуньес предполагает, что убийцу спугнули и он бежал, не успев подобрать рассыпавшиеся жемчужины с пола.

– Ужасно, – вздохнул профессор. – Но я уверен, инспектор арестует этого человека.

Когда Гай Тревельян приготовил всем напитки, Хелен повела гостей по коридору в заднюю половину дома, обращенную к морю. Студия впечатляла. За огромными окнами от пола до потолка сейчас стояла полная темнота. Снизу доносился грохот волн, разбивавшихся о скалы.

– Днем, естественно, все выглядит по-другому, – сказала Хелен. – Все залито светом, иногда он даже слепит.

Мне опять вспомнилась строка из «Герцогини Мальфи»: «В глазах мутится. Ей лицо закрой! / Да, молодою умерла она…» Теперь-то я понимала, почему она впервые пришла мне на ум на «Джелрии» и как была связана с Джиной Тревельян. Мое зрение тоже помутилось, я ошибалась с самого начала.

– Здесь несколько вещей, которые я создала в самое последнее время, – сказала Хелен, взяв в руки маленький резец со скамейки. – Вот жаба из зеленого оникса, а это змея, которую я вырезала из цельного куска мрамора.

Хелен Харт была, несомненно, очень талантливым скульптором; ее произведения – зачастую абстрактные – были наделены грубой первобытной силой.

– Как видите, я стремлюсь передать суть вещей, а не внешнее правдоподобие, – сказала она, указав на портрет сидящего мальчика, изготовленный из ангидрита. – Некоторые воспринимают это с трудом. Но что действительно важно, так это эмоциональный отклик людей. Я хочу вызывать своими работами сильные чувства у зрителя. К примеру, миссис Кристи, что вы чувствуете – не думаете, а чувствуете – при виде этого? – спросила она, показывая резцом на коренастую фигуру с плоским лицом, вырезанную из африканского черного дерева. – Это тоже одна из последних работ, и, говоря по правде, я горжусь ею.

Мне потребовалась минута-другая, чтобы собраться с мыслями. Когда-то я пробовала заниматься скульптурой, но мои поползновения, разумеется, и близко не стояли с талантом Хелен Харт.

– Прошу прощения, если ошибаюсь, но мне кажется, что это изображение первобытной женщины.

Хелен, похоже, слегка опешила:

– Это удивительно точно. Как вам удалось понять? Я изобразила здесь свою версию Евы, Евы-дикарки.

Я могла бы сказать кое-что по этому поводу, но не стала. Время еще не пришло.

– Но что вы чувствуете, глядя на нее? – допытывалась скульпторша.

– Ну, пожалуй, я ощущаю в ней силу. Да, большую силу, даже пугающую.

– Мистер Блейк, вы представляетесь мне тонко чувствующим человеком. Что вы скажете об этой работе? Я только закончила ее и решила, что будет уместно представить ее всем в Валентинов день. – Хелен указала на большую скульптуру из алебастра, стоявшую на постаменте и изображавшую две сплетенные в объятиях фигуры.

– Увы, боюсь, язык искусства мне недоступен, – ответил Дэвисон, выступавший в роли страхового агента из Саутгемптона. – Я не владею соответствующей терминологией. Так что, наверное, лучше спросить кого-нибудь другого.

Оглядев гостей, Хелен остановила взгляд на Эдмунде Фоссе. Тот покраснел и посмотрел на нее удивленно.

– Да ведь я… – начал Фоссе.

– Не смущайтесь, мистер Фоссе. Это изображение сексуального объединения. Я назвала его «Радость соития».

– Хелен, дорогая, зачем смущать мистера Фоссе? – вмешался Гай, коснувшись ее руки.

В глазах Хелен мелькнул недобрый огонек гнева или даже ненависти, и казалось, она сейчас выскажет нечто жестокое, а то и пустит в ход резец, но вместо этого она сунула резец в карман жакета и притворно улыбнулась.

– Может, расскажешь о тех, кто вдохновляет тебя на труды? – предложил Гай, стремясь сгладить впечатление, оставленное ее вспышкой.

– Слышал ли кто-нибудь из вас об Урсуле Эджкам или Элси Гендерсон? – спросила Хелен.

По лицам гостей было видно, что имена не вызвали у них никаких ассоциаций.

– А о Генри Муре и Джейкобе Эпстайне?

– О да, их мы знаем, – тут же послышались голоса.

– Интересно, не правда ли, что имена скульпторов-мужчин у всех на слуху, но ведь есть много женщин, ничуть не менее талантливых и искусных.

Она напомнила мне строки из стихотворения Киплинга, которые Гай цитировал на «Джелрии», о кобре, гималайской медведице, скво из племени гуронов или чокто.

– Например, Барбара Хепуорт, – подал голос Руперт Мэйби.

– Да, по крайней мере одно женское имя среди британских скульпторов людям известно, – сказала Хелен. – Что касается этой женщины, то я могу рассказать вам…

В эту минуту в дверях студии появилась служанка, объявившая, что прибыли Гренвилл и его дочь.

– Пойдемте встретим их, – сказала Хелен, и все потянулись из студии. – Я только хочу сказать, что пытаюсь придать своим работам возбуждающую женскую энергию, которой, на мой взгляд, не хватает современной скульптуре. Но хватит об этом, я и так уже наскучила вам.

– Вовсе нет, – возразил профессор. – По-моему, это очень интересный вопрос. Вы ведь знаете, что скульптура гуанчей уделяет большое внимание женским формам.

Вслед за Хелен и профессором все вернулись в жилую часть дома. Мы с Дэвисоном намеренно отстали.

– Вы обратили внимание, как она размахивала резцом? – прошептал Дэвисон. – И какое выражение было в ее глазах?

– Да, она, похоже, балансирует на лезвии ножа, – ответила я.

– Поистине Ева-дикарка, – заметил он и добавил, помолчав: – Так вы уверены, что надо продолжать?

– Да. Я уже говорила вам в баре «Таоро», что никогда в жизни не действовала с большей уверенностью.