Глава 6

В зазеркалье

Мир не только страннее, чем мы себе представляем; он страннее, чем мы можем себе представить.

Дж. Б. С. Холдейн

Кто это выезжает из спальни в инвалидном кресле? Сэм глазам не верил. Накануне его мать вернулась домой из больницы, где провела две недели, восстанавливаясь после инсульта. Обычно Эллен очень щепетильно относилась к своему внешнему виду. Ее одежда всегда была идеальна, макияж – безупречен, волосы – красиво уложены, а ногти – накрашены (обычно она предпочитала вкусные оттенки розового или красного). Но сегодня что-то явно пошло не так. Вьющиеся от природы волосы на левой стороне ее головы так и остались взъерошенными после сна и напоминали гнездо, тогда как остальные были тщательно причесаны. Наброшенная на правое плечо зеленая шаль волочилась по полу. Для губ Эллен выбрала довольно яркую красную помаду, но почему-то накрасила только правую половину рта. Точно так же она поступила и с глазами: на правом виднелись следы и туши и подводки, а левый остался без косметики. В качестве последнего штриха женщина чуть-чуть подрумянила правую щеку – не столько, чтобы скрыть румянами пошатнувшееся здоровье, сколько продемонстрировать, что она по-прежнему заботится о своей внешности. Сэм пришел в ужас. Можно подумать, кто-то взял влажную салфетку и, подкравшись к маме, стер всю краску с левой стороны ее лица!

– Боже мой! – воскликнул Сэм. – Что ты сделала с косметикой?

Эллен удивленно вскинула бровь. О чем это толкует ее сын? Она потратила на макияж целых полчаса и знала, что выглядит не так уж плохо, учитывая обстоятельства.

Десять минут спустя, во время завтрака, Эллен проигнорировала всю еду на левой стороне тарелки и даже не притронулась к стакану с любимым апельсиновым соком, который стоял слева от нее.

Сэм кинулся к телефону и позвонил мне – одному из врачей, которые наблюдали его мать в больнице. Мы познакомились с Сэмом, когда я пришел навестить пациентку, лежавшую с ней в одной палате.

– Все в порядке, – сказал я, – не волнуйтесь. Ваша мама страдает от распространенного неврологического синдрома под названием одностороннее пространственное игнорирование. Оно нередко возникает после инсульта в правой части мозга, но чаще всего наблюдается при поражениях правой теменной доли. Больным с этим синдромом свойственно глубокое безразличие к предметам и событиям в левой половине мира, а иногда и к левой стороне собственного тела.

– Вы хотите сказать, что моя мама ослепла с левой стороны?

– Нет, она не ослепла. Она просто не обращает внимания на то, что находится слева от нее. Вот почему мы называем этот синдром игнорированием или неглектом.

На следующий день я продемонстрировал этот синдром Сэму с помощью простого клинического теста. Я сел перед Эллен и сказал:

– Смотрите вот сюда, на мой нос, и постарайтесь не отводить глаза.

Дождавшись, чтобы ее взгляд сфокусировался, я поднял указательный палец и, когда он оказался чуть-чуть левее ее носа, энергично пошевелил им.

– Эллен, что вы видите?

– Я вижу палец, который шевелится, – ответила она.

– Отлично, – кивнул я. – Продолжайте смотреть на мой нос.

Очень медленно я снова поднес палец к ее левой щеке, но на сей раз не стал им шевелить.

– Что вы видите?

Эллен явно растерялась. Когда я не двигал пальцем и тем самым нарочно не привлекал ее внимание – будь то посредством движения или каким-то иным образом, – она его не замечала. Постепенно Сэм начал понимать истинную природу проблемы своей матери и, кажется, в полной мере осознал важное различие между слепотой и неглектом. Эллен упрямо игнорировала его, если он стоял слева от нее и ничего не делал. Но если он подпрыгивал или размахивал руками, она иногда поворачивалась и с удивлением смотрела, что происходит.

