15

Конечно. Кто еще может застукать меня рыдающей в школьной библиотеке? Я так же смущена, как и устала. Устала чувствовать стыд всякий раз, когда сталкиваюсь с Чейзом Доннели. Я не тружусь утирать слезы. Просто смотрю на него прямо и отвечаю:

– Я говорила тебе, что не могу контролировать это.

– На кого или на что ты злишься?

Я морщу лоб.

– Что?

– Ты сказала, что плачешь, когда злишься, а все думают, что тебе грустно. Что тебя разозлило?

– Я не злюсь. Мне грустно, – признаюсь я. – Я плачу, когда злюсь, плачу, когда грущу, и смеюсь, когда надо бы плакать. Это отстой.

Он снова вздыхает.

– Почему ты не на обеде?

– А ты почему?

– Хотел пораньше начать эссе по истории музыки. – Он делает неловкий шаг вперед. Затем отступает, как будто только сейчас вспомнил, с кем говорит и что ему не следует подходить ко мне.

– Да, именно этим занята и я, – ложь легко слетает с губ.

Его взгляд падает на книгу, лежащую рядом со мной на полу. Даже с такого расстояния он может прочитать название. «Изменения климата: глобальная эпидемия».

– Тебе стоит взять другую книгу в качестве источника, – любезно говорит он.

Я хмуро смотрю на него.

Кажется, он готов улыбнуться. Но вдруг он закрывает глаза и отодвигается еще чуть назад.

– Что? Боишься, что тебя увидят со мной? – поддразниваю я.

Чейз пожимает плечами.

– Нет. Я думаю о тебе.

– Что это значит?

– Возможно, тебя не должны видеть разговаривающей со мной.

– Почему нет? – с вызовом спрашиваю я, хотя ответ на этот вопрос очевиден.

Чейз подтверждает это.

– По известным причинам, Бэт. – А потом он добивает меня. – Но также из-за крестового похода Корзена.

– Джеффа? – тупо переспрашиваю я. – Какого крестового похода?

– Петиция, которую он везде распространяет. – Выражение лица у Чейза неясное, но, ручаюсь, оно скорее озадаченное, чем злое.

Он опирается широким плечом о книжную полку и старается не смотреть на меня. Длинные пальцы цепляются за пояс джинсов, большой продет в петлю для ремня. Я вспоминаю, как чувствовала эти пальцы на своей обнаженной коже, и мне снова хочется разрыдаться.

Я когда-нибудь перестану думать о той ночи? Я поняла: большинство никогда не забывают свой первый раз. Мне нельзя его помнить. Он случился с тем, с кем меня даже не должны видеть.

– Какая петиция? – спрашиваю я.

Еще одно равнодушное пожатие плечами. Только я знаю, что он вовсе не равнодушен к этому. Печаль читается в каждой напряженной линии его тела.

– Твой приятель Джефф…

– Он мне не приятель, – обрываю я. – Он просто встречался с моей сестрой.

Мы оба бледнеем при воспоминании о Рейчел. Она всегда будет стоять между нами. Всегда.

– Как бы там ни было, – говорит Чейз, – но он передавал везде свою петицию, пытаясь получить подпись у каждого в школе. Думаю, он надеется, что, если к нему присоединится достаточно народу, директору Гири ничего не останется, как вышвырнуть меня из школы.

Я сглатываю.

– Они пытаются выгнать тебя?

– Как будто ты не в курсе, – тихо говорит он. – Знаю, что родители Корзена говорили со школьным советом. – Он смотрит на меня. – Твои – тоже.

Я чувствую внутри тяжесть вины. Снова сглатываю.

– Видимо, школьный совет проигнорировал их, раз ты до сих пор тут.

– Да. Отчим встал на мою защиту. Не потому, что его заботит, в какую школу я хожу. Брайан просто не любит, когда им помыкают. Пока он хочет, чтобы я ходил в эту школу, можешь не сомневаться, я буду ходить сюда. Он сказал, что это дело принципа.

– Брайан… это вроде мэр? Твоя мама вышла за него, верно? – Я задаю вопрос раньше, чем успеваю прикусить язык. Почему? Почему я пытаюсь узнать его поближе?

