Глава 8

«Невыносимое сходство бытия»

– Я не могу поверить в невозможную вещь.

– Вероятно, у тебя было мало практики, – сказала Королева. – Когда я была в твоем возрасте, я практиковалась каждый день по получасу. Мне иногда удавалось поверить в шесть невозможных вещей утром до завтрака…

Льюис Кэрролл, «Алиса в Зазеркалье»

«Как правило, – сказал Холмс, – чем необычнее случай, тем меньше в нем оказывается загадочного. Банально, но заурядные, бесцветные преступления действительно загадочные, подобно тому, как трудно разыскать в толпе человека с заурядными чертами лица».

Шерлок Холмс

Я никогда не забуду безграничное разочарование и отчаяние, которые однажды мне довелось услышать в телефонной трубке. Звонок раздался днем, как раз в тот момент, когда я, склонившись над столом, рылся в своих бумагах, пытаясь отыскать одно очень важное письмо. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, о чем говорит этот человек. Он представился бывшим дипломатом из Венесуэлы и, сообщив, что его сын страдает чудовищным бредом, спросил, не могу ли я ему помочь.

– Каким именно бредом? – поинтересовался я.

Его ответ и эмоциональное напряжение в голосе застали меня врасплох.

– Мой тридцатилетний сын думает, что я не его отец, что я самозванец. То же самое он говорит и о своей матери – мол, мы не его настоящие родители. – Он сделал паузу, а затем продолжил: – Мы просто не знаем, что делать, куда обратиться за помощью. Психиатр в Бостоне рассказал нам о вас. Пока никто не смог нам помочь. – Он почти плакал. – Доктор Рамачандран, мы любим нашего сына и сделаем все, чтобы помочь ему. Вы не могли бы его осмотреть?

– Конечно, я осмотрю его, – немедленно согласился я. – Когда вы можете привести его?

Два дня спустя Артур впервые вошел в нашу лабораторию: тогда и мы представить не могли, что работа с ним растянется на целый год. Это был симпатичный молодой человек в джинсах, белой майке и мокасинах. В его поведении проскальзывало что-то застенчивое, почти детское; он часто шептал ответы на вопросы и смотрел на нас широко раскрытыми глазами. Иногда я едва мог расслышать его голос на фоне мерного жужжания кондиционеров и компьютеров.

Родители объяснили, что Артур попал в страшную автомобильную аварию в Санта-Барбаре, где он учился. От удара юноша врезался головой в лобовое стекло с такой силой, что три недели пролежал в коме, на волосок от смерти. Когда он наконец очнулся и начал интенсивную реабилитационную терапию, родственники преисполнились надежды. Артур постепенно снова научился ходить и говорить, вспомнил прошлое и, казалось, вернулся к нормальной жизни. Осталась только бредовая идея относительно родителей, – что они самозванцы, – и ничто на свете не могло убедить его в обратном.

Я немного побеседовал с Артуром на отвлеченные темы и, дождавшись, когда он привыкнет к новой обстановке, спросил:

– Артур, кто привез вас в больницу?

– Этот мужчина в приемной, – ответил Артур. – Старый джентльмен, который заботится обо мне.

– Вы имеете в виду своего отца?

– Нет, нет, доктор. Этот человек не мой отец, он просто похож на него. Он – как это называется? – самозванец, я полагаю. Но я не думаю, что у него дурные намерения.

– Артур, почему вы решили, что этот человек – самозванец? Что вас заставляет так думать?

Артур посмотрел на меня терпеливым взглядом – мол, это же очевидно! – и сказал:

– Да, он выглядит в точности как мой отец, но на самом деле это не он. Он хороший человек, доктор, но он определенно не мой папа!

– И все же, Артур, зачем этому человеку притворяться вашим отцом?

Артур заметно погрустнел:

– Это-то и удивляет меня больше всего, доктор. Зачем кому-то притворяться моим отцом? – Смутившись, он пытался найти правдоподобное объяснение. – Может, мой настоящий отец нанял его, чтобы заботиться обо мне, дал ему денег, чтобы он мог оплачивать мои счета…

Позже родители Артура, которых я пригласил в свой кабинет, только усугубили тайну. Дело в том, что, когда они разговаривали по телефону, Артур не считал их самозванцами. Он утверждал, что они самозванцы только тогда, когда сталкивался с ними лицом к лицу. Это свидетельствовало о том, что у Артура не было амнезии в отношении его родителей и что он не просто «сумасшедший». Являйся это правдой, почему он казался нормальным, слушая их голоса в телефонной трубке, и «сумасшедшим», когда смотрел на них?

