Глава 72

Смерть садовника так сильно повлияла на Кунту, что Белл в конце концов решила поговорить с ним, когда Киззи легла спать.

– Послушай, Кунта, я знаю, как ты относился к садовнику, но не пора ли забыть об этом и продолжать жить?

Кунта непонимающе посмотрел на нее.

– Пора бы уже успокоиться. Ты не забыл, что в следующее воскресенье второй день рождения Киззи? Нельзя встречать его в таком состоянии.

– Все будет хорошо, – сказал Кунта, надеясь, что Белл не заметит, что он напрочь об этом забыл.

У него осталось пять дней на то, чтобы сделать Киззи подарок. К четвергу он вырезал из сосны красивую куклу мандинго, натер ее льняным маслом и сажей, а потом полировал, пока она не заблестела, как фигурки из черного дерева с его родины. Белл уже давно сшила дочке платье, а еще собиралась испечь шоколадный торт и украсить его двумя крохотными розовыми свечками. Тетушка Сьюки и сестра Мэнди должны были прийти к ним в воскресенье вечером. И тут приехал кучер массы Джона, Русби.

Белл пришлось прикусить язык, когда радостный масса вызвал ее, чтобы сообщить, что мисси Анна уговорила родителей позволить ей провести все выходные с дядюшкой. Она приедет завтра вечером.

– Приготовь гостевую комнату, – сказал масса. – И почему бы тебе не испечь к воскресенью торт или что-то такое? Племянница сказала мне, что у твоей дочки день рождения и ей хочется устроить праздник в своей комнате – только для них двоих. Анна спрашивала, можно ли им вместе переночевать в доме, я разрешил, так что устрой для дочки лежанку на полу в изножье кровати.

Когда Белл рассказала все Кунте, добавив, что торт, который она собиралась испечь, придется подать в большом доме, а не в их хижине, а Киззи будет так занята общением с мисси Анной, что устроить собственный праздник не удастся, он так разозлился, что не стал разговаривать с женой и даже смотреть на нее. Он выскочил из дома, пошел в амбар, где в стогу соломы спрятал свою куклу, и выбросил ее.

Кунта поклялся Аллаху, что с его Киззи никогда такого не случится – но что он мог сделать? Ему было так плохо, что он почти начал понимать, почему черные считают, что сопротивляться тубобу так же бессмысленно, как цветку пробиваться сквозь снег. Но потом, глядя на куклу, он вспомнил о черной женщине, которая разбила младенцу голову о каменную стену рынка рабов с криком: «Вы не сделаете с ней того, что сделали со мной!» Он схватил куклу за голову, чтобы швырнуть ее об стену, но потом опустил. Нет, он никогда такого не сделает. А что, если бежать? Даже Белл однажды говорила об этом. Решится ли она? А если решится, то удастся ли им это – в их возрасте, с его искалеченной ногой, с ребенком, который только начал ходить? Кунта давно уже не думал об этом, но теперь он знал весь округ так же хорошо, как саму плантацию. Может быть…

Опустив куклу, он поднялся и зашагал к хижине. Белл заговорила, как только он вошел, не дав ему и слова сказать:

– Кунта, я чувствую то же, что и ты! Но послушай меня! Лучше так, чем если она будет расти, как дети работников – вот взять хотя бы маленького Ноя. Он всего на два года старше Киззи, и его уже берут с собой пропалывать грядки. Неважно, что ты думаешь. Тебе придется с этим согласиться.

Кунта, как всегда, ничего не сказал, но за четверть века, проведенную на плантации, он многое видел и слышал. И он знал, что жизнь работника в поле равносильна жизни сельскохозяйственного животного. Он скорее умрет, чем приговорит дочь к такой судьбе.

Через несколько недель Кунта вернулся домой после поездки. Белл ждала его у дверей с чашкой холодного молока – он любил выпить молока после долгой дороги. Он сел в кресло-качалку и стал ждать ужина. Белл подошла к нему сзади и начала массировать спину в том самом месте, которое больше всего болело после дня, проведенного с поводьями в руках. Когда она поставила перед ним тарелку его любимого африканского жаркого, Кунта понял, что жена пытается его к чему-то подготовить. Он хорошо ее знал и даже не стал спрашивать. Во время ужина Белл тараторила больше, чем обычно, и исключительно о всяких мелочах. Он уже начал сомневаться, что она доберется до сути дела, но через час после ужина, когда они собирались ложиться спать, Белл замолчала, сделала глубокий вдох и положила руку ему на плечо. Кунта сразу понял, что это значит.