По той же самой причине Эллен не «видит» левую половину своего лица в зеркале и забывает нанести на нее макияж. Она не расчесывает волосы и не чистит зубы слева и, что неудивительно, не ест еду, которая лежит на левой стороне тарелки. Но когда ее сын указывает на те или иные предметы в игнорируемой области, заставляя ее обратить на них внимание, Эллен может сказать: «Ах, как мило! Свежевыжатый апельсиновый сок!» Или: «Какая я неловкая! Криво накрасила губы и причесалась плохо…»

Сэм был в растерянности. Неужели всю оставшуюся жизнь ему придется помогать Эллен с такими простыми повседневными делами, как нанесение макияжа? Останется ли его мать такой навсегда или я сумею ей помочь?

Я заверил Сэма, что попытаюсь. Одностороннее пространственное игнорирование – довольно распространенный феномен, интересовавший меня уже давно. Этот синдром не только играет огромную роль в способности пациента к самообслуживанию, но и помогает понять, как мозг создает пространственную репрезентацию мира, справляется с левым и правым, мгновенно обращает внимание на различные сегменты зрительной сцены. Великий немецкий философ Иммануил Кант был настолько одержим нашими «врожденными» концепциями пространства и времени, что тридцать лет расхаживал по своей веранде, размышляя об этой проблеме. (Некоторые из его идей позже вдохновили Маха и Эйнштейна.) Если бы Эллен могла каким-то образом переместиться в прошлое и навестить его, уверен, он был бы так же заинтригован ее симптомами, как вы или я, и немедленно задался бы вопросом, что знаем о причинах этого странного расстройства мы, современные ученые.

Когда вы смотрите на некую совокупность предметов, изображение возбуждает рецепторы в сетчатке вашего глаза и запускает сложный каскад событий, кульминацией которых становится ваше восприятие мира. Как мы отмечали в предыдущих главах, информация из глаза сначала поступает в первичную зрительную кору, расположенную в задней части мозга. Оттуда она передается по двум путям: по пути «как» к теменной доле и по пути «что» к височной доле (см. рис. 4.5 в главе 4). Височные доли отвечают за распознавание и называние отдельных объектов, а также реагирование на них соответствующими эмоциями. Теменные доли, напротив, занимаются аспектами пространственного расположения внешнего мира, позволяя вам перемещаться, хватать предметы и знать, где вы находитесь. Подобное разделение труда между височными и теменными долями может объяснить почти всю своеобразную констелляцию симптомов, которые наблюдаются у пациентов с неглектом, вызванным повреждением одной теменной доли – особенно правой (как у Эллен). Самостоятельно перемещаясь в пространстве, она не будет обращать внимания на левую сторону и все, что в ней находится или происходит. Она будет постоянно натыкаться на предметы слева и врезаться левой ногой в бордюр тротуара. (Позже я объясню, почему этого не происходит при поражении левой теменной доли.) Однако, поскольку височные доли Эллен интактны, она не испытывает трудностей с распознаванием предметов и событий – при условии, разумеется, что ее внимание привлечено к ним тем или иным образом.

К сожалению, мы знаем о внимании даже меньше, чем о неглекте. Таким образом, утверждение, что неглект возникает из-за «неспособности обратить внимание», на самом деле говорит нам не так уж много, если у нас нет четкого представления о том, какими могут быть лежащие в основе нейронные механизмы. (По большому счету, это все равно что сказать, что болезнь вызвана неспособностью быть здоровым.) В частности, хотелось бы знать, как нормальный человек – вы или я – может избирательно обращать внимание на один тип сенсорных сигналов (например, когда мы пытаемся услышать один голос среди фонового шума голосов на вечеринке или разглядеть знакомое лицо на бейсбольном стадионе). Почему нам кажется, что у нас в голове есть мощный внутренний прожектор, который можно направить на разные объекты и события вокруг нас?