– Это так печально, – вздохнул отец Артура. – Он вспомнил всех людей, которых знал в прошлом, – и приятелей из колледжа, и соседей по общежитию, и лучшего друга детства, и бывших подружек. Он не говорит, что они самозванцы. Только мы с матерью, похоже, ему чем-то не угодили.

Мне было искренне жаль родителей Артура. Мы могли исследовать мозг их сына и попытаться пролить свет на его состояние – и, возможно, даже найти логичное объяснение его поведению, – но надежд на эффективное лечение практически не было. Такое неврологическое состояние обычно носит перманентный характер. Однако в субботу утром я был приятно удивлен: мне позвонил отец Артура и поделился идеей, которая пришла ему в голову после просмотра телевизионной передачи о фантомных конечностях. В ней я демонстрировал, что мозг можно обмануть с помощью обычного зеркала.

– Доктор Рамачандран, – сказал он, – если вы можете заставить человека думать, будто парализованный фантом снова может двигаться, почему нельзя использовать аналогичный трюк, чтобы помочь Артуру избавиться от его заблуждений?

Действительно, почему нет? На следующий день отец вошел в спальню своего сына и весело объявил:

– Артур, угадай что! Этот человек, с которым ты жил все это время, самозванец! На самом деле он не твой отец. Ты был прав. Поэтому я отослал его в Китай. Я твой настоящий отец. – Он подошел к Артуру и похлопал его по плечу. – Рад тебя видеть, сынок!

Артур моргнул, но, похоже, принял это сообщение за чистую монету. Когда он пришел в нашу лабораторию на следующий день, я спросил:

– Кто привел вас сегодня?

– Мой настоящий папа.

– А кто заботился о вас на прошлой неделе?

– О, – сказал Артур, – этот человек вернулся в Китай. Он похож на моего отца, но теперь он уехал.

Когда ближе к вечеру я позвонил отцу, он подтвердил, что Артур теперь называет его папой.

– К сожалению, он принимает меня интеллектуально, а не эмоционально, – пожаловался он. – Когда я обнимаю его, я не чувствую тепла.

Увы, даже интеллектуальное принятие длилось недолго. Неделю спустя Артур вернулся к своему первоначальному бреду.

* * *

Артур страдал бредом Капгра – одним из редчайших и самых красочных синдромов в неврологии, при котором больной считает близких людей (обычно родителей, детей, супругов, братьев или сестер) самозванцами. Как снова и снова повторял Артур, «этот человек похож на моего отца, но на самом деле это не мой папа. Эта женщина, которая утверждает, что она моя мать? Она лжет. Она похожа на мою маму, но это не она». Хотя бред такого типа может возникать в психотических состояниях, более трети зарегистрированных случаев синдрома Капгра наблюдаются в сочетании с травматическими поражениями головного мозга. На мой взгляд, это говорит о том, что синдром имеет органическое происхождение. Однако поскольку большинство пациентов с синдромом Капгра, по-видимому, развивают этот бред «спонтанно», обычно их направляют к психиатрам, которые склоняются к фрейдистскому объяснению расстройства.

С этой точки зрения, все мы, так называемые нормальные люди, в детстве испытываем сексуальное притяжение к нашим родителям. Другими словами, каждый мальчик хочет заняться любовью с матерью и в итоге начинает рассматривать своего отца как сексуального соперника (первым был Эдип), тогда как в каждой девочке кроется пожизненное сексуальное влечение к отцу (комплекс Электры). Даже в зрелом возрасте эти запрещенные чувства никогда не исчезают полностью: они остаются спящими, точно тлеющие угольки, хотя сам огонь давно погас. Затем, утверждают психиатры, человек ударяется головой (или срабатывает какой-то другой механизм высвобождения), и подавленное сексуальное влечение к матери или отцу вновь поднимается на поверхность. Человек чувствует внезапное и необъяснимое сексуальное притяжение к своим родителям и ужасается: «Боже мой! Если это моя мать, почему меня влечет к ней?» Вероятно, единственный способ сохранить некое подобие здравомыслия – сказать себе: «Должно быть, это какая-то другая, незнакомая женщина». Или: «Я бы никогда не почувствовал такой сексуальной ревности к моему настоящему папе. Значит, этот человек просто похож на него».

