Глава 6
– Спрашивают вас, господин комиссар, но назвать себя не хотят. Соединить? Человек утверждает, что вы знаете, кто он.
– Давайте.
Мегрэ услышал щелчок и слегка изменившимся голосом произнес:
– Алло!
После секундного молчания далекий собеседник, как эхо, повторил:
– Алло!
Оба были взволнованны, и Мегрэ дал себе слово избегать всего, что может вспугнуть человека на другом конце линии.
– Вы знаете, кто с вами говорит?
– Да.
– Вам известно, как меня зовут?
– Имя не имеет значения.
– Вы не попытаетесь установить, откуда я звоню?
Голос звучал нерешительно. Человеку явно не хватало уверенности, и он храбрился.
– Нет.
– Почему?
– Потому что это меня не интересует.
– Вы мне не верите?
– Верю.
– Вы считаете, что я – человек с улицы Попенкур?
– Да.
На этот раз молчание было более долгим, потом робкий тревожный голос спросил:
– Вы слушаете?
– Да.
– Письмо, которое я послал в газету, уже у вас?
– Нет, мне его прочли по телефону.
– А вырезку с фотографией вы получили?
– Да.
– Вы мне верите? Или считаете, что я тронутый?
– Я уже сказал…
– Что вы обо мне думаете?
– Во-первых, я знаю, что вы никогда не были под судом.
– Это по отпечаткам моих пальцев?
– Именно. Вы привыкли к скромной размеренной жизни.
– Как вы догадались?
Мегрэ замолчал, его собеседника вновь охватила паника.
– Не вешайте трубку.
– Вам хочется многое мне сказать?
– Не, знаю… Пожалуй. Не с кем поговорить.
– Вы ведь холостяк, верно?
– Да.
– Живете один. Сегодня взяли выходной: вероятно, позвонили к себе в контору, что заболели.
– Вы хотите, чтобы я сказал что-то, что поможет вам меня обнаружить. Вы уверены, что ваши техники не пробуют установить, откуда я звоню?
– Даю вам слово.
– Значит, не торопитесь арестовать меня?
– Я – как вы. Радуюсь, что скоро все будет кончено.
– Откуда вы знаете?
– Вы написали в газеты…
– Я не хотел, чтобы пострадал невиновный.
– Настоящая причина не в этом.
– Полагаете, я добиваюсь, чтобы меня поймали?
– Да, бессознательно.
– Что еще вы обо мне думаете?
– Вы чувствуете, что проиграли.
– Сказать по правде, боюсь.
– Чего? Ареста?
– Нет… Не важно – чего… Я и так сказал уже слишком много. Мне хотелось с вами поговорить, услышать ваш голос. Вы меня презираете?
– Я никого не презираю.
– Даже преступников?
– Даже их.
– Вы знаете, что рано или поздно меня возьмете, да?
– Да.
– У вас есть ниточка?
Чтобы поскорее с этим покончить, Мегрэ чуть было не признался, что уже располагает его фотографиями на набережной Анжу, у церкви и на Монпарнасском кладбище. Достаточно опубликовать их в газетах, как тут же найдутся люди, которые опознают убийцу Батийля. Комиссар не делал этого, потому что смутно чувствовал: человек этот не ожидает ареста и при угрозе его покончит с собой. Действовать нужно не спеша: пусть сам придет с повинной.
– Ниточка найдется всегда; трудно решить, не оборвется ли она.
– Я скоро повешу трубку.
– Что вы собираетесь делать сегодня?
– Что вы имеете в виду?
– Сегодня суббота. Воскресенье проведете за городом?
– Конечно, нет.
– У вас нет машины?
– Нет.
– Вы служите в какой-нибудь конторе, верно?
– Верно. В Париже десятки тысяч контор, так что в этом я могу сознаться.
– У вас есть друзья?
– Нет.
– А подруга?
– Нет. Когда нужно, я довольствуюсь тем, что подвернется. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Уверен, что завтрашний день вы посвятите длинному письму в газеты.
