Глава 7

Хлопок одной ладони

Человек образуется верой; он таков, какова его вера.

Бхагавадгита, 500 г. до н. э.

Социологам еще предстоит пройти долгий путь, чтобы наверстать упущенное, но их исследования обещают стать важнейшими в науке, если и когда они, наконец, доберутся до правильных вопросов. Наше поведение по отношению друг к другу – самое странное, самое непредсказуемое и практически необъяснимое явление из всех, с которыми мы вынуждены жить.

Льюис Томас

Миссис Доддс уже начинала терять терпение. Почему все вокруг – врачи, терапевты, даже ее сын – настаивают, что ее левая рука парализована, хотя она-то прекрасно знает, что рука работает нормально? Ну да, всего десять минут назад она использовала ее, чтобы умыться.

Разумеется, миссис Доддс знала, что две недели назад у нее случился инсульт – именно поэтому она и находилась здесь, в Медицинском центре Калифорнийского университета в Хиллкресте. Если не считать легкой головной боли, она чувствовала себя гораздо лучше и хотела поскорее вернуться домой. Лечащему врачу миссис Доддс заявила, что ей не терпится заняться подрезкой роз и возобновить ежедневные утренние прогулки по пляжу. Вчера она видела свою внучку Бекки и подумала, как хорошо будет показать ей сад сейчас, когда он в полном цвету.

На самом деле в результате инсульта в правом полушарии вся левая половина тела миссис Доддс была полностью парализована. Я вижу много таких пациентов каждый месяц. Обычно они буквально засыпают меня вопросами о своем параличе. Когда я опять смогу ходить, доктор? Смогу ли я снова шевелить пальцами? Когда я зевнул этим утром, моя левая рука шевельнулась – значит ли это, что я начинаю выздоравливать?

Однако есть небольшое подмножество пациентов с повреждением правого полушария, которые, как и миссис Доддс, кажутся блаженно равнодушными к своему состоянию, – очевидно, они вообще не осознают, что вся их левая сторона парализована – хотя во всех остальных отношениях они психически здоровы. Французский невролог Жозеф-Франсуа Бабинский, в 1908 году клинически наблюдавший это любопытное расстройство – склонность игнорировать, а иногда даже отрицать паралич левой руки или ноги – назвал его анозогнозией («не осознающий болезнь»).

– Миссис Доддс, как вы себя чувствуете сегодня?

– У меня болит голова, доктор. Вы знаете, они отвезли меня в больницу.

– Почему вы приехали в больницу, миссис Доддс?

– Ну, у меня был инсульт.

– Откуда вы знаете?

– Две недели назад я упала в ванной, и моя дочь привезла меня сюда. Мне сделали МРТ и рентген и сказали, что у меня инсульт.

Очевидно, миссис Доддс знала, что произошло, и понимала, где находится.

– Все ясно, – сказал я. – И как вы себя чувствуете сейчас?

– Прекрасно.

– Вы можете ходить?

– Конечно, я могу ходить.

В течение последних двух недель миссис Доддс лежала в постели или сидела в инвалидной коляске. После падения в ванной она не сделала ни единого шага.

– А как насчет ваших рук? Вытяните руки. Вы можете ими пошевелить?

Миссис Доддс, казалось, слегка раздражали мои вопросы.

– Разумеется, я могу пошевелить руками, – проворчала она.

– Вы можете пользоваться своей правой рукой?

– Да.

– Вы можете пользоваться своей левой рукой?

– Да, могу.

– Обе руки одинаково сильны?

– Да.

Но как далеко вы можете зайти в подобных расспросах? Как правило, врачи стараются не давить на больного из страха вызвать то, что невролог Курт Гольдштейн называл «катастрофической реакцией». По большому счету, этот термин – медицинский жаргон для «рыданий»: другими словами, защита больного рушится и он начинает плакать. Однако, подумал я, если сперва хорошенько его подготовить и только потом столкнуть лицом к лицу с собственным параличом, возможно, такой реакции удастся избежать.

– Миссис Доддс, вы можете коснуться моего носа правой рукой?

Она сделала это без проблем.

– Можете ли вы коснуться моего носа левой рукой?

Ее парализованная рука неподвижно лежала перед ней.

– Миссис Доддс, вы касаетесь моего носа?

– Да, конечно, я касаюсь вашего носа.

– Вы в самом деле видите, как прикасаетесь к моему носу?

– Вижу. Моя рука в двух сантиметрах от вашего лица.

Это была откровенная конфабуляция, почти галлюцинация. Ее зрение было в порядке. Она прекрасно видела свою руку и все же настаивала на том, что она движется.

Я решил задать последний вопрос.

– Миссис Доддс, вы можете хлопнуть в ладоши?

– Разумеется, могу, – терпеливо ответила она.

– Хлопните, пожалуйста, один разочек. Для меня.

Миссис Доддс взглянула на меня и принялась делать хлопающие движения правой рукой.

– Вы хлопаете?

– Да, я хлопаю, – ответила она.

У меня не хватило мужества спросить ее, действительно ли она слышит хлопки, но, если бы я это сделал, мы, пожалуй, нашли бы ответ на вечный коан (загадку) дзен-буддизма – как звучит хлопок одной ладони?

Впрочем, не обязательно ссылаться на коаны, чтобы понять: миссис Доддс представляет нам загадку, разгадать которую не проще, чем осознать недвойственную природу реальности. Почему эта женщина – милая старушка, которая по всем признакам находится в здравом уме и способна четко излагать свои мысли, – отрицает, что парализована? В конце концов, почти две недели она была прикована к инвалидному креслу. Должно быть, ей множество раз хотелось что-то схватить или просто протянуть левую руку, но все это время та безжизненно лежала у нее на коленях. А главное, как она может «видеть», что касается моего носа?

На самом деле конфабуляция миссис Доддс находится на крайнем конце шкалы. Чаще всего пациенты с отрицанием придумывают нелепые оправдания своей неспособности задействовать левую руку. Во всяком случае, большинство не утверждает, что действительно видит, как парализованная конечность шевелится.

Например, когда я спросил женщину по имени Сесилия, почему она не трогает мой нос, она раздраженно фыркнула:

– Но, доктор, эти студенты-медики приставали ко мне весь день! Мне это надоело. Я больше не хочу двигать рукой.

Другая пациентка, Эсмерельда, выбрала иную тактику.

– Эсмерельда, как дела?

– Отлично.

– Вы можете ходить?

– Да.

– Вы можете двигать руками?

– Да.

– Вы можете пользоваться правой рукой?

– Да.

– Вы можете пользоваться левой рукой?

– Да.

– Можете ли вы указать на меня правой рукой?

Она указала на меня правой рукой.

– Можете ли вы указать на меня левой рукой?

Левая рука неподвижно лежала перед ней.

– Эсмерельда, вы указываете?

– У меня тяжелый артрит; вы же знаете, доктор. Это больно. Я не могу сейчас пошевелить рукой.

Иногда она прибегала к другого рода оправданиям:

– Вообще-то, я никогда не владела левой рукой так же хорошо, как и правой, доктор.

Наблюдение за такими пациентами подобно наблюдению за природой человека через увеличительное стекло; это напоминает мне обо всех аспектах человеческой глупости и о том, насколько все мы склонны к самообману. Ибо здесь, в одной пожилой женщине в инвалидном кресле, я вижу комически преувеличенную версию всех тех механизмов психологической защиты, о которых говорили Зигмунд и Анна Фрейд в начале двадцатого века – механизмов, используемых вами, мной и всеми остальными, когда мы сталкиваемся с тревожными фактами о себе. Фрейд утверждал, что наш разум применяет эти психологические трюки для «защиты эго». Его идеи обладают такой интуитивной притягательностью, что многие из предложенных им терминов проникли в повседневный язык, хотя никто не думает об этих явлениях как о подлинной науке, ибо сам Фрейд никогда не проводил экспериментов. (Мы еще вернемся к Фрейду позже, когда будем обсуждать роль анозогнозии в экспериментальном изучении неуловимых аспектов психики.)

В самых крайних случаях пациент не только отрицает, что рука (или нога) парализована, но и настаивает, что рука, лежащая на постели рядом с ним, его собственная парализованная рука, принадлежит не ему!

Недавно в реабилитационном центре Ривермид в Оксфорде (Англия) я схватил безжизненную левую руку одной женщины и поднял ее с одеяла.

– Чья это рука?

Она посмотрела сначала на руку, потом мне в глаза и воскликнула:

– Что эта рука делает в моей постели?

– Чья это рука?

– Это рука моего брата, – заявила она.

Но ее брата не было в больнице. Более того, он жил где-то в Техасе. Выходит, я стал свидетелем одного из характерных симптомов так называемой соматопарафрении (отрицания владения собственными частями тела), которая иногда наблюдается в сочетании с анозогнозией. Излишне говорить, что оба расстройства довольно редки.

– Почему вы думаете, что это рука вашего брата?