Объяснение гениально, как, впрочем, и большинство фрейдистских объяснений, но затем я познакомился с больным синдромом Капгра, который питал соответствующие заблуждения относительно своего любимого пуделя: Фифи, который жил с ним, был дубликатом; настоящий Фифи остался в Бруклине. На мой взгляд, данный случай доказывает несостоятельность фрейдистской теории синдрома Капгра. Во всех нас, конечно, может таиться некая латентная склонность к зоофилии, однако я подозреваю, что проблема Артура кроется совсем в другом.

Более целесообразный подход к синдрому Капгра предполагает пристальное изучение нейроанатомии, особенно структур, связанных со зрительными образами и эмоциями. Как мы помним, в височных долях имеются области, которые специализируются на распознавании лиц и предметов (путь «что», описанный в главе 4). Мы знаем это потому, что при повреждении определенных частей пути «что» человек теряет способность распознавать лица (даже лица близких друзей и родственников) – явление, увековеченное Оливером Саксом в его книге The Man Who Mistook His Wife for a Hat («Человек, который принял свою жену за шляпу»). В нормальном мозге области распознавания лиц (обнаруженные с обеих сторон мозга) передают информацию в лимбическую систему, а та в свою очередь генерирует соответствующую эмоциональную реакцию (рисунок 8.1). Я чувствую любовь, когда вижу лицо матери, гнев – когда вижу лицо начальника или сексуального соперника, нарочитое безразличие – когда вижу лицо друга, который предал меня и еще не заслужил прощения. В каждом из этих случаев моя височная кора распознает образ – матери, начальника, друга – и посылает сигналы в миндалевидное тело (ворота в лимбическую систему), которое определяет его эмоциональное значение. Затем информация передается в остальную часть лимбической системы, и я начинаю испытывать нюансы эмоций – любовь, гнев, разочарование – подобающие данному конкретному лицу. Фактическая последовательность событий, разумеется, гораздо сложнее, но таковы основные этапы процесса.

Размышляя о симптомах Артура, я вдруг подумал: а не могло ли его странное поведение возникнуть в результате обрыва связи между этими двумя областями (одной, отвечающей за узнавание, а другой – за эмоции). Возможно, путь распознавания лиц у Артура функционировал нормально; поэтому он мог идентифицировать всех, включая мать и отца, однако связи между «зоной лица» и миндалевидным телом оказались выборочно повреждены. В этом случае Артур должен узнавать родителей, но не испытывать никаких эмоций. Глядя на свою любимую маму, он не ощущает «приятного тепла», а потому, увидев ее, думает: «Если это моя мама, почему я не чувствую себя так, будто это она?» Возможно, единственный выход из этой ситуации – единственная разумная интерпретация, которую может измыслить Артур, учитывая разобщенность двух участков его мозга – предположить, что женщина, на которую он смотрит, просто напоминает маму. Она – ее двойник.

Весьма интересная идея, но как ее проверить? Хотя на первый взгляд задача не из легких, психологи нашли относительно простой способ измерить эмоциональные реакции на лица, предметы и события, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни. Чтобы понять, как это работает, вам нужно кое-что знать о вегетативной (автономной) нервной системе – части мозга, которая контролирует непроизвольную, на первый взгляд автоматическую деятельность органов, кровеносных сосудов, желез и других тканей вашего организма. Когда вы эмоционально возбуждены – скажем, угрожающим или сексуально притягательным лицом, – эта информация поступает из области распознавания лиц в лимбическую систему, а затем в крошечную группу клеток в гипоталамусе, своего рода командный центр вегетативной нервной системы. От гипоталамуса нервные волокна идут в сердце, мышцы и другие отделы мозга, помогая подготовить ваше тело к действиям в ответ на данное конкретное лицо. Будете ли вы драться, бежать или спариваться, ваше кровяное давление поднимается, а сердце начинает биться быстрее, доставляя больше кислорода к тканям. В то же время вы начинаете потеть – не только для того, чтобы рассеять тепло, нарастающее в мышцах, но и чтобы крепче обхватить потными ладонями ветку дерева, оружие или горло врага.

