Глава 9

Бог и лимбическая система

Тому, кому чуждо это [космическое религиозное] чувство, очень трудно объяснить, в чем оно состоит… Религиозные гении всех времен были отмечены этим космическим религиозным чувством, не ведающим догм…

Мне кажется, что в пробуждении и поддержании этого чувства у тех, кто способен его переживать, и состоит важнейшая функция искусства и науки.

Альберт Эйнштейн

Бог – величайший демократ, которого когда-либо знал мир, ибо он оставляет нам «свободу» в выборе между злом и добром.

Он величайший тиран, ибо он часто отрывает чашу от наших губ и под предлогом свободы воли оставляет нам слишком мало возможностей, с тем, чтобы забавляться за наш счет.

Это то, что индуизм называет Его забавой (Лилой) или иллюзией (Майей)…

Давайте же танцевать под звуки его флейты, и все будет хорошо.

Мохандас К. Ганди

Представьте, что у вас есть приспособление, шлем, который можно просто надеть на голову и стимулировать любой небольшой участок мозга. Для чего вы бы использовали такое устройство?

Это не научная фантастика. Такое приспособление – транскраниальный магнитный стимулятор – уже существует и относительно просто устроено. Оно испускает короткие, но очень мощные магнитные импульсы, тем самым позволяя активировать небольшой участок мозговой ткани и получить кое-какое представление о его функции. Например, при стимулировании определенных частей моторной коры наблюдается сокращение разных мышц. У вас может дернуться палец, или вы вдруг начнете пожимать одним плечом, точно марионетка.

Итак, если бы у вас появился доступ к такому устройству, какую часть своего мозга вы бы стимулировали? Если вы знакомы с первыми трудами по нейрохирургии и читали о так называемом септуме – кластере клеток, расположенном вблизи передней части таламуса в середине мозга, – у вас может возникнуть соблазн применить магнит там. При стимулировании этой области испытуемые утверждают, что испытывают сильное удовольствие, «как тысяча оргазмов, слитых воедино». Если вы слепы от рождения и зрительные области в вашем мозгу не дегенерировали, вы можете стимулировать зрительную кору, чтобы узнать, что люди подразумевают под словами «цвет» или «видеть». Или, учитывая хорошо известное клиническое наблюдение, что левая лобная доля, по-видимому, как-то связана с приятными ощущениями, возможно, вы захотите стимулировать область над вашим левым глазом и насладиться естественным кайфом.

Когда несколько лет назад подобное устройство приобрел канадский психолог д-р Майкл Персингер, он предпочел стимулировать участки височных долей. И впервые в жизни ощутил присутствие Бога.

Я услышал о странном эксперименте д-ра Персингера от моей коллеги, Патрисии Черчленд, которая прочла о нем в популярном канадском научном журнале. Она позвонила мне сразу же.

– Рама, ты не поверишь! В Канаде есть человек, который стимулировал свою височную долю и ощутил присутствие Бога. Что ты об этом скажешь?

– У него височные припадки? – спросил я.

– Нет, совсем нет. Он нормальный парень.

– Но он стимулировал свои собственные височные доли?

– Так написано в статье.

«Х-м-м, интересно, что будет, если стимулировать мозг атеиста. Он ощутит присутствие Бога?» – с улыбкой подумал я, а вслух сказал:

– Может, нам стоит попробовать это устройство на Фрэнсисе Крике?

Наблюдение доктора Персингера не стало для меня полной неожиданностью: я всегда подозревал, что височные доли – особенно левая – каким-то образом связаны с религиозными переживаниями. Каждого студента-медика учат, что многим пациентам с эпилептическими припадками, возникающими в этой части мозга, свойственны сильные духовные переживания во время приступов, а иногда озабоченность религиозными и нравственными проблемами даже в межприпадочный период.

Но означает ли этот синдром, что в нашем мозгу есть «модуль Бога»? Другими словами, содержит ли наш мозг специальную нейронную сеть для религиозного опыта? И если да, то откуда она взялась? Может ли такой модуль быть продуктом естественного отбора, человеческим признаком, столь же естественным в биологическом смысле, как язык или стереоскопическое зрение? Или это непостижимая тайна, как скажет вам любой философ, эпистемолог или теолог?

Многие черты свойственны исключительно человеку (собственно, именно они делают человека человеком), но самая загадочная из них, безусловно, религия – наша склонность верить в Бога или иную высшую силу, которая лежит в основе всего сущего. Маловероятно, чтобы любое другое существо, кроме человека, могло размышлять о бесконечности или о «смысле всего этого». Послушайте, что говорит по этому поводу Джон Милтон в «Потерянном раю»:

 

Кто согласился бы средь горших мук,

Терпя стократ несноснейшую боль,

Мышление утратить, променять

Сознание, способное постичь,

Измерить вечность, – на небытие;

Не двигаться, не чувствовать, уйти

В несозданную Ночь и сгинуть в ней,

В ее безмерном чреве?

 

Но откуда берутся такие чувства? Возможно, любое разумное существо, которое способно заглянуть в собственное будущее и осознать свою смертность, рано или поздно начнет задаваться подобными вопросами. Имеет ли моя маленькая жизнь реальное значение в масштабе мироздания? Если бы сперматозоид моего отца не оплодотворил конкретную яйцеклетку в ту судьбоносную ночь, я бы не существовал? И если нет, то в каком смысле существовала бы тогда Вселенная? Не превратится ли она, как сказал Эрвин Шрёдингер, в «спектакль перед пустыми скамьями»? Что, если бы мой папа кашлянул в критический момент, и яйцеклетку оплодотворил бы другой сперматозоид? У нас голова идет кругом, когда мы задумываемся над такими возможностями. Нас терзает парадокс: с одной стороны, наши жизни кажутся чрезвычайно важными – со всеми дорогими сердцу личными воспоминаниями, – и все же мы знаем, что в космических масштабах наше кратковременное существование ничего не значит. Как же разрешить эту дилемму? Для многих ответ прост: они ищут утешения в религии.

Но, конечно, дело не только в этом. Если религиозные убеждения – всего лишь совокупный результат принятия желаемого за действительное и стремления к бессмертию, как вы объясните интенсивный религиозный экстаз, который испытывают пациенты с височной эпилепсией, или их заявления, что Бог говорит с ними напрямую? Многие пациенты рассказывали мне о «божественном свете, который освещает все вещи», и о «конечной истине, которая недосягаема для обычных людей, ибо они слишком погружены в суету повседневной жизни, чтобы заметить красоту и величие всего сущего». Конечно, такие люди могут страдать от галлюцинаций и бреда, аналогичных тем, которые наблюдаются при шизофрении, но если так, то почему подобные галлюцинации имеют место главным образом при поражении височных долей? А главное, почему они принимают данную конкретную форму? Почему эти больные не галлюцинируют, например, свиней или ослов?

* * *

В 1935 году анатом Джеймс Папез заметил, что многие пациенты, умершие от бешенства, испытывали приступы крайней ярости и ужаса за несколько часов до смерти. Он знал, что болезнь развивается после укуса больной собаки, и заключил, что нечто в ее слюне – вирус бешенства – попадало по периферическим нервам, расположенным рядом с местом укуса, в спинной, а затем и в головной мозг. Препарируя головной мозг жертв этой страшной болезни, Папез обнаружил место назначения вирусов – кластеры нервных клеток или ядер, связанных С-образными проводящими путями (рис. 9.1). Столетием ранее известный французский невролог Пьер-Поль Брока назвал эту структуру лимбической системой. Поскольку больные бешенством страдали сильными эмоциональными припадками, Папез рассудил, что эти лимбические структуры должны быть тесно связаны с эмоциональным поведением человека.