– Потому что она большая и волосатая, доктор, а у меня руки не такие волосатые.

* * *

Анозогнозия – уникальный синдром, о котором почти ничего не известно. Пациент явно находится в здравом уме, но «видит», как его безжизненная конечность действует – хлопает или касается моего носа, и не понимает всей абсурдности своих утверждений. Что же вызывает это любопытное расстройство? Неудивительно, что для объяснения анозогнозии были предложены десятки теорий. Большинство из них можно разделить на две основные категории. Одна из них – фрейдистский взгляд, согласно которому больной просто-напросто не желает признавать факт паралича. Вторая – неврологическая точка зрения, предполагающая, что отрицание является прямым следствием синдрома неглекта, который мы обсудили в предыдущей главе, – общего безразличия ко всему, что находится на левой стороне мира. У обеих категорий есть много недостатков, но каждая из них содержит самородки инсайта, которые мы можем использовать для построения новой теории отрицания.

Одна из проблем с фрейдистским подходом заключается в том, что он не объясняет разницу в интенсивности механизмов психологической защиты у пациентов с анозогнозией и у нормальных людей. Другими словами, почему эти механизмы, как правило, незаметны у вас и у меня и дико преувеличены у больных с отрицанием? Допустим, я сломал левую руку и повредил нервы. Вы спрашиваете, могу ли я обыграть вас в теннис. Наверное, я немного приуменьшу последствия травмы и скажу: «О, да, я могу вас обыграть. Знаете, моя рука стала гораздо лучше». Тем не менее я точно не стал бы заключать пари, что смогу победить вас в армрестлинге. Или, если бы моя рука была парализована и беспомощно висела сбоку, я бы точно не сказал: «О, я вижу, как она касается вашего носа» или «она принадлежит моему брату».

Вторая проблема с фрейдистской точкой зрения заключается в том, что она не объясняет асимметрию данного синдрома. Разновидность отрицания, наблюдаемая у миссис Доддс и других пациентов, почти всегда связана с повреждением правого полушария, что приводит к параличу левой части тела. При повреждении левого полушария (в этом случае парализована правая сторона тела) синдром отрицания наблюдается крайне редко. Почему? Эти люди так же обездвижены и разочарованы, как и люди с повреждением правого полушария. Однако, несмотря на аналогичную «потребность» в психологической защите, они не только осознают паралич, но и постоянно говорят о нем. Такая асимметрия подразумевает, что мы должны искать ответ не в психологии, а в неврологии, а именно в специализации двух полушарий. В этом смысле синдром отрицания – своеобразный мостик между двумя упомянутыми дисциплинами (кстати, это одна из причин, почему его изучение так увлекательно).

Неврологические теории отрицания отвергают фрейдистское толкование. Вместо этого они утверждают, что отрицание является прямым следствием неглекта (одностороннего пространственного игнорирования), который также наблюдается после повреждения правого полушария и делает человека глубоко безразличным ко всему, что происходит в левой части мира, включая левую сторону его собственного тела. Возможно, больной с анозогнозией просто не замечает, что его левая рука не двигается в ответ на команды мозга.

Я нахожу две ключевые проблемы с этим подходом. Во-первых, неглект и отрицание могут наблюдаться независимо друг от друга – некоторые пациенты с неглектом не отрицают паралич и наоборот. Во-вторых, неглект не объясняет, почему отрицание обычно сохраняется даже тогда, когда врач намеренно привлекает внимание больного к парализованной конечности. Например, если я попрошу пациента повернуть голову и посмотреть на левую руку, дабы продемонстрировать, что она не подчиняется его командам, он, скорее всего, продолжит отрицать, что она парализована – или что она вообще принадлежит ему, а не кому-то другому. Именно интенсивность отрицания – а не просто безразличие к параличу – требует объяснения. На самом деле, анозогнозия настолько загадочна потому, что мы привыкли рассматривать «интеллект» как преимущественно пропозициональный по своему характеру (т. е. определенные выводы неопровержимо следуют из определенных предпосылок), а человек обычно ожидает, что пропозициональная логика внутренне непротиворечива. Пациент, который отрицает, что рука принадлежит ему, и тут же признает, что она прикреплена к его плечу, – одно из самых озадачивающих явлений, с которыми только может столкнуться невролог.

Таким образом, ни теория Фрейда, ни теория неглекта не дают адекватного объяснения всего спектра дефицитов, который наблюдается при анозогнозии. На мой взгляд, оптимальный подход к проблеме – задать два вопроса: во-первых, почему обычные люди прибегают ко всем этим механизмам психологической защиты, а во-вторых, почему эти механизмы настолько преувеличены у пациентов с анозогнозией? Механизмы психологической защиты у нормальных людей особенно загадочны: на первый взгляд они только мешают. С какой стати приверженность ложным убеждениям о себе и мире должна увеличивать мои шансы на выживание? Если бы я был хилым мямлей, но мнил себя таким же сильным, как Геркулес, я скоро бы нажил серьезные проблемы с «альфа-самцом» в моей социальной группе – завкафедрой, президентом компании, в которой я работаю, или даже соседом. Однако, как отметил Чарльз Дарвин, если вы видите в биологии что-то явно неадаптивное, смотрите глубже. Скорее всего, это неспроста.

Полагаю, ключ к разгадке кроется в разделении труда между двумя полушариями головного мозга, а также в нашей потребности придавать согласованность и целостность повседневному опыту. Большинство людей в курсе, что человеческий мозг состоит из двух зеркальных половин, напоминающих две половинки грецкого ореха. Каждая половина, или полушарие, контролирует движения на противоположной стороне тела. Столетие клинических исследований в неврологии ясно показало, что два полушария опосредуют разные умственные способности и что наиболее поразительная асимметрия наблюдается в сфере речи. Левое полушарие отвечает не только за сами речевые звуки, но и за синтаксическую структуру и частично семантику – понимание смысла. Правое полушарие, напротив, не задействовано в генерации произносимых слов, но, похоже, связано с более тонкими аспектами языка, такими как метафоры, аллегории и двусмысленности, – навыки, которые недостаточно акцентированы в наших начальных школах, но которые имеют жизненно важное значение для развития цивилизации через поэзию, миф и драму. Мы склонны называть левое полушарие главным или «доминирующим», потому что оно, подобно шовинисту, ведет все разговоры (и, вероятно, осуществляет бо́льшую часть внутреннего мышления), а также служит хранилищем самого главного человеческого атрибута – речи. К сожалению, немое правое полушарие ничего не может на это возразить.

Другие примеры специализации включают зрение и эмоции. Правое полушарие отвечает за целостные аспекты зрения, такие как «ви́дение леса за деревьями», чтение выражений лица и эмоциональное реагирование на значимые ситуации. Как следствие, после инсультов правого полушария больные склонны пребывать в блаженном равнодушии относительно своего состояния, ибо без «эмоционального правого полушария» они просто не осознают масштабы бедствия. (Это верно даже по отношению к тем пациентам, которые знают о своем параличе.)

Помимо данного, весьма очевидного, разделения труда, я хочу указать на еще более фундаментальное различие между когнитивными стилями двух полушарий – различие, которое помогает объяснить не только усиленные защитные механизмы при анозогнозии, но и более заурядные формы отрицания, которые все мы используем в повседневной жизни (например, когда вы отказываетесь признавать собственный алкоголизм или отрицаете влечение к замужней коллеге).

* * *

В любой заданный момент времени наш мозг атакует бесчисленное множество сенсорных стимулов. Все они должны быть инкорпорированы в связную перспективу, основанную на хранящихся в памяти представлениях о себе и окружающем мире. Чтобы генерировать слаженную программу действий, мозг должен каким-то образом отфильтровывать избыточные детали и упорядочивать оставшееся в стабильную и внутренне согласованную «систему убеждений» – историю, придающую смысл имеющимся фактам. Каждый раз, когда в мозг поступает новая информация, мы незаметно вставляем ее в уже существующее мировоззрение. Я полагаю, что в основном это делает левое полушарие.

Но предположим, что однажды вы сталкиваетесь с явлением, которое не вполне соответствует сюжету. Как вы поступите? Один из вариантов – разорвать сценарий и начать с нуля: полностью пересмотреть всю «историю» и создать новую модель себя и мира. Проблема в том, что если вы будете делать так каждый раз, ваше поведение скоро станет хаотичным и нестабильным, и вы сойдете с ума.

Ваше левое полушарие поступает иначе – оно либо полностью игнорирует аномалию, либо искажает ее, дабы хоть как-то втиснуть в общую систему. И то, и другое позволяет сохранить стабильность. Данный ключевой принцип, я подозреваю, лежит в основе всех так называемых фрейдовских защит – отрицаний, подавлений (вытеснений), конфабуляций и других форм самообмана, которые управляют нашей повседневной жизнью. Подобные защитные механизмы отнюдь не являются неадаптивными; напротив, они не дают мозгу погрязнуть в бесцельной нерешительности, вызванной «комбинаторным взрывом» потенциально возможных историй. Только представьте, сколько таких историй можно составить из материала, который поставляют нам органы чувств! При этом, разумеется, вы себе «лжете», но согласитесь: это небольшая плата за согласованность и стабильность, присущие системе в целом.