– Как это вы обо всем догадываетесь?
– Вы не первый, с кем случилось такое.
– И чем это кончалось у других?
– Финалы бывали разные.
– Кое-кто кончал самоубийством?
Мегрэ не ответил, и снова воцарилось молчание.
– Револьвера у меня нет, и я знаю, что без специального разрешения достать его сейчас практически невозможно.
– Вы не покончите с собой.
– Почему вы так думаете?
– Иначе вы не стали бы мне звонить.
Мегрэ утер пот со лба. Весь этот банальный разговор и его собственные нейтральные ответы все-таки помогли ему разобраться в личности собеседника.
– Я вешаю трубку, – произнес голос на другом конце линии.
– Можете позвонить в понедельник.
– Не завтра?
– Завтра воскресенье, и на службе меня не будет.
– Дома тоже?
– Хочу поехать с женой за город.
Каждая сказанная фраза била в цель.
– Везет вам…
– Согласен.
– Вы считаете себя счастливым человеком?
– Относительно – как большинство людей.
– А я никогда не был счастлив.
Незнакомец внезапно повесил трубку. Может быть, кто-то, кому надоело ждать, когда закончится разговор, попытался зайти в будку; может быть, у звонившего просто сдали нервы. Пьяницей он явно не был. Разве что для смелости сделал исключение? Звонил он из кафе или бара. Его задевали локтями, на него смотрели, не подозревая, что это убийца. Мегрэ позвонил жене.
– Как насчет того, чтобы провести уик-энд в Мен-сюр-Луар?
– Но… Ты… А расследование? – изумилась она, на секунду утратив дар речи.
– Надо дать ему дозреть.
– Когда выезжаем?
– После завтрака.
– На машине?
– Разумеется.
Водить машину она начала год назад, уверенности еще не обрела и за руль всегда садилась с нескрываемым опасением.
– Купи чего-нибудь на обед: вечером, когда мы приедем, магазины, возможно, будут закрыты. И чего-нибудь на утро, чтобы плотно позавтракать. А днем поедим в гостинице.
Из ближайших сотрудников комиссара на месте оказался только Жанвье; Мегрэ пригласил его на аперитив.
– Что ты делаешь завтра?
– Воскресенье – это день моей тещи, всяких дядюшек и тетушек, шеф.
– А мы поедем в Мен.
Мегрэ с женой быстренько позавтракали на бульваре Ришар-Ленуар. Г-жа Мегрэ, помыв посуду, пошла переодеваться.
– Холодно?
– Свежо.
– Значит, платье в цветочек лучше не надевать?
– Почему нет? Ты ведь поедешь в пальто?
Через час они влились в поток парижан, десятки тысяч которых спешили выбраться на природу. Домик выглядел таким же чистым и опрятным, каким они его оставили: дважды в неделю женщина из деревни проветривала его, смахивала пыль, натирала пол. Говорить с ней о новых средствах ухода за мебелью и полом было бесполезно: она признавала только воск, приятный запах которого царил повсюду. Муж ее занимался садом: на клумбе Мегрэ обнаружил крокусы, а в самом защищенном от ветра месте, в глубине сада у стены, росли нарциссы и тюльпаны.
Прежде всего, комиссар отправился на второй этаж и переоделся в старые брюки и фланелевую рубаху. Ему всегда казалось, что домик, с его массивными балками, темными уголками и мирной атмосферой напоминает дом приходского священника. Комиссару это даже нравилось. Г-жа Мегрэ крутилась на кухне.
– Ты очень голоден?
– В меру.
Телевизора у них здесь не было. В теплую погоду они усаживались после обеда в саду и наблюдали, как в надвигающихся сумерках постепенно стираются контуры пейзажа. Этим вечером, гуляя, они спустились к Луаре, воды которой после дождей в начале недели стали грязными и несли ветви деревьев.
– Ты чем-то озабочен?