Теперь мы знаем, что даже такой базовый навык, как внимание, требует участия многих, иногда весьма отдаленных друг от друга, участков мозга. Мы уже говорили о функциях зрительной, слуховой и соматосенсорной систем, однако другие области выполняют не менее важные задачи. Ретикулярная активирующая система – скопление нейронов с сильно разветвленными аксонами и дендритами – либо активирует всю кору головного мозга, либо – если нужно – небольшой участок коры, что приводит к избирательному вниманию. Лимбическая система отвечает за эмоциональное поведение, а также оценку эмоционального значения и потенциальной ценности событий во внешнем мире. Лобные доли отвечают за более абстрактные процессы, такие как суждение, прогнозирование и планирование. Все эти области взаимосвязаны в петлю положительной обратной связи – рекурсивную эхоподобную реверберацию, – которая извлекает стимул из внешнего мира, определяет его характерные особенности, а затем перебрасывает его туда-сюда, пока в конечном счете не выяснит, что это такое и как на это реагировать. Иными словами, что мне делать: драться, бежать, есть или целоваться? Кульминацией одновременного задействования всех этих механизмов и является восприятие.

Когда большой угрожающий стимул – скажем, грозный силуэт грабителя, приближающегося ко мне на улице в Бостоне, – впервые попадает в мой мозг, я не имею ни малейшего представления о том, что это такое. Прежде чем я смогу это определить – о, возможно, этот человек опасен! – зрительная информация анализируется как лобными долями, так и лимбической системой и отправляется в небольшой участок теменной коры, которая, в сочетании с соответствующими нейронными связями в ретикулярной формации, позволяет мне направить «прожектор» внимания на приближающуюся фигуру. В результате мой мозг поворачивает глазные яблоки в сторону важного в данный конкретный момент объекта, уделяет ему избирательное внимание и восклицает: «Ага!»

Но представьте, что произойдет, если петля обратной связи где-то разомкнется. Весь процесс будет нарушен. Вы больше не будете замечать, что происходит на одной стороне мира, и врачи, естественно, диагностируют у вас типичный синдром неглекта.

Остается объяснить, почему неглект наблюдается главным образом после повреждения именно правой, а не левой теменной доли. Откуда такая асимметрия? Хотя реальная причина по-прежнему ускользает от нас, Марсель Месулам из Гарвардского университета предложил гениальную теорию. Мы знаем, что левое полушарие отвечает за многие аспекты языка, а правое – за эмоции и «глобальные» (или целостные) аспекты сенсорной информации. Но Месулам полагает, что существует еще одно фундаментальное различие. Учитывая его роль в «глобальных» аспектах зрения, правое полушарие обладает бо́льшим «прожектором» внимания, который охватывает как все левое, так и все правое зрительные поля. Левое полушарие, напротив, наделено гораздо меньшим прожектором, ограниченным правой стороной мира (возможно, потому, что оно специализируется на других вещах, таких как речь). Столь странное устройство позволяет правому полушарию – структуре с бо́льшим «глобальным» прожектором – возместить потерю маленького прожектора, которая происходит при повреждении левого полушария. Когда же повреждено правое полушарие, левое полушарие не в состоянии полностью компенсировать утрату, ибо его прожектор ограничен только правой стороной. Это объясняет, почему неглект наблюдается только у пациентов с поражениями правого полушария.

Следовательно, неглект – не слепота, а скорее общее безразличие к предметам и событиям, находящимся слева. Насколько выражено это безразличие? В конце концов, даже мы с вами, когда едем домой с работы, обычно игнорируем знакомый ландшафт, однако сразу насторожимся, если увидим аварию. Это говорит о том, что на каком-то уровне зрительная информация, оставшаяся без внимания, все-таки просачивается в сознание. Является ли равнодушие Эллен крайней версией того же явления? Возможно ли, что, несмотря на отсутствие сознательного восприятия, часть информации все-таки «попадает внутрь»? Другими словами, могут ли такие пациенты каким-то образом «видеть» то, чего они не видят? Ответить на этот вопрос непросто, но в 1988 году два исследователя из Оксфорда, Питер Хелиган и Джон Маршалл, взялись решить эту задачку. Они придумали хитроумный способ показать, что пациенты с неглектом подсознательно замечают некоторые события, которые происходят слева от них. Они показывали больным изображения двух домов: дома располагались один под другим и были полностью идентичны, за исключением одной характерной детали – из левых окон верхнего дома вырывались языки пламени и дым. Затем ученые спрашивали испытуемого, одинаковые дома или разные. Первый же пациент с неглектом, разумеется, сказал, что дома выглядят одинаково (больные с синдромом неглекта не обращают внимания на левую сторону рисунка). Но когда его вынудили выбирать – «в каком доме вы бы предпочли жить?» – он выбрал нижний дом, тот, который не горел. Возможно, это разновидность слепозрения? Может ли быть так, что некоторая информация о пламени и дыме слева все-таки просочилась в правое полушарие по какому-то альтернативному нервному пути и больной почувствовал опасность? Данный эксперимент – еще одно доказательство того, что в левом зрительном поле нет слепоты, ибо в противном случае мозг просто бы не сумел обработать детали на левой стороне дома.