Вообразите, например, генерала, который решил начать войну. Поздний вечер, генерал сидит в командном пункте и планирует завтрашние боевые действия. То и дело в помещение вбегают разведчики, они сообщают важную информацию о характере и рельефе местности, уровне освещенности и так далее. Один из них докладывает, что у противника пятьсот танков. Генерал размещает все свои войска в стратегических местах и решает начать бой ровно в 6.00 утра с восходом солнца.

Теперь представьте, что в 5.55 в командный пункт врывается другой разведчик и сообщает: «Генерал, у меня плохие новости». До начала битвы остаются считаные минуты, но генерал спрашивает: «Что случилось?» Разведчик отвечает: «Я только что посмотрел в бинокль и увидел, что у врага не пятьсот, а семьсот танков!»

Что делает генерал – левое полушарие? Поскольку время имеет ключевое значение, генерал не может позволить себе роскошь пересмотреть весь план сражения. Поэтому он приказывает разведчику заткнуться и никому не говорить о том, что он видел. Отрицание! На самом деле генерал может даже пристрелить разведчика и спрятать его отчет в ящик с надписью «Совершенно секретно» (вытеснение). При этом он полагается на высокую вероятность того, что сведения большинства разведчиков – правильные, тогда как новое донесение, поступившее из одного-единственного источника, скорее всего, ошибочно. В итоге генерал придерживается первоначального решения. Более того, он может приказать разведчику солгать другим генералам и сказать, что он видел только пятьсот танков (конфабуляция). Иначе говоря, как бы ни поступил генерал, он преследует одну цель – обеспечить стабильность в поведении и предотвратить колебания, ибо нерешительность никуда не ведет. Любое решение (до тех пор, пока оно кажется правильным) лучше, чем вообще никакого решения. Генерал, который постоянно сомневается и бесконечно меняет свои планы, никогда не выиграет войну!

В этой аналогии генерал – левое полушарие («эго» Фрейда, может быть?); его поведение аналогично типам отрицания и подавления (вытеснения), которые наблюдаются как у здоровых людей, так и у пациентов с анозогнозией. Но почему при анозогнозии эти защитные механизмы настолько гипертрофированы? Введем в уравнение правое полушарие, которое мне нравится называть адвокатом дьявола. Чтобы понять, как оно работает, продолжим нашу аналогию. Предположим, в 5.55 в командный пункт вбегает разведчик и сообщает: «Генерал, я только что посмотрел в свою подзорную трубу и обнаружил, что у врага есть ядерное оружие». В этом случае со стороны генерала было бы крайне глупо придерживаться первоначального плана. Он должен быстро составить новый, ибо, если разведчик прав, последствия нападения будут катастрофическими.

Таким образом, копинговые стратегии двух полушарий в корне отличаются друг от друга. Задача левого полушария состоит в том, чтобы создать систему (модель) убеждений и втиснуть в нее текущий опыт. При столкновении с новой информацией, которая не соответствует модели, оно полагается на фрейдистские механизмы защиты и будет отрицать, подавлять или конфабулировать – что угодно, лишь бы сохранить статус-кво. Стратегия правого полушария, напротив, заключается в том, чтобы играть «адвоката дьявола», ставить под сомнение статус-кво и выискивать глобальные несоответствия. Когда аномальная информация достигает определенного порога, правое полушарие решает, что настало время полностью пересмотреть всю модель и начать с нуля. Таким образом, в ответ на аномалии правое полушарие приводит к «куновской смене парадигмы», а левое стремится придерживаться того, как было.

Теперь посмотрим, что происходит при повреждении правого полушария. В этом случае левое полушарие получает относительную свободу и вольно прибегнуть к отрицанию, конфабуляции и другим стратегиям, как оно обычно и поступает. Левое полушарие говорит: «Я миссис Доддс, женщина с двумя нормальными руками, которым я приказала двигаться». Но ее мозг нечувствителен к зрительной обратной связи, иначе она бы знала, что ее рука парализована, а сама она сидит в инвалидном кресле. Таким образом миссис Доддс попадает в бредовый тупик. Она не может пересмотреть свою модель реальности, ибо ее правое полушарие с его механизмами обнаружения расхождений, не работает. В отсутствие противовеса – своеобразной «проверки на соответствие действительности», обеспечиваемой правым полушарием, – буквально нет предела тому, как далеко может зайти этот бред. Пациенты говорят: «Да, я прикасаюсь к вашему носу, доктор Рамачандран» или «Студенты-медики приставали ко мне весь день, и я больше не хочу двигать рукой». Или даже: «Что рука моего брата делает в моей постели, доктор?»

Идея о том, что правое полушарие – левый революционер, который порождает смену парадигмы, а левое – убежденный консерватор, который цепляется за статус-кво, почти наверняка представляет собой грубое упрощение, но даже окажись она ошибочной, благодаря ей мы можем провести новые эксперименты и сформулировать новые вопросы. Насколько глубоко отрицание? Действительно ли пациенты верят, что они не парализованы? Что, если вы каким-то образом заставите их взглянуть правде в глаза: тогда они признают паралич? Они будут отрицать только паралич или другие аспекты своей болезни тоже? Учитывая, что люди часто думают о своем автомобиле как о части расширенной «схемы тела» (особенно здесь, в Калифорнии), что произойдет, если будет повреждено переднее левое крыло их машины? Они и это будут отрицать? Анозогнозия известна почти столетие, но до сих пор было предпринято очень мало попыток ответить на эти вопросы. Любой свет, который мы могли бы пролить на этот странный синдром, безусловно, будет иметь огромное клиническое значение: безразличие больных к своему состоянию не только препятствует восстановлению слабой руки или ноги, но и часто приводит к постановке нереалистичных целей. (Например, когда я спросил одного человека, может ли он вернуться к своему прежнему занятию по ремонту телефонных линий – работе, требующей обеих рук, – он заявил: «О да, не вижу никаких проблем».) Впрочем, начиная свои эксперименты, я и не подозревал, что однажды они приведут меня в самое сердце человеческой природы. Ибо отрицание – это нечто, что мы делаем всю нашу жизнь, будь то временное игнорирование неоплаченных счетов или рьяное отрицание бесповоротности смерти.

* * *

Говорить с анозогнозиками – жуткий опыт. Они сталкивают нас лицом к лицу с некоторыми из наиболее фундаментальных вопросов, которые мы можем задать как сознательные существа: например, что такое «Я»? Что приводит к единству моего сознательного опыта? Что значит воля к действию? Хотя нейроученые предпочитают уклоняться от таких вопросов, пациенты с анозогнозией дают нам уникальную возможность экспериментально подойти к этим, казалось бы, неразрешимым философским загадкам.

Родственники часто бывают совершенно сбиты с толку поведением своих близких. «Мама действительно считает, что она не парализована? – спросил один молодой человек. – Несомненно, должен быть какой-то уголок в ее разуме, который знает, что произошло. Или она совсем помешалась?»

Поэтому наш первый и наиболее очевидный вопрос звучит так: насколько сильно больной верит в собственные отрицания и конфабуляции? Может, это какая-то разновидность поверхностного фасада или даже попытка симуляции? В итоге я разработал простой эксперимент. Вместо того чтобы требовать от пациента вербального ответа (можете ли вы коснуться моего носа левой рукой?), я решил «обмануть» его и попросить выполнить моторную задачу, требующую обеих рук. Как он отреагирует?

Чтобы это выяснить, я приготовил большой поднос и расставил на нем шесть пластиковых стаканчиков с водой. Если я попрошу вас взять такой поднос, вы просунете руки под каждую из сторон и легко поднимете его со стола. Но если одна рука у вас будет привязана за спиной, вы, естественно, потянетесь к середине подноса – центру тяжести. Именно так поступали и инсультники, которые были парализованы на одной стороне тела, но не страдали синдромом отрицания.

Когда я попробовал тот же эксперимент на пациентах с анозогнозией, они неизменно тянулись правой рукой к правой стороне подноса, в то время как левая часть оставалась без поддержки. Естественно, стаканы опрокидывались, но испытуемые часто приписывали это мимолетной неуклюжести, а не неспособности поднять левую сторону («Ой! Как неловко с моей стороны!»). Одна женщина вообще отрицала, что перевернула поднос. Когда я спросил, удалось ли ей поднять поднос, эта дама уверенно кивнула. «Конечно, я его подняла», – заявила она, не обращая ни малейшего внимания на мокрые коленки.