– Собственно говоря, нет, – ответил комиссар после долгого молчания. – Сегодня утром мне звонил убийца Антуана Батийля.
– Чтобы поиздеваться над тобой? Бросить тебе вызов?
– Нет, ему нужна поддержка.
– И за ней он обратился к тебе?
– Ему больше не к кому…
– Ты уверен, что это был убийца?
– Да, но вряд ли он убил преднамеренно.
– Значит, неумышленное убийство?
– Не совсем, если только не ошибаюсь.
– Зачем он написал письмо в газеты?
– Читала?
– Да. Вначале я подумала, что это подстроено… Ты знаешь, кто он?
– Нет, но могу узнать в течение суток.
– Ты не заинтересован в его аресте?
– Сам явится.
– А если не явится? Если совершит новое преступление?
– Не думаю…
Однако полной ясности у комиссара не было. Имеет ли он право быть настолько уверенным в себе? Он подумал об Антуане Батийле, который так хотел изучать население тропических стран и собирался жениться на юной Морисетте. Ему не было и двадцати одного; он свалился в лужу на улице Попенкур и больше не поднялся…
Спал комиссар неспокойно. Дважды открывал глаза: ему казалось, что звонит телефон. «Больше он убивать не будет». Мегрэ пытался успокоить себя. «В сущности, он его боится»…
Настоящее воскресное солнце, солнце воспоминаний детства. Сад, весь в росе, благоухал; в доме пахло яичницей с ветчиной. День протекал мирно, однако с лица Мегрэ не сходила тревожная тень. Расслабиться до конца ему не удалось, и жена это чувствовала. В гостинице их встретили с распростертыми объятиями; с каждым пришлось выпить: супругов Мегрэ здесь считали за своих.
– В картишки потом перекинемся?
Почему бы и нет? Мегрэ с женой съели свинину по-деревенски, петуха в белом вине, на десерт был козий сыр и ромовые бабы.
– Часа в четыре?
– Договорились.
Мегрэ взял свое плетеное кресло, отыскал в саду уголок поукромнее и, ощущая веками солнечное тепло, задремал. Когда он проснулся, кофе у г-жи Мегрэ уже был готов.
– Ты так сладко спал, что приятно было смотреть.
Во рту у комиссара еще сохранился вкус деревни, и вокруг он словно слышал жужжание мух.
– Скажи, ты не чувствовал себя немного не в своей тарелке, слыша его голос по телефону?
Они невольно продолжали думать об одном и том же.
– Я служу уже сорок лет и всякий раз волнуюсь, оказываясь лицом к лицу с убийцей.
– Почему?
– Потому что человек переступил черту.
Дальше Мегрэ объяснять не стал. Они понимали друг друга. Человек, который убивает, так или иначе порывает связь с человеческим обществом. Он перестает быть как все. Этот хотел объясниться, сказать, что… Слова готовы были политься у него с губ, но он знал, что это бесполезно, что никто его не поймет. Так же бывает и с настоящими убийцами, с профессионалами. Они держатся агрессивно, язвят, но это объясняется их желанием подбодриться, убедить себя в том, что как люди они еще не умерли.
– Вернешься не слишком поздно?
– Надеюсь, до половины седьмого.
Мегрэ вновь оказался в обществе своих местных приятелей – милых людей, для которых он был не знаменитым комиссаром Мегрэ, а просто соседом, и к тому же отличным рыболовом. Они играли за столом, застеленным красной скатертью. Карты, знавшие лучшие дни, засалились. Деревенское белое вино было приятным и свежим.
– Вам объявлять…
– Бубны…
Сидевший слева противник объявил терц, его партнер – четыре дамы.