Рис. 9.1

Лимбическая система

Лимбическая система состоит из ряда взаимосвязанных структур, окружающих наполненный жидкостью центральный желудочек переднего мозга и образующих внутреннюю границу коры больших полушарий. Лимбическая система включает гиппокамп, миндалевидное тело, перемычку, передние таламические ядра, сосцевидные тела и поясную кору. Вилка – длинный пучок волокон, соединяющий гиппокамп с сосцевидными телами. На рисунке также изображено мозолистое тело – сплетение нервных волокон, соединяющих правую и левую половины неокортекса, мозжечок (структуру, участвующую в модулировании движений) и ствол мозга. Лимбическая система не является ни непосредственно сенсорной, ни моторной, но представляет собой центральное звено в системе обработки информации, извлекаемой из событий, воспоминаний о событиях и эмоциональных ассоциаций с этими событиями. Эта обработка имеет важное значение, если будущее поведение должно опираться на уже имеющийся опыт (Winson, 1985).

Лимбическая система получает сигналы от всех сенсорных систем – зрения, осязания, слуха, вкуса и обоняния. Последнее чувство на самом деле непосредственно подключено к лимбической системе через миндалевидное тело (область мозга, имеющая форму миндалины и служащая «воротами» в лимбическую систему). Это едва ли удивительно, учитывая, что у нижних млекопитающих обоняние тесно связано с эмоциями, территориальным поведением, агрессивностью и сексуальностью.

Выход лимбической системы, как обнаружил Папез, главным образом обеспечивает переживание и выражение эмоций. Переживание эмоций опосредуется связями с лобными долями; именно от этих взаимодействий, вероятно, и зависит богатство вашей внутренней эмоциональной жизни. Внешнее выражение эмоций, с другой стороны, требует участия маленького кластера плотно упакованных клеток под названием гипоталамус, который передает сигналы трех типов. Во-первых, гипоталамические ядра отправляют гормональные и нервные сигналы в гипофиз, который часто называют «дирижером» эндокринного оркестра. Гормоны, высвобождаемые через эту систему, воздействуют почти на все части человеческого тела (эту биологическую tour de force мы рассмотрим в главе 11, в рамках анализа взаимосвязи разума и тела). Во-вторых, гипоталамус посылает команды вегетативной нервной системе, которая контролирует различные вегетативные или физические функции, включая производство слез, слюны и пота, а также кровяное давление, частоту сердечных сокращений, температуру тела, дыхание, функции мочевого пузыря, дефекацию и прочее. Таким образом, гипоталамус можно рассматривать как «мозг» этой архаичной, вспомогательной нервной системы. Третий тип выходных сигналов связан с реальным поведением, которое удобно запомнить как «четыре П» – подраться, пуститься наутек, поесть и… совокупиться. Короче говоря, гипоталамус – это «центр выживания» тела, который готовит организм к чрезвычайным ситуациям или, иногда, к передаче генов потомству.

Значительная часть наших знаний о функциях лимбической системы получена в результате наблюдения за пациентами с эпилептическими припадками, возникающими в этой части мозга. Когда вы слышите слово «эпилепсия», вам наверняка представляется человек, который вдруг падает на землю и начинает корчиться в судорогах. На самом деле, эти симптомы – непроизвольные сокращения всех мышц тела – характеризуют только одну – самую известную – форму эпилепсии: так называемый большой эпилептический (судорожный) припадок. Такие приступы обычно возникают из-за того, что крошечный кластер нейронов где-то в мозге дает сбой и начинает генерировать хаотичные разряды; постепенно возбуждение, точно лесной пожар, распространяется на весь мозг. Однако приступы могут быть и «фокальными», то есть ограниченными одним небольшим участком мозга. Если эпилептический очаг располагается в моторной коре, результатом являются судорожные пароксизмы в мышцах, которые распространяются по телу в определенной последовательности, – так называемая джексоновская эпилепсия. Но если приступ берет начало в лимбической системе, то самые яркие симптомы носят эмоциональный характер. Больные сообщают, что их «чувства накалены до предела», варьируя от интенсивного экстаза до глубокого отчаяния, ощущения надвигающейся гибели или даже вспышек крайней ярости и ужаса. Женщины иногда испытывают оргазмы, хотя по какой-то неясной причине мужчины никогда этого не делают. Однако наиболее примечательны пациенты, которым свойственны волнующие духовные переживания, в том числе чувство божественного присутствия и ощущение, будто с ними говорит сам Бог. Все вокруг них пронизано космическим значением. Они могут говорить: «Я наконец понимаю, к чему это все. Вот момент, которого я ждал всю жизнь. Внезапно все обрело смысл». Или: «Наконец я постиг истинную природу космоса». Мне кажется ироничным, что это чувство просветления, эта абсолютная убежденность в том, что Истина наконец раскрыта, имеют своим источником лимбические структуры, связанные с эмоциями, а вовсе не мыслящие, рациональные части мозга, которые так гордятся своей способностью отличать правду от лжи.

Бог удостоил нас, «нормальных» людей, лишь случайными проблесками более глубокой истины (у меня они могут возникать, когда я слушаю какое-то особенно трогательное музыкальное произведение или когда я смотрю на луну Юпитера через телескоп), но эти пациенты пользуются уникальной привилегией смотреть прямо в глаза Бога каждый раз, когда у них случается приступ. Кто может сказать, «подлинные» это переживания (что бы сие ни значило) или «патологические»? Неужели вы, врач, действительно захотите пичкать такого пациента лекарствами, отрицая право Всемогущего на посещение своих чад?

Припадки – и беседы с Богом – обычно длятся всего несколько секунд. Но даже такое короткое буйство височной доли иногда может полностью изменить личность пациента – так, что даже между приступами он будет отличаться от других людей. Никто не знает, почему это происходит, но повторяющиеся электрические всплески внутри мозга (частые и мощные залпы нервных импульсов в лимбической системе), судя по всему, «стимулируют» определенные пути или даже открывают новые каналы, подобно тому, как вода из дождевого облака, струясь по склону горы, каждый раз отыскивает в нем новые трещины и борозды. Данный процесс – так называемый киндлинг – может перманентно изменить, а иногда и обогатить внутреннюю эмоциональную жизнь больного.

В частности, эти изменения приводят к развитию того, что некоторые неврологи именуют «височной личностью». Для таких людей характерны сильные эмоции и завышенное самомнение. Утверждается, что большинство из них лишены чувства юмора, склонны приписывать космическое значение тривиальным событиям и ведут подробные дневники, в которых в деталях излагают мелочи повседневной жизни (так называемая гиперграфия). Некоторые приносили мне сотни страниц, исписанных мистическими символами и условными обозначениями. Многим таким пациентам свойственна вязкая речь, любовь к спорам, педантичность и эгоцентризм (хотя и в меньшей степени, чем многим моим научным коллегам), а также навязчивая озабоченность философскими и теологическими проблемами.

Каждого студента-медика учат, что в реальной больнице он никогда не увидит «случай из учебника», ибо это просто композиты, составленные авторами медицинских фолиантов. Но когда Пол, тридцатидвухлетний младший менеджер из местного магазина «Goodwill», вошел в нашу лабораторию, мне показалось, будто он буквально сошел со страниц «Учебника по неврологии» Брейна – библии всех практикующих неврологов. Царственный и невозмутимый, он был одет в зеленую рубашку и белые парусиновые брюки, а на шее носил великолепный крест, украшенный драгоценными камнями.