Логика второго эксперимента была несколько иной. Что будет, подумал я, если больному давать небольшое вознаграждение за честность? В итоге я предоставил нашим испытуемым выбор между простой задачей, которую можно выполнить одной рукой, и одинаково простой задачей, требующей использования двух рук. В частности, пациентам сообщили, что они могут заработать пять долларов, если вкрутят лампочку в тяжелую настольную лампу, или десять долларов, если завяжут шнурки на ботинке. Вы или я, естественно, выберем шнурки. Большинство парализованных больных с инсультом, которые не страдают отрицанием, выбирают лампочку: они знают свои ограничения и понимают, что пять долларов лучше, чем ничего. Примечательно, что пациенты с отрицанием (у нас их было четверо) каждый раз выбирали задачу со шнурками и подолгу сражались с ними, не проявляя никаких признаков разочарования. Даже когда им предлагали тот же выбор спустя десять минут, они без колебаний выбирали бимануальную задачу. Одна женщина пыталась завязать шнурки пять раз подряд, как будто вообще не помнила о предыдущих попытках. Фрейдистское подавление, быть может?

Однажды миссис Доддс так долго возилась со шнурками, пытаясь завязать их одной рукой, что я наконец был вынужден отобрать у нее ботинок. На следующий день мой аспирант спросил ее:

– Вы помните доктора Рамачандрана?

Она была очень мила.

– О, да, я помню. Это индийский врач.

– Что он сделал?

– Он дал мне детский ботинок и попросил завязать шнурки.

– Вы сделали это?

– О да, я завязала их обеими руками.

Стоп. Какой нормальный человек скажет: «Я завязал шнурки обеими руками»? Можно подумать, внутри миссис Доддс скрывался другой человек – фантом, который прекрасно знал, что она парализована, и пытался всеми средствами замаскировать это знание. Другой пациент во время обследования заявил: «Не могу дождаться, когда снова смогу пить пиво. По кружке в каждой руке!» Эти своеобразные замечания – яркие примеры того, что Фрейд называл «реактивным образованием» – подсознательной попыткой замаскировать нечто, угрожающее вашей самооценке, посредством утверждения обратного. Классическую иллюстрацию реактивного образования, конечно же, можно найти в «Гамлете»: «Эта женщина слишком щедра на уверения, по-моему». Разве сама горячность ее протеста не признак вины?

* * *

Но вернемся к общепринятому неврологическому объяснению отрицания – а именно его связи с неглектом или общим безразличием к событиям и объектам в левой половине мира. Возможно, в ответ на просьбу пошевелить левой рукой миссис Доддс отправляет руке моторные команды; копии этих команд одновременно поступают в центры, отвечающие за схему тела (в теменных долях). Выходит, теменные доли знают о предполагаемом действии, но поскольку миссис Доддс игнорирует события на левой стороне тела, она не замечает, что рука не подчинилась. Хотя, как я утверждал ранее, этот механизм маловероятен, мы провели два простых эксперимента, чтобы проверить неглектную теорию отрицания.

В рамках первого эксперимента я решил выяснить, действительно ли больной отслеживает моторные сигналы, которые отправляются в руку. Ларри Купер – умный 55-летний пациент с отрицанием – перенес инсульт за неделю до того, как я пришел к нему в палату. Помню, он был накрыт сине-фиолетовым лоскутным одеялом, которое принесла в больницу его жена. Обе руки лежали поверх покрывала – одна парализованная, одна нормальная. Побеседовав с ним минут десять, я вышел из палаты, но через пять минут вернулся.

– Мистер Купер! – воскликнул я, подходя к кровати. – Почему вы только что пошевелили левой рукой?

Обе руки лежали совершенно неподвижно, в том же положении. Я пробовал это на обычных людях, и типичный ответ – полное недоумение: «Что вы имеете в виду? Я ничего не делал левой рукой» или «Я не понимаю: я двигал левой рукой?»

Мистер Купер спокойно посмотрел на меня и сказал:

– Я жестикулировал, для наглядности!

Когда я повторил эксперимент на следующий день, он заявил:

– Она болит. Я поменял положение, чтобы облегчить боль.

Поскольку в то время мистер Купер никоим образом не мог послать моторную команду в левую руку, напрашивается вывод, что отрицание проистекает не только из сенсорно-моторного дефицита. В данном случае была нарушена вся система убеждений о себе. В итоге, вместо того чтобы поступить как обычный человек, Ларри охотно согласился со мной, ибо моя ложь отлично согласовывалась с его мировоззрением.

Второй эксперимент был почти дьявольским. Что случится, подумал я, если временно «парализовать» правую руку больного с отрицанием? Отрицание распространится и на нее? Теория неглекта дает конкретный прогноз – поскольку больной игнорирует только левую сторону своего тела, но не правую, он должен заметить, что правая рука не двигается, и сказать: «Это очень странно, доктор, моя рука не двигается». (Моя теория предполагает обратное: он будет нечувствителен к этой «аномалии», поскольку детектор несоответствий в его правом полушарии поврежден.)

Чтобы «парализовать» правую руку пациента с отрицанием, я разработал новую версию ящика виртуальной реальности, который мы использовали в наших экспериментах с фантомными конечностями. Это была та же самая картонная коробка с зеркалами, но расположили мы их по-другому. Нашей первой испытуемой стала Бетти Уорд, 70-летняя школьная учительница на пенсии, которая сохранила живой ум и охотно согласилась поучаствовать в эксперименте.

– Будьте добры, наденьте серую перчатку на правую руку, – сказал я, – и вставьте ее вот в это отверстие.

Затем я попросил Бетти наклониться вперед и, глядя в ящик через дырку в верхней части, внимательно смотреть на руку в перчатке.

– Подвигайте рукой вверх-вниз.

Я запустил метроном.

– Вы видите, как ваша рука двигается, Бетти?

– Да, конечно, – сказала она. – Она двигается в такт тиканью, как вы просили.

– Теперь закройте глаза, пожалуйста.

Без ее ведома зеркало в коробке перевернулось, и мой помощник, который прятался под столом, засунул в коробку свою руку (тоже в серой перчатке). Тогда я разрешил Бетти открыть глаза и предложил снова посмотреть в ящик. Ей казалось, что она смотрит на свою правую руку, но на самом деле она видела руку аспиранта.

– Отлично, Бетти, продолжайте смотреть. Сейчас я снова запущу метроном, а вы двигайте рукой, как и раньше.

Тик-так, тик-так. Бетти пошевелила рукой, но рука в коробке осталась неподвижной. Когда вы проводите этот эксперимент с нормальными людьми, они подпрыгивают на стуле: «Эй, что здесь происходит?» Никогда, даже в самых диких своих фантазиях, они не могли вообразить, что под столом прячется студент.

– Бетти, что вы видите?

– Я вижу, что моя правая рука движется вверх и вниз, – невозмутимо ответила она.

Это говорит о том, что отрицание Бетти перекинулось на правую сторону ее тела – нормальную сторону без неглекта – а иначе она бы ни за что не «увидела», как неподвижная рука двигается. Этот простой эксперимент не только опровергает неглектную теорию анозогнозии, но и дает нам ключ к пониманию того, что́ на самом деле вызывает синдром. В действительности у таких пациентов поврежден механизм, который позволяет мозгу обнаруживать и анализировать расхождения между сенсорным входом и схемой тела; при этом не имеет значения, возникает такое несоответствие на левой или на правой стороне тела.

Наблюдения за Бетти и другими пациентами подтверждают гипотезу о том, что левое полушарие – конформист, в значительной степени равнодушный к расхождениям, а правое, наоборот, крайне чувствительно к отклонениям. Однако наши эксперименты обеспечивают лишь косвенные доказательства данной теории. А нам нужны факты.

Еще десять лет назад проверить такого рода идеи было невозможно. К счастью, появление современных методов визуализации, таких как фМРТ и ПЭТ, значительно ускорило темпы исследований, позволив нам наблюдать за живым мозгом в действии. Не так давно Рэй Долан, Крис Фрит и их коллеги из Лондона провели блестящий эксперимент с ящиком виртуальной реальности, аналогичным тому, который мы использовали в исследованиях фантомных конечностей. (Как вы, наверное, помните, это просто коробка с вертикальным зеркалом, установленным перпендикулярно грудной клетке человека). Когда испытуемый вставлял в ящик левую руку, ее отражение (на левой стороне зеркала) оптически накладывалось на ощущаемое положение правой руки. Затем его просили синхронно подвигать обеими руками вверх-вниз – так, чтобы вид движущейся правой руки (на самом деле отражения левой) в точности совпадал с ощущениями движения, возникающими в суставах и мышцах. Однако если испытуемый двигал руками несинхронно – как будто плыл по-собачьи – между зрительным образом и ощущениями возникало выраженное несоответствие. Проведя ПЭТ-сканирование, д-р Фрит обнаружил в мозге особый центр, который следит за расхождениями; это небольшая область в правом полушарии, которая получает информацию от правой теменной доли. Затем доктор Фрит провел повторное ПЭТ-сканирование; на этот раз испытуемый видел в правой стороне зеркала отражение правой руки, а потому несоответствие в его схеме тела теперь казалось исходящим слева, а не справа. Представьте себе мой восторг, когда на сканере вновь «вспыхнуло» правое полушарие. Судя по всему, сторона, на которой возникало несоответствие, не имела значения: и в том, и в другом случае оно активировало правую половину мозга. По-моему, это убедительное доказательство того, что мои «умозрительные» идеи о специализации полушарий находятся на правильном пути.