Истории о синдроме одностороннего неглекта очень популярны среди студентов-медиков. Оливер Сакс рассказывает историю о пациентке, которая, как и многие люди, игнорирующие левую сторону, ела только с правой стороны тарелки. Впрочем, эта женщина знала, что происходит, и быстро сообразила: если она хочет съесть весь свой обед, ей нужно сдвинуть голову так, чтобы увидеть еду слева. Учитывая ее общее безразличие ко всему левому и нежелание даже смотреть влево, она приняла комично гениальное решение. Она делала в своем инвалидном кресле огромный круг (340 градусов или около того) вокруг стола, пока ее взгляд наконец не падал на оставшуюся пищу. Съев ее, она делала еще один круг, чтобы съесть оставшуюся половину, и так далее, круг за кругом, пока весь обед не оказывался у нее в животе. Ей никогда не приходило в голову, что она может просто повернуться влево: для нее лево не существовало в принципе.

* * *

Однажды утром, когда я чинил дождевальную систему во дворе своего дома, моя жена принесла мне интересное письмо. Я получаю много писем каждую неделю, но это отправили из Панамы: на конверте была экзотическая марка и необычное тиснение. Я вытер руки о полотенце и начал читать. Оказалось, что это довольно красноречивое описание синдрома пространственного игнорирования.

«Когда я пришел в себя, то не ощущал абсолютно никаких негативных последствий, за исключением разве что сильной головной боли, – писал Стив, бывший капитан ВМФ, который слышал о моем интересе к неглекту и выражал желание проконсультироваться со мной в Сан-Диего. – Вообще-то, кроме головной боли, я чувствовал себя хорошо. Не желая беспокоить жену – я знал, что у меня случился сердечный приступ, но боль в голове постепенно проходила, – я заверил ее, что волноваться не о чем, я в порядке. Она ответила: “Нет, ты не в порядке, Стив. У тебя был инсульт!”

Инсульт? Не может быть! Я видел жертв инсульта по телевизору и в реальной жизни – эти люди либо смотрели в пустоту, либо страдали параличом. У одних не двигались конечности, у других – лицо. Поскольку я не чувствовал ни одного из этих симптомов, я не мог поверить, что моя жена говорит правду.

На самом деле всю левую половину моего тела парализовало. У меня были поражены левая рука, левая нога и лицо. Так началась моя одиссея в странный искривленный мир.

Я прекрасно осознавал все части своего тела с правой стороны. Левой стороны просто не существовало! Возможно, вы подумаете, что я преувеличиваю. Сторонний наблюдатель, должно быть, увидит во мне человека с конечностями, которые, пусть и парализованы, безусловно существуют и так же безусловно соединены с туловищем.

Бреясь, я просто игнорировал левую сторону лица. Когда я одевался, то никогда не засовывал левую руку в рукав. Я вечно застегивал рубашку не на те пуговицы – пуговицы-то находились справа, а петли слева – хотя выполнял эту операцию правой рукой.

Одним словом, вы не можете иметь ни малейшего представления о том, что происходит в Стране чудес, если только вам не расскажет об этом один из ее жителей».