Хотя в лаборатории есть мягкое удобное кресло, в котором наши посетители могут расслабиться и собраться с мыслями, Полу оно не понадобилось. Многие пациенты, с которыми я беседую, поначалу ощущают определенный дискомфорт, однако Пол не нервничал – скорее, он мнил себя свидетелем-экспертом, призванным поведать о себе и своих отношениях с Богом. Он был напряжен и погружен в себя; я заметил в нем налет высокомерия верующего, но ни капли смирения глубоко религиозного человека. Без всяких наводящих вопросов он начал свой рассказ.

– Первый приступ у меня случился, когда мне было восемь лет, – сообщил он. – Помню, перед тем как упасть, я увидел яркий свет и подумал, откуда он взялся.

Несколько лет спустя у Пола случилось еще несколько припадков, которые изменили всю его жизнь.

– Внезапно мне все стало ясно, доктор, – продолжал он. – Все сомнения исчезли.

Он испытал экстаз, на фоне которого все остальное казалось блеклым и несущественным. Экстаз принес с собой невероятную ясность, осознание божественного – никаких категорий, никаких границ, только Единство с Творцом.

Все это он излагал в высшей степени подробно, с увлечением и пылом, явно вознамерившись не упустить ни единой детали.

Заинтригованный, я попросил его продолжать.

– Не могли бы вы быть более конкретным?

– Честно говоря, это нелегко, доктор. Все равно что пытаться объяснить сексуальный экстаз ребенку, который еще не достиг полового созревания. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

Я кивнул.

– И что вы думаете о сексуальном экстазе?

– Что ж, если честно, – сказал Пол, – меня он больше не интересует. По сравнению с божественным светом, который я видел, восторг от секса слишком блеклый.

Впрочем, чуть позже я заметил, как Пол бесстыдно флиртует с двумя моими аспирантками и пытается разузнать их домашние телефоны. Эта парадоксальная комбинация утраты либидо и озабоченности сексуальными ритуалами довольно распространена у больных височной эпилепсией.

На следующий день Пол вернулся в мой кабинет с огромной рукописью в красивой зеленой обложке – трактатом, над которым он трудился несколько месяцев. В нем он излагал свои взгляды на философию, мистику, религию, природу Троицы и иконографию звезды Давида. Страницы пестрели детальными рисунками на духовные темы, странными мистическими символами и картами. Я был впечатлен и озадачен одновременно. Это не тот материал, на который я обычно пишу рецензии.

Когда я наконец оторвался от рукописи и посмотрел на Пола, в его глазах был странный свет. Он скрестил руки и задумчиво поглаживал подбородок указательными пальцами.

– Есть еще одна вещь, которую я должен упомянуть, – сказал он. – Иногда у меня бывают очень яркие воспоминания.

– Какого рода воспоминания?

– Ну, на днях, во время припадка, я мог припомнить каждую мелочь из книги, которую я прочитал много лет назад. Строка за строкой, страница за страницей, слово в слово.

– Вы уверены? Вы нашли книгу и сравнили свои воспоминания с оригиналом?

– Нет, я потерял ее. Но такое часто со мной бывает. Дело не только в одной книге.

Признание Пола заинтриговало меня. Оно согласовывалось с аналогичными утверждениями, которые я слышал много раз от других пациентов и врачей. На днях я планирую провести «объективный тест» его поразительных мнемонических способностей. Он просто воображает, будто заново переживает каждую мельчайшую деталь? Или во время приступа цензурирование или редактирование, которые происходят в нормальной памяти, прекращаются, и он вынужден «записывать» все подробности, что приводит к парадоксальному улучшению его способности к запоминанию? Единственный способ ответить на эти вопросы – взять книгу или отрывок, о которых он говорит, и сличить его воспоминания с печатным текстом. Результаты такого эксперимента могут пролить свет на то, как в мозге формируются следы памяти.

Однажды, когда Пол рассуждал о своих воспоминаниях, я вставил:

– Пол, вы верите в Бога?

Он выглядел явно озадаченным.

– А что еще там может быть?

* * *

Но почему таким пациентам, как Пол, вообще свойственны религиозные переживания? Я вижу четыре возможности. Во-первых, Бог действительно посещает этих людей. Если это правда, пусть будет так. Кто мы такие, чтобы подвергать сомнению бесконечную мудрость Всевышнего? К сожалению, данная гипотеза не может быть ни доказана, ни опровергнута на эмпирических основаниях.

Вторая возможность состоит в следующем: поскольку такие больные переживают всевозможные странные, необъяснимые эмоции и в целом подобны кипящему котлу, их единственным спасением может быть погружение в безмятежные воды религиозного умиротворения. В противном случае мешанина из эмоций может быть неверно истолкована как мистические послания из другого мира.

Последнее объяснение я считаю маловероятным по двум причинам. Во-первых, существуют другие неврологические и психические расстройства, такие как синдром лобной доли, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз или просто депрессия, для которых характерно нарушение эмоций, однако у таких пациентов выраженная поглощенность религиозными темами наблюдается редко. Хотя шизофреники иногда рассуждают о Боге, эти чувства, как правило, мимолетны; обычно они лишены такого интенсивного, навязчивого и стереотипного качества, которое мы видим при височной эпилепсии. Следовательно, сами по себе эмоциональные изменения не могут полностью объяснить религиозную озабоченность.

В основе третьего объяснения лежат связи между сенсорными центрами (зрение и слух) и миндалевидным телом – той частью лимбической системы, которая специализируется на распознавании эмоциональной составляющей событий во внешнем мире. Разумеется, не каждый человек или событие, с которым вы сталкиваетесь в течение типичного дня, запускает сигнал тревоги; это было бы неадаптивно, и вы бы скоро сошли с ума. Чтобы справиться с неопределенностью мира, целесообразно сперва оценить значимость того или иного события и только потом передавать сообщение остальной части лимбической системы и гипоталамусу, чтобы они помогли вам в борьбе или бегстве.

Но вообразите, что произойдет, если по этим путям начнут передаваться фиктивные сигналы, берущие начало в аномальной активности лимбической системы. Вы получите некую разновидность киндлинга, о котором я упоминал ранее. Пути «значимости» будут укреплены, в результате чего коммуникация между структурами мозга усилится. Сенсорные области мозга, которые видят людей и события, слышат голоса и шум, окажутся более тесно связанными с эмоциональными центрами. Итог? Каждый объект и событие, – а не только значимые, – будут наделены глубоким значением: пациент увидит «вселенную в песчинке» и будет «держать бесконечность на ладони». Образно говоря, он будет плыть по океану религиозного экстаза, влекомый вселенским приливом к берегам Нирваны.

Четвертая гипотеза еще более умозрительная. Может ли быть так, что люди действительно развили специализированные нейронные сети с единственной целью опосредовать религиозный опыт? Человеческая вера в сверхъестественное настолько распространена во всех обществах во всем мире, что возникает соблазн спросить, а не имеет ли склонность к таким убеждениям биологическую основу. Если да, возникает следующий ключевой вопрос: каким образом дарвиновский естественный отбор мог привести к такому механизму? А если такой механизм существует, существует ли ген или набор генов, отвечающий за религиозность и духовные наклонности – ген, который, возможно, отсутствует у атеистов или который они научились обходить (просто шутка!)?

Эти аргументы пользуются большой популярностью в рамках относительно новой дисциплины, называемой эволюционной психологией. (Раньше ее называли социобиологией, но затем это название впало в немилость по политическим соображениям.) Согласно ее ключевым принципам, многие человеческие признаки и склонности, даже те, которые мы обычно склонны приписывать «культуре», на самом деле могут быть специально отобраны направляющей рукой естественного отбора из-за их адаптивной ценности.