* * *

Когда на практических занятиях я обсуждаю анозогнозию со студентами, чаще всего мне задают вопросы, которые звучат примерно так: эти пациенты отрицают только паралич частей тела или другие ограничения тоже? Они в курсе, что серьезно больны? Если такой человек ударит палец ноги, он будет отрицать боль и припухлость? А если у него случится приступ мигрени? Многие неврологи изучали это у своих пациентов; типичный ответ заключается в том, что такие больные не отрицают другие проблемы со здоровьем. Точно так же повела себя и моя пациентка Грейс, которой я пообещал конфету, если она сможет завязать шнурки. Выслушав мое предложение, она сердито посмотрела на меня и процедила: «Вы же знаете, что у меня диабет, доктор! Мне нельзя конфеты!»

Почти все пациенты, которых я обследовал, прекрасно понимают, что у них был инсульт, и не страдают «глобальным отрицанием». Тем не менее в их системах убеждений имеются определенные градации – и сопутствующие отрицания, – которые коррелируют с локализацией очага поражения в мозге. Так, при повреждении правой теменной доли конфабуляции и отрицания, как правило, ограничены схемой тела. Но если зона поражения расположена ближе к передней части лобной доли правого полушария (так называемой вентромедиальной префронтальной коре), отрицание принимает более обширные и разнообразные формы. Более того, в этом случае оно носит явно защитный характер. Один из ярчайших примеров такого отрицания – пациент по имени Билл, который пришел ко мне через шесть месяцев после того, как у него диагностировали злокачественную опухоль головного мозга. Опухоль быстро росла и давила на правую лобную долю, пока не была в конечном счете вырезана нейрохирургом. К сожалению, к тому времени она уже распространилась, и Биллу сказали, что ему осталось жить меньше года. Несмотря на всю серьезность ситуации, он казался странно безразличным к своему диагнозу и упорно привлекал мое внимание к маленькому волдырю на щеке.

– Другие доктора ничего не сделали, но хоть вы-то поможете мне от него избавиться? – однажды спросил он.

Стоило мне затронуть тему опухоли, как Билл равнодушно пожимал плечами.

– Вы же знаете, врачи иногда ошибаются, – говорил он.

Итак, вот умный, образованный человек, упорно не желающий признавать доказательства, предоставленные его врачами, и бойко отвергающий тот факт, что у него терминальный рак мозга. Чтобы избежать беспричинной тревоги, он приписал ее чему-то ощутимому – волдырю. Фрейд назвал бы его одержимость волдырем смещением – замаскированной попыткой отвлечь собственное внимание от скорой смерти. Любопытно, но иногда легче изменить направление, чем отрицать.

Самый чудовищный бред, который я когда-либо слышал, описан Оливером Саксом. Некий пожилой человек постоянно падал с кровати. Каждый раз, когда он скатывался на пол, санитары поднимали его и укладывали обратно в постель, но несколько мгновений спустя снова слышали громкий стук. Наутро доктор Сакс спросил его, почему он все время падал с кровати. «Доктор, – взволнованно объяснил старичок, – эти студенты-медики подложили мне в кровать мертвую руку, и я пытался избавиться от нее всю ночь!» Не признавая, что парализованная конечность принадлежит ему самому, мужчина скатывался на пол всякий раз, когда пытался ее оттолкнуть.

* * *

Как показывают эксперименты, которые мы обсудили выше, пациент с отрицанием не просто пытается сохранить свое реноме, отрицание коренится в самой его психике. Но означает ли это, что информация о параличе где-то заперта – подавлена? Или это подразумевает, что она вообще отсутствует в его мозге? Последнее предположение кажется маловероятным. Если знания не существует, почему больной говорит такие вещи, как «я завязала шнурки обеими руками» или «я же не левша, я владею левой рукой хуже, чем правой»? Подобные замечания предполагают, что «кто-то» там знает, что парализован, но эта информация недоступна сознательному разуму. Если данное предположение верно, есть ли способ получить доступ к этому запрещенному знанию?

Чтобы это выяснить, мы повторили хитроумный эксперимент, проведенный в 1987 году итальянским неврологом Эдуардо Бизиаком. Бизиак взял шприц, наполненный ледяной водой, и оросил левый слуховой канал пациентки с неглектом и отрицанием – процедура, с помощью которой врачи обычно проверяют функцию вестибулярного нерва. Через несколько секунд глаза больной начали энергично двигаться. Дело в том, что холодная вода создает в ушных каналах конвекционный ток, тем самым заставляя мозг думать, что голова движется. Возникающие при этом непроизвольные движения глаз мы называем нистагмом. Когда Бизиак спросил женщину, может ли она использовать обе руки, она спокойно ответила, что не способна пошевелить левой рукой! Удивительно, но орошение холодной водой левого уха вызвало полное (хотя и временное) исчезновение симптомов анозогнозии.

Когда я узнал об этом эксперименте, я буквально выпрыгнул из своего кресла. Вот неврологический синдром, проявления которого обусловлены поражением правой теменной доли и нейтрализованы ледяной водой в ухе. Что может быть проще? Почему этот удивительный опыт не попал в заголовки газет? И правда, я обнаружил, что большинство моих профессиональных коллег даже не слышали о таком эксперименте. Поэтому твердо решил опробовать эту процедуру на следующем же пациенте с анозогнозией, которого я увижу.

Им оказалась миссис Маккен, пожилая женщина, которая тремя неделями ранее перенесла инсульт в правой теменной доле, что привело к параличу левой стороны тела. Моя цель состояла не только в том, чтобы подтвердить наблюдение Бизиака, но и проверить ее память. Если пациентка вдруг признает, что была парализована, что́ она скажет о более ранних отрицаниях? Она будет отрицать свои отрицания? А если она их признает, то как объяснит? Сможет ли она рассказать нам, почему это делала, или это абсурдный вопрос?

Я наблюдал миссис Маккен каждые три-четыре дня в течение двух недель, и каждый раз мы проходили через одну и ту же процедуру.

– Миссис Маккен, вы можете ходить?

– Да, я могу ходить.

– Вы можете пользоваться обеими руками?

– Да.

– Они одинаково сильны?

– Да.

– Вы можете пошевелить левой рукой?

– Да.

– Вы можете пошевелить правой рукой?

– Да.

– Они одинаково сильны?

– Да.

Однажды, покончив с вопросами, я наполнил шприц ледяной водой и брызнул ею в ушной канал миссис Маккен. Как и ожидалось, ее глаза начали двигаться характерным образом. Примерно через минуту я возобновил «атаку»:

– Как вы себя чувствуете, миссис Маккен?

– Ну, у меня болит ухо. Холодно.

– Что-нибудь еще? Как насчет ваших рук? Вы можете пошевелить руками?

– Конечно.

– Вы можете ходить?

– Да, я могу ходить.

– Вы можете пользоваться обеими руками? Они одинаково сильны?

– Да, они одинаково сильны.

«О чем болтают эти итальянские ученые?» – подумал я. Однако по дороге домой я догадался, в чем дело. Кажется, я прыснул водой не в то ухо! (Холодная вода в левом ухе и теплая вода в правом ухе заставляют глаза медленно дрейфовать влево и резко прыгать вправо. И наоборот. Такие вещи путают многие врачи – по крайней мере, я. Выходит, я случайно провел контрольный эксперимент первым!)

На следующий день мы повторили эксперимент на другом ухе.

– Миссис Маккен, как дела?

– Хорошо.

– Вы можете ходить?

– Конечно.

– Вы можете пользоваться правой рукой?

– Да.

– Вы можете пользоваться левой рукой?

– Да.

– Они одинаково сильны?

– Да.

После нистагма я снова спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Мне холодно в ухе.

– Как насчет ваших рук? Вы можете использовать свои руки?

– Нет, – ответила она, – моя левая рука парализована.

Хотя после инсульта прошло уже три недели, она произнесла это слово впервые.

– Миссис Маккен, как долго вы были парализованы?

– О, все эти дни, – сказала она.

Это было невероятно: хотя миссис Маккен упорно отрицала свой паралич каждый раз, когда я к ней приходил, воспоминания о неудачных попытках пошевелить рукой отложились где-то в мозге. Холодная вода подействовала как «сыворотка правды»: она разблокировала доступ к подавленным воспоминаниям и помогла им проникнуть в сознание.

Через полчаса я вернулся в палату и спросил:

– Вы можете пользоваться руками?

– Нет, моя левая рука парализована.

Хотя нистагм давно прекратился, миссис Маккен по-прежнему осознавала, что парализована.