– Козыри…
Послеполуденное время комиссар провел за картами: разворачивал их веером, объявлял терцы и белоты. Это успокаивало, как мурлыканье. Время от времени подходил хозяин, заглядывал игрокам в карты и с понимающей улыбкой удалялся. Человеку, который убил Антуана Батийля, воскресенье должно было показаться долгим. Живет ли он в маленькой квартирке с собственной мебелью или снимает помесячно комнату в скромной гостинице, все равно ему лучше не сидеть в четырех стенах, а пойти потереться в толпе, заглянуть в кино. Во вторник вечером шел такой дождь, что это было похоже на потоп; в Ла-Манше и Северном море погибло несколько рыболовных судов. Может быть, это тоже имело какое-нибудь значение? А куртка Антуана, его длинные волосы? Мегрэ старался не думать об этом, целиком отдаться игре.
– Ну, что скажете, комиссар?
– Пас.
Белое вино слегка ударило в голову. Мегрэ отвык от него: пьешь, как простую воду, а потом, глядишь, и ноги не держат.
– Мне, пожалуй, пора.
– Доиграем до пятисот очков, ладно?
– Пусть будет до пятисот.
Комиссар проиграл и угостил всех присутствующих.
– Похоже, вы у себя в Париже пренебрегаете белотом. Подразучились, да?
– Есть малость.
– На Пасху побудьте подольше.
– Хотелось бы. Ничего лучшего мне и не надо. Вот преступники, те… – На тебе! Он вдруг опять подумал о телефоне. – Спокойной ночи, господа.
– До будущей субботы?
– Возможно.
Разочарования Мегрэ не чувствовал. Уик-энд он провел так, как задумал, а забыть в деревне свои тревоги и заботы и не надеялся.
– Когда хочешь выехать?
– Как только перекусим. Что у тебя на обед?
– Приходил старик Бамбуа, предложил линя; я его запекла.
Мегрэ с удовольствием взглянул на толстую рыбу с приятной золотистой корочкой.
Ехали они медленно: ночью г-жа Мегрэ боялась вести машину еще больше, чем днем. Мегрэ включил радио, с улыбкой прослушал предупреждение для автомобилистов, потом последние известия. Говорили в основном о внешней политике; комиссар облегченно вздохнул, убедившись, что о деле на улице Попенкур упомянуто не было. Другими словами, убийца оказался благоразумен. Ни нового преступления, ни самоубийства. Только в департаменте Буш-дю-Рон похищена девочка. Есть надежда найти ее живой.
Спал Мегрэ лучше, чем прошлой ночью; стоял уже день, когда его разбудил оглушительно стрелявший грузовик. Жены рядом не было. Она встала недавно – постель еще хранила ее тепло – и теперь готовила на кухне кофе.
Перегнувшись через перила, г-жа Мегрэ смотрела, как муж грузно спускается по лестнице; можно было подумать, что она провожает ребенка на трудный экзамен. Знала она только то, о чем писали газеты, но газетам не было известно, какую энергию он тратит, чтобы все до конца понять, как напрягает силы во время некоторых расследований. Он словно отождествляет себя с теми, кого преследует, мучится их муками.
Комиссару посчастливилось сесть в двухэтажный автобус: устроившись на крыше, он докурил первую утреннюю трубку. Едва он вошел в кабинет, как позвонил комиссар Грожан.
– Как дела, Мегрэ?
– Прекрасно, А у вас? Как ваши прохвосты?
– Вопреки предположениям, полезнее всех оказался Гувьон, этот невзрачный дозорный: благодаря ему мы нашли свидетелей двух ограблений – замка Эпин, неподалеку от Арпажона, и виллы в лесу Дре. Гувьон часто в течение нескольких дней следил, кто и когда посещает выбранный преступниками дом. Иногда он забегал по соседству перекусить и чего-нибудь выпить, и его запомнили. Думаю, он скоро расколется и все расскажет. Жена Гувьона, бывшая танцовщица кордебалета из Шатле, умоляет его признаться. Все четверо сейчас в Сайте, в разных камерах. Я хотел поставить вас в известность и поблагодарить… А у вас?
– Потихоньку…
Через полчаса, как Мегрэ и ожидал, позвонил редактор утренней газеты.
– Опять послание?