Хороший пример – склонность мужчин к полигамности и беспорядочным половым связям, тогда как женщины, как правило, более моногамны. Из сотен человеческих культур во всем мире только одна, культура племени тода в Южной Индии, официально одобряет полиандрию (форма полигамии, при которой женщина может иметь несколько мужей или половых партнеров). С точки зрения эволюции, это, безусловно, имеет смысл, поскольку женщина вкладывает гораздо больше времени и сил – а именно девять месяцев рискованной и трудной беременности – в каждого своего отпрыска, а потому должна быть весьма щепетильна при выборе половых партнеров. Для мужчины оптимальной эволюционной стратегией является максимально широкое распространение своих генов, учитывая те несколько минут (или, увы, секунд), которыми ограничивается его роль в произведении потомства. Данные поведенческие особенности едва ли можно считать культурными по происхождению. Если уж на то пошло, культура, как все мы знаем, скорее склонна запрещать или минимизировать их, а не поощрять.

С другой стороны, делать общие выводы из подобных аргументов «эволюционной психологии» едва ли корректно. Не стоит заходить слишком далеко. Из общности признака – его присутствия во всех культурах, включая культуры, которые никогда не контактировали друг с другом, – вовсе не следует, что данный признак генетически определен. Например, почти всем известным нам культурам свойственна собственная кухня, пусть даже самая примитивная. (Да, даже англичанам.) Тем не менее никому и в голову не придет заявить, что в мозге есть кулинарный модуль, заданный кулинарными генами, которые были отточены естественным отбором. Способность готовить почти наверняка является ответвлением ряда других несвязанных навыков – например, хорошего обоняния и чувства вкуса, умения шаг за шагом следовать рецепту, а также щедрой дозы терпения.

Так на что же похожа религия (по крайней мере, вера в Бога и духовность): на традиционную кухню – в которой культура пока играет доминирующую роль, или на полигамию, которая, по всей видимости, имеет сильную генетическую основу? Как эволюционный психолог объяснит происхождение религии? Одна из возможностей заключается в том, что всеобщая человеческая склонность полагаться на некие авторитетные фигуры – порождающая организованное священство, ритуалы, пение и танцы, жертвенные обряды и приверженность моральному кодексу – поощряет конформистское поведение и способствует стабильности социальной группы (или «родни»), несущей одинаковые гены. Гены, которые содействуют культивации таких конформистских наклонностей, таким образом, будут процветать и распространяться, а люди, у которых они отсутствуют, – подвергаться остракизму и наказанию за социально девиантное поведение. Возможно, самым простым способом обеспечения такой стабильности и конформности является вера в некую трансцендентную высшую силу, которая управляет нашей судьбой. Неудивительно, что у пациентов с височной эпилепсией возникает чувство всемогущества и величия; они как бы говорят: «Я избранный. Мой долг и моя привилегия – передавать волю Божью вам, низшим существам».

Это, безусловно, умозрительный аргумент даже по весьма гибким стандартам эволюционной психологии. Однако независимо от того, верит человек в существование «генов» религиозного конформизма или нет, ясно, что некоторые части височной доли играют более непосредственную роль в генезисе таких переживаний, нежели любая другая часть мозга. Кроме того, если положиться на личный опыт доктора Персингера, то это должно быть справедливо не только в отношении эпилептиков, но и в отношении вас и меня.

Спешу добавить, что, с точки зрения больного, какие бы изменения ни произошли, они являются аутентичными – иногда даже желательными, – и врач не имеет права приписывать ценностный ярлык такому эзотерическому совершенствованию личности. На каком основании можно решить, является ли мистический опыт нормальным или ненормальным? Существует общая тенденция приравнивать «необычное» или «редкое» к ненормальному, но это логическая ошибка. Гениальность – редкая, но крайне ценная черта, тогда как разрушение зубов – явление распространенное, но явно нежелательное. В какую из этих категорий попадает мистический опыт? Почему истина, открывающаяся человеку в ходе трансцендентных переживаний, «уступает» более мирским истинам, которые мы, ученые, пытаемся понять? Если у вас когда-либо возникнет соблазн сделать подобный скоропалительный вывод, вспомните, что те же самые аргументы – роль височных долей в религии – можно использовать в защиту, а не в опровержение существования Бога. В качестве аналогии рассмотрим тот факт, что большинство животных не имеют рецепторов или нейронных механизмов для цветового зрения. Цвет видят только привилегированные единицы, но разве на этом основании вы будете утверждать, что цвет нереален? Очевидно, нет, но если нет, тогда почему тот же аргумент неприменим к Богу? Возможно, только «избранные» обладают необходимыми нейронными связями. (В конце концов, «пути Господни неисповедимы».) Другими словами, моя цель как ученого – выяснить, как и почему религиозные чувства возникают в мозге, но это не имеет никакого отношения к тому, действительно Бог существует или нет.

Итак, у нас есть несколько конкурирующих гипотез о том, почему больным височной эпилепсией свойственны религиозные переживания. Несмотря на то что все эти теории ссылаются на одни и те же нейронные структуры, они постулируют разные механизмы, и было бы неплохо найти способ разобраться в них получше. Одна из идей – предположение о том, что киндлинг приводит к укреплению всех связей от височной коры к миндалевидному телу, – можно непосредственно проверить путем анализа кожно-гальванической реакции (КГР) больного эпилепсией. Обычно объект распознается зрительными областями височных долей. Миндалевидное тело определяет его эмоциональную значимость – это дружелюбное лицо или свирепый лев? – и передает информацию в лимбическую систему, в результате чего вы эмоционально возбуждаетесь и начинаете потеть. Но если киндлинг усилил все связи внутри этих путей, тогда значимым становится все. Независимо от того, на что именно вы смотрите – неприметного незнакомца, стул или стол – оно активирует лимбическую систему и заставит вас потеть. Поэтому если у вас и меня повышенная КГР регистрируется только при виде наших мам, пап, супругов, свирепых львов или при громком стуке или ударе, то у пациента с височной эпилепсией скачки в КГР вызывает все подряд.

Чтобы проверить эту возможность, я обратился к двум моим коллегам, которые специализируются на диагностике и лечении эпилепсии – доктору Винсенту Ирагуи и доктору Эвелин Текоме. Учитывая крайне противоречивый характер всей концепции «височной личности» (не все согласны с тем, что эти личностные черты чаще встречаются у эпилептиков), они были весьма заинтригованы моими идеями. Через несколько дней они выбрали двух пациентов, которые демонстрировали очевидные «симптомы» данного синдрома – гиперграфию, навязчивую потребность говорить о своих чувствах, а также озабоченность религиозными и метафизическими темами. Но захотят ли они участвовать в исследовании?

Оба охотно согласились. В итоге мы провели первый в истории научный эксперимент по религии. Я усадил испытуемых в удобные кресла и прикрепил к их рукам безвредные электроды. Глядя на монитор компьютера, они видели слова и изображения нескольких типов, предъявляемые в случайном порядке – например, названия неодушевленных предметов (туфля, ваза, стол и т. п.), знакомые лица (родителей, братьев и сестер), незнакомые лица, сексуально возбуждающие слова и изображения (фотографии из эротических журналов), сцены насилия (аллигатор, поедающий живого человека, человек, поджигающий себя) и религиозные слова и образы (например, слово «Бог»).

Если бы этот тест проходили вы или я, датчики зафиксировали бы выраженные изменения в КГР при демонстрации сцен насилия, а также сексуально эксплицитных слов и картинок, умеренные скачки – при демонстрации знакомых лиц, и отсутствие реакции – при демонстрации слов и изображений из других категорий (если, конечно, вы не страдаете фут-фешизмом; в таком случае вы бы соответствующим образом отреагировали на изображение ступни).