Синдром одностороннего пространственного игнорирования клинически важен по двум причинам. Во-первых, хотя большинство пациентов полностью восстанавливаются через несколько недель, у некоторых это расстройство может сохраняться бесконечно. Для них неглект остается досадной помехой, хотя едва ли представляет опасность для жизни. Во-вторых, даже в тех случаях, когда синдром одностороннего пространственного игнорирования исчезает достаточно быстро, он может нанести больному существенный вред: безразличие к левой стороне в течение первых нескольких дней значимо препятствует реабилитации. Когда физиотерапевт призывает пациента активно тренировать левую руку, он не видит в этом смысла, ибо не замечает, что она работает плохо. Это серьезная проблема: в реабилитации инсульта бо́льшая часть восстановления от паралича происходит в первые несколько недель; если упустить это «окно пластичности», функциональность левой руки едва ли восстановится. Поэтому врачи делают все возможное, чтобы уговорить больных упражнять левые руки и ноги в первые несколько недель – задача, которая при синдроме неглекта становится практически невыполнимой.

Есть ли какой-нибудь способ заставить пациента принять левую сторону мира и осознать, что его рука не двигается? Что произойдет, если поместить зеркало справа от пациента, под прямым углом к его плечу? (Если он сидит в телефонной будке, это будет соответствовать правой стене кабинки.) Когда он посмотрит в зеркало, то увидит отражение левой стороны, в том числе людей, события, предметы и свою собственную левую руку. Поскольку отражение теперь находится справа – в неигнорируемом поле – не начнет ли он больше обращать внимание на эти вещи? Поймет ли он, что эти люди, события и предметы находятся слева, хотя само отражение справа? Если такое сработает, это станет настоящим чудом. Все усилия по лечению неглекта обычно заканчивались разочарованием как для пациентов, так и для врачей с тех самых пор, как данный синдром был впервые клинически описан более шестидесяти лет назад.

Я позвонил Сэму и спросил, не хочет ли его мама, Эллен, попробовать мою идею с зеркалом. Это может ускорить ее восстановление, сказал я, и вместе с тем не потребует много времени и сил.

Механизм, позволяющий мозгу анализировать зеркальные отражения, давно завораживал психологов, философов и магов. Многие дети задавали вопрос: «Почему зеркало переворачивает вещи слева вправо, но не переворачивает их вверх дном? Откуда зеркало знает, как нужно переворачивать?» На эти вопросы большинство родителей затрудняются дать вразумительный ответ. Правильный ответ предложил физик Ричард Фейнман (точную цитату приводит Ричард Грегори, написавший восхитительную книгу по данной теме).

Нормальные взрослые редко путают зеркальное отражение с реальным предметом. Когда вы замечаете другой автомобиль в зеркале заднего вида, вы не ударяете по тормозам. Наоборот, вы жмете на педаль газа и мчитесь вперед, хотя кажется, что автомобиль несется прямо на вас. Аналогичным образом, если грабитель откроет дверь в ванную как раз в тот момент, когда вы бреетесь, вы обернетесь, а не станете нападать на отражение в зеркале. Некая часть вашего мозга мгновенно осуществляет необходимую коррекцию: реальный объект позади меня, хотя изображение передо мной.

Подобно Алисе в Стране чудес, такие пациенты, как Эллен и Стив, похоже, обитают в странной непознанной стране, застрявшей между иллюзией и реальностью – в «искривленном мире», как его назвал Стив, и предсказать, как они будут реагировать на зеркало, отнюдь не легко. Во всяком случае, некоего простого способа это сделать пока не существует. Хотя все мы – и пациенты с неглектом, и нормальные люди – знакомы с зеркалами и воспринимаем их как должное, в зеркальных изображениях есть нечто по природе своей сюрреалистичное. Оптика достаточно проста, но никто понятия не имеет, какие механизмы мы задействуем, когда смотрим на зеркальное отражение, какие мозговые процессы опосредуют нашу уникальную способность понимать парадоксальное совмещение реального предмета и его оптического «двойника». Учитывая важную роль теменной доли в пространственных отношениях и «целостных» аспектах зрения, возникнут ли у пациента с неглектом особые проблемы с зеркальными отражениями?