Рис. 8.1

Лимбическая система отвечает за эмоции. Она состоит из нескольких ядер (скоплений нервных клеток), связанных между собой длинными С-образными проводящими путями. Миндалевидное тело – расположенное в переднем полюсе височной доли – получает информацию от сенсорных зон и отправляет сообщения в остальную часть лимбической системы, которая вызывает эмоциональное возбуждение. В итоге эта активность каскадируется в гипоталамус, а оттуда – в вегетативную нервную систему, которая готовит животное (или человека) к действию.

С точки зрения экспериментатора, потные ладони – наиболее важный аспект вашего эмоционального ответа на угрожающее лицо. Влажность рук – надежный показатель того, что вы чувствуете по отношению к тому или иному человеку. Более того, мы легко можем измерить эту реакцию – достаточно прикрепить к ладони электроды и записать изменения в электрическом сопротивлении кожи. (Так называемая кожно-гальваническая реакция, или КГР, составляет основу знаменитого детектора лжи. Когда вы говорите неправду, ваши ладони слегка потеют. Поскольку влажная кожа имеет более низкое электрическое сопротивление, чем сухая, электроды фиксируют эти изменения и вас ловят на вранье.) Каждый раз, когда вы смотрите на свою мать или отца, верьте или нет, ваше тело начинает незаметно потеть, и кривая КГР устремляется вверх.

Итак, что же происходит, когда Артур смотрит на мать или отца? Согласно моей гипотезе, хотя он считает их похожими на своих родителей (помните, что область распознавания лиц в его мозге работает нормально), мы не должны зарегистрировать изменения в проводимости кожи. Из-за обрыва связей в мозге его ладони не вспотеют.

С разрешения семьи мы приступили к обследованию Артура одним дождливым зимним днем. Он пришел в нашу скромную лабораторию на территории университета и, усевшись в удобное кресло, шутил о погоде и о том, что машину его отца смоет прежде, чем мы закончим утренние эксперименты. Пока он потягивал горячий чай, чтобы согреться, мы прикрепили два электрода к его левому указательному пальцу. Пот на его пальце изменит сопротивление кожи и отобразится как характерный всплеск на кривой КГР.

Затем я показал Артуру серию фотографий его матери, отца и дедушки вперемежку с фотографиями незнакомцев и сравнил его КГР с КГР шести студентов, которым была предъявлена идентичная последовательность снимков (в данном случае они служили контрольной группой). Перед экспериментом испытуемым сообщили, что сейчас они увидят фотографии знакомых и незнакомых им людей. Каждую фотографию показывали в течение двух секунд с задержкой от пятнадцати до двадцати пяти секунд (чтобы проводимость кожи могла вернуться к исходному уровню).

Как и ожидалось, у студентов мы обнаружили выраженные изменения в КГР в ответ на снимки родителей, но не на снимки незнакомцев. У Артура, напротив, КГР оставалась однообразно низкой. Скачки в ответ на фотографии родителей отсутствовали, хотя иногда, после долгой задержки, на мониторе компьютера появлялся крошечный всплеск – как будто он решал присмотреться получше. Мы истолковали результаты эксперимента как прямое доказательство того, что наша теория верна. Артур не выказывал эмоциональной реакции на своих родителей; именно это, должно быть, и объясняло отсутствие изменений в КГР.

Но как мы могли убедиться, что Артур вообще видел лица? Что, если в результате травмы головы были повреждены сами клетки, отвечающие за их распознавание? Впрочем, такое казалось маловероятным: Артур охотно признал, что люди, которые привезли его в больницу, – его мать и отец – похожи на его родителей. Кроме того, он не испытывал затруднений в распознавании лиц таких известных личностей, как Билл Клинтон и Альберт Эйнштейн. Тем не менее мы решили более тщательно проверить его способность к распознаванию.

Я показал Артуру шестнадцать пар фотографий незнакомцев (одни пары состояли из снимков одного и того же человека, другие – из снимков разных людей). Вопрос звучал следующим образом: на фотографиях изображен один человек или нет? Уткнувшись в снимки носом и пристально вглядываясь в детали, Артур дал правильный ответ в четырнадцати испытаниях из шестнадцати.

Теперь мы были уверены, что проблем в распознавании лиц у Артура не имелось. Может, отсутствие выраженной КГР на родителей – следствие более глобальных нарушений в эмоциональной сфере? Как мы могли быть уверены, что его лимбическая система не повреждена? Возможно, он вообще не испытывал эмоций.