Но вернемся к нашим испытуемым. Гипотеза киндлинга предполагает одинаково выраженную реакцию на все категории. Однако, к нашему изумлению, мы обнаружили заметные скачки в КГР главным образом в ответ на религиозные слова и образы. Реакция на другие категории, в том числе сексуальные слова и изображения, которые обычно вызывают мощный ответ, оказалась на удивление слабой (по сравнению с таковой у нормальных людей).

Таким образом, результаты нашего эксперимента не подтвердили идею об общем усилении всех связей – если уж на то пошло, в данном случае корректнее говорить о декременте. Однако, как ни странно, у обоих испытуемых наблюдалось избирательное усиление реакции на религиозные слова. Интересно, а нельзя ли применять эту технологию как своего рода «индекс набожности», чтобы отличать «скрытых атеистов» от истинно верующих? Абсолютный ноль на шкале можно установить, измерив КГР Фрэнсиса Крика.

Необходимо подчеркнуть, что не каждый больной с височной эпилепсией становится религиозным. Существует много параллельных нейронных связей между височной корой и миндалевидным телом. В зависимости от того, какие из них задействованы в данном конкретном случае, личность пациента может искажаться и в других направлениях: одни становятся одержимыми письмом, другие – рисованием, третьи – философскими спорами, четвертые – сексом (последнее встречается относительно редко). Вероятно, у таких людей выраженные изменения в КГР будут наблюдаться в ответ именно на эти стимулы, а не на религиозные слова и картинки (в настоящее время эта возможность изучается в нескольких лабораториях, в том числе и в нашей).

Выходит, Бог говорил с нами напрямую через устройство для регистрации КГР? Неужели теперь у нас есть прямая горячая линия на небеса? Независимо от того, как понимать избирательное усиление реакции на религиозные слова и образы, наш эксперимент позволяет исключить одно из потенциальных объяснений таких переживаний – что эти люди озабочены религиозными темами просто потому, что все вокруг них становится глубоко значимым. Полученные нами результаты, напротив, свидетельствуют о выборочном усилении ответа на некоторые категории стимулов (религиозные слова и образы) и фактическом снижении реакции на другие категории (например, сексуальные слова и картинки, что согласуется со снижением либидо, о котором сообщают некоторые из таких пациентов).

Получается, в височных долях существуют нейронные структуры, которые специализируются на религии (духовности) и избирательно усиливаются эпилептическим процессом? Соблазнительная гипотеза, но возможны и другие толкования. Насколько нам известно, изменения, обусловившие религиозный пыл таких пациентов, могут происходить где угодно, а не обязательно в височных долях. Такая активность в конечном итоге доберется до лимбической системы и приведет к точно такому же результату – скачку в КГР в ответ на религиозные образы. Таким образом, сама по себе выраженная КГР не является гарантией того, что височные доли непосредственно задействованы в религии.

Существует, однако, еще один эксперимент, который мог бы решить эту проблему раз и навсегда. Дело в том, что, когда приступы существенно ухудшают качество жизни, представляют опасность и не поддаются медикаментозному лечению, части височной доли нередко удаляют хирургическим путем. Поэтому мы можем спросить: что будет с личностью пациента – особенно с его духовными склонностями, – если мы удалим кусок височной доли? Произойдет ли «инверсия» некоторых из его приобретенных личностных изменений? Прекратятся ли мистические переживания, станет ли он атеистом или агностиком? Другими словами, выполним ли мы «богэктомию»?

Такое исследование еще только предстоит провести. Тем временем мы уже кое-что узнали из наших исследований КГР – например, что приступы перманентно изменяют внутреннюю психическую жизнь больных, часто приводя к интересным и очень избирательным искажениям их личности. В конце концов, при других неврологических расстройствах такие глубокие эмоциональные потрясения или религиозная озабоченность наблюдаются редко. Простейшее объяснение того, что происходит при эпилепсии, состоит в том, что в нейронах височной доли произошли перманентные изменения, вызванные селективным усилением одних связей и сглаживанием других, что, в свою очередь, привело к новым вершинам и долинам в эмоциональном ландшафте пациентов. Вывод? В человеческом мозге есть специальные нейронные цепи, которые задействованы в религиозном опыте и гиперактивны у некоторых эпилептиков. Мы до сих пор не знаем, развились ли эти цепи специально для религиозных верований (как могут утверждать эволюционные психологи) или генерируют другие эмоции, которые только располагают к ним (хотя это не может объяснить рвение, с которым многие больные отстаивают свои убеждения). Таким образом, нам еще предстоит пройти долгий путь, прежде чем ученые смогут доказать, что в мозге существует генетически определенный «модуль Бога». Впрочем, то, что мы вообще начали подходить к вопросам о Боге и духовности с научной точки зрения, уже большой шаг вперед.

 

И я воскликнул в небеса:

«Каким светильником Судьба

В потемках нам дарует свет?»

– «Слепою верой», – был ответ.

 

Рубаи Омара Хайяма

Благодаря экспериментам, сегодня мы можем предложить разумные объяснения многим явлениям, о которых я рассказывал в предыдущих главах. Однако пытаясь отыскать мозговые центры, посвященные религиозному опыту и Богу, я попал в «сумеречную зону» неврологии. Некоторые вопросы настолько таинственны и загадочны, что самые серьезные ученые сторонятся их, как бы говоря: «Это изучать преждевременно» или «я был бы дураком, если бы ввязался в такое предприятие». Тем не менее именно такие вопросы и завораживают нас больше всего. Самым очевидным, конечно же, является религия, исключительно человеческая черта, но это лишь одна неразгаданная тайна человеческой природы. Как насчет других качеств, присущих только человеку – например, способности к музыке, математике, юмору и поэзии? Что позволило Моцарту сочинять в голове целые симфонии, а гениальным математикам вроде Ферма или Рамануджана – «открыть» безупречные гипотезы и теоремы без всяких поэтапных доказательств? Что происходит в мозгу такого человека, как Дилан Томас, когда он сочиняет свои необыкновенные стихотворения? Является ли творческая искра просто выражением божественной искры, которая существует во всех нас? По иронии судьбы, кое-какие подсказки мы можем найти в так называемом синдроме саванта (первоначально это состояние называлось «синдромом ученого идиота», однако по этическим соображениям от этого термина пришлось отказаться). Такие люди (отсталые, но очень одаренные) могут дать нам ценную информацию об эволюции человеческой природы, занимавшей многие величайшие умы прошлого века.

Викторианская эпоха стала свидетельницей бурных интеллектуальных дебатов между двумя блестящими биологами – Чарльзом Дарвином и Альфредом Расселом Уоллесом. Имя Дарвина, конечно, знают все. В основном его ассоциируют с открытием естественного отбора как главной движущей силы органической эволюции. Жаль, что Уоллес остался практически неизвестен за пределами узкого круга биологов и специалистов по истории науки, ибо он был столь же выдающимся ученым и независимо пришел к тем же выводам. На самом деле, самая первая научная статья об эволюции путем естественного отбора была написана Дарвином совместно с Уоллесом и передана Линнеевскому обществу Джозефом Хукером в 1850 году. Вместо того чтобы бесконечно препираться по поводу приоритета, как это делают многие современные ученые, Дарвин и Уоллес охотно признали вклады друг друга, а Уоллес даже написал книгу под названием «Дарвинизм», в которой отстаивал «дарвиновскую» теорию естественного отбора. Услышав об этой книге, Дарвин заметил: «Вы не должны говорить о дарвинизме, ибо с равным успехом его можно назвать уолессизмом».

