Глава девятая

Илюха с Сашком прогуливались по примыкавшей к кладбищу Ходынской. Несколько минут назад главарь приказал ожидать здесь, а сам в одиночестве отправился на свиданку с барыгой.

Все самые важные встречи Квилецкий предпочитал назначать на Ваганьковском кладбище, но не на центральной аллее, проходящей мимо белокаменного храма, а на одной из боковых – узкой, тенистой и безлюдной. Подельники поначалу удивлялись такому выбору, а позже поняли замысел главаря. На территории кладбища всегда царил покой и тишина, для соблюдения порядка хватало одного-двух милиционеров. Патруль вальяжно прогуливался от главных ворот до дальнего тупика широкой асфальтовой дорожки и никогда не сворачивал в проходы между участками.

Для встреч Квилецкий выбирал тихое местечко, где можно было спокойно обсудить любые вопросы с коллегами по криминальному цеху. Как правило, на сходку главарей в качестве охраны отправлялись Илюха и Сашок. Выбрав неподалеку тенистое местечко, они курили и поглядывали по сторонам.

Однако сегодня Казимир приказал им ожидать снаружи.

– Барыга придет один. Незачем его напрягать и привлекать лишнее внимание, – объяснил он свое решение.

И, обозначив время возвращения, направился к чугунным воротам.

Отказ от охраны не стал единственной странностью в поведении Квилецкого этим утром. Оказавшись на территории старого кладбища, он прошел метров двести по центральной аллее, при этом несколько раз осторожно обернулся, проверяя, не увязались ли за ним Илюха с Сашком.

Никого из знакомых Казимир не увидел и быстро свернул на одну из примыкавших тропинок. Прошмыгнув сквозь квартал, он снова нырнул в сторону – на сей раз на Щуровскую дорожку – и вскоре остановился возле необычного памятника, огороженного низкой чугунной оградкой.

Из светлого куска мрамора скульптор высек изящную женскую фигуру в длинном платье, стоящую под тремя металлическими пальмами. Судя по стертой табличке массивного постамента, в могиле покоились два человека с общей фамилией «Блювштейн».

Постояв напротив, Квилецкий посмотрел по сторонам. Уходящая в стороны тропинка пустовала.

Он достал из пачки две папиросы. Одну, шагнув к памятнику, положил на квадратное основание у мраморных складок женского «платья». Другую закурил сам и направился дальше по дорожке.

Впрочем, от мраморной скульптуры он отошел недалеко и снова остановился. Неторопливо докурив, Казимир затушил окурок о ствол дерева, достал из внутреннего кармана пиджака маленький букетик фиалок, расправил его. Шагнув к скромной и относительно свежей могиле, аккуратно пристроил цветы рядом с надгробной плитой. Постояв, перекрестился, присел на большой камень, специально вкопанный в землю вместо лавочки.

Тяжело вздохнув, он надолго задумался, припоминая свою жизнь…

Сегодня Казимир нарушил давнюю традицию и покинул Марьину Рощу без приклеенных усов и матерчатой кепки. Не было на его лице и недельной щетины. С утра он помылся, побрился, оделся в чистое и даже до блеска начистил ботинки. Подельники этому не удивились: все-таки идет на встречу не с каким-то главарем банды, а с представителем криминальной интеллигенции – с барыгой.

Минут через пятнадцать в конце тропинки появилась фигура молодого мужчины в новеньком темном костюме. Заметив его, Квилецкий поднялся и сделал несколько шагов навстречу.

Если бы при встрече со скупщиком краденого случайно присутствовал кто-то из подельников, то у них тотчас возникли бы вопросы. Много вопросов. Ведь, празднуя прошлым вечером фартовый грант, Казимир рассказывал о барыге как о человеке, с которым ранее судьба его не сводила. «На него еще покойный Кабан наводку дал. Вроде имел с ним дело…» – так объяснил он Матвею и Боцману, откуда узнал о существовании барыги. И вдруг…

Молодой мужчина и Квилецкий сошлись недалеко от памятника из белого мрамора и точно напротив скромной могилки с надписью на табличке: «Бринер Александра Николаевна».

Крепко обнявшись, они постояли, будто не виделись много лет. Затем Казимир, продолжая держать парня за плечи, шагнул назад и с гордостью осмотрел его с ног до головы:

– Ну вот, Антон! Это ж другое дело – приоделся и сразу стал похож на солидного мужчину!

– Спасибо, отец, – смущенно улыбнулся тот. – Мне, правда, пока непривычно в гражданском костюме.

– Ничего, привыкнешь. Отоспался?

– Да! Часов на пятнадцать провалился! Спасибо тебе за снятую квартирку – очень уютно и тихо.

– Не за что, Антон. Ты заслужил и уют, и тишину. Я сморю, ты все такой же худой. Как с продуктами?

– Нормально. Хожу на рынок или в «коммерцию».

– А деньги из тех, что я тебе дал, еще остались?

– Конечно. Я заплатил за костюм только половину.

– Пожалуйста, не скромничай. Если будешь в чем-то нуждаться – сразу дай знать. У меня большой оклад, проблем с деньгами нет.

– Хорошо, – кивнул сын и повернулся к могилке. Увидев свежие цветы, сказал: – А я всю дорогу искал, где бы купить ее любимые фиалки. Так нигде и не нашел.

Отец вздохнул:

– Это не беда. Главное, что ты помнишь свою мать и по-прежнему любишь.

С минуту они стояли молча. Отец вздыхал, обдумывая сложные зигзаги своей жизни. Сын пытался восстановить образ матери, давно расплывшийся и потонувший в далеком детстве.

– Здесь, рядом с ней, и мне уготовано местечко, – тихо проговорил Казимир. – Я побеспокоился об этом перед ее похоронами. Могилку при мне копали…

Очнувшись, Антон повернул голову.

– Да будет тебе об этом, – обнял он отца. – Ты у меня еще молодой и крепкий.

– Тем не менее, это когда-нибудь случится. Ну, пойдем, прогуляемся.

Взяв сына под руку, Казимир повел его по тропинке мимо странного памятника, продолжая расспрашивать о мирной жизни. Причем в разговоре с ним он старательно избегал блатной музыки и крепких оборотов. И даже ни разу не помянул излюбленные словечки «холера» и «курва», давным-давно привезенные из польского Кракова. При взгляде со стороны создавалось полное впечатление, будто благодарный юноша встретился с воспитавшим его интеллигентным и благообразным отцом.

Антон родился в 1921 году, когда Квилецкий проживал в гражданском браке с некой Александрой Николаевной Бринер – очень красивой, но болезненной молодой женщиной. Александра была приемной дочерью разорившегося дворянина, титулярного советника из Тверской губернии. После того как папа проиграл в карты дом и, как записал в документе священник, «испустил дух от естественного изнурения сил», она перебралась в Москву и поселилась в унаследованной от мамы небольшой квартирке.

Имея неплохое образование, владея двумя иностранными языками, девушка зарабатывала на жизнь переводами и редактированием статей для газеты «Московская копейка». Затем познакомилась с юнкером Алексеевского пехотного училища Казимиром Квилецким. Между молодыми людьми довольно быстро вспыхнуло сильное чувство, но… случился выпуск, и пыхтящий угольным дымом воинский эшелон умчал юного прапорщика на Юго-Западный фронт Первой мировой.

За пару лет от Квилецкого пришел всего лишь пяток писем, в которых он коротко описывал лишения и ужасы окопной войны. Потом надолго исчез. И появился только в конце 1919 года, когда Александра уж перестала надеяться на их встречу. Думала, погиб или бежал в одну из европейских стран.

Узнав в позвонившем в дверь незнакомце бывшего возлюбленного, она не поверила своим глазам. Пред ней стоял не пылкий юнец с едва заметным пушком над верхней губой, а взрослый мужчина с усталым взглядом и безобразным шрамом на шее.

Он изменился не только внешне: стал неразговорчив, скрытен, подрастерял азарт к жизни; к тому же скитался по Москве с документами на чужое имя и тщательно скрывал от новой власти свое прошлое. Однако к Александре Казимир по-прежнему относился с нежностью, и ее чувства воспылали к нему с новой силой.

Антон появился на свет через полтора года после его возвращения. К тому моменту аппарат Всероссийской чрезвычайной комиссии дважды интересовался личностью Квилецкого, жившего по документам некогда сгинувшего в лесах Малороссии железнодорожного инженера Марка Железнова. После второй проверки чекисты о нем будто забыли, однако Казимир понимал: это временно, они обязательно вспомнят. И тогда, после следующей встречи с сотрудниками отдела по борьбе с контрреволюцией, домой он больше не вернется.

Когда Антону исполнилось полгода, Александра заболела туберкулезом. Около месяца Казимир метался между квартирой и туберкулезным отделением Ново-Екатерининской больницы. Поездки до пересечения Петровки и Страстного бульвара отнимали много времени и сил. К тому же всякий раз он опасался встречи с представителями ВЧК или обитавшей поблизости московской милиции. Документы хоть и были настоящими, но глядевший с фото инженер Марк Железнов мало походил на их нынешнего хозяина.

Состояние молодой женщины было плачевным; врачи делали все возможное, а лучше ей не становилось. В эти суматошные и тяжелые дни Квилецкий неожиданно осознал, что во всей России никого ближе Александры и Антона у него не осталось. Именно в маленькой квартирке, окна которой выходили в тихий тупиковый переулок, он ощутил состояние, близкое к счастью. После долгих лет лишений, войны и скитаний он обрел, наконец, любовь и покой. И вдруг над этим кропотливо созданным хрупким миром нависла смертельная опасность.

И тогда Квилецкий обратился за помощью к родной тетке Александры – бывшей актрисе оперетты Михелине Михайловне Блювштейн. Она также проживала в Москве, изредка захаживала к племяннице в гости, а однажды принимала Александру и Казимира у себя.

Он схватил в охапку сына, примчался к пожилой примадонне и попросил несколько дней присмотреть за ребенком. Всего несколько дней. Дама была строгих правил, однако семью племянницы в беде не бросила: забрала Антона да еще подкинула немного денег на продукты для больной.

Квилецкий тотчас помчался на рынок, купил молока, рыбьего жира, овощей и фруктов. С полной корзинкой провизии он спрыгнул с подножки трамвая, повернул к Страстному бульвару и вдруг услышал властный окрик. Обернувшись, увидел крепких мужчин, один из которых был одет в черную кожанку.

В груди похолодело, а в голове заметался вопрос: «Ну почему именно сейчас? Почему?!»

Приблизившись, комиссар показал красную корочку удостоверения и нагловатым басом попросил предъявить документы. Казимир подчинился, надеясь на то, что вопросов после проверки не возникнет.

Пока главный знакомился с документами, второй стоял чуть поодаль, недвусмысленно держа правую руку в кармане. Третий подошел к задержанному сбоку и потребовал предъявить к осмотру корзинку.

– Куда несешь? – спросил он, увидев продукты.

– Жена лежит в туберкулезном, – кивнул Квилецкий в сторону больницы.

Ответ их устроил. В те лихие времена тиф с туберкулезом косили всех без разбора.

Зато у комиссара появились подозрения по поводу личности на фотографии.

– Это ты? – тем же неприятным басом справился он, постучав грязным ногтем по фото.

– А кто же? Я, конечно.

– Так ведь не похож. Совсем не похож! – показал он развернутую «ксиву» своим коллегам.

Далее тянуть время в надежде на благой исход не было смысла. Разговор у сотрудников ЧК с подозрительными личностями был короткий.

Воспользовавшись тем, что коллеги комиссара отвлеклись на документ, Казимир выхватил из-за пояса «браунинг» и, всадив в каждого чекиста по пуле, бросился бежать. Позади послышались крики, раздался выстрел…

Квилецкому повезло: здешние места он неплохо изучил в юнкерскую пору, а потому безошибочно петлял проходными дворами и проулками. Опомнился в пяти кварталах от злополучного места встречи с патрулем.

Остановившись, оперся рукой о холодный кирпич старого купеческого дома. Прислушался.

Вокруг было тихо. Никто за ним не бежал. Лишь сердце отбивало бешеную чечетку, да ходила ходуном грудь. Корзинка где-то потерялась, кепка с головы исчезла, одежда и обувь запачкались.

Оглянувшись по сторонам, Казимир выбрал направление и зашагал дальше, отряхивая на ходу полы пиджака.

Опасаясь ареста, домой он больше не вернулся, а в Ново-Екатерининскую больницу осторожно наведался только спустя пять дней.

И услышал от дежурной медицинской сестры страшную новость: прошедшей ночью его Александра скончалась.

Вдоволь наговорившись с сыном, Квилецкий попрощался с ним, прошел через главные ворота кладбища и вышел на Малую Декабрьскую. Проследовав по ней сотню метров, он остановился и привычно огляделся вокруг. Не заметив ничего подозрительного, мужчина торопливо пересек бывшую Воскресенскую и сразу завернул на Ходынскую.

Илюха-татарчонок и Сашок отдыхали на лавочке в тени возле длинного двухэтажного барака. Завидев главаря, оба поднялись.

– Все на мази, Казимир, – доложил обстановку Илюха. – Как прошла свиданка?

– На хате узнаешь, – сплюнул на тротуар главарь и, сунув руки в карманы брюк, направился вдоль железной дороги в сторону Марьиной Рощи.