Глава 51

Ферма, на которой оказался Кунта, сильно отличалась от той, где он жил раньше. И Кунта заметил это в первый же день, когда смог на костылях выбраться из своей хижины и оглядеться. Низкие хижины черных были аккуратно побелены и находились в гораздо лучшем состоянии, чем на прежней ферме. В его хижине был небольшой стол, на стене висела полка с железной тарелкой, флягой и тубобскими приборами для еды, названия которых он наконец выучил: «ложка», «вилка» и «нож». Кунте казалось очень глупым, что тубобы оставили ему эти предметы. Матрас на полу был толще, чем раньше, стеблей кукурузы на него не пожалели. Возле некоторых хижин были даже небольшие огородики, а рядом с той, что располагалась ближе всего к большому дому тубобов, был устроен яркий круглый цветник. Из дверей своей хижины Кунта мог видеть всех, кто куда-то шел. Когда его кто-то замечал, он сразу же ковылял обратно в хижину и оставался там какое-то время, прежде чем снова выбраться наружу.

По запаху Кунта вычислил уборную. Каждый день он терпел, пока большинство черных не отправится на работу, и лишь тогда, убедившись, что рядом никого нет, быстро ковылял к уборной, а потом так же быстро возвращался обратно.

Через пару недель Кунта начал добираться чуть дальше, до хижины поварихи, которая готовила для рабов. К его удивлению, это была не Белл. Как только он смог выходить из хижины, Белл перестала приносить ему еду – и даже заходить к нему. Он гадал, что с ней случилось, а однажды увидел, как она выходит из большого дома. Но она либо его не заметила, либо притворилась, что не заметила, и просто прошла мимо, направляясь в уборную. Значит, и она оказалась такой же, как все – он всегда это знал. Кунта реже стал видеть высокого тубоба. Обычно он приезжал на повозке с черным верхом, запряженной двумя лошадьми, которыми правил черный кучер.

Через несколько дней Кунта стал оставаться на улице, даже когда по вечерам уставшие черные возвращались с полей. Вспоминая первую ферму, Кунта удивлялся, почему за ними не следует тубоб с хлыстом верхом на лошади. Черные проходили рядом с ним, не обращая на него никакого внимания, и скрывались в своих хижинах. Но через какое-то время они выбирались на улицу и принимались за домашние дела. Мужчины что-то делали возле амбара, женщины доили коров и кормили кур. А дети таскали ведра с водой и дрова, сколько могли унести. Они явно не знали, что можно связать дрова и нести их на голове – и тогда они унесли бы вдвое больше.

Дни шли, и Кунта стал замечать, что хотя здесь черные жили лучше, чем на прежней ферме тубобов, они точно так же не осознавали, что являются потерянным племенем. Черные не испытывали никакого уважения к самим себе, и им казалось, что они живут совершенно нормальной жизнью. Более всего их заботило, как бы не получить трепку, ну и еще чтобы была еда и кров. Много ночей Кунта не мог заснуть от ярости при виде несчастий своего народа. Но черные даже не сознавали, что несчастны. Тогда какой смысл переживать за них, если они совершенно удовлетворены своим жалким положением? Кунта чувствовал, что каждый день в нем что-то умирает. И пока в нем хоть что-то живо, он должен пытаться бежать снова и снова, невзирая на последствия и шансы. Какая ему разница, будет он жить или умрет? За двенадцать лун, прошедших с того дня, как его увезли из Джуффуре, он стал гораздо старше своих дождей.

Еще тяжелее ему было из-за того, что никто не давал ему никакой полезной работы, хотя он уже довольно сносно перемещался на костылях. Он старался делать вид, что занят исключительно собой и не имеет ни желания, ни потребности в общении с кем-то. Но Кунта понимал, что другие черные доверяют ему не больше, чем он им. По ночам он терзался от чувства одиночества и подавленности. Он часами всматривался в темноту и ощущал, что медленно погружается во мрак. В нем жила и крепла какая-то болезнь. Кунта с изумлением и стыдом осознал, что нуждается в любви.

Однажды он был на улице, когда во двор въехала повозка тубобов. Рядом с кучером сидел мужчина цвета сассо борро. Когда тубоб сошел и направился в большой дом, повозка подъехала к хижинам черных и остановилась. Кунта видел, как кучер подхватил своего спутника под руки, чтобы помочь ему спуститься. Рука этого человека была покрыта чем-то напоминающим застывшую белую глину. Кунта не представлял, что это, но, похоже, рука как-то пострадала. Потянувшись в повозку здоровой рукой, сассо борро вытащил странной формы темную коробку, а потом зашагал вслед за кучером вдоль ряда хижин. Они направлялись к последней – Кунта знал, что она пустовала.

Кунте было так любопытно, что утром он заковылял к той хижине. Он не ожидал, что сассо борро будет сидеть прямо у дверей. Они просто смотрели друг на друга. Ни лицо, ни взгляд мужчины ничего не выражали. Таким же безразличным был его голос:

– Что тебе нужно?

Кунта понятия не имел, что тот сказал.

– Ты один из тех африканских ниггеров.

Кунта узнал слово, которое слышал довольно часто, но все остальное осталось для него загадкой. Он по-прежнему стоял на месте.

– Тогда шагай отсюда!

По резкому тону Кунта почувствовал, что его прогоняют. Он, спотыкаясь, развернулся и заковылял обратно в свою хижину, терзаемый невыразимым стыдом.

Каждый раз, когда Кунта думал об этом сассо борро, он приходил в ярость. Ему хотелось знать язык тубобов, чтобы подойти к нему и крикнуть:

– Я хотя бы черный, а не коричневый, как ты!

С того дня Кунта, выходя на улицу, даже не смотрел в том направлении. Но его мучило любопытство: ведь после ужина большинство черных собирались возле последней хижины. Внимательно прислушиваясь со своего места, Кунта слышал, как ровно и уверенно говорит сассо борро. Иногда черные начинали хохотать, а потом сассо борро спрашивал их о чем-то. Кунте страшно хотелось узнать, что это за человек.

Примерно через две недели среди дня сассо борро вышел из уборной в тот самый момент, когда к ней приближался Кунта. Белую глину с его руки уже сняли, и теперь он разминал в ладонях два кукурузных стебля. Раздраженный Кунта быстро проковылял мимо. Сидя внутри, он придумывал оскорбления, какими ему хотелось осыпать этого странного человека. Когда он вышел, сассо борро спокойно стоял на месте с таким лицом, словно между ними ничего и не произошло. Продолжая крутить в пальцах кукурузные стебли, он сделал Кунте знак головой, чтобы тот следовал за ним.

Это было совершенно неожиданно. Растерявшийся Кунта, не говоря ни слова, заковылял за сассо борро к его хижине. Коричневый указал ему на стул, и Кунта покорно сел. Хозяин хижины устроился на другом стуле, продолжая сплетать кукурузные стебли. Кунта подумал, знает ли он, что плетет точно так же, как это делают африканцы. Они молчали. Потом коричневый заговорил:

– Я слышал, что ты страшно зол. Тебе повезло, что они не убили тебя. Они могли, потому что таков закон. Точно так же белый человек сломал мне руку, потому что мне надоело играть на скрипке. Закон гласит, что любой, кто поймает беглого, может убить его – и никакого наказания за это не будет. Этот закон каждые шесть месяцев оглашают в церквях белых людей. Не злись на меня из-за законов белых людей. Когда они создают новые поселения, то сразу строят суд, чтобы принимать новые законы. А потом строят церковь, чтобы доказать, что они – христиане. Я уверен, что палата представителей Вирджинии занята только тем, чтобы принимать все больше законов против ниггеров. По закону ниггеры не могут носить оружие – даже палки, которые похожи на дубинки. Если тебя поймают без подорожной, ты получишь двадцать плетей. Если посмотришь белым прямо в глаза – десять плетей. Если поднимешь руку на белого христианина – тридцать. Закон гласит, что ниггер не может проповедовать, если рядом белый. Закон гласит, что ниггеру нельзя устраивать похороны, если белые решат, что это собрание. По закону тебе могут отрезать ухо, если белые скажут, что ты лжешь; оба уха, если скажут, что ты солгал дважды. Закон гласит, что, если ты убьешь белого, тебя повесят. Если – убьешь другого ниггера, тебя выпорют. Если индеец поймает беглого ниггера, он получит награду – столько табака, сколько сможет унести. Закон запрещает учить ниггеров читать или писать и давать им книги. У них есть даже закон, который запрещает ниггерам бить в барабаны – ну вся эта африканская чепуха…

Кунта чувствовал: коричневый знает, что он не понимает, но ему нравилось слушать. Ему казалось, что так он постепенно приближается к пониманию. Глядя прямо в лицо коричневому и слушая его голос, Кунта чувствовал, что он почти понимает его. Ему хотелось и смеяться и плакать одновременно. Наконец-то кто-то заговорил с ним как человек с человеком.

– И твоя нога, – продолжал коричневый, – подумай об этом: они не только рубят руки и ноги, но и отрезают члены. Я видел массу раздавленных ниггеров, которые продолжают работать. Видел, как ниггеров порют, пока мясо не сходит с костей. Беременных женщин-ниггеров порют, укладывая на лавки с отверстием для живота. А если кто-то услышит, как ниггеры говорят о бунте, их заставляют плясать на горячих углях. Пока они не падают. Даже если ниггеры умирают из-за того, что с ними сделали белые, это не преступление, если они принадлежали тем, кто это сделал или позволил сделать. Потому что таков закон. И если тебе кажется, что это плохо, ты должен услышать, что рассказывают люди о тех ниггерах, которых рабские корабли отвозят на сахарные плантации Вест-Индии.

Кунта сидел, слушал и пытался понять. Но тут появился мальчик из первого кафо – принес коричневому ужин. Увидев Кунту, он выскочил и вскоре вернулся с тарелкой для него. Кунта и коричневый молча ужинали вместе. Потом Кунта резко поднялся, чтобы уйти. Он знал, что скоро появятся другие. Но коричневый жестом предложил ему остаться.

Через несколько минут стали появляться другие черные. Все были изумлены, увидев Кунту – особенно Белл. Она пришла последней. Как и все остальные, она просто кивнула, но Кунте показалось, что на лице ее промелькнула улыбка. В спускающихся сумерках коричневый стал говорить для людей так же, как говорил для Кунты. Кунта решил, что тот рассказывает им какие-то истории. Он чувствовал, когда история заканчивалась – черные начинали смеяться или задавать вопросы. Кунта постоянно слышал слова, которые уже были знакомы ему.

Вернувшись в свою хижину, Кунта был охвачен странными чувствами. Он впервые общался с другими черными. Всю ночь не мог заснуть из-за противоречивых чувств. Кунта вспомнил, что сказал ему Оморо, когда он отказался отдать свой манго Ламину, который выпрашивал хотя бы кусочек: «Когда сжимаешь кулак, никто не сможет ничего положить в твою руку. И ты сам не сможешь ничего взять».

Но Кунта знал, что отец был бы согласен с ним: он никогда не должен становиться таким, как эти черные. И все же каждый вечер его почему-то тянуло к ним, в хижину странного коричневого человека. Он сопротивлялся соблазну, но почти каждый день ковылял к коричневому, когда тот был один.

– Скоро мои пальцы снова смогут играть на скрипке, – однажды сказал коричневый, продолжая плести кукурузные стебли. – Если повезет, здешний масса купит меня и отпустит. Я играл по всей Вирджинии и зарабатывал хорошие деньги – и для себя тоже. Я много повидал и сделал, хотя ты и не понимаешь, о чем я говорю. Белые люди говорят, что африканцы знают только травяные хижины, они просто бегают друг за другом, убивают и поедают себе подобных.

Он остановился, словно ожидая какой-то реакции, но Кунта лишь сидел и слушал его, поглаживая пальцами свой амулет-сафи.

– Знаешь, что я думаю? Тебе нужно от этого избавиться, – сказал коричневый, указывая на амулет. – Выброси его. Тебе никуда не деться, так что смирись и начни приспосабливаться. Тоби, ты слышишь меня?

Лицо Кунты вспыхнуло от гнева.

– Кунта Кинте! – пробормотал он, изумленный своими словами.

Коричневый был изумлен не меньше.

– Смотрите-ка, он может говорить! Но я скажу тебе, парень, забудь весь этот африканский язык. Заставь белых людей злиться и бояться негров. Твое имя Тоби. Они зовут меня Скрипачом. – Он указал на себя. – Повтори. Скрипач!

Кунта молча смотрел на него, хотя понял все, что он сказал.

– Скрипач! Я – скрипач. Понимаешь, скрипач?

Правой рукой он сделал странное движение, словно что-то пилит. На этот раз Кунте не пришлось притворяться, что он ничего не понял.

Отчаявшись добиться понимания, коричневый поднялся и достал из угла коробку странной формы – Кунта видел, что он привез ее с собой. Открыв коробку, он достал еще более странный светло-коричневый предмет с тонким черным грифом и четырьмя струнами, натянутыми по всей длине. На таком же музыкальном инструменте играл старик на старой ферме.

– Скрипка! – воскликнул коричневый.

Поскольку они были одни, Кунта решил повторить:

– Скрипка.

Коричневый явно был доволен. Он положил скрипку в футляр и закрыл его. Оглянувшись вокруг, он указал пальцем:

– Ведро!

Кунта повторил, запоминая, что значит это слово.

– А это вода!

Кунта повторил и это слово.

Когда они выучили несколько новых слов, коричневый молча указал на скрипку, потом на ведро, воду, стул, кукурузные стебли и другие предметы. При этом он вопросительно смотрел на Кунту, ожидая ответа. Несколько слов Кунта повторил быстро, в других сделал ошибки, и коричневый его поправил. Некоторые слова он вообще не смог произнести. Коричневый напомнил их, а потом снова стал спрашивать все слова по очереди.

– Ты не так глуп, как кажешься, – проворчал он за ужином.

Уроки продолжались и на следующий день – и так несколько недель. К изумлению Кунты, он начал не только понимать, но и объясняться с коричневым – пусть даже на самом примитивном уровне. Больше всего Кунте хотелось объяснить, почему он не может отказаться от своего имени, своего наследия, почему он лучше умрет свободным во время побега, чем будет вести жизнь раба. Ему не хватало слов, чтобы все это выразить, но он чувствовал, что его понимают, потому коричневый хмурился и качал головой.

Как-то днем, придя к хижине коричневого, Кунта обнаружил там еще одного гостя. Это был старик, которого он часто видел в цветочном саду возле большого дома. Коричневый приветливо кивнул, и Кунта сел.

Старик заговорил, обращаясь к нему:

– Скрипач сказал мне, что ты уже четыре раза пытался сбежать. И видишь, к чему это привело. Надеюсь, ты усвоил урок, как в свое время и я. Ты не сделал ничего нового. В молодости я так часто сбегал, что меня чуть не убили, пока я не понял, что бежать некуда. Даже если убежать за два штата, они сообщат в своих газетах о твоем побеге, и раньше или позже тебя схватят – и вернут туда, откуда ты бежал. Поэтому никто и не думает о побеге. Ниггерам некуда бежать. Никому еще не удалось сбежать отсюда. Тебе нужно смириться и принять все таким, каково оно есть. Не трать даром свою молодость, как когда-то я, пытаясь сделать то, чего сделать нельзя. Я стар и теперь все понимаю. Веди себя как дурной, ленивый, глупый ниггер – белые люди всех нас считают такими. Масса держит меня здесь, потому что не может продать, а в саду от меня может быть польза. Но Белл сказала, что завтра масса поставит тебя на работу вместе со мной.

Зная, что Кунта понял далеко не все, о чем говорил садовник, Скрипач полчаса объяснял смысл его речей – только медленно и просто, теми словами, которые Кунта уже знал. Слова садовника вызвали у Кунты смешанные чувства. Старик желал ему только добра – да он и сам стал понимать, что сбежать отсюда невозможно. Но даже если ему не удастся сбежать, он никогда не откажется от самого себя, просто чтобы избежать очередной порки. Мысль о том, что он всю жизнь проведет, как хромой садовник, была унизительной и наполняла его яростью. Но, может быть, это лишь на время, пока его сила не вернется. Может быть, когда он снова начнет работать на земле, пусть даже и не на собственной, ему станет легче.

На следующий день старый садовник показал Кунте, что делать. Он пропалывал сорняки, которые каждый день вылезали среди овощей. Кунта занимался тем же. Садовник собирал червяков и жуков и давил их ногами, то же самое делал и Кунта. Они хорошо поладили, но лишь работали вместе, совершенно не общаясь. Старик показывал, что нужно делать, ворчанием и жестами, а Кунта, не отвечая, просто делал то, что ему велели. Тишина его не угнетала. Его ушам требовалось несколько часов отдыха между беседами со Скрипачом, который не давал ему ни минуты покоя, когда они были вместе.

Вечером после ужина Кунта сидел на пороге своей хижины, когда к нему подошел черный по имени Гилдон. Он делал хомуты для лошадей и мулов, а еще обувь для черных. Гилдон поставил перед ним пару ботинок. Масса велел сделать их специально для Кунты. Кунта взял ботинки, кивнул в знак благодарности и принялся крутить их в руках, прежде чем решился примерить. Странно было чувствовать что-то на ногах, но ботинки подошли идеально – правда, переднюю часть правого пришлось набить хлопком. Сапожник наклонился, чтобы завязать шнурки, потом предложил Кунте подняться и походить немного, чтобы понять, как они сели. Левая нога чувствовала себя прекрасно, но правую пронзило болью, когда Кунта неловко ковылял по своей хижине без костылей. Почувствовав это, сапожник сказал, что во всем виновата нога, а не ботинок, и со временем он привыкнет.

В тот же день Кунта решил испробовать новую обувь. Он ходил и ходил, но правой ноге все еще было неудобно. Он вытащил немного хлопка и снова надел ботинок. Стало получше. В конце концов он смог переносить на правую ногу весь свой вес – и боли не было. Хотя фантомные боли в отсутствующих пальцах сохранялись – и он часто смотрел на свою ногу, каждый раз с изумлением обнаруживая, что никаких пальцев там нет. Кунта усердно тренировался, ходил все больше и больше. И чувствовал себя лучше, чем позволял себе показать. Ему было так страшно, что всю оставшуюся жизнь придется проходить на костылях.

На той же неделе повозка массы вернулась в поместье. Черный кучер Лютер пришел к Кунте и отвел его к Скрипачу. Широко улыбаясь, Лютер о чем-то рассказывал. Потом Скрипач, указывая на большой дом и тщательно подбирая слова, объяснил, что масса Уильям Уоллер, тубоб из большого дома, купил Кунту.

– Лютер говорит, что он выкупил тебя у своего брата. Теперь ты принадлежишь ему.

Как всегда, Кунта не выдал своих чувств. Ему было больно и стыдно, что он кому-то «принадлежит», но в то же время он испытал глубокое облегчение. Кунта боялся, что ему придется вернуться на прежнюю «плантацию» – теперь он знал, что фермы тубобов называются именно так. Скрипач дождался, когда Лютер уйдет, и заговорил, обращаясь к Кунте, но словно для себя:

– Ниггеры говорят, что масса Уильям – хороший хозяин. Действительно, я видел хуже. Но хороших хозяев нет. Они все живут за наш счет. Ниггеры – это самые ценные их вещи.