Так что же утверждает теория? Ее основные положения таковы:

1. Поскольку численность потомства значительно превосходит количество доступных ресурсов, в мире природы должна идти постоянная борьба за существование.

2. Двух абсолютно идентичных представителей одного вида не существует (за исключением редких случаев однояйцовых близнецов). В конституции организма всегда будут случайные вариации, возникающие из-за случайной перетасовки генов во время деления клеток, – процесса, который гарантирует, что потомки будут отличаться друг от друга и от родителей.

3. Случайные комбинации генов, обеспечивающие лучшую адаптацию к местной среде, имеют тенденцию приумножаться и распространяться в популяции, ибо увеличивают шансы на выживание и размножение.

Дарвин полагал, что его принцип естественного отбора может объяснить не только появление таких морфологических признаков, как пальцы или носы, но и структуру мозга и, следовательно, наши умственные способности. Другими словами, естественный отбор может объяснить музыкальный, художественный, поэтический и писательский таланты, а также все прочие интеллектуальные достижения человека. Уоллес с этим не согласился. Хотя он признавал, что естественный отбор может объяснить пальцы рук и ног и, не исключено, даже простые умственные операции, некоторые исключительно человеческие способности, такие как математический и музыкальный талант, на его взгляд, никоим образом не могли возникнуть в результате слепой случайности.

Почему нет? Согласно Уоллесу, в ходе своей эволюции человеческий мозг столкнулся с новой, но не менее мощной силой – культурой. Как только появились культура, язык и письмо, утверждал он, человеческая эволюция стала ламаркистской – другими словами, отныне вы могли передавать накопленную мудрость своим потомкам. Потомки были намного мудрее не потому, что ваши гены изменились, а потому, что знание – в форме культуры – было перенесено из вашего мозга в мозг вашего ребенка. В этом смысле мозг и культура находятся в симбиозе; оба столь же взаимозависимы, как голый рак-отшельник и его раковина или ядросодержащая клетка и ее митохондрии. Для Уоллеса культура стимулирует эволюцию человека, делая нас абсолютно уникальными в животном царстве. Разве это не потрясающе, говорил он, что мы – единственное животное, в котором ум гораздо важнее любого другого органа, причем это значение он приобрел из-за того, что мы называем «культурой». Более того, наш мозг фактически помогает нам избежать необходимости в дальнейшей специализации. Большинство организмов развиваются в направлении все большей и большей специализации, что позволяет им занимать новые экологические ниши – будь то длинная шея у жирафа или сонар у летучей мыши. Люди развили мозг – орган, который позволяет избежать специализации. Мы можем колонизировать Арктику, но для этого нам вовсе не обязательно выращивать мех в течение миллионов лет, как белому медведю: мы можем убить одного, взять его шкуру и надеть ее на себя. А потом мы можем передать ее нашим детям и внукам.

Второй аргумент Уоллеса против «слепой случайности, порождающей талант Моцарта», включает то, что можно назвать потенциальным интеллектом (термин, предложенный Ричардом Грегори). Допустим, вы берете неграмотного молодого аборигена или даже кроманьонца (правда, для этого вам придется воспользоваться машиной времени) и даете ему современное школьное образование в Рио, Нью-Йорке или Токио. Разумеется, он не будет отличаться от других детей, воспитанных в этих городах. Согласно Уоллесу, это означает, что абориген (или кроманьонец) обладает потенциальным интеллектом, который значительно превосходит все то, что ему может понадобиться для совладания с его естественной средой обитания. Такого рода потенциальный интеллект можно противопоставить кинетическому интеллекту, который реализуется через формальное образование. Но с какой стати этот потенциальный интеллект вообще развился? Он не мог возникнуть для изучения латинского языка в английских школах. Он не мог появиться для обучения счету, хотя почти любой, кто достаточно упорен, может овладеть этим искусством. Как появились такие латентные способности? Естественный отбор может объяснить только появление фактических способностей, которые выражены организмом – но не потенциальных. Если они полезны и способствуют выживанию, они передаются следующему поколению. Но как быть с геном латентной способности к математике? Какая польза от нее неграмотному человеку? Это явно лишнее, разве нет?

Уоллес писал: «Самые неразвитые дикари с минимальным словарным запасом обладают способностью произносить большое количество разнообразных членораздельных звуков и применять их к почти бесчисленному количеству модуляций и интонаций, которая ничуть не уступает таковой у высших [европейских] рас. Инструмент развился задолго до потребностей его обладателя». Особенно этот аргумент справедлив в отношении других сугубо человеческих способностей, таких как математика или музыкальный талант.

Вот в чем загвоздка! Инструмент развился задолго до потребностей его обладателя, но мы знаем, что эволюция не наделена даром предвидения! И все же вот пример, в котором эволюция явно обладает способностями к прогнозированию. Как такое возможно?

Уоллес отчаянно пытался разрешить этот парадокс. Как может улучшение математических навыков – в латентной форме – повлиять на выживание одной расы, которая обладает этой латентной способностью, и вымирание другой, которая ею не обладает? «Примечательно, – писал он, – что хотя все современные авторы признают великую древность человека, большинство из них настаивают на недавнем развитии интеллекта и едва ли всерьез станут рассматривать возможность того, что в доисторические времена существовали люди, не уступающие в умственных способностях нам».

Однако мы знаем, что они существовали. Емкость черепа как неандертальца, так и кроманьонца была больше нашей; не исключено, что их латентный потенциальный интеллект мог быть равен или даже превосходить таковой у Homo sapiens.

Так как же возможно, что эти удивительные, латентные способности появились в доисторическом мозгу, но были реализованы только в последнюю тысячу лет? Ответ Уоллеса: это сделал Бог! «Некий высший интеллект, должно быть, руководил процессом развития человеческой природы». Таким образом, человеческая благодать – земное выражение «божественной благодати».

Здесь Уоллес расходится во взглядах с Дарвином, который решительно утверждал, что естественный отбор является главной движущей силой в эволюции и может объяснить появление даже самых поразительных умственных способностей без всякого содействия со стороны Высшего Существа.

Как современный биолог разрешит парадокс Уоллеса? Вероятно, он скажет, что сложные и «продвинутые» человеческие черты, такие как музыкальные и математические способности, суть специфические проявления того, что обычно называют «общим интеллектом» – кульминацией «неуправляемого» мозга, который заметно увеличился в размере и усложнился за последние три миллиона лет. Как гласит теория, общий интеллект развился с тем, чтобы мы могли общаться, охотиться, накапливать еду в зернохранилищах, участвовать в мудреных социальных ритуалах и делать множество других вещей, которые приносят нам удовольствие и помогают выживать. Но как только этот интеллект появился, его можно было использовать для любых других целей, таких как математические вычисления, музыка и разработка научных инструментов, позволяющих расширить охват наших органов чувств. В качестве аналогии рассмотрим человеческую руку: несмотря на то, что ее удивительная подвижность главным образом развилась для лазания по деревьям, теперь ее можно использовать, чтобы считать, писать стихи, качать детскую колыбельку, размахивать царским скипетром и мастерить марионеток.

Впрочем, в приложении к разуму сей аргумент не имеет особого смысла. Я не говорю, что он ошибочен, но идея о том, что способность швырять копья в антилопу затем стала использоваться для математических расчетов, мягко говоря, сомнительна. Я хотел бы предложить другое объяснение, – объяснение, которое возвращает нас не только к синдрому саванта, о котором я упоминал ранее, но и к более глобальному вопросу о спорадическом появлении талантливых и гениальных людей в нормальной популяции.