– Да, весной. – В следующих словах слышится сарказм – Я обязательно поприсутствовал бы на свадьбе, но в тот момент был в полной недосягаемости. – Чейз мрачно смеется. – Так мама говорила всем. Как будто все эти придурки не знали, где я и почему не могу присутствовать.

Неловкость сжимает горло. О боже. Кажется, я коснулась чего-то, что его задевает. Я просто хотела немного побольше узнать о личной жизни Чейза. Теперь, когда я сделала это, все так… печально.

– Похоже, ты не очень любишь отчима, – осторожно говорю я.

– Не, он мне безразличен. Думаю, он нормальный чувак. Просто нам особо нечего сказать друг другу. – Чейз проводит рукой по волосам и резко выдыхает. – Твою мать, хочу курить.

– Тебе не стоит это делать, – тут же отвечаю я. Всегда говорю так всем, кто курит. – Это ужасная привычка.

Вместо ответа он задумчиво смотрит на меня.

Под его долгим, изучающим взглядом мои щеки краснеют.

– Что? – бормочу я.

– Не могу понять тебя, Бэт. – Голос у него низкий, настороженный.

– Сама себя понять не могу, – усмехаюсь, но мой собственный голос слаб, и улыбка натянута.

Чейз медленно придвигается ко мне, и мое сердце стучит быстрее. Не от желания, а потому что само его присутствие пугает. Он высокий и широкоплечий. Его подбородок покрыт щетиной. Джинсы рваные, а футболка обтягивает грудь.

– Я никогда раньше особо не плакала. Даже после того, как… – Я махнула рукой. Он знает, о чем я.

– Может быть, поэтому ты и плачешь сейчас.

Я прищуриваюсь.

– Избавь меня от популярной психологии.

– Хорошо. – Он собирается уходить.

Я не хочу оставаться одна. Сначала это, может, и казалось мне отличной идеей, но теперь, глядя на его спину, я понимаю, что мне это вовсе не нравится, поэтому хватаю его за штанину.

– Что?

– Не… – я сглатываю и заставляю себя сказать: – Ты сядешь? У меня шея болит смотреть на тебя вверх.

– Я собираюсь пойти позаниматься. – Он тихонько трясет ногой, пытаясь освободиться из моей хватки.

– Нет. – Боже, он что, хочет, чтобы я его умоляла? Я закрываю глаза и молю: – Пожалуйста.

Он издает тихий звук и почти готов уступить. Наконец Чейз сдается. Воздух колеблется, когда он садится на пол рядом.

Я роняю голову себе на колени, но не выпускаю его штанину из рук. Он больше не отталкивает меня. Молчание, которое было таким неловким, теперь успокаивает. Может быть, меня успокаивает Чейз.

– От кого ты прячешься? – спокойно спрашивает он.

– А от кого мне не стоит прятаться? – Я поворачиваю голову, опуская щеку на колено. Он красивый даже с такого ракурса.

– Но почему? Ты сест… – он обрывает себя сам. – Ты Элизабет Джонс. Почему ты должна прятаться?

– Потому что я сестра Рейчел Джонс, – прямо отвечаю я. Мы оба избегаем произносить ее имя, но в этом нет смысла. Потому что она на мемориальной табличке у спортзала. Потому что ее спальня выглядит так же, как в день ее смерти. Потому что каждая мелочь в моей жизни продиктована ее смертью.

Лицо Чейза каменеет.

– Мне жаль. Поэтому меня и не должно быть тут. – Он указывает на мою руку, все еще цепляющуюся за его джинсы. – Я – плохое напоминание о ней.

– Нет. На самом деле нет. Когда я смотрю на тебя, то не вижу ее. – Я закрываю один глаз, потом другой. Он остается тем же, независимо от того, как я на него смотрю. Тот же прямой нос, резкая линия подбородка, миндалевидные темно-синие глаза. – Видимо, это делает меня неправильной.

Я выпрямляюсь, облокачиваюсь на полку с книжными корешками. Джинса под пальцами мягкая, износившаяся после многочисленных стирок. Интересно, а если я отрежу кусочек? Кажется, эта ткань меня успокаивает. Конечно, родители найдут ее и потребуют объяснить, зачем я пронесла в свою тюремную камеру контрабанду.

Я фыркаю.