– Да. На этот раз пришло не по почте – его бросили в наш почтовый ящик.
– Длинное?
– Порядочное. На конверте пометка: «Для редактора субботней статьи о преступлении на улице Попенкур».
– Тоже печатными буквами?
– Похоже, он пишет ими довольно бегло. Прочитать?
– Будьте добры…
«Господин редактор! Я прочитал ваши статьи, в частности субботнюю, и хотя не берусь судить об их литературных достоинствах, мне показалось, что вы в самом деле пытаетесь установить истину. Некоторые из ваших коллег поступают иначе: в погоне за сенсацией они печатают неизвестно что, рискуя назавтра впасть в противоречие.
Однако у меня есть упрек и в ваш адрес. В своей последней статье вы упоминаете об «одержимом с улицы Попенкур». Зачем вы употребили это слово? Во-первых, оно оскорбительно; во-вторых, содержит в себе оценку. Может быть, вы выбрали его из-за семи ударов ножом? Видимо, так, потому что дальше вы пишете, будто убийца наносил удары как бешеный. Известно ли вам, что, употребляя слова такого рода, вы можете нанести большой вред? Некоторые ситуации сами по себе столь мучительны, что о них нельзя судить поверхностно.
Это напомнило мне о том министре внутренних дел, который недавно, говоря о пятнадцатилетнем парне, употребил слово «чудовище»; пресса, понятное дело, тут же его подхватила.
Я не прошу, чтобы меня щадили. Я знаю, что в глазах людей я убийца – и только. Но я не хочу, чтобы мне досаждали еще и словами, которые, безусловно, выходят за пределы понимания тех, кто ими пользуется.
Что касается остального, благодарю вас за объективность. Могу сообщить, что я звонил комиссару Мегрэ. Он показался мне понятливым, и у меня возникло желание довериться ему. Но он полицейский: не обязывает ли это его играть роль или даже устраивать ловушки? Думаю, что позвоню ему еще. Я очень устал. Тем не менее завтра я вернусь к своей работе в конторе. Я ведь простой канцелярист.
В субботу я присутствовал на похоронах Антуана Батийля. Видел его отца, мать, сестру. Хотелось бы, чтобы они знали: я ничего не имел против их сына. Не знал его. Никогда не видел. Я искренне раскаиваюсь в том зле, которое им причинил.
Остаюсь, господин редактор, вашим покорным слугой».
– Могу я это опубликовать?
– Не вижу никаких препятствий. Напротив. Это побудит его написать снова, а из каждого письма мы что-то узнаем про него. Когда снимете с письма копию, будьте добры переправить его мне. Не обязательно через рассыльного.
В двенадцать минут первого, когда Мегрэ решал, идти завтракать или нет, зазвонил телефон.
– Вы, наверное, звоните из кафе или бара, находящегося неподалеку от вашей конторы?
– Верно. Вы потеряли терпение?
– Я собирался пойти позавтракать.
– Вы не знали, что я позвоню?
– Знал.
– Прочли мое письмо? Я предполагал, что вам передадут его по телефону. Поэтому я и не послал вам копию.
– Вам нужно, чтобы публика читала ваши письма, не так ли?
– Мне хочется избежать ложных толкований. Когда кто-то совершает убийство, возникают всякие ложные представления. Да и у вас, возможно…
– Знаете, я всякого навидался.
– Знаю.
– Когда еще существовала каторга, некоторые регулярно писали мне из Гвианы. Другие, отбыв срок, заходили ко мне.
– В самом деле?
– Вы чувствуете себя немного лучше?
– Не знаю. Во всяком случае, сегодня утром я работал почти нормально. Забавно думать, что люди, которые держатся с тобой вполне естественно, резко изменились бы, произнеси я одну короткую фразу.
– Вам хочется ее произнести.
– Иногда мне приходится сдерживать себя. Например, при директоре конторы, который смотрит на меня свысока.
– Вы уроженец Парижа?
– Нет, провинциального городка. Какого – не скажу: это помогло бы вам установить мою личность.