Двенадцать часов спустя к ней заглянул мой аспирант:

– Вы помните доктора Рамачандрана?

– О да! Это индийский доктор.

– И что он сделал?

– Он набрал в шприц ледяную воду и прыснул ее в мое левое ухо, и это было больно.

– Что-нибудь еще?

– Ну, на нем был галстук со снимком мозга.

И правда, в тот день на мне был галстук с томограммой. Очевидно, ее память на детали не пострадала.

– О чем он вас спрашивал?

– Он спросил меня, могу ли я пользоваться обеими руками.

– И что вы ему ответили?

– Я ответила, что у меня все в порядке.

Итак, теперь она отрицала, что признала паралич. Мы как будто создали две отдельные личности с взаимной амнезией: миссис Маккен с холодной водой, которая признавала паралич, и миссис Маккен без холодной воды, которая категорически его отрицала!

Наблюдая за двумя миссис Маккен, я вспомнил противоречивый клинический синдром, известный под названием «расстройство множественной личности» и увековеченный в художественной литературе в образах доктора Джекила и мистер Хайда. Я говорю «противоречивый», ибо большинство моих более прагматичных коллег отказываются верить, что синдром вообще существует, и, вероятно, считают его просто сложной формой «притворства». Однако поведение миссис Маккен не оставляло сомнений, что такая частичная изоляция одной личности от другой действительно возможна, хотя они и занимают одно тело.

Вернемся к нашему генералу в командном пункте. С помощью этой аналогии я показал, что в левом полушарии существует некий механизм обеспечения когерентности – генерал, – который отвергает аномалии, позволяет создавать единую систему убеждений и в значительной степени отвечает за целостность и стабильность «Я». Но что, если человек столкнется с несколькими аномалиями, которые не соответствуют его первоначальной системе убеждений, но тем не менее согласуются друг с другом? Подобно мыльным пузырям, они могут слиться в новую систему убеждений, изолированную от предыдущей сюжетной линии, и тем самым привести к возникновению множественных личностей. Вероятно, балканизация лучше гражданской войны. Честно говоря, мне абсолютно непонятно нежелание когнитивных психологов признавать реальность сего феномена, особенно учитывая тот факт, что даже обычные люди время от времени испытывают нечто подобное. Мне вспоминается сон, в котором кто-то рассказал мне очень забавную шутку и я смеялся от души, – выходит, во время сна во мне должны были существовать как минимум два взаимно амнезических Рамачандрана. На мой взгляд, это отличное доказательство правдоподобия множественных личностей.

Остается вопрос: почему холодная вода оказала такое чудодейственное воздействие на миссис Маккен? По-видимому, она «возбуждает» правое полушарие. Известно, что вестибулярный нерв связан с вестибулярной корой в правой теменной доле, а также с другими отделами правого полушария. При активации этих цепей пациент начинает обращать внимание на левую сторону и замечает, что левая рука не двигается. Итог: больной признает, что парализован.

Данная интерпретация, по всей вероятности, правильная (по крайней мере частично), но я хотел бы рассмотреть альтернативную гипотезу, согласно которой это явление каким-то образом связано с фазой быстрого сна. Люди проводят треть своей жизни во сне, и 25 процентов этого времени их глаза быстро двигаются. Именно в фазе быстрого сна человек видит яркие, эмоциональные сновидения, в которых часто сталкивается с неприятными, тревожащими фактами о себе. Выходит, и при орошении уха холодной водой, и в фазе быстрого сна не только наблюдаются заметные движения глаз, но и проникновение в сознание неприятных, запрещенных воспоминаний. Совпадение? Едва ли. Фрейд считал, что во сне мы получаем доступ к материалу, который обычно подвергается цензуре. Возникает вопрос: не происходит ли нечто подобное при стимуляции ледяной водой? Вернемся к нашему генералу, который сейчас сидит в своей спальне и потягивает коньяк. Теперь у него есть время неторопливо обдумать донесение, которое ему подал один разведчик в 5.55 утра. Пожалуй, эти размышления соответствуют тому, что мы называем сновидением. Если материал имеет смысл, он может включить его в свой план сражений на следующий день. Если он не имеет смысла или слишком тревожный, он запихнет его в ящик стола и попытается забыть о нем. Вероятно, именно поэтому мы не можем вспомнить бо́льшую часть наших снов. Лично я полагаю, что вестибулярная стимуляция, вызванная холодной водой, частично активирует ту же нейронную сеть, которая отвечает за фазу быстрого сна. Это позволяет больному вскрыть неприятные, тревожные факты о себе, – включая паралич, – которые в бодрствующем состоянии обычно подавляются.

Это, безусловно, очень умозрительная гипотеза; на мой взгляд, вероятность того, что она окажется верной, не превышает 10 процентов. (Мои коллеги, вероятно, дадут ей 1 процент!) Но она позволяет сделать простой, проверяемый прогноз. Пациентам с отрицанием должны сниться сны о том, что они парализованы. В самом деле, если их разбудить во время фазы быстрого сна, несколько минут они будут признавать свой паралич, а затем снова вернутся к отрицанию. Как вы помните, у миссис Маккен эффекты калорического нистагма – признание паралича – сохранялись не менее тридцати минут после его прекращения.

 

Ты можешь исцелить болящий разум,

Из памяти с корнями вырвать скорбь,

Стереть в мозгу начертанную смуту

И сладостным каким-нибудь дурманом

Очистить грудь от пагубного груза,

Давящего на сердце?

 

Уильям Шекспир

Память по праву считается Святым Граалем нейронауки. Хотя на данную тему написано множество весьма увесистых томов, по правде говоря, мы практически ничего о ней не знаем. Большинство исследований, проведенных в последние десятилетия, можно разделить на две категории. Первые посвящены следам памяти, механизмы формирования которых искали в природе физических изменений между синапсами и в химических каскадах внутри нервных клеток. Вторые основаны на изучении таких пациентов, как Г. M. (Как мы знаем, после удаления гиппокампа Г. М. утратил способность создавать новые воспоминания, хотя мог припомнить большинство вещей, которые произошли до вмешательства).

Эксперименты на клетках и на таких больных, как Г. M., дали нам некоторое представление о том, как формируются новые следы памяти, но они ничего не могут сказать о нарративных или конструктивных аспектах памяти. Как редактируется и (при необходимости) подвергается цензуре каждое новое событие перед тем, как отправится на хранение в зависимости от того, когда и где оно произошло? Как эти воспоминания ассимилируются в наше «автобиографическое Я» и становятся неотъемлемой частью того, кто мы есть на самом деле? Эти неуловимые функции памяти крайне трудно изучать у нормальных людей, но их можно исследовать у таких пациентов, как миссис Маккен, – больных, которые успешно «подавляют» воспоминания, сохраненные всего несколько минут назад.

Вам даже не нужна ледяная вода, чтобы наметить грубую карту этой новой территории. Я обнаружил, что некоторых пациентов можно мягко подтолкнуть к тому, что левая рука «не работает» или «слаба», а иногда даже «парализована» (хотя это признание, по всей видимости, не вызывает у них особых беспокойств). Если мне удавалось вызвать такое признание и я, выйдя из палаты, возвращался через десять минут, у больного не оставалось ровным счетом никаких воспоминаний о «признании»: другими словами, он демонстрировал все признаки своего рода избирательной амнезии по вопросам, касающимся его левой руки. Одна женщина, осознав, что парализована, десять минут плакала («катастрофическая реакция»), но уже через несколько часов напрочь забыла об этом событии. На мой взгляд, типичный пример фрейдистского подавления.

Естественный ход синдрома отрицания подсказывает нам еще один способ изучения функций памяти. По непонятным причинам большинство пациентов склонны полностью восстанавливаться после синдрома отрицания через две или три недели, хотя их конечности почти всегда остаются парализованными или крайне слабыми. (Как было бы чудесно, если бы алкоголики и анорексики, которые отвергают ужасную правду о своей зависимости и схеме тела, могли так же быстро оправиться от отрицания! Интересно, а им поможет ледяная вода в левом ухе?) Что будет, если я подойду к больному после того, как он перестал отрицать свой паралич, и спрошу: «Когда я видел вас на прошлой неделе, что вы мне сказали о левой руке?» Он признает, что отрицал паралич?

Первой, кого я об этом спросил, стала Мумтаз Шах – пациентка, которая почти месяц отрицала свой паралич после инсульта, а затем полностью избавилась от отрицания (но не от паралича). Я начал с очевидного:

– Миссис Шах, вы меня помните?

– Да, вы приходили ко мне в больницу. Вы всегда приходили с двумя студентками-медсестрами, Бекки и Сьюзан.

(Все так и было, до сих пор она ни разу не ошиблась).

– Помните, я спрашивал о ваших руках? Что вы сказали?

– Я сказала, что моя левая рука парализована.

– Вы помните, что мы виделись несколько раз? Что вы говорили каждый раз?