– Чего смеешься? – с опаской спрашивает он.

Я рассказываю ему обо всем. Он уже считает меня психопаткой, раз я ищу его компании. Мне нечего терять.

– Я думала попросить кусочек твоих джинсов, но мои родители конфискуют его. Они, знаешь ли, мои тюремщики. – Я бросаю взгляд, чтобы увидеть, есть ли улыбка на его прекрасном лице. Он не улыбается.

Вместо этого Чейз хмурится.

– Твои тюремщики? Ты считаешь, что живешь в тюрьме?

– Ага, – легкомысленно говорю я. – Они решают, куда я пойду и когда, с кем могу видеться, в какой поступлю колледж. У меня нет доступа к собственной машине. Они заставили меня уйти с работы волонтером в приюте для животных и с основной работы в «Магазинчике мороженого». Они сняли дверь в мою спальню, – последнее я шепчу, потому что это чертовски унизительно.

– Сняли дверь в твою спальню? – Чейз от удивления поднимает брови.

– Да! – едва не кричу я. Обеспокоенная, оглядываюсь, не услышал ли кто. – Да, – повторяю я гораздо тише. – Видишь, тюремщики.

– Не хочу преуменьшать твои несчастья, но настоящая тюрьма выглядит иначе.

– Достаточно похоже, – бормочу я.

– Нет. Даже близко непохоже. Конечно, то, что они сделали с дверью, – это отстой. Но тюрьма – это когда тебя запирают в крохотной клетке со стоком в углу, куда ты должен ссать, кормят трижды в день в столовой, полной шпаны, которая наверняка хочет проткнуть тебя вилкой. Нет никакой свободы передвижения. Ты не можешь выйти на солнце, когда хочешь. В любой момент тебя могут заставить снять комбинезон и нагнуться, чтоб убедиться, что не прячешь какой-нибудь настоящей контрабанды у себя в заднице.

Щеки горят от смущения. Я все забываю, что Чейз был в настоящей тюрьме.

– Они даже не называют тебя по имени. Ты – номер. «Номер три-десять, тащи сюда свою белую задницу и сотри это дерьмо с пола». – Он подражает высокому, гнусавому голосу, который, должно быть, принадлежал одному из охранников. – Понимаю, что ты считаешь свою жизнь ужасной, но она непохожа на тюрьму, по крайней мере, на настоящую тюрьму.

– Прости, – говорю, уставившись на ковер под ногами. Я слишком смущена, чтобы смотреть на него.

– Не извиняйся, – он вздыхает. – Я не хотел вываливать это все на тебя. Самое скверное – что у меня были те же мысли до того… до того, как я попал в тюрьму. Мой отец всегда настаивал, чтоб я ходил на тренировки по баскетболу. Я хотел сбежать, пойти в скейт-парк, погулять со своими друзьями или поваляться на диване, играя в приставку. Я не хотел проводить в зале по два часа, оттачивая пятнадцатифутовый прыжок. Это длилось круглый год. Думаешь, у меня была передышка на лето? Ага, как же. Папа позаботился о том, чтоб я ходил в баскетбольный лагерь в Линкольне, когда я приезжал навестить маму.

– Тебе не нравился баскетбол?

– Нет, нравился. Но я не обожал его, а играл большей частью потому, что в него когда-то играл отец и у меня были друзья в команде. Но я совершенно точно не хотел проводить целое лето, сидя в каком-то спортзале. Последнее лето… – он запинается, – я не мог больше это выносить. Вместо того чтоб идти на тренировку, я украл машину тренера и поехал прокатиться. Остальное ты знаешь. Лучшее, что вышло из этой истории, – то, что отец разорвал отношения со мной. Он умыл руки в тот день, когда я признал себя виновным. Сказал: раз я его больше не слушаю, ему не за чем говорить. Это был последний наш разговор.

Он так прозаично описывает, как его бросил отец.

– Ты общался с ним после?

– Не-а, – Чейз качает головой. – И это к лучшему. Он засранец. Мне было десять, когда они развелись. Я искренне обрадовался этому. Он постоянно срывался на маме, говорил, что она некрасивая и глупая. Когда у них завязалось с мэром, он не мог в это поверить. Он сказал Брайану… – Чейз обрывает себя, – грязные, дурные вещи. Так что для всех нас лучше, что его больше нет в нашей жизни.

