На всякий случай Мегрэ взял с собой молодого Лапуэнта. Они стояли в толпе на набережной напротив дома, соседнего с домом покойного: зевак собралось столько, что пробраться ближе не было никакой возможности. Многие приехали на машинах, главным образом в лимузинах с шоферами; одни автомобили стояли вдоль набережной между мостами Луи Филиппа и Сюлли, другие – по ту сторону острова, на Бетюнской и Орлеанской набережных. Утро выдалось в пастельных тонах, свежее, ясное, веселое.

Машины останавливались перед подъездом, затянутым крепом, люди входили в дом, склонялись перед гробом и возвращались на улицу, чтобы присоединиться позже к похоронной процессии. Рыжий фотограф без шляпы бегал взад и вперед, то и дело нацеливаясь объективом на лица зевак. Некоторые из них, оскорбленные в своих чувствах, делали ему резкие замечания. Он, не обращая внимания, невозмутимо продолжал работать. Многие, особенно те, кто на него ворчал, были бы удивлены, если бы узнали, что он не представляет ни газету, ни журнал, ни какое-либо агентство, а находится здесь по приказанию Мегрэ. Комиссар рано утром поднялся в криминалистическую лабораторию и вместе с Мерсом выбрал Ван Амма, самого лучшего и расторопного полицейского фотографа.

– Мне нужны снимки всех зевак: сначала перед домом покойного, потом перед церковью, когда внесут гроб, потом при его выносе и, наконец, на кладбище. Когда фотографии будут готовы, изучите их под лупой. Возможно, один или несколько человек будут присутствовать во всех трех местах. Они-то мне и нужны. Увеличьте и отпечатайте, но только их самих, без окружающих.

Мегрэ невольно искал глазами светлый плащ с поясом и темную шляпу. Маловероятно, чтобы убийца остался в этой одежде; ее описание дано во всех утренних газетах. Теперь убийство на улице Попенкур окончательно связалось с делом об ограблении. Газеты пространно рассуждали о роли уголовной полиции и о вчерашних допросах; были опубликованы и фотографии четверых арестованных. В одной из газет под снимком матроса Демарля в шляпе и плаще стояла подпись: «Убийца?»

Толпа перед домом была разношерстной. Здесь стояли те, кто явился отдать покойному последний долг и теперь ждал минуты, чтобы занять место в погребальном кортеже. У края тротуара находились в основном обитатели острова: привратницы и торговки с улицы Сен-Луи-ан-л'Иль.

– Такой милый мальчик! И такой застенчивый! Когда входил в магазин, обязательно приподнимал шляпу.

– Вот если бы только стригся малость покороче. Родителям – они ведь такие элегантные люди! – следовало сказать ему. Это отдавало дурным тоном.

Время от времени Мегрэ и Лапуэнт обменивались взглядами, и комиссару пришла в голову нелепая мысль: будь Антуан Батийль жив, с каким удовольствием потолкался бы он со своим микрофоном в этой толпе! Впрочем, будь он жив, толпы, разумеется, не было бы.

Подъехал катафалк и встал у обочины; позади него пристроились другие машины. Неужели в церковь Сен-Луи-ан-л'Иль, находящуюся в двухстах метрах, они поедут, а не пойдут?

Служащие похоронного бюро первым делом вытащили венки и букеты цветов, которыми украсили не только катафалк, но и три стоящие за ним автомобиля.

Среди ожидавших была еще одна категория людей, которые стояли отдельными группками – персонал фирмы «Милена». Многие девушки и молодые женщины были красивы и одеты с элегантностью, выглядевшей на утреннем солнце чуть-чуть агрессивно.

По толпе прошло движение, словно по рядам пробежала волна, и появились шестеро мужчин, несших гроб. Как только его задвинули в катафалк, из дому вышла семья покойного. Впереди шел Жерар Батийль с женой и дочерью. Лицо у него было осунувшееся, помятое. Он ни на кого не смотрел, но, казалось, удивился такому количеству цветов. Чувствовалось, что мыслями он где-то далеко и едва ли отдает себе отчет в происходящем. Г-жа Батийль держалась более хладнокровно, хотя и она несколько раз приложила платочек через легкую черную вуаль, закрывавшую ей лицо. Мину, которую Мегрэ впервые видел в черном, казалась еще выше и худощавее; она единственная обращала внимание на то, что происходит вокруг. Фотокорреспонденты, на этот раз настоящие, сделали несколько снимков. Из дому стали выходить тетушки, дядюшки, более отдаленная родня и, конечно, высокопоставленные служащие косметической фирмы.