Это казалось неправдоподобным, ибо в течение нескольких месяцев, которые я провел с Артуром, он проявлял весь спектр человеческих эмоций. Он смеялся над моими шутками и рассказывал собственные анекдоты. Он выражал разочарование, страх и гнев; несколько раз я видел, как он плачет. Более того, его эмоции всегда соответствовали ситуации. Значит, проблема Артура не крылась ни в способности распознавать лица, ни в способности испытывать эмоции; чего не хватало, так это способности их связывать.

Пока все логично, но почему это явление ограничено близкими родственниками? Почему Артур не называет самозванцем почтальона, например?

Возможно, когда любой нормальный человек (включая Артура до аварии) встречает кого-то, кто эмоционально очень близок к нему – родителя, супруга или брата – он ожидает ощутить выраженное или смутное эмоциональное тепло. Отсутствие тепла весьма неожиданно, а потому единственным прибежищем Артура становится абсурдный бред. Только он способен хоть как-то рационализировать или объяснить отсутствие эмоций при виде близких родственников. С другой стороны, когда человек видит почтальона, он не ожидает почувствовать тепло, и, следовательно, нет никаких оснований прибегать к бреду. Почтальон – это просто почтальон (если только отношения не приняли любовный оборот).

Хотя наиболее распространенным бредом среди пациентов с синдромом Капгра является уверенность в том, будто их настоящих родителей заменили двойники, в старой медицинской литературе можно отыскать еще более удивительные примеры. Так, один пациент верил, что его отчим – робот; в конце концов он обезглавил его и вскрыл череп, чтобы вытащить микрочипы. Вероятно, у этого больного эмоциональные нарушения достигли такого размаха, что он генерировал бред еще чудовищнее, чем Артур: для него отчим являлся даже не человеком, а безмозглым андроидом!

Примерно год назад, когда я прочитал лекцию об Артуре в больнице Ла-Хольи, один невролог выдвинул против моей теории весьма любопытный аргумент. Как быть с людьми, спросил он, у которых миндалевидные тела (ворота в лимбическую систему) кальцифицируются и атрофируются из-за врожденной болезни? Я не сразу нашелся, что ответить. А с людьми, продолжал он, которые лишаются миндалевидных тел (у каждого из нас их два) в результате хирургического вмешательства или несчастного случая? Такие люди существуют, но они не страдают синдромом Капгра, хотя при предъявлении любых эмоционально значимых стимулов их КГР остается плоской. Аналогичным образом, у многих больных с повреждением лобных долей (которые обрабатывают информацию из лимбической системы и строят подробные планы на будущее) тоже отсутствует КГР. Тем не менее и они не страдают синдромом Капгра.

Почему нет? По всей видимости, для таких больных характерно общее притупление всех эмоциональных реакций, а значит, и отсутствие контрольной линии для сравнения. Подобно чистокровному вулканцу из «Звездного пути», они вообще не знают, что такое эмоция, тогда как пациенты с синдромом Капгра наслаждаются вполне нормальной эмоциональной жизнью.

Здесь мы вплотную подходим к основополагающему принципу функционирования мозга, а именно, что все наше восприятие – и, возможно, все аспекты нашего разума – управляются сравнениями, а не абсолютными значениями. При этом не важно, судите ли вы о чем-то очевидном, например о яркости газетного шрифта, или о чем-то более неуловимом, допустим, о горах и долинах эмоционального ландшафта. Это важный вывод, который помогает проиллюстрировать всю мощь нашего подхода – точнее всей дисциплины, которая теперь называется когнитивной нейронаукой. Другими словами, вы можете выявить общие принципы работы мозга и изучать глубокие философские вопросы с помощью относительно простых экспериментов с правильными пациентами. Мы начали со странного состояния, предложили диковинную теорию, протестировали ее в лаборатории и, столкнувшись с возражениями, приумножили наши знания о том, как на самом деле работает здоровый мозг.

Рассмотрим любопытное расстройство под названием синдром Котара, при котором больной утверждает, что он мертв, чувствует запах гнилой плоти и даже ощущает, как по его коже ползают черви. Опять же, большинство врачей, даже неврологов, тут же сочтут, что такой человек сумасшедший. Однако это не объясняет, почему бред принимает именно такую, а не какую-нибудь другую форму. Я бы сказал, что синдром Котара – преувеличенная разновидность синдрома Капгра и, вероятно, имеет аналогичное происхождение. При синдроме Капгра от миндалевидного тела отключена только область распознавания лиц, тогда как при синдроме Котара от лимбической системы отключены все сенсорные области, что приводит к полной потере эмоционального контакта с миром. Вот вам еще один случай, когда диковинное нарушение мозговой деятельности из области психиатрии можно объяснить с точки зрения известных нейронных сетей. Повторю: все эти гипотезы можно проверить в лаборатории. Рискну предположить, что у больных синдромом Котара будет отсутствовать КГР на все внешние раздражители – а не только на лица. Такие люди как будто живут на необитаемом острове, где нет никаких эмоций вообще; вероятно, это состояние – самый близкий аналог смерти при жизни, который только может испытать человек.