Саванты – люди с невероятно низкими умственными способностями или общим интеллектом, обладающие тем не менее островками поразительного таланта. Например, известны саванты с рекордными показателями IQ менее 50, которые с трудом функционируют в нормальном обществе, однако с легкостью могут генерировать восьмизначное простое число – подвиг, который не в состоянии повторить большинство преподавателей математики. Один савант мог за несколько секунд извлечь кубический корень из шестизначного числа и удвоить 8 388 628 двадцать четыре раза (ответ: 140 737 488 355 328). Такие люди – живое опровержение гипотезы, что специализированные таланты суть просто умное использование общего интеллекта.

Изобразительное искусство и музыка изобилуют савантами, чьи таланты поражали и восхищали зрителей на протяжении веков. Оливер Сакс описывает Тома, тринадцатилетнего слепого мальчика, который не мог завязать шнурки на ботинках. Хотя он никогда не учился музыке и вообще школьным предметам, он освоил игру на пианино, слушая, как играют другие. Он впитывал услышанные арии и мелодии точно губка и мог сыграть любое музыкальное произведение с первой попытки не хуже любого прославленного исполнителя. Одним из самых замечательных его достижений было исполнение сразу трех музыкальных произведений. Одной рукой он играл «Fisher’s Horn Pipe», другой – «Yankee Doodle Dandy» и одновременно пел «Dixie». Он мог играть на пианино, сидя спиной к клавиатуре, и сочинял собственную музыку. И все же, как отметил современный наблюдатель, этот мальчик «кажется бессознательным агентом, а его разум – пустое вместилище, в котором природа хранит свои драгоценности, чтобы вспоминать их в свое удовольствие».

Надия, чей IQ колебался между 60 и 70, была художественным гением. В возрасте шести лет она демонстрировала все признаки сильного аутизма – ритуалистическое поведение, неспособность устанавливать контакт с другими людьми, ограниченный словарный запас и так далее. Фактически она едва могла связать два слова. Однако начиная с самого раннего возраста Надия рисовала окружающих ее людей, лошадей и даже сложные композиции, которые не имели ничего общего с «головастиковыми» рисунками ее сверстников. Ее эскизы были настолько живыми и реалистичными, что, казалось, вот-вот спрыгнут с холста. Воистину они были достойны висеть в любой галерее Мэдисон-авеню (рис. 9.2).

Другие саванты обладают невероятно специфичными талантами. Один мальчик может сообщить вам время с точностью до секунды, не глядя на часы. Он может это делать даже во сне, иногда бормоча точное время, пока ему снятся сны. «Часы» внутри его головы так же точны, как любой «Rolex». Другая девочка может определить точную ширину предмета с расстояния в шесть метров. Вы или я назвали бы приблизительную цифру. Она скажет: «Ширина этого камня ровно 2 фута и 11 ³/₄ дюйма». И будет права.

Данные примеры показывают, что специфичные таланты не возникают спонтанно из общего интеллекта: будь это так, как они могут наблюдаться у «идиота»?

На самом деле нам вовсе не обязательно приводить экстремальный патологический пример савантов, ибо элемент этого синдрома есть у каждого талантливого человека и, безусловно, у каждого гения. «Гений», вопреки распространенному заблуждению, не является синонимом сверхчеловеческого интеллекта. Большинство гениев, которых я имел честь знать, больше похожи на идиотов-савантов, чем им хотелось бы – необычайно одаренные в нескольких областях, но вполне заурядные в других отношениях.

Рис. 9.2

(а) Лошадь, нарисованная Надией, аутичным савантом, в возрасте пяти лет.

(б) Лошадь, нарисованная Леонардо да Винчи.

(в) Лошадь, нарисованная нормальным восьмилетним ребенком.

Обратите внимание, что рисунок Надии значительно превосходит рисунок типичного ребенка и отнюдь не хуже (а, может быть, даже лучше!) рисунка да Винчи.

Возьмем хотя бы знаменитого Рамануджана – гениального математика из Индии, который на рубеже веков работал клерком в морском порту Мадраса, в нескольких километрах от того места, где родился я. В старших классах школы он плохо успевал по всем предметам и не получил никакого специального образования. Тем не менее он был поразительно одарен в математике, буквально одержим ею. Поскольку его семья была очень бедной, он не мог позволить себе бумагу, а потому писал свои уравнения на выброшенных конвертах. Впрочем, это отнюдь не помешало ему открыть несколько новых теорем еще до того, как ему исполнилось двадцать два. Не будучи знаком ни с одним видным математиком в Индии, он решил сообщить о своих открытиях нескольким математикам в других частях света, включая Кембридж. Один из ведущих математиков того времени, знаток теории чисел Г. Х. Харди, получил его каракули и поначалу решил, что Рамануджан сумасшедший. Едва взглянув на исписанные конверты, он отправился играть в теннис. Всю игру уравнения Рамануджана не выходили у него из головы. «Я никогда не видел ничего подобного, – позже писал Харди. – В них в принципе не могло быть ошибки, ибо ни у кого не хватит воображения, чтобы придумать такое». Поэтому он быстренько вернулся в свой кабинет, проверил уравнения, убедился, что большинство из них правильные, и немедленно отправил записку своему коллеге Дж. Э. Литтлвуду, который тоже просмотрел рукописи. Оба светила быстро поняли, что Рамануджан, вероятно, гений самого высокого калибра. Они пригласили его в Кембридж, где он и проработал много лет, в конечном итоге затмив обоих оригинальностью и важностью своего вклада в науку.

Я упоминаю об этом потому, что, если бы вы позвали Рамануджана на ужин, вы бы не заметили в нем ничего необычного. Он не отличался от других людей, за исключением того факта, что его математические способности выходили за всякие рамки – фактически они казались почти сверхъестественными, как говорили некоторые. Опять же, если способность к математике – просто функция общего интеллекта, результат увеличения и совершенствования мозга в целом, тогда более умные люди должны лучше справляться с математическими задачками и наоборот. Однако если бы вы встретили Рамануджана, вы бы поняли, что это неправда.

В чем же секрет? Собственное «объяснение» Рамануджана – что уравнения прошептало ему во сне главное деревенское божество, богиня Намагири, – не очень-то помогает. Но я могу предложить две другие гипотезы.

Первая, более простая, состоит в том, что общий интеллект на самом деле представляет собой совокупность нескольких умственных способностей, которые, наряду с генами, оказывают влияние на выражение друг друга. Поскольку в популяции гены объединяются случайным образом, время от времени вы получаете случайную комбинацию признаков, – таких как яркие зрительные образы в сочетании с превосходными численными навыками; такая комбинация может привести к всевозможным неожиданным последствиям. Так рождается необычайный талант, который мы называем гением, – дар Альберта Эйнштейна, который мог «визуализировать» свои уравнения, или Моцарта, который видел, а не просто слышал, свои музыкальные композиции в голове. Такой гений редок только потому, что удачные генетические комбинации встречаются редко.

Впрочем, с этим аргументом есть одна проблема. Если гениальность является результатом случайных генетических комбинаций, как объяснить таланты Надии и Тома, общий интеллект которых чудовищно низкий? (Реальность такова, что уровень развития социальных навыков аутичного саванта может быть ниже, чем у обезьяны бонобо). Кроме того, непонятно, почему такой уникальный талант более распространен среди савантов, чем среди общей популяции, которая, если уж на то пошло, обладает бо́льшим количеством здоровых черт для перетасовки в каждом поколении. (До 10 процентов детей с аутизмом имеют идеальный слух, по сравнению с только 1 или 2 процентами в общей популяции.) Кроме того, способности такого человека должны «соединиться» и взаимодействовать таким образом, чтобы результатом стало нечто изящное, а не бессмысленно-нелепое – сценарий, столь же маловероятный, как группа болванов, создающих произведение художественного или научного гения.