– Несколько раз, несколько раз… Да, я говорила то же самое, что я парализована.

(На самом деле каждый раз она говорила мне, что ее рука в полном порядке.)

– Мумтаз, подумайте хорошенько. Вы говорили мне, что ваша левая рука в порядке, что она не парализована.

– Ну, доктор, если я говорила, значит, я лгала, а я не лгунья.

Очевидно, Мумтаз подавила десятки эпизодов отрицания, хотя я сам был им свидетелем во время многочисленных визитов в больницу.

То же самое произошло с другой пациенткой, Джин, которую я посетил в реабилитационном центре Сан-Диего. Я начал с обычных вопросов:

– Вы можете пользоваться правой рукой?

– О да.

– Вы можете пользоваться левой рукой?

– Да.

Но когда я подошел к вопросу «Они одинаково сильны?» Джин сказала:

– Нет, моя левая рука сильнее.

Стараясь скрыть удивление, я указал на стол из красного дерева в конце вестибюля и спросил, может ли она поднять его правой рукой.

– Полагаю, что могу, – кивнула она.

– Как высоко вы могли бы его поднять?

Она оглядела стол, который, должно быть, весил килограмм 40, поджала губы и сказала:

– Думаю, я могу поднять его примерно на два с половиной сантиметра.

– Вы можете поднять стол левой рукой?

– О, конечно, – ответила Джин. – Левой рукой я могу поднять его на четыре сантиметра!

Большим и указательным пальцами правой руки она показала мне, как высоко могла поднять стол парализованной левой рукой – классический пример «реактивного образования».

Правда, на следующий день Джин отказалась от своих слов.

– Джин, вы помните, о чем я спрашивал вас вчера?

– Да, – сказала она, снимая очки правой рукой. – Вы спрашивали меня, могу ли я поднять стол правой рукой, и я сказала, что могу поднять его на два с половиной сантиметра.

– А что вы сказали о вашей левой руке?

Она озадаченно посмотрела на меня.

– Я сказала, что не могу пользоваться левой рукой.

* * *

«Модель» отрицания, которую мы рассмотрели выше, частично объясняет как тонкие формы отрицания, к которым прибегаем все мы, так и яростные протесты пациентов с анозогнозией. Она основана на гипотезе о том, что левое полушарие во что бы то ни стало пытается сохранить целостное мировоззрение, а для этого ему иногда приходится игнорировать информацию, потенциально «угрожающую» стабильности «Я».

Но что, если бы мы могли каким-то образом сделать этот «неприятный» факт более приемлемым – более безопасным для системы убеждений пациента? Может, тогда он признает, что его левая рука парализована? Другими словами, можно ли «вылечить» отрицание, манипулируя самой структурой убеждений?

Я начал с неформального неврологического обследования. В данном случае моей пациенткой была женщина по имени Нэнси. Затем я показал ей шприц с солевым раствором и сказал:

– В рамках неврологического обследования я хотел бы ввести в вашу левую руку этот местный анестетик, и как только я это сделаю, она будет временно парализована.

Убедившись, что Нэнси поняла, о чем я толкую, я «уколол» ее руку соленой водой. Ключевой вопрос звучал так: признает ли она свой паралич теперь, когда он стал более приемлемым, или скажет: «Ваша инъекция не работает; я по-прежнему могу двигать левой рукой»? Между прочим, это чудесный пример эксперимента на системе убеждений человека – области исследований, которую я, исключительно ради того, чтобы досадить философам, окрестил экспериментальной эпистемологией.

Несколько секунд Нэнси сидела спокойно, ожидая, когда «инъекция» «подействует», и разглядывала старинные микроскопы в моем кабинете. Наконец я спросил ее:

– Ну, вы можете пошевелить левой рукой?

– Нет, – ответила она, – похоже, она не движется.

По-видимому, моя фальшивая инъекция сработала, ибо теперь Нэнси охотно признавала тот факт, что ее левая рука парализована.

Но как я мог быть уверен, что это не результат моего убедительного шарма? Возможно, я просто «загипнотизировал» Нэнси. Поэтому я решил провести контрольный эксперимент: я повторил ту же процедуру с правой рукой. Через десять минут я вернулся в кабинет и, побеседовав несколько минут на отвлеченные темы, сказал:

– В рамках неврологического обследования я собираюсь ввести в вашу правую руку этот местный анестетик. После того, как я сделаю укол, ваша правая рука будет парализована на несколько минут.

Затем я сделал ей инъекцию того же физиологического раствора, немного подождал и спросил:

– Можете ли вы пошевелить правой рукой?

Нэнси опустила глаза, подняла правую руку к подбородку и сказала:

– Да, она шевелится. Посмотрите сами.

Я притворился удивленным.

– Как это возможно? Я ввел вам тот же анестетик, который мы использовали на левой руке!

Она покачала головой и вздохнула:

– Ну, не знаю, доктор. Думаю, это тот случай, когда разум оказывается сильнее материи. Лично я всегда в это верила.

То, что мы называем рациональными основаниями наших убеждений, часто представляет собой чрезвычайно иррациональные попытки оправдать наши инстинкты.

Томас Генри Гексли

Когда около пяти лет назад я только приступил к этим исследованиям, Зигмунд Фрейд меня совершенно не интересовал. (Возможно, он бы сказал, что я отрицаю.) И, как и большинство моих коллег, я очень скептически относился к его идеям. Мир нейронауки вообще глубоко подозрительно относится к Фрейду, ибо он говорил о неуловимых аспектах человеческой природы – его теории звучат правдоподобно, но их нельзя проверить эмпирически. Однако, поработав с анозогнозиками, я пересмотрел свое мнение: хотя Фрейд написал много глупостей, он был гений, особенно если учесть социальный и интеллектуальный климат Вены на рубеже веков. Фрейд одним из первых подчеркнул, что человеческая природа может быть подвергнута систематическим научным исследованиям, что законы психической жизни можно изучать так же, как кардиолог изучает сердце или астроном – движение планет. Сегодня мы принимаем такое утверждение как должное, но в то время это был воистину революционный прорыв. Неудивительно, что имя Фрейда стало притчей во языцех.

Пожалуй, самый ценный вклад Фрейда в науку – открытие, что сознательный разум всего лишь фасад; 90 процентов того, что происходит в вашем мозге, вы не осознаете. (Яркий пример тому – зомби из главы 4.) И что касается психологических защит, Фрейд попал в точку. Кто усомнится в реальности «нервного смеха» или «рационализаций»? Вы пользуетесь подобными трюками постоянно, но, как ни странно, даже не подозреваете об этом. Укажи вам на них кто-нибудь другой, вы, вероятно, станете все отрицать. Но когда к тем же самым стратегиям прибегают окружающие, это бросается в глаза и выглядит комично. Разумеется, все это хорошо известно любому уважающему себя драматургу или романисту (почитайте Шекспира или Джейн Остин); главная заслуга Фрейда в том, что он указал на ключевую роль психологических защит в организации нашей психической жизни. К сожалению, теоретические схемы, которые он предложил для их объяснения, оказались весьма туманны и непроверяемы. Слишком уж часто он полагался на мудреную терминологию и одержимость сексом, но главное – Фрейд никогда не проводил экспериментов, чтобы подтвердить (или опровергнуть) свои гипотезы.

К счастью, у нас есть пациенты с отрицанием, которые используют механизмы психологической защиты прямо на ваших глазах. В этом отношении они подобны преступнику, застигнутому на месте преступления. Вы можете составить длинный список стратегий самообмана, описанных Зигмундом и Анной Фрейд, и наблюдать четкие, гипертрофированные примеры каждого из них. Увидев один такой перечень на практике, я убедился не только в реальности психологических защит, но и в центральной роли, которую они играют в человеческой природе.

Отрицание. Наиболее вопиющим, конечно, является прямое отрицание: «Моя рука работает нормально», «я могу двигать левой рукой – она не парализована».

Подавление. Как мы видели, иногда больной признает свой паралич, однако через некоторое время возвращается к отрицанию. При этом он «подавляет» все воспоминания о признании, сделанном всего несколько минут назад. Многие когнитивные психологи утверждают, что подавленные воспоминания (например, внезапные воспоминания о жестоком обращении в детстве), по сути, являются подделкой; по большому счету, таков урожай психологических семян, посеянных терапевтом и выращенных больным. Однако здесь мы имеем дело с истинным подавлением, хотя и в меньшем временном масштабе; что же касается влияния экспериментатора, то эта возможность заведомо исключена.

Реактивное образование. Реактивное образование – склонность заменять истинные эмоции и побуждения на прямо противоположные. Так, в бессознательной попытке утвердить свою предполагаемую маскулинность латентный гомосексуалист может пить пиво, расхаживать в ковбойских сапогах и вести себя как мачо. Кстати, в рамках одного исследования было установлено, что при просмотре мужской порнографии у откровенных гей-ненавистников наблюдается более сильная эрекция, чем у мужчин, которые лишены подобных предрассудков. (Если вам интересно, как измерялась эрекция, то исследователи использовали специальное устройство под названием плетизмограф).