Я хмурюсь.

– Почему ты тогда жил с ним?

– У меня не было выбора. Он судился о полной опеке и выиграл, – мрачно отвечает Чейз. – Толкнул целую речь о том, как мальчикам нужен отец, бла-бла-бла. Мама в суде все глаза выплакала, но судья принял решение в пользу отца. Так что я жил у него в течение года, а мама забирала меня на лето.

Личная жизнь Чейза до аварии кажется ужасной, но в тюрьме, наверное, было еще хуже. Я пытаюсь понять, на что это похоже. Представляю себя в своей комнате, а на месте пустого дверного проема – решетку. Скрещиваю лодыжки и крепко прижимаю колени к груди. Я бы не выжила. Удивляюсь, как с этим справился Чейз.

– Как ты выдержал в колонии? – спрашиваю я.

– Думал о завтрашнем дне. Каждый прошедший приближал меня к свободе. Ни одна клетка не бывает вечной, Бэт. Каждый день я старался найти хоть одну маленькую вещь, за которую мог быть благодарен. Десять лишних минут на улице, когда я убирал мусор, или мороженое на десерт. Вот так я сохранил рассудок: сосредотачивался на одной хорошей вещи вместо всего остального дерьма.

Одна хорошая вещь.

Чейз встает.

– Обед почти закончился. Нам пора.

Я тоже поднимаюсь, но пока не готова идти. Я нерешительно кладу ладонь на его предплечье. У него перехватывает дыхание. Он медленно поднимает руку, его большой палец дотрагивается до моего запястья.

– Чейз, – хрипло начинаю я.

– Он к тебе пристает?

Высокий голос Скарлетт заставляет меня подпрыгнуть от удивления. Я поворачиваюсь и вижу свою лучшую подругу в другом конце прохода. Понимаю, что с того места, где она стоит, все выглядит так, будто Чейз схватил меня за руку.

Меня пронзает мрачное предчувствие. Я могу признаться, что это я прикоснулась к нему. Я разговаривала с ним. Но ужас в глазах Скарлетт пробуждает стыд, который мучил меня с той секунды, как я узнала, что Чейз – это Чарльз Доннели. Все его ненавидят. Я должна бы презирать его. Джефф везде распространяет петицию. Родители пытаются вышвырнуть его из школы. Чем больше он со мной контактирует, тем заметнее становится мишень на его спине. Это значит, что ему все трудней и трудней будет находить одну маленькую хорошую вещь, которая поддержит его, пока он не окончит школу. Лучшее, что я могу сделать для нас обоих, – держаться подальше от Чейза.

Его живой синий взгляд встречается с моим. Чистый, яркий и выражающий одобрение. Он понимает, что я собираюсь сделать. Хотя от этого мне не легче.

Одними губами я шепчу: «Прости».

Затем вырываю свою руку.

– Я сказала, что не хочу говорить с тобой, – грубо отрезаю я.

Скарлетт мчится ко мне и обнимает за плечи. Она злобно смотрит на Чейза. Вчера Скар была такой злой и колкой, что ее забота сейчас выглядит очень трогательно. Как будто она действительно готова драться с ним, чтобы защитить меня.

– Оставь Бэт в покое, – приказывает она. Я снова тронута, потому что Скарлетт назвала меня Бэт. – Достаточно того, что она вынуждена видеть тебя каждый день. Не смей даже пытаться разговаривать с ней.

Уголок губ Чейза осторожно приподнимается.

Скарлетт задыхается от возмущения.

– Ты смеешься надо мной? О боже! Оставь Бэт в покое, слышишь меня?

Он вздыхает, и эта полуулыбка пропадает. Затем уходит, не сказав ни слова.

Скарлетт лихорадочно заглядывает мне в лицо.

– Чего он хотел от тебя?

– Не знаю, – лгу я.

– Ты в порядке?

Я не в порядке. Я в ужасном раздрае. С Чейзом я чувствовала себя лучше. Он успокоил меня. Слушал меня. А я повела себя так, как будто он стал прокаженным, как только нас застукали вместе.

– Нет, – говорю я, и это не ложь.