– Чем занимался ваш отец?
– Он главный бухгалтер одного… Ну, скажем, одного довольно крупного предприятия. Доверенное лицо, понимаете ли. Дурак, которого хозяева могут задержать до десяти вечера или заставить выйти на работу в субботу днем, а то и в воскресенье.
– А ваша мать?
– Она очень больна. Сколько я ее помню, она всегда хворала. Кажется, это результат моего появления на свет.
– У вас нет ни сестер, ни братьев?
– Нет. Именно поэтому. Она все же поддерживает порядок в доме, там всегда очень чисто. В школе я тоже был одним из самых опрятных учеников. Родители мои люди честолюбивые. Им хотелось, чтобы я стал адвокатом или врачом. А мне опротивело учиться. Тогда они решили, что я поступлю на предприятие, где работает мой отец, – самое крупное в городе. Я же не хотел там оставаться. Мне казалось, что я задыхаюсь. Я приехал в Париж…
– И задыхаетесь в конторе, да?
– Зато когда я выхожу оттуда, меня никто не знает. Я свободен.
Он говорил непринужденнее, естественнее, чем в прошлый раз. Меньше боялся. Паузы стали более редкими.
– Что вы обо мне думаете?
– Разве вы меня об этом не спрашивали?
– Я имею в виду обо мне вообще. Не принимая во внимание улицу Попенкур.
– Думаю, что таких, как вы, десятки, сотни, тысячи.
– Большинство женаты, у них есть дети.
– А вы почему не женились? Из-за своего… недуга?
– Вы и в самом деле думаете так, как говорите?
– Да.
– Дословно?
– Да.
– Не могу вас понять. Комиссара полиции я представлял совсем другим.
– Комиссар полиции такой же человек, как все. Здесь, на набережной дез Орфевр, мы тоже отличаемся друг от друга.
– Вот чего я совсем не понимаю – того, что вы сказали мне в прошлый раз. Вы утверждали, что можете установить мою личность за сутки.
– Верно.
– Каким образом?
– Я вам отвечу, когда вы окажетесь передо мной.
– Так почему бы вам этого не сделать и не арестовать меня прямо сейчас?
– А если я спрошу, почему вы решились на убийство?
Наступила пауза, более тревожная, чем прежние; комиссар подумал, что, возможно, зашел слишком далеко.
– Алло! – забеспокоился он.
– Да…
– Я был слишком, резок, извините. Но правде нужно смотреть в лицо.
– Знаю… И, поверьте, пытаюсь. Может, вы думаете, я писал в газеты и звоню вам, потому что хочу поговорить о себе? Нет – потому что все это ложь!
– Что ложь?
– То, что думают люди. Вопросы, которые будут задавать мне в суде, если я туда попаду. Обвинительная речь прокурора. И даже, возможно – в наибольшей степени, речь моего адвоката.
– Вы заглядываете так далеко?
– Приходится.
– Думаете явиться с повинной?
– Вы же убеждены, что я так и сделаю, верно?
– Да.
– Полагаете, мне станет легче?
– Уверен.
– Меня запрут в камере и будут обращаться со мной, как… – Он не закончил фразу, и Мегрэ решил не перебивать.
– Не хочу вас больше задерживать. Вас ждет жена.
– Уверен, что она не беспокоится. Привыкла.
Опять молчание. Казалось, незнакомец не решается порвать нить, связывающую его с другим человеком.
– Вы счастливы? – робко спросил он, словно этот вопрос неотвязно его преследовал.
– Относительно. Счастлив, насколько человек вообще может быть счастливым.
– А вот я с четырнадцати лет не был счастлив никогда – ни дня, ни часа, ни минуты, – произнес незнакомец и внезапно сменил тон: – Благодарю.
Разговор прервался.
Во второй половине дня комиссар поднялся к следователю Пуаре.
– Дознание продвигается? – спросил тот с оттенком нетерпения, свойственного всем следователям.