Это подводит меня ко второму объяснению синдрома саванта в частности и гениальности в целом. Как может человек, который не способен завязать собственные шнурки и поддерживать нормальную беседу, оперировать простыми числами? Возможно, ответ кроется в левом полушарии – в так называемой угловой извилине. Люди с повреждениями угловой извилины не способны выполнять простые вычисления, например вычесть 7 из 100 (вспомним Билла, пилота ВВС из главы 1). Это не означает, что левая угловая извилина является математическим модулем мозга, но эта структура определенно делает нечто важное для математических вычислений и не имеет существенного значения для речи, кратковременной памяти или зрения. Однако для математики, похоже, левая угловая извилина нужна.

Предположим, что для всех савантов характерно некое повреждение головного мозга, возникающее до или вскоре после рождения. Возможно ли, что в их мозге происходит некая разновидность реорганизации, как это наблюдается у пациентов с фантомными конечностями? Ведет ли пренатальное или неонатальное повреждение к формированию необычных нейронных связей? По какой-то неясной причине (например, более интенсивный вход, чем обычно) одна часть мозга саванта может стать более плотной и крупной. Допустим, это огромная угловая извилина. Что произойдет с математическими способностями? Сможет ли такой ребенок генерировать восьмизначные простые числа? По правде говоря, мы так мало знаем о том, как нейроны выполняют такие абстрактные операции, что предсказать эффект подобных изменений практически невозможно. Не исключено, что увеличение угловой извилины в два раза приведет не к двукратному, а к логарифмическому, а то и стократному увеличению математических способностей. Можете представить себе буйство таланта в результате этого простого, но «аномального» увеличения объема мозга. Тот же самый аргумент может быть справедлив для рисования, музыки, языка – по большому счету, для любой человеческой черты.

Подобные рассуждения вопиюще умозрительны, но, по крайней мере, их можно проверить. У саванта со склонностью к математике должна быть большая или гипертрофированная левая угловая извилина, тогда как у саванта с даром художника – гипертрофированная правая угловая извилина. Насколько мне известно, такие исследования не проводились, хотя мы знаем, что повреждение правой теменной доли может приводить к утрате художественных навыков (а повреждение левой – к утрате способности к математическим вычислениям).

С помощью аналогичной аргументации можно не только объяснить случайное появление гения или необыкновенного таланта в нормальной популяции, но и ответить на прежде неразрешимый вопрос о том, как эти способности вообще возникли в ходе эволюции. Возможно, когда мозг достигает некой критической массы, появляются новые и непредвиденные черты, свойства, которые не являются прямым следствием естественного отбора. Возможно, мозг должен был расти по некоторой другой, явно адаптивной причине – бросание копья, говорение или ориентировка в пространстве – и самым простым способом добиться этого было увеличение уровня одного или двух связанных с ростом гормонов или морфогенов (гены, которые изменяют размер и форму в развивающихся организмах). Однако поскольку такие гормоны или морфогены не могут выборочно увеличить размер одних частей и никак не повлиять на другие, бонусом стал еще больший мозг, включая огромную угловую извилину, а также сопутствующее десятикратное или стократное усиление математических способностей. Обратите внимание, что этот аргумент сильно отличается от широко распространенного мнения, будто вы развиваете некую очень «общую» способность, которая затем применяется для специализированных навыков.

Я могу пойти еще дальше и спросить: возможно ли, что люди находят такие необычные таланты – будь то музыка, поэзия, рисунок или математика – сексуально привлекательными главным образом потому, что они служат внешне видимым признаком гигантского мозга? Подобно тому, как большой, переливающийся хвост павлина или размер величественных бивней слона представляют собой «правдивую рекламу» здоровья животного, так и способность человека напеть мелодию или сочинить сонет может быть маркером незаурядного мозга. («Правдивость в рекламе» может играть важную роль при выборе партнера для спаривания. На самом деле, Ричард Докинз предположил, полушутя-полусерьезно, что размер и сила эрекции у мужчины могут быть показателями общего состояния здоровья.)

Данная цепочка рассуждений открывает перед человечеством захватывающие возможности. Например, можно ввести гормоны или морфогены в мозг человеческого плода или младенца и тем самым искусственно увеличить размер мозга. Это приведет к появлению гениев со сверхчеловеческими талантами? Излишне говорить, что эксперимент был бы неэтичным, но у некоего безумного ученого может возникнуть соблазн попробовать его на человекообразных обезьянах. Если так, увидим ли мы внезапный расцвет экстраординарных умственных способностей? Можно ли ускорить темпы обезьяньей эволюции путем сочетания генной инженерии, гормонального вмешательства и искусственного отбора?

Мое основное объяснение савантизма – увеличение некоторых специализированных участков за счет других – не обязательно соответствует истине. Но даже если я прав, имейте в виду, что никакой савант не станет Пикассо или Эйнштейном. Чтобы быть истинным гением, нужны другие способности, а не только изолированные островки таланта. Большинство савантов не являются истинно креативными. Если вы посмотрите на рисунок Надии, вы увидите руку гениального художника, но среди математических и музыкальных савантов нет таких примеров. У них отсутствует главное – невыразимое качество, которое называется творчеством и которое сталкивает нас лицом к лицу с самой сущностью того, что значит быть человеком. Некоторые утверждают, будто креативность – всего-навсего способность случайным образом связать, казалось бы, несвязанные идеи, но, конечно же, этого недостаточно. Пресловутая обезьяна с пишущей машинкой в конечном итоге сочинит пьесу Шекспира, но чтобы выдать одно-единственное вразумительное предложение, ей понадобится миллиард жизней, не говоря уже о сонете или пьесе.

Не так давно, когда я рассказал одному коллеге о моем интересе к креативности, он повторил заезженный аргумент, будто мы просто перетасовываем идеи в голове, составляя случайные комбинации, пока не наткнемся на эстетически приятные. Тогда я попросил его «перетасовать» кое-какие такие идеи и слова и придумать хотя бы одну выразительную метафору для выражения «доводить до нелепых крайностей». Он почесал макушку и через полчаса признался, что не может придумать ничего оригинального (несмотря на его очень высокий словесный IQ, я должен заметить). Я указал ему, что Шекспир втиснул в одно предложение сразу пять таких метафор:

 

Расписывать цвет лилии прелестной,

И золото скрывать под позолотой,

И ароматом окроплять фиалку,

И лед лощить, и к радуги цветам

Цвет добавлять, и яркий неба свод

Огнем свечи надеяться украсить —

Пустая роскошь, труд достойный смеха.

 

Звучит достаточно просто, верно? Но как так получилось, что нечто подобное пришло в голову только Шекспиру и больше никому? Те же самые слова есть в распоряжении каждого из нас. Нет ничего сложного или мистического в идее, которая этими словами выражена. Стоит нам услышать объяснение, как она становится кристально ясной и обретает это универсальное «почему я не подумал об этом?» качество, которое характеризует самые прекрасные и креативные прозрения. Но мы с вами никогда не придумаем столь же изящный набор метафор, беспорядочно перетасовывая слова в наших умах. Чего же нам не хватает? Творческой искры гения – черты, которая до сих пор остается такой же загадочной для нас, какой она была для Уоллеса. Неудивительно, что он был вынужден сослаться на божественное вмешательство.