Артур, казалось, наслаждался визитами в нашу лабораторию, а его родители были искренне рады, что его состоянию нашлось логическое объяснение, не имеющее никакого отношения к «безумию». С самим Артуром я никогда не говорил на эти темы, ибо не знал, как он отреагирует.

Отец Артура был человеком рассудительным, и, улучив момент, когда сын отсутствовал, он спросил меня:

– Если ваша теория правильная, доктор, если информация не доходит до его миндалевидного тела, как вы объясните тот факт, что он без проблем узнает нас по телефону?

– Ну, – ответил я, – от слуховой коры – зоны слуха в височных долях – к миндалевидному телу ведет отдельный путь. Не исключено, что он остался неповрежденным. Скорее всего, в результате аварии от миндалевидного тела отсоединились только зрительные центры.

Этот разговор заставил меня задуматься о других хорошо известных функциях миндалевидного тела и зрительных центров, которые с ним связаны. В частности, ученые обнаружили, что, помимо выражения лица и эмоций, нейроны миндалевидного тела реагируют на направление взгляда. Например, если другой человек будет смотреть прямо на вас, сработает одна клетка; если его взгляд сместится на несколько миллиметров – другая; а если он вообще отведет взгляд – третья.

В свете важной роли, которую играет направление взгляда в социальных коммуникациях приматов, это неудивительно. Когда мы чувствуем вину, стыд или смущение, мы предпочитаем смотреть в сторону. Любовники обычно смотрят прямо, враги – пристально и угрожающе. Мы склонны забывать, что эмоции, хотя они и возникают у нас внутри, часто связаны с взаимодействием с другими людьми и что один из способов такого взаимодействия – зрительный контакт. Неожиданно мне в голову пришла интересная мысль: может, у Артура нарушена способность судить о направлении взгляда?

Чтобы это выяснить, я подготовил серию фотографий одной и той же модели, которая смотрела либо в объектив, либо в точку, расположенную правее или левее камеры. Задача Артура состояла в том, чтобы определить, куда смотрит модель: прямо на него или нет. Хотя вы и я можем обнаружить даже малейшие сдвиги во взгляде, Артур был безнадежен. Только когда глаза были явно смещены в сторону, он понимал, что модель смотрит не на него.

Само по себе это интересное наблюдение, но не такое уж неожиданное, учитывая известную роль миндалевидного тела и височных долей в определении направления взгляда. Однако на восьмом испытании Артур сделал кое-что невероятное. Своим мягким, почти извиняющимся голосом он сообщил, что модель изменилась. Теперь это был совсем другой человек!

Получается, бред Капгра вызвало простое изменение в направлении взгляда. Для Артура «вторая» модель была просто похожа на «первую».

– Раньше была дама среднего возраста, – заявил Артур, пристально глядя на оба изображения. – А это девушка.

Позже Артур произвел еще одно дублирование: одна модель была старой, другая молодой, а третья еще моложе. В конце сеанса он продолжал настаивать на том, что видел трех разных людей. Через две недели мы повторили эксперимент с новым набором фотографий, но получили те же результаты.

Как Артур мог видеть лицо одной и той же женщины и утверждать, что на самом деле это три разных человека? Почему изменение направления взгляда порождало неспособность связывать последовательные образы?

Ответ кроется в механике формирования воспоминаний, а именно в нашей способности генерировать устойчивые репрезентации лиц. Предположим, что однажды вы идете в продуктовый магазин, и друг знакомит вас с неким Джо. Вы создаете воспоминание об этом эпизоде и прячете его в дальний уголок своего сознания. Проходят две недели, и вы сталкиваетесь с Джо в библиотеке. Он рассказывает вам забавную историю о вашем общем друге, вы вместе смеетесь, и ваш мозг записывает воспоминание о второй встрече. Проходят еще несколько недель, и вы снова встречаетесь с Джо в своем кабинете – он исследователь и носит белый лабораторный халат, – но вы сразу узнаете его, потому что видели раньше. Во время этой встречи создаются новые воспоминания, так что теперь у вас в голове есть целая «категория» под названием «Джо». Эта ментальная картинка постепенно становится более четкой и обрастает новыми подробностями всякий раз, когда вы сталкиваетесь с Джо. В конце концов у вас складывается точная и надежная концепция Джо – он рассказывает чудесные истории, работает в лаборатории, заставляет вас смеяться, много знает о садоводстве и так далее.