Когда Эллен пришла в мою лабораторию, я первым делом провел серию простых клинических тестов, чтобы подтвердить диагноз. В каждом из них она потерпела крах. Сначала я попросил ее сесть на стул напротив меня и посмотреть на мой нос. Затем я поднес шариковую ручку к ее правому уху и начал медленно перемещать ее к левому уху. Я попросил Эллен следить за ручкой глазами, и она делала это без проблем, пока я не добрался до носа. В этот момент она отвлеклась и вскоре смотрела на меня, окончательно потеряв ручку из виду, хотя та находилась буквально у нее под носом. Как ни парадоксально, человеку, который действительно слеп в левом зрительном поле, такое поведение несвойственно. Скорее, он переведет взгляд вперед, в попытке компенсировать слепоту.

Затем я показал Эллен горизонтальную линию, нарисованную на бумаге, и попросил разделить ее вертикальной чертой. Эллен поджала губы, взяла ручку и уверенно поставила отметку ближе к правому концу: поскольку для нее существовала только одна половина линии – правая, – она, по-видимому, отметила середину этой половины.

Когда я попросил ее нарисовать часы, Эллен нарисовала полный круг, а не полукруг. Это довольно распространенная реакция: рисование круга – моторный автоматизм, и инсульт не повлиял на него. Когда же пришло время заполнить цифры, Эллен остановилась, пристально посмотрела на круг, а затем написала все цифры – с 1 до 12 – на правой стороне круга!

Тогда я взял чистый лист бумаги, положил его перед Эллен и попросил ее нарисовать цветок.

– Какой цветок? – спросила она.

– Любой. Просто обыкновенный цветок.

Эллен опять немного подумала и наконец нарисовала еще один круг. Пока все шло хорошо. Затем она кропотливо нарисовала несколько маленьких лепестков (это была маргаритка). Все лепестки располагались справа от сердцевины (рис. 6.1).

– Отлично, Эллен, – похвалил я. – Теперь снова нарисуйте цветок, на сей раз с закрытыми глазами.

Неспособность Эллен рисовать левую половину предметов была вполне ожидаема. Но что произойдет, если она закроет глаза? Какой окажется ментальная репрезентация цветка – маргаритка в ее голове: целым цветком или только его половиной? Другими словами, насколько глубоко пространственный неглект проник в ее мозг?

Рис. 6.1

Рисунок пациентки с синдромом неглекта. Обратите внимание, что левая половина цветка отсутствует.

Многие больные, страдающие синдромом одностороннего пространственного игнорирования, рисуют только половину цветка даже с закрытыми глазами, по памяти. Это означает, что пациент утратил способность «сканировать» левую часть даже внутренней (ментальной) репрезентации объекта.

Эллен закрыла глаза и нарисовала еще один круг. Затем, нахмурив брови, она старательно нарисовала пять лепестков – все на правой стороне! Казалось, внутренний шаблон, который она использовала во время рисования, сохранился только наполовину. В результате левая сторона воображаемого цветка просто выпала из ее памяти.

Спустя полтора часа мы вернулись в лабораторию, чтобы опробовать зеркало. Эллен сидела в своем инвалидном кресле, расчесывала волосы здоровой рукой и улыбалась. Я стоял справа и держал зеркало на уровне груди таким образом, что оно располагалось параллельно правому подлокотнику кресла (и ее профилю) и находилось примерно в 60 сантиметрах от ее носа. Затем я попросил Эллен повернуть голову на 60 градусов и посмотреть в зеркало.

Сидя в своем кресле, Эллен видит левую – игнорируемую – сторону мира, отраженную в зеркале. При этом она смотрит вправо. Она прекрасно знает, что такое зеркало, а значит, понимает, что оно отражает предметы на левой стороне. Поскольку информация о левой стороне мира теперь поступает с правой – неигнорируемой – стороны, поможет ли зеркало «преодолеть» неглект? Сможет ли она схватить предмет слева, как сделал бы любой нормальный человек? Или она скажет себе: «Ой, этот предмет на самом деле находится слева, поэтому позвольте мне проигнорировать его». На самом деле, как часто бывает в науке, она не сделала ни того, ни другого. Вместо этого она совершила кое-что совершенно необычное.