Катафалк тронулся, за ним двинулись машины с цветами, следом пошли родственники, друзья, студенты, преподаватели и, наконец, соседи-коммерсанты. Часть зевак по мостам Мари и Сюлли направилась домой, другие проследовали к церкви. Мегрэ и Лапуэнт присоединились к последним. Пройдя немного, они увидели на улице Сен-Луи-ан-л'Иль толпу людей, которых не было на набережной Анжу. Церковь была уже почти полна. На улице слышался низкий рокот органа; гроб внесли в церковь и поставили на возвышение, усыпанное цветами. Многие остались снаружи. Служба началась при открытых дверях; солнце и утренняя свежесть проникали в церковь.

– Pater noster.

Преклонных лет священник, махая кропилом, обошел вокруг гроба, потом принялся кадить.

– Et ne nos inducat in tentationem…

– Amen!

Ван Амм продолжал трудиться.

– Какое кладбище? – вполголоса спросил Лапуэнт, наклонившись к уху комиссара.

– Монпарнасское: у Батийлей там фамильный склеп.

– Мы поедем?

– Пожалуй, нет.

У церкви за порядком следили многочисленные полицейские. Ближайшие родственники сели в первую машину. Затем расселась более дальняя родня и сотрудники Батийля; многие друзья семьи спешили к своим машинам, протискиваясь сквозь толпу. Ван Амм в последнюю секунду влез в маленький черный полицейский автомобиль, который ждал его в удобном месте. Толпа понемногу редела. На улице осталось лишь несколько небольших групп.

– Можно возвращаться, – вздохнул Мегрэ. Обогнув сзади собор Парижской Богоматери, они зашли в бар на углу Дворцового бульвара.

– Что будешь пить?

– Белое вувре.

Слово «вувре» было написано мелом на витрине бара.

– Я тоже. Два вувре!

Около полудня в кабинете Мегрэ появился Ван Амм со снимками.

– Я еще не закончил, но мне хотелось показать вам кое-что уже сейчас. Мы втроем рассматривали снимки в сильную лупу, и вот что меня сразу поразило…

На первом, сделанном на набережной Анжу, виднелась лишь часть туловища и лица, поскольку в кадр влезла женщина, пытавшаяся протиснуться в первые ряды. Тем не менее на фотографии можно было четко различить мужчину в светло-бежевом плаще и темной шляпе. На вид ему было лет тридцать. Лицо неприметное; казалось, он хмурится, словно что-то рядом его раздражает.

– Вот снимок получше.

То же лицо, но уже увеличенное. Довольно пухлые, словно надутые губы, взгляд застенчивый.

– Это тоже на набережной Анжу. Посмотрим, будет ли он на фотографиях, снятых у церкви, – мы их сейчас печатаем. Эти я принес вам из-за плаща.

– Больше там никого не было в плащах?

– Многие, но только трое в плащах с поясом: пожилой бородатый мужчина и еще один, лет сорока, с трубкой в зубах.

– После завтрака принесите все, что найдете еще.

В сущности, плащ ничего особенного не означал. Если убийца Батийля прочитал утренние газеты, он знает, что в них есть его приметы. Зачем же в таком случае он станет одеваться так же, как в тот вечер на улице Попенкур? Потому что у него нет другой одежды? Или это вызов?

Мегрэ позавтракал в «Пивной Дофина» вдвоем с Лапуэнтом: Жанвье и Люкас находились где-то в городе.

Раздавшийся в половине третьего телефонный звонок позволил Мегрэ немного расслабиться. Большая часть его тревог внезапно рассеялась.

– Алло! Комиссар Мегрэ?.. Сейчас с вами будет говорить господин Фремье, наш главный редактор. Не вешайте рубку.

– Алло! Мегрэ?

Они знали друