25

– Я не должен быть тут, – говорит Чейз едва ли не в сотый раз.

– Если скажешь это снова, я тебя выставлю. – Хотя это пустая угроза. Я все еще не могу поверить, что он вообще здесь. Меньше всего я хочу, чтобы он ушел.

Он пристально смотрит на голубой свет телевизора, мерцающий в окне гостиной моего дома. Мама с папой смотрят повторы «Золотой лихорадки». Папа обожает рассказывать телику, как лажает команда. Мама издает разочарованные звуки и время от времени вскрикивает: «Зачем они так много ругаются?!»

Удовлетворенный тем, что никто не выходит сюда, он переводит взгляд на расстеленное одеяло, которое я заранее притащила под дерево. В десяти футах от нас неподвижно висят окутанные тьмой качели Рейчел. В новостях метеоролог сказал, что ночь будет холодной, но он, должно быть, ошибся, потому что мне тепло и внутри, и снаружи.

– Ты не можешь меня вышвырнуть. Мы не в доме. – Он кивает на ночное небо.

Вдалеке лает собака. Другая отвечает ей. Над крыльцом Ренников загорается свет.

– Хорошо. Я натравлю на тебя Моргана, и он тебя прогонит, – предлагаю я.

– Не-а, собаки любят меня.

Миссис Ренник кричит Моргану, чтобы он перестал лаять и шел домой.

– Это правда. – Судя по тому, что я видела в приюте, собаки обожают его. – Чувствую, что меня предали.

– Не стоит. Каждый раз, когда ты уходишь, они скулят. Они тебя любят.

Я изучаю его. Если б сейчас был полдень, широкие плечи Чейза закрывали бы солнце. Вместо этого лунный блеск подсвечивает его силуэт, придавая ему таинственный вид.

– Хм. Ладно. Можешь остаться.

– Мило. Я все равно планировал это сделать.

Я рада, что сейчас темно и он не видит глупой улыбки на моем лице. Чтобы обезопасить себя, я подтягиваю колени к груди и кладу подбородок на них. Так я могу прятать лицо и смотреть на него одновременно.

– Я знаю, что они чувствуют. – Он сует в рот стебелек травы. Я завороженно наблюдаю, как двигаются его губы и подбородок. – С тобой гораздо веселее.

– Мне стоит работать там подольше.

– Я работаю в понедельник, среду и субботу, – охотно отзывается он. Появляется эта его убийственная полуулыбка.

– Хорошо. Я попрошусь на вторник, четверг и воскресенье.

Я не успеваю заметить его движения и вдруг лежу на спине, а он нависает надо мной. Я взвизгиваю и тут же зажимаю рот ладонью. Чейз смотрит на заднюю дверь. Все его тело напряжено, как будто он готов бежать, как только его заметят.

Вокруг ни звука. Чейз наклонился надо мной, это смутно напоминает о нашей первой ночи. Он – надо мной. Только в тот раз мы были ближе друг к другу. Я обнимала его за шею, и на нас было гораздо меньше одежды.

Я задерживаю дыхание. Кажется, он – тоже. Я хочу, чтобы он поцеловал меня, прижался ко мне ладонью, плечом или грудью, хочу чувствовать его тепло рядом.

– Что твои родители думают, ты делаешь? – наконец спрашивает он.

– Они считают, что я грущу по Рейчел, – необдуманно отвечаю я. – Это ее качели.

Он мгновенно отодвигается от меня и ложится на землю в некотором отдалении.

Я проклинаю себя за то, что заговорила о ней. Ему и так непросто жить со своей виной. Он может быть моим другом. Но не может примириться с мыслью о том, чтобы стать моим парнем. Не может позволить себе держать меня за руку или целовать.

Я показываю на висящее в воздухе деревянное сиденье.

– Папа сделал эти качели для Рейчел. Когда я подросла, мы дрались за то, кто будет качаться. Она бежала сюда со всех ног и всегда выигрывала. А я должна была качать ее, пока не отнимались руки. Тогда она слезала с качелей и говорила усталым голосом: «Я покачаю тебя, пока не придет время идти на тренировку». А до тренировки всегда оставалось всего пять минут.

– Что бы ты отдала ради возможности снова спорить с ней?

– Многое. – Чейз может заставить меня говорить о Рейчел, в отличие от остальных.

– О чем еще вы спорили? – Он перекатывается на бок и кладет голову на согнутую руку.

– О чем мы только не спорили. Она злилась, когда я брала без разрешения ее вещи. У нее была ужасно красивая голубая куртка. Я стащила ее из шкафа и пошла в ней на футбольную игру команды Дарлинга.

– И она не узнала?

– О, нет. Она узнала. Я была достаточно глупой и решила, что смогу постоянно избегать ее. Но мы столкнулись на боковой трибуне еще до конца первого тайма. Она позволила мне не снимать куртку, но предупредила, что, если хотя бы капля на нее упадет, она будет бить меня до утра.

– И?

– Я избежала наказания. Все кончилось тем, что я вернула куртку. А весной Рейчел пролила на нее красный ягодный сок. Мама не смогла свести пятно, так что Рейчел швырнула ее мне и сказала, что теперь она моя.

Он смеется.

– Эта куртка все еще у тебя?

– Нет. Я разозлилась и выбросила ее. Теперь жалею. Еще у меня были проблемы из-за того, что я сунула ее кисть для губной помады в подводку. У них довольно похожие кисточки, если ты вдруг не знаешь.

– Если б ты не сказала мне, я бы завтра думал об этом целый день, – торжественно признается он.

Я смеюсь. Он никак не комментирует, что я вспоминаю лишь то, как мы дрались с сестрой. Просто эти моменты, когда она была не идеальна, кажутся мне самыми настоящими.

– Я очень любила ее, – шепчу я.

– Знаю.

– И сильно скучаю.

– Мне жаль, Бэт. – Он снова переворачивается на спину. Прикрывает рукой глаза, как будто не может вынести моего вида или считает, что не имеет права смотреть на меня. Мне это не нравится.

Снова ком в горле.

– Я знаю.

Мы снова замолкаем. Я в ловушке между прошлым и настоящим. Глядя на качели, я вижу там Рейчел. Она сильно отталкивается ногами и взлетает все выше и выше, пока не превращается в пятно на небе рядом со светящей луной. А рядом со мной Чейз. Живой человек, который слушает меня, бранит, заставляет смеяться.

«Я выбираю Чейза», – мысленно говорю я своему видению. Рейчел кивает и продолжает раскачиваться.

– У нее всегда была потрясающая подача, – тихо говорю я. – Даже когда она была маленькой. В шестом классе она уже могла сделать необычную подкрутку. Подача всегда была очень чистой, мяч удивительно точно летел над сеткой, но, как только оказывался на стороне противника, мог свернуть вдруг в угол. Она была отличным подающим.

– Как вышло, что ты больше не играешь?

– Мне неинтересно. Без нее стало скучно. – Я не понимала, насколько подражала Рейчел до ее смерти. – Мы много ссорились. Я не думала, что мне будет так ее не хватать. – Я замолкаю, потому что чувствую, как подступают слезы. Больно даже смотреть на луну, и я закрываю глаза. Горячие ручейки сочатся из уголков глаз.

Большая теплая ладонь накрывает мою. Чейз просовывает руку мне под голову и прижимает меня к своей груди.

– Прости, – бормочет он снова и снова.

Я хочу перестать плакать, потому что знаю: ему больно – но не могу. Воспоминания, которые я загоняла глубоко внутрь, всплывают на поверхность. Рейчел учит меня брить ноги, заплетает мне французскую косу, дарит одну из своих любимых футболок, когда я прохожу в команду «А» в клубе, утешает меня, когда мое имя не появляется в финальной таблице игроков.

– Я скучаю по ней, – всхлипываю я, сворачиваясь в руках Чейза. – Я так по ней скучаю.

Под деревом, рядом с которым раскачивается на качелях тень Рейчел, я позволяю боли выползти из укромного уголка. Тоска струится по моим венам, охватывая все тело, плечи гнутся под этой тяжестью.

Вот почему я сдерживала ее так долго: это слишком тяжело. Слезы текут, словно вышедшая из берегов река. Хриплые, уродливые звуки вырываются из горла.

Когда Рейчел умерла, я испугалась, что завтра и моя жизнь может оборваться так же. И я боролась с родителями, со всеми ограничениями, будто это удавка.

– Она была моей старшей сестрой, – шепчу я в шею Чейза. – Она должна была всегда защищать меня.

– Я знаю, знаю. Прости.

Одной рукой прижимая мою голову к груди, приглушая рыдания, другой он широкими движениями поглаживает мне спину. Я льну к нему и словно черпаю его силу. Сейчас, когда печати сняты, я не могу загнать чувства назад, словно в бутылку.

Я все плачу. Не знаю, сколько прошло времени. Но он даже не просит меня успокоиться. Он не отстраняется. Его успокаивающая рука ни разу не сбивается с ритма. Я слышу ровное биение его сердца.

Он жив. Я жива.

Рейчел мертва.

И я должна позволить своему разбитому сердцу излечиться, а не притворяться, будто все хорошо.

– Ш-ш-ш, – шепчет Чейз мне на ухо. – Ты со мной.

Теплое дыхание касается мочки, бежит по позвоночнику, распространяется как вирус, разогревая все тело. Я поднимаю лицо и вижу влагу в его глазах.

Я не единственная нуждаюсь в утешении, поэтому принимаюсь гладить его по щеке. Кончики моих пальцев проходят по резкой линии подбородка, я опускаю ладонь ему на затылок.

– Чейз, – выдыхаю я.

Он закрывает глаза. Я – тоже. И жду. Жду. Жду.

А потом открываю глаза и понимаю, что лежу на спине, а Чейз стоит в пяти футах от меня, нервно проводя рукой по волосам.

– Чейз!

– Я должен идти, – говорит он и сует руки в карманы. Его плечи сутулятся все сильнее.

– Но… – Я растеряна. Он собирался поцеловать меня. Я знаю это.

– Я не могу. – Он смотрит на дом, когда говорит это. – Я не могу.

Не может что? Поцеловать меня? Держать меня подальше?

– Что? Что ты не можешь?

– Все, – отвечает он, переводя взгляд в землю.

Я сажусь на колени и вытягиваю руку.

– Вернись. Поговори со мной. Пожалуйста.

Его взгляд наконец встречается с моим. Меня поражает страдание в нем.

– Твоя сестра никогда не оставляла тебя, Бэт. Я забрал ее. Я не заслуживаю держать тебя в объятьях, не говоря уже о том, чтоб находиться в этом дворе. Твой отец прав: мне нужно держаться подальше.

– Нет. Прошу. – Я качаю головой и не могу внятно связать слова. У меня не осталось рациональных мыслей. Я вся – чувства и эмоции.

– Я должен идти. Прости, Бэт. За все. – Он разворачивается и ускользает в темноту.

Пораженная, я сижу на земле, как будто меня парализовало. От влажности легинсы становятся мокрыми и холодными. Его прощание прозвучало так ясно, как будто мы никогда больше не встретимся, не почувствуем связи между нами. А она есть, черт подери.

Я вскакиваю на ноги и мчусь за ним.

– Чейз! Чейз! – кричу я, не заботясь о том, что бужу своим криком соседей. Я растаптываю кучу листьев на газоне Ренников и чуть не врезаюсь в угол навеса Палмерсов.

– Матерь Божья, Бэт, ты шумишь сильнее, чем Годзилла в лесу. – Чейз появляется передо мной, в раздражении качая головой.

– Тогда прекрати убегать, – огрызаюсь я.

– Ты разозлилась? – его голос звучит изумленно. Глупый мальчишка.

– Да, я разозлилась. Я только что излила тебе душу, а в ответ ты убежал.

Он вздыхает.

– Я не убегаю. Просто мне не место рядом с тобой.

– Кто сказал? – я толкаю его в грудь. – И не говори, что мои родители, потому что они не считаются.

– Как они могут быть не в счет?

– Никто не считается, Чейз. Никто, кроме тебя и меня. Если ты скажешь, что я тебе безразлична, я поплачу, но переживу. Это твой выбор. Но если ты отталкиваешь меня потому, что я напоминаю тебе о твоей вине, а не потому, что действительно хочешь расстаться, то это чушь собачья! Если считаешь, что тебя неправильно выпустили из тюрьмы, так возвращайся туда. Нарушь закон и отправляйся обратно.

Он мрачнеет.

– Мне трудно жить с самим собой. Я терплю все, что творится в школе, потому что мне кажется это справедливым и я не хочу возвращаться в тюрьму, но все же чувствую вину за это тоже. Может быть, мое наказание должно быть вечным.

– И это вернет ее обратно?

– Ничто не вернет ее обратно. Вот в чем суть, – утверждает он, но в этот раз никуда не убегает.

Я снова толкаю его в грудь.

– Ты когда-нибудь разрешишь мне простить тебя?

– Я…

Я применяю другую тактику.

– Если ты так отчаянно хочешь все делать правильно во имя Рейчел, не думаешь ли ты, что она хотела бы, чтобы я была счастлива?

Он прищуривается.

– Ты пытаешься манипулировать мной.

– Я пытаюсь заставить тебя понять: то, что случилось с Рейчел, – несчастный случай. Я простила тебя. В ответ ты уходишь и бросаешь меня. – Тыкаю его в грудь третий раз.

Он хватает мою руку, вероятно, чтобы я не пробила дыру в его груди.

– В Дарлинге есть дюжина парней, которые будут для тебя лучшей парой, чем я.

– Назови хотя бы одного.

Он открывает рот, закрывает, открывает снова и опять закрывает.

– Ха, – торжествую я. Делаю шаг к нему и обхватываю его за талию. – Никто в мире не станет слушать меня так, как ты.

Он немного расслабляется и обнимает меня.

– У тебя низкие запросы, куколка.

– Не очень. Ты был у меня первым, а я уже в выпускном классе, так что я бы сказала, что у меня высокие запросы. Просто у тебя низкое самомнение.

– Это ты мне так советуешь слезть с креста?

– А мне нужно это делать?

Он тяжко вздыхает.

– Нет.

Мы долго стоим у навеса Палмерсов. Наконец я отпускаю его.

– Мне нужно возвращаться, – неохотно говорю я.

– Да, – он стоит, не пытаясь уйти.

Я отхожу назад, боясь, что он вернется в свою скорлупу из чувства вины, если я отведу от него взгляд.

– Какая у тебя сегодня одна маленькая хорошая вещь? – спрашиваю я, пересекая соседскую лужайку.

– Ты.