Теперь посмотрим, что происходит с человеком с редкой формой амнезии, вызванной повреждением гиппокампа (другой важной структуры в височных долях). Такие люди абсолютно неспособны к формированию новых воспоминаний, хотя прекрасно помнят все события, которые произошли до травмы. Логический вывод, который подсказывает нам данный синдром, заключается не в том, что воспоминания фактически хранятся в гиппокампе (отсюда сохранность старых воспоминаний), но что гиппокамп жизненно необходим для формирования новых следов памяти. Если такой человек встретится с незнакомцем (Джо) три раза подряд – в супермаркете, в библиотеке и в своем кабинете – он не вспомнит, что видел Джо раньше. Он просто не узнает его. Каждый раз он будет уверен, что видит его впервые, независимо от того, сколько раз они уже встречались, беседовали, обменивались историями и так далее.

Но действительно ли он не помнит о Джо совсем-совсем ничего? Как ни странно, эксперименты показывают, что пациенты с амнезией могут формировать новые категории, выходящие за рамки последовательных встреч с Джо. Если наш пациент столкнется с Джо десять раз и каждый раз Джо будет его смешить, при следующей встрече он почувствует смутное ощущение веселья, но все равно не будет знать, кто такой Джо. Хотя у него не останется никаких четких воспоминаний о предыдущих встречах, он признает, что Джо делает его счастливым. Это означает, что пациент с амнезией, в отличие от Артура, может связывать последовательные эпизоды для создания новых концепций (бессознательное ожидание веселья), хотя и забывает каждый эпизод, тогда как Артур помнит все эпизоды, но не может их связать.

Таким образом, Артур в некотором смысле является зеркальным отражением пациента с амнезией. При встрече с совершенно незнакомым человеком, например с Джо, его мозг создает файл для Джо и сопряженных с ним переживаний. Но если Джо выйдет из комнаты на тридцать минут, а потом вернется, мозг Артура – вместо того, чтобы восстановить старый файл и добавить к нему новую информацию – просто создаст новый.

Почему это происходит при синдроме Капгра? Возможно, связывая последовательные эпизоды, мозг опирается на сигналы лимбической системы – например, «приятное тепло», ассоциированное со знакомым лицом и определенным набором воспоминаний. В отсутствие таких сигналов мозг не может сформировать категорию, устойчивую во времени, и каждый раз генерирует новые; вот почему Артур утверждает, что человек, которого он видит сейчас, просто похож на человека, которого он видел тридцать минут назад. Когнитивные психологи и философы часто проводят различие между типами (все наши переживания можно классифицировать по общим категориям, допустим, люди или автомобили) и их конкретными представителями (Джо или мой автомобиль). Наши эксперименты с Артуром показывают, что это различие не просто академическое; оно обусловлено самой архитектурой мозга.

В ходе дальнейшего обследования мы заметили, что у Артура имелись и другие причуды и странности. В частности, иногда у него возникали сложности со зрительными категориями. Все мы мысленно группируем события и объекты: утки и гуси – это птицы, но не кролики. Наш мозг определяет категории даже в отсутствие особых познаний в зоологии, что, судя по всему, существенно облегчает хранение и извлечение воспоминаний.

Артур, напротив, часто испытывал трудности с классификацией объектов. Например, мы заметили у него почти навязчивую озабоченность евреями и католиками: так, большинство недавно встреченных им людей он неизменно относил к евреям. Эта его особенность напомнила мне еще один редкий синдром, синдром Фреголи, при котором больной повсюду видит одного и того же человека. Когда он идет по улице, все женщины кажутся ему похожими на мать, а все молодые люди – на брата. Я предполагаю, что причина здесь не в отсутствии связей между зоной распознавания лиц и миндалевидным телом, как при синдроме Капгра, а наоборот, в их избытке. (В результате лица всех людей вызывают «приятное тепло», а потому кажутся знакомыми.)