– Практически закончено.
– Вы хотите сказать, что знаете убийцу?
– Сегодня утром он опять звонил.
– Кто же он?
Мегрэ достал из кармана увеличенную фотографию мужского лица в толпе, снятую на солнечной набережной Анжу.
– Этот молодой человек?
– Не так уж он молод. Ему лет тридцать.
– Вы его арестовали?
– Еще нет.
– Где он живет?
– Я не знаю ни его фамилии, ни адреса. Если я опубликую этот снимок, люди, которые видятся с ним ежедневно, – коллеги, привратница, кто-нибудь еще, – узнают его и не замедлят мне сообщить.
– Почему же вы этого не делаете?
– Этот вопрос беспокоит и меня; сам убийца вторично задал мне его сегодня утром.
– Он звонил вам и раньше?
– Да, в субботу.
– Вы отдаете себе отчет, комиссар, в ответственности, которую на себя берете? К тому же, косвенно, ее несу и я, раз увидел его фотографию. Не нравится мне это…
– Мне тоже. Но только если я поспешу, он скорее всего не даст себя арестовать и покончит с собой.
– Опасаетесь самоубийства?
– Терять ему особенно нечего, как по-вашему?
– Задерживают сотни преступников, а тех, что покушаются на свою жизнь, можно сосчитать по пальцам.
– А если он все-таки относится к последним?
– В газеты он еще что-нибудь писал?
– Вчера вечером или ночью в почтовый ящик одной из редакций бросили письмо.
– Мне кажется, эта мания достаточно изучена. Насколько я помню лекции по криминологии, так обычно поступают параноики.
– По мнению психиатров, да.
– Вы с ними не согласны?
– У меня недостаточно знаний, чтобы спорить с ними. Единственная разница между ними и мной заключается в том, что я не делю людей на категории.
– Но ведь это необходимо.
– Необходимо для чего?
– Чтобы судить их, например.
– Судить – не моя задача.
– Не зря меня предупреждали, что у вас трудный характер. – Следователь произнес это с легкой улыбкой, хотя в душе вовсе не улыбался. – Хотите сделку? Сегодня понедельник… Скажем, в среду, в это же время…
– Слушаю вас.
– Если к этому времени он не будет за решеткой, вы разошлете снимки в газеты.
– Вы в самом деле на этом настаиваете?
– Я предоставляю вам отсрочку, которую считаю достаточной.
– Благодарю вас.
Мегрэ спустился на свой этаж и открыл дверь в инспекторскую. В действительности никто из инспекторов ему особенно не был нужен.
– Зайди-ка, Жанвье.
В кабинете было душно, и комиссар открыл окно; в помещение ворвался уличный шум. Мегрэ сел и выбрал изогнутую трубку, которую курил реже других.
– Ничего нового?
– Ничего, шеф.
– Садись.
Следователь ничего не понял. Для него преступник определялся той или иной статьей уголовного кодекса.
Мегрэ иногда требовалось также порассуждать вслух.
– Он опять звонил.
– Он еще не решился прийти с повинной?
– Хочет, но пока колеблется, как перед прыжком в ледяную воду.
– Он, наверное, вам доверяет?
– Надеюсь. Но он знает, что я тут не один. Я сейчас был наверху… Когда его начнет допрашивать следователь, наш убийца, увы, отдаст себе отчет в реальном положении дел. Я узнал о нем еще кое-что. Он из провинциального городка, из какого – предпочел умолчать. Это означает, что городок очень маленький – там мы легко напали бы на его след. Его отец – главный бухгалтер, доверенное лицо, как он сам, не без горечи, выразился.
– Понимаю.
– Из него хотели сделать адвоката или врача. Но продолжать учение у него не хватило мужества. Не захотел он и поступать на предприятие, где работает отец. Ничего в этом оригинального нет – я так ему и сказал. Работает в конторе. Живет один. У него есть причина, по которой он не женат.
– Он сказал, какая?
– Нет, но я, кажется, понял.