Мне вспоминается Джин – женщина, которая заявила, что правой рукой может поднять стол на два с половиной сантиметра, а затем добавила, что ее парализованная левая рука сильнее, чем правая; ею она может поднять стол на четыре сантиметра. Не забывайте и про миссис Доддс, которая «завязала шнурки обеими руками». И то, и другое – яркие примеры реактивного образования.

Рационализация. В этой главе много примеров рационализации. «О, доктор, я не могу пошевелить рукой, потому что у меня артрит и это больно». Или: «Студенты-медики приставали ко мне весь день, и мне больше не хочется двигать рукой».

На просьбу поднять обе руки, один человек высоко поднял правую руку и, заметив, что я пристально смотрю на неподвижную левую, пояснил: «Как видите, чтобы поднять правую руку, левую нужно опустить. Если я одновременно подниму обе руки, я же потеряю равновесие!»

Реже мы видим откровенную конфабуляцию: «Я касаюсь вашего носа левой рукой» или «да, я хлопаю».

Юмор. Даже юмор может прийти на помощь – не только этим пациентам, но и всем нам, – о чем хорошо знал Фрейд. Только подумайте о так называемом нервном смехе или обо всех тех случаях, когда вы использовали юмор, чтобы разрядить обстановку. Совпадение ли, что так много шуток касаются потенциально угрожающих тем – например, смерти или секса? Не думаю. Наблюдая за больными, я убедился, что самое эффективное средство от абсурдности человеческого бытия – скорее юмор, нежели искусство.

Помню, как однажды я попросил пациента – преподавателя английской литературы – пошевелить парализованной левой рукой.

– Мистер Синклер, вы можете коснуться моего носа левой рукой?

– Да.

– Чудесно. Пожалуйста, прикоснитесь к нему.

– Я не привык исполнять приказы, доктор.

Смутившись, я поинтересовался, юмор это или сарказм.

– Нет, я совершенно серьезно. Я не шучу. А почему вы спрашиваете?

Итак, хотя замечания таких пациентов часто окрашены извращенным чувством юмора, они абсолютно не осознают, что при этом сами выглядят смешно.

Другой пример:

– Миссис Франко, вы можете коснуться моего носа левой рукой?

– Да, но будьте осторожны, я могу случайно ткнуть вам в глаз.

Проекция. Проекция – приписывание собственной болезни или ограничений другим людям. «Эта парализованная рука принадлежит моему брату, потому что моя-то рука в порядке». Можно ли считать это истинным случаем проекции? Пусть решают психоаналитики. По-моему, очень похоже.

* * *

Итак, у нас есть пациенты, прибегающие к тем же видам защитных механизмов – отрицанию, рационализации, конфабуляции, подавлению, реактивному образованию и т. д., – которые все мы используем каждый день. На мой взгляд, они предоставляют нам фантастическую возможность научно проверить теории Фрейда. Пациенты – это микрокосм вас и меня, только «лучше», ибо их защитные стратегии реализуются в ограниченном временно́м масштабе и усилены в десятки раз. Таким образом, мы можем провести эксперименты, о которых фрейдистские аналитики только мечтали. Например, что определяет выбор защиты в данной конкретной ситуации? Почему вы используете прямое отрицание в одном случае и рационализацию или реактивное образование в другом? Что определяет предпочтение конкретного защитного механизма: тип личности или социальный контекст? С людьми, занимающими более высокое и низкое положение в обществе, вы используете одну стратегию или разные? Другими словами, каковы «законы» механизмов психологической защиты? Нам предстоит еще пройти долгий путь, прежде чем мы сможем ответить на эти вопросы, но лично я нахожу захватывающей уже одну только мысль о том, что мы, ученые, можем вторгнуться на территорию, которая до сих пор всецело принадлежала романистам и философам.

Между тем возможно ли, что некоторые из этих открытий найдут практическое применение в клинике? Использование холодной воды для устранения бреда относительно схемы тела – увлекательное зрелище, но принесет ли оно пользу самим пациентам? Сможет ли многократное орошение «вылечить» миссис Маккен от отрицания и заставить ее принять участие в реабилитационной программе? Размышляя над данной проблемой, я заинтересовался нервной анорексией. Анорексикам свойственны не только нарушения аппетита, но и бред в отношении собственного тела – глядя в зеркало, они «видят», что они жирные, хотя на самом деле их худоба очевидна. Является ли нарушение аппетита (связанное с центрами насыщения в гипоталамусе) первичным, или проблему аппетита вызывает искажение схемы тела? Как мы видели в предыдущей главе, некоторые больные с неглектом полагают, что объект в зеркале «реален» – другими словами, сенсорные нарушения вызывают кардинальные изменения в их системе убеждений. Подобная деформация убеждений, позволяющая адаптировать их под искаженную схему тела, наблюдается и у пациентов с отрицанием (анозогнозией). Что, если аналогичные механизмы задействованы и в анорексии? Мы знаем, что некоторые части лимбической системы (например, островковая кора) связаны с центрами «аппетита» в гипоталамусе, а также с частями теменных долей, отвечающими за схему тела. Может быть, количество пищи, которое вы съели за определенный период времени, ваши представления о собственной худобе или ожирении, ваше восприятие схемы тела и аппетита гораздо теснее связаны в вашем мозге, чем вы это осознаете? Если так, нарушение в одной из этих систем должно приводить к первазивным нарушениям в других. У пациентов с анорексией эту идею можно проверить непосредственно – с помощью нескольких капель холодной воды (и посмотреть, помогут ли они скорректировать схему тела хотя бы временно). Весьма надуманная возможность, однако ее стоит попробовать – особенно если учесть легкость процедуры и отсутствие эффективных методов лечения анорексии. Как известно, примерно в 10 процентах случаев расстройство приводит к летальному исходу.

* * *

В наши дни критика Фрейда – весьма популярное времяпрепровождение (хотя у него до сих пор есть поклонники в Нью-Йорке и Лондоне). Тем не менее, когда он говорил о психологических защитах, он попал в яблочко, хотя понятия не имел, почему они развились или какие нейронные механизмы могут их опосредовать. Кроме того, Фрейд утверждал, что выделил единый общий знаменатель всех великих научных революций: довольно удивительно, но все они принижают или развенчивают «человека» как центральную фигуру Вселенной.

Первой из них, говорил Фрейд, стала коперниковская революция, в рамках которой геоцентрический взгляд уступил место идее о том, что Земля лишь пылинка в бескрайнем космосе.

Второй была дарвиновская революция. Ее основной постулат звучал так: мы – жалкие, слабые, бесшерстные неотенические обезьяны, случайно развившие определенные характеристики, которые сделали нас успешными (по крайней мере, временно).

Третьей великой научной революцией, утверждал он (скромно), было его собственное открытие бессознательного. Человеческое «я – главный» иллюзорно, говорил Фрейд. Вся наша жизнь управляется котлом бессознательных эмоций, побуждений и мотивов, а то, что мы называем сознанием, есть лишь верхушка айсберга, искусная апостериорная рационализация всех наших действий.

Я считаю, что Фрейд правильно определил общий знаменатель великих научных революций. Но он не объясняет, почему это так – почему людям нравится быть «приниженными» или «свергнутыми с трона». В чем притягательность нового мировоззрения, которое умаляет человечество?

Полагаю, здесь мы вправе прибегнуть к не менее фрейдистской интерпретации того, почему космология, эволюция и науки о мозге так привлекательны не только для специалистов, но и для обычных людей. В отличие от других животных, человек остро осознает собственную смертность и страшится смерти. Но изучение космологии дает нам ощущение безвременья, бытности частью чего-то гораздо, гораздо большего. Конечность вашей личной жизни пугает меньше, если вы – часть вечно эволюционирующей Вселенной. Вероятно, это самый близкий аналог религиозных переживаний, на которые только способен ученый.

То же самое относится и к изучению эволюции: оно дает вам ощущение времени и места, позволяя увидеть себя частью великого процесса превращений. И к наукам о мозге. Хотя мы отказались от идеи души как отделенной от разума и тела, эта мысль нас не пугает – напротив, она дарует человеку свободу. Если вы мните себя особенным, ибо наблюдаете космос с уникальной точки зрения, ваша «аннигиляция» неприемлема. Но если вы являетесь частью великого космического танца Шивы, а не просто зрителем, тогда ваша неизбежная смерть скорее радостное воссоединение с природой, нежели чудовищная трагедия.

Брахман – это все. Из Брахмана происходят ощущения, желания, поступки.

Но все это просто названия и формы. Чтобы познать Брахмана, человеку надлежит осознать тождество между собой и Я, или Брахманом, обитающим в лотосе сердца.

Только так человек может избежать скорби и смерти и стать единым с тонкой сущностью, лежащей за пределами всякого познания.

– Упанишады, 500 г. до н. э.