– Кунта, не знаю, как тебе сказать, так что скажу напрямую. Масса пообещал мисси Анне, что отпустит Киззи на целый день к массе Джону. Он сказал, чтобы ты отвез ее туда завтра.

Это было уже слишком. Кунта пришел в безумную ярость. Он сидел и спокойно смотрел, как его Киззи превращают в дрессированную комнатную собачку. Но теперь ее еще и из дома забирают, и он сам должен отвезти собачку к новому хозяину. Кунта закрыл глаза, пытаясь сдержать ярость, потом поднялся с кресла, отмахнулся от Белл и выскочил за дверь. Белл всю ночь пролежала без сна, а он всю ночь без сна просидел в конюшне. Оба плакали.

Следующим утром они приехали к дому массы Джона. Мисси Анна выбежала им навстречу – Кунта еле-еле успел высадить Киззи из экипажа. Она даже не попрощалась, с горечью подумал он, слыша за спиной заливистый детский смех. Он развернул лошадей и покатил к большой дороге.

После обеда Кунта уже несколько часов ждал массу возле большого дома примерно в двадцати милях от плантации массы Джона. Из дома вышел раб и сказал, что масса Уоллер на всю ночь остается у больной мисси, а Кунта пусть приезжает за ним на следующий день. Кунта мрачно подчинился. Он приехал к массе Джону и узнал, что мисси Анна упрашивает свою больную мать позволить Киззи остаться на ночь. К счастью, мать категорически отказала, сказав, что от их возни у нее разболелась голова. И вот Кунта уже ехал домой, а Киззи ерзала рядом с ним на узком кучерском сиденье.

Пока они ехали домой, Кунта неожиданно понял, что впервые остался наедине с дочерью с того самого вечера, когда назвал ей ее имя. Его охватило странное, нарастающее возбуждение, но в то же время он чувствовал себя немного глупо. Сумерки сгущались. Кунта много думал о своей ответственности перед первенцем, но сейчас не знал, что делать. Он поднял Киззи и усадил себе на колени. Неловко обнял ее, почувствовал ее ручки, ножки, головку. Девочка заерзала и с любопытством посмотрела на него. Он снова поднял ее, проверяя, сколько она весит. А потом очень осторожно вложил поводья в ее теплые маленькие ладошки. Киззи радостно засмеялась, и ее счастливый смех был для него самым восхитительным звуком в жизни.

– Ты – славная маленькая девочка, – сказал он ей. Киззи посмотрела на него. – Ты очень похожа на моего младшего брата Мади.

Киззи продолжала смотреть на него.

– Па! – сказал он, указывая на себя.

Киззи смотрела на его палец. Постучав себя по груди, Кунта повторил:

– Па!

Но девочка уже переключилась на лошадей. Она дернула за поводья и громко крикнула:

– Нооо!

Киззи явно подражала тому, что слышала от него. Она гордо улыбнулась ему, но лицо Кунты было настолько расстроенным, что ее улыбка быстро увяла. Всю остальную дорогу они ехали в молчании.

Через несколько недель они снова возвращались домой после второго визита к мисси Анне. Киззи наклонилась к Кунте, уперла свой маленький пухлый пальчик в его грудь и лукаво проговорила:

– Па!

Кунта был в восторге.

– Ее то му Киззи лех! – сказал он, беря пальчик дочери и указывая на нее. – Твое имя – Киззи! – Он помолчал и повторил: – Киззи!

Узнав свое имя, девочка заулыбалась. Кунта указал на себя:

– Кунта Кинте.

Но этого для Киззи было слишком много. Она указала на него:

– Па!

На этот раз заулыбались оба.

Летом Кунта страшно радовался тому, как быстро Киззи учит новые слова – и как ей нравится кататься вместе с отцом. Он начал думать, что надежда еще есть. А потом Киззи как-то раз повторила пару слов на мандинго, когда осталась вдвоем с Белл. Белл отправила девочку ужинать к тетушке Сьюки, а сама стала ждать Кунту.

– Ты совсем ума лишился?! – закричала она. – Уж давно мог бы запомнить: все это принесет нам серьезные неприятности! Вбей в свою дубовую башку: она не африканка!

Кунта никогда еще не был так близок к тому, чтобы ударить Белл. Мало того, что она нанесла ему смертельное оскорбление, повысив голос на мужа. Хуже того – она отреклась от его крови и его семени. Неужели человек не может произнести слова на родном языке, не опасаясь наказания со стороны тубобов? Но что-то остановило Кунту. Он сдержался и не дал волю гневу. Белл могла бы запретить ему брать Киззи с собой. Но потом он подумал, что она не сможет этого сделать, не объяснив массе причину, а назвать причину она не осмелится. И все же он уже горько сожалел, что решил жениться на женщине, рожденной в землях тубобов.

На следующий день Кунта ждал массу, который приехал к пациентке на соседнюю плантацию, и другой кучер рассказал ему о Туссене. Этот бывший раб создал большую армию черных повстанцев на Гаити и успешно сражался не только с французами, но и с испанцами и англичанами. Кучер сказал, что военному делу Туссен научился по книгам о знаменитых военачальниках прошлого – об Александре Великом и Юлии Цезаре, а книги эти дал ему его бывший масса, которому удалось бежать с Гаити в Новые Соединенные Штаты. За несколько месяцев Туссен стал для Кунты настоящим героем, уступавшим лишь легендарному воину мандинго, Сундиате. Кунта не мог дождаться, когда доберется до дома и расскажет эту удивительную историю остальным.

Рассказать он забыл. Белл встретила его на конюшне. Она сказала, что Киззи вернулась домой с лихорадкой и вся покрытая сыпью. Масса сказал, что это «свинка». Кунта очень встревожился, но Белл объяснила, что это обычная детская болезнь. А узнав, что мисси Анне велели держаться подальше от Киззи, пока та не поправится – не меньше двух недель, – Кунта даже обрадовался. Но Киззи проболела всего несколько дней, когда кучер массы Джона, Русби, привез ей нарядную тубобскую куклу от мисси Анны. Киззи в нее просто влюбилась. Она сидела в постели, обнимала куклу, укачивала ее и радостно восклицала, прикрыв глаза от восторга:

– Она такая красивая!

Кунта выскочил из хижины и бросился в амбар. Кукла все еще лежала там, где он ее бросил несколько месяцев назад. Кунта вытер ее рукавом, принес в хижину и сунул в руки Киззи. Девочка засмеялась от радости, увидев куклу. Игрушка понравилась даже Белл. Но Кунта уже через несколько минут понял, что тубобская кукла нравится ребенку больше. Впервые в жизни он по-настоящему разозлился на дочь.

Не порадовало его и то, как радостно встретились девочки после нескольких недель разлуки. Они действительно скучали. Хотя порой Кунте приказывали отвезти Киззи в дом массы Джона, но все знали, что мисси Анна больше любит приезжать к дяде, потому что мать ее вечно жаловалась на шум. Она твердила, что у нее начинает болеть голова, а то и пыталась упасть в обморок – в качестве последнего довода. Об этом Кунте рассказала повариха Омега. Но противостоять энергичной дочери ей не удавалось.

Русби рассказал Белл, что его миссис однажды кричала на девочек: «Вы ведете себя как ниггеры!», а мисси Анна тут же ответила: «Ниггеры гораздо веселее нас, потому что им не о чем беспокоиться!» А вот массе Уоллеру детские шалости доставляли удовольствие. Кунте редко удавалось подъехать к дому по парадной аллее, не услышав хохота и крика девочек, которые носились по дому, двору, саду и даже – несмотря на все запреты Белл – птичнику, свинарнику и амбару. Они забегали даже в незапертые хижины рабов.

Как-то днем, когда Кунта куда-то повез массу, Киззи привела мисси Анну в свою хижину и показала ей флягу с камешками Кунты. Она нашла ее, пока сидела дома со свинкой. Но в тот момент, когда Киззи уже собиралась высыпать камешки, в хижину вошла Белл.

– Не трогай папины камешки! По ним он узнает, сколько ему лет!

На следующий день Русби привез массе письмо от брата. Через пять минут масса Уоллер вызвал Белл в гостиную. Резкий тон его напугал Белл еще в кухне.

– Мисси Анна рассказала родителям, что она видела в вашей хижине. Что это за африканское вуду? Почему твой муж каждое полнолуние кладет во флягу камень? – сурово спросил он.

Белл растерялась:

– Камень? Камень, масса?

– Ты отлично знаешь, о чем я говорю!

Белл выдавила из себя нервный смешок:

– О, понимаю, о чем вы говорите. Это пустяки, масса, это не вуду. Старый африканский ниггер просто не умеет считать – и все, масса. Каждое новолуние он кладет камешек во флягу, чтобы знать, сколько ему лет!

Все еще хмурый масса Уоллер жестом отпустил Белл на кухню. Через десять минут она прибежала в хижину, стащила Киззи с колен Кунты и отшлепала ее по попе с криком:

– Никогда больше не приводи сюда эту девчонку! Я шею тебе сверну, слышишь!

Отправив плачущую Киззи в постель, Белл не сразу успокоилась.

– Я знаю, что в твоей фляге с камешками нет ничего плохого, – сказала она. – Но я тебе говорила, все африканское приносит неприятности! А масса никогда ничего не забывает!

Кунту охватила такая ярость, что он даже ужинать не стал. Он возил массу почти каждый день более двадцати дождей. Он был поражен и взбешен тем, что у хозяина могли возникнуть какие-то подозрения только из-за того, что он считает свой возраст, кидая камешки во флягу.

Прошло две недели, прежде чем напряженность ослабла и мисси Анна снова стала встречаться с подружкой. Они вели себя так, словно ничего не случилось. Кунта уже почти сожалел о своей несдержанности. Когда созрели ягоды, девочки стали бегать вдоль увитых лианами изгородей, выискивая полянки с дикой клубникой. Домой они возвращались с полными ведерками ягод. Их руки и губы были малиновыми от сладкого сока. А иногда они находили другие сокровища – ракушку улитки, гнездо крапивника или проржавевший старинный наконечник стрелы. Все это они демонстрировали Белл, а потом прятали где-то в тайне от всех и отправлялись лепить куличики. Днем они заявлялись на кухню, все измазанные грязью, и Белл отправляла их на улицу мыться у колодца. А потом веселая парочка сидела на кухне и уплетала то, что Белл приготовила для них. После обеда девочки укладывались спать. Если мисси Анна оставалась ночевать, то после ужина с массой она сидела с ним до самой ночи, а потом он отправлял ее к Белл сообщить, что настало время вечерней сказки. Белл приводила столь же уставшую Киззи и рассказывала девочкам сказки о приключениях братца Кролика и братца Лиса – бедолага Лис вечно ухитрялся перехитрить самого себя.

Эта укрепляющаяся дружба между девочками расстраивала Кунту еще больше, чем раньше. Да, отчасти он был рад, что у Киззи такое беззаботное и веселое детство. Он даже соглашался с Белл, что быть домашней любимицей тубобов лучше, чем провести всю жизнь в поле. Но он был уверен, что и тогда, и сейчас Белл с неловкостью смотрит, как девочки бегают и играют вместе. Он точно знал, что хотя бы порой Белл чувствует и боится того же, что и он. Вечерами он смотрел, как она качает Киззи на коленях и напевает какую-то свою песню про Иисуса, и чувствовал, что она боится за свою девочку. Белл всматривалась в сонное личико Киззи, словно хотела предупредить ее, чтобы та не привязывалась к тубобам, сколь бы милыми и славными они ни были. Киззи была слишком мала, чтобы это понять, но Белл слишком хорошо знала, какую боль и несчастья несет доверие к тубобам. Разве не они продали ее, разлучив с двумя дочками? Трудно было даже предположить, что ждет Киззи – что ждет его и Белл. Но Кунта точно знал: Аллах жестоко отомстит любому тубобу, который решит причинить боль их Киззи.