Может ли нечто подобное возникать в иначе нормальном мозге? А главное, не лежат ли подобные нарушения в основе расистских стереотипов? Слишком уж часто расизм направлен против конкретного физического типа (чернокожих, азиатов, белых и так далее). Возможно, один-единственный неприятный эпизод с одним-единственным представителем зрительной категории ведет к формированию стойкой связи в лимбической системе, которая затем распространяется на всех членов этого класса и не поддается «интеллектуальной коррекции» в свете информации, поступающей из высших центров мозга. Если взгляды и убеждения действительно могут быть окрашены подобными рефлекторными эмоциями, пресловутая живучесть расизма вполне понятна.

* * *

Мы начали наше путешествие с Артура, нашли физиологическое объяснение его странному бреду о самозванцах и заодно кое-что узнали о том, как мозг хранит воспоминания. История Артура позволяет нам лучше понять то, как каждый из нас пишет хронику своей жизни. В некотором смысле наша жизнь – наша автобиография – длинная череда очень личных эпизодических воспоминаний о первом поцелуе, выпускном вечере, свадьбе, рождении ребенка, рыбалках и так далее. Но это не все. Чувство единого «Я» красной нитью проходит через всю ткань нашего существования. Шотландский философ Дэвид Юм однажды сравнил личность человека с рекой – вода в реке постоянно меняется, но сама река остается неизменной. Если человек окунет в реку свою ногу, спрашивал он, а через полчаса повторит эту процедуру, это будет та же река или уже другая? Если вы считаете, что это глупая семантическая загадка, вы правы, потому что ответ зависит от вашего определения «того же» и «реки».

Глупо или нет, ясно одно: для Артура, учитывая его трудности с объединением последовательных воспоминаний, рек в самом деле могло быть две! Разумеется, склонность дублировать события и предметы ярче всего проявлялась в отношении лиц. Предметы он дублировал нечасто. И все же бывали случаи, когда он проводил рукой по волосам и называл их «париком» (из-за шрамов от нейрохирургических операций кожа на голове казалась ему незнакомой). В редких случаях Артур даже дублировал страны: однажды он заявил, что было две Панамы (недавно он посетил эту страну со своей семьей).

Самое примечательное, что Артур иногда дублировал самого себя! В первый раз это случилось, когда я показывал Артуру его фотографии из семейного фотоальбома и указал на снимок, сделанный за два года до аварии.

– Чья это фотография? – спросил я.

– Это еще один Артур, – ответил он. – Он выглядит точь-в-точь как я, но это не я.

Я не мог поверить своим ушам. Артур, вероятно, заметил мое удивление и поспешил добавить:

– Видите? У него есть усы, а у меня нет.

Однако когда Артур смотрел на себя в зеркало, ничего подобного не происходило. Вероятно, ему хватало здравого смысла понять, что лицо в зеркале не может принадлежать никому другому кроме как ему самому. Тем не менее склонность Артура «дублировать» себя – считать себя нынешнего и «прежнего» двумя разными личностями – иногда спонтанно возникала во время разговора. К моему удивлению, однажды он заявил:

– Да, мои родители выписали чек, но отправили его другому Артуру.

Однако самая серьезная проблема Артура заключалась в его неспособности установить эмоциональный контакт с самыми важными для него людьми – родителями, и это причиняло ему сильные душевные страдания. Я буквально слышу, как голос в его голове говорит: «Я не питаю теплых чувств к этим людям потому, что я ненастоящий Артур. Другой причины быть не может». Однажды Артур повернулся к матери и сказал: «Мама, если реальный Артур когда-нибудь вернется, обещай, что ты по-прежнему будешь относиться ко мне как к другу и любить меня!» Как может любой здравомыслящий человек, вдумчивый и рассудительный во всех других отношениях, считать себя двумя разными людьми? Есть что-то внутренне противоречивое в расщеплении «Я», которое по самой своей природе унитарно. Если бы я начал относиться к себе как к нескольким разным людям, на кого бы из них я ориентировался, принимая важное решение? Какой из них «настоящий» я? Но для Артура это вполне реальная и мучительная дилемма.

На протяжении веков философы утверждали, что если есть на свете нечто, абсолютно не подлежащее сомнению, так это тот факт, что «Я» – единое целое, которое сохраняется в пространстве и времени. Но даже эту базовую аксиому человеческого бытия Артур ставил под вопрос.