Эллен посмотрела в зеркало и моргнула, гадая, что мы задумали на сей раз. Должно быть, она понимала, что перед ней зеркало – оно было в деревянной раме, а на его поверхности виднелись частички пыли – однако на всякий случай я спросил:

– Что я держу?

(Помните, что я держал зеркало перед собой.)

– Зеркало, – без колебаний ответила она.

Я попросил больную описать ее очки, помаду и одежду, глядя на свое отражение. Эллен без проблем справилась с этой задачей. По сигналу один из моих помощников, стоявший слева от Эллен, поднял шариковую ручку, так, что та оказалась в зоне досягаемости ее правой (здоровой) руки, но полностью в пределах игнорируемого левого поля зрения (примерно в 20 сантиметрах ниже и левее ее носа.) Эллен могла видеть в зеркале моего помощника так же хорошо, как и саму ручку – у нас не было намерения скрыть наличие зеркала.

– Вы видите ручку?

– Да.

– Чудесно. Теперь протяните руку, возьмите ее и напишите свое имя на бумажке, которую я положил вам на колени.

Вообразите мое удивление, когда Эллен подняла правую руку и решительно потянулась к зеркалу. Около двадцати секунд она стучала в него и царапала его поверхность, а затем с разочарованием сообщила:

– Я не могу ее достать.

Когда десять минут спустя я повторил тот же эксперимент, она сказала: «Ручка за зеркалом», – и, протянув руку за зеркало, принялась ощупывать пряжку моего ремня.

Чуть позже она даже попыталась заглянуть за край зеркала в надежде, что ручка действительно окажется там.

Очевидно, Эллен считала отражение настоящим предметом, который можно схватить. За всю свою пятнадцатилетнюю карьеру я не видел ничего подобного: на моих глазах умный, рассудительный взрослый совершал абсурдную ошибку, полагая, что предмет находится внутри зеркала.

Мы решили убедиться, что поведение Эллен не было следствием ее неуклюжести или неспособности понять, что такое зеркало. Для этого мы разместили зеркало на расстоянии вытянутой руки перед ней, как зеркало в ванной. На сей раз ручка появилась сзади, над ее правым плечом (но вне ее поля зрения). Она увидела ее в зеркале и мгновенно потянулась назад, чтобы ее схватить. Значит, провал в предыдущей задаче не был связан с дезориентацией, неуклюжестью или спутанностью сознания, вызванными инсультом.

Нарушения Эллен мы назвали «зеркальной агнозией» или «синдромом зеркала», в честь Льюиса Кэрролла. Льюис Кэрролл, как известно, страдал приступами мигрени, связанными с артериальными спазмами. Если они затрагивали его правую теменную долю, он, возможно, испытывал похожие трудности с зеркалами, которые могли не только вдохновить его написать «Зазеркалье», но и объяснить его общую одержимость зеркалами, зеркальным письмом и инверсией левого-правого. Интересно, может, страсть к зеркальному письму Леонардо да Винчи имеет то же происхождение?

Мне было одновременно и интересно, и грустно наблюдать синдром зеркала: вообще-то я надеялся на противоположную реакцию – что зеркало заставит Эллен осознать левую сторону мира и поможет в реабилитации.

Следующим шагом было выяснить, насколько распространен этот синдром. Все ли пациенты с неглектом ведут себя так же, как Эллен? Обследовав еще 20 больных, я обнаружил, что у многих наблюдалась аналогичная разновидность зеркальной агнозии. Стоило поместить зеркало в игнорируемую зону и попросить их взять ручку или конфету, которые мой помощник держал слева, как они тянулись к зеркалу. Они прекрасно знали, что смотрят в зеркало, и тем не менее совершали ту же ошибку, что и Эллен.

Однако ошибались не все. Некоторые сперва выглядели озадаченными, но, увидев отражение ручки или конфеты, усмехались и с заговорщическим видом тянулись к реальному предмету слева, как поступили бы вы или я. Один пациент даже повернул голову влево – обычно он этого не делал, – и с победоносным видом схватил награду. Такие больные – хотя их было очень мало – явно замечали предметы, которые раньше игнорировали. Если это действительно так, возникает вопрос: не поможет ли многократное повторение этого упражнения преодолеть неглект, постепенно заставляя пациента больше обращать внимания на левую сторону мира? Такую терапевтическую возможность безусловно нельзя исключать. Когда-нибудь мы обязательно попробуем этот подход в нашей клинике.

Помимо терапии, зеркальная агнозия – неспособность пациента определить местонахождение реального предмета и схватить его – интересует меня и с научной точки зрения. Даже мой двухлетний сын, если ему показать в зеркале конфету, хихикнет, обернется и тут же сунет сладкое в рот. А вот старая и мудрая Эллен не могла этого сделать.

Я могу предложить, по крайней мере, два объяснения сему загадочному явлению. Во-первых, не исключено, что синдром вызван игнорированием (неглектом). Как будто пациент бессознательно говорит себе: «Поскольку это отражение, объект должен находиться слева от меня. Но левой стороны на моей планете не существует, значит, объект внутри зеркала». Какой бы абсурдной ни казалась нам, обладателям интактного мозга, эта интерпретация, это единственное, что имеет смысл для Эллен, учитывая ее «реальность».

Во-вторых, синдром зеркала может не быть прямым следствием неглекта, хотя обычно они наблюдаются вместе. Мы знаем, что при поражении правой теменной доли пациенты испытывают выраженные трудности с пространственными задачами; следовательно, синдром зеркала может оказаться просто одним из проявлений таких дефицитов. Правильное реагирование на зеркальное изображение предполагает одновременное удержание в памяти и отражения и самого предмета, а также соответствующую умственную гимнастику, позволяющую корректно определить местоположение предмета, которому это отражение принадлежит. Данная весьма изощренная способность может быть нарушена в результате поражения правой теменной доли, учитывая важную роль этой структуры в обработке пространственных атрибутов окружающего мира. Если это так, зеркальная агнозия может стать новым экспресс-тестом на повреждения правой теменной доли. В эпоху растущей стоимости визуализации головного мозга любой простой анализ будет полезным дополнением к диагностическому инструментарию невролога.

Однако самый странный аспект синдрома зеркала – реакции самих пациентов: «Доктор, почему я не могу взять ручку?»; «чертово зеркало мешает»; «ручка внутри зеркала, я не могу дотянуться до нее!» «Эллен, я хочу, чтобы вы взяли реальный предмет, а не отражение, – говорю я. – Где настоящая ручка?» И она отвечает: «Настоящая ручка вон там, за зеркалом, доктор».

Только представьте: такая простая вещь, как зеркало, отбрасывает этих пациентов в сумеречную зону, в которой они не могут – или не хотят – сделать простой логический вывод: поскольку отражение находится справа, предмет, создающий это отражение, должен быть слева. Можно подумать, для таких больных изменились сами законы оптики – по крайней мере, в крошечном уголке их вселенной. Обычно мы считаем наш интеллект и «высокоуровневые» знания – такие как законы геометрической оптики – невосприимчивыми к искажениям сенсорных сигналов. Но эти пациенты учат нас, что это не всегда так. Для них все как раз наоборот. Искажен не только их сенсорный мир – перекручивается вся база знаний, дабы приспособиться к странной новой реальности, в которой они обитают. Дефициты внимания, похоже, пронизывают все их мировоззрение: они не способны отличить зеркальное отражение от реального объекта, хотя могут вести нормальную беседу по другим темам – политике, спорту или шахматам – так же хорошо, как вы или я. Спрашивать у таких пациентов, каково «истинное местоположение» предмета, который они видят в зеркале, все равно, что спрашивать у нормального человека, что находится севернее Северного полюса. Или действительно ли существуют иррациональные числа (например, квадратный корень из 2 или π с бесконечной цепочкой десятичных знаков). Это влечет за собой глубокие философские вопросы: например, насколько мы можем быть уверенными в том, что наше собственное восприятие реальности так уж надежно? Инопланетное четырехмерное существо, наблюдающее за нами из четырехмерной вселенной, вероятно, сочтет наше поведение столь же извращенным, неуклюжим и до абсурдного комичным, каковым мы считаем нелепые поступки больных с неглектом, застрявших в своем странном зеркальном мире.