Эту тему Мегрэ развивать не стал.
– Я могу только ждать. Завтра мне, конечно, напомнят… В среду днем придется послать его снимки в газеты.
– Почему?
– Ультиматум следователя. По его словам, он не может взять на себя ответственность и подождать еще.
– Вы надеетесь, что…
Зазвонил телефон.
– Ваш анонимный собеседник, господин комиссар.
– Алло! Господин Мегрэ?.. Прошу извинить, что я утром повесил трубку. Бывают моменты, когда я говорю себе, что все это лишено всякого смысла. Я как муха, которая бьется о стекло, пытаясь выбраться из комнаты.
– Вы не в конторе?
– Я пошел туда. Был полон самых добрых намерений. Мне дали срочное дело. Я открыл его и прочел первые строчки, а потом спросил себя, что я тут делаю… Меня охватила какая-то паника; я сказал, что мне нужно в туалет, и вышел в коридор. На ходу едва успел захватить плащ и шляпу. Боялся, что меня задержат, словно кто-то охотится за мной.
В самом начале разговора Мегрэ дал Жанвье знак, чтобы тот снял вторую трубку.
– В каком районе города вы находитесь?
– На Больших Бульварах. Я уже больше часа брожу в толпе. Иногда злюсь на вас, подозреваю, что вы нарочно лишаете меня рассудка, постепенно доводя до такого состояния, что мне остается одно – прийти с повинной.
– Вы выпили?
– Откуда вы знаете? – Незнакомец говорил все более пылко. – Я выпил несколько рюмок коньяка.
– Вообще-то вы ведь не пьете?
– Только стакан вина за едой, изредка аперитив.
– Курите?
– Нет.
– Что вы сейчас собираетесь делать?
– Не знаю… Ничего… Ходить… Может быть, посидеть в кафе и почитать газеты.
– Больше писем не посылали?
– Нет. Возможно, одно еще напишу, но мне мало что осталось сказать.
– Вы живете в меблированной квартире?
– У меня там своя мебель, есть кухонька и ванная.
– Готовите сами?
– Только вечером.
– Но несколько дней уже не готовите?
– Верно. Возвращаюсь к себе как можно позже. Почему вы задаете мне такие банальные вопросы?
– Они помогают мне понять вас.
– Вы поступаете так со всеми?
– Нет, по-разному.
– Неужели люди настолько отличаются друг от друга?
– Все люди разные. Почему вы не придете ко мне?
– А вы меня отпустите? – рассмеялся незнакомец коротким нервным смешком.
– Обещать не могу.
– Вот видите… Я приду к вам, как вы выразились, когда у меня окончательно созреет решение.
Мегрэ чуть не сказал ему об ультиматуме следователя, но, взвесив все «за» и «против», воздержался.
– До свидания, господин комиссар.
– До свидания. Не падайте духом!
Мегрэ и Жанвье переглянулись.
– Бедняга! – пробормотал Жанвье.
– Он еще борется. Но рассуждает вполне здраво. Не тешит себя иллюзиями. Интересно, придет ли он до среды?
– У вас не создалось впечатления, что он уже колеблется?
– В субботу он тоже колебался. Сейчас он на улице, на солнце, в толпе, где никто не показывает на него пальцем. Может зайти в кафе, заказать коньяк, и его обслужат, не обратив на него никакого внимания. Может пойти пообедать в ресторан, посидеть в темном кино.
– Понимаю.
– Я ставлю себя на его место. Рано или поздно…
– Покончив с собой, чего вы опасаетесь, он поступил бы еще более решительно.
– Знаю. Но знает ли он? Надеюсь только, что он не будет продолжать пить.
В комнату проникли легкие струйки свежего воздуха; Мегрэ взглянул на раскрытое окно.
– А что, если мы пропустим по рюмочке?
Через несколько минут они стояли у стойки в «Пивной Дофина».
– Коньяк, – заказал комиссар. Жанвье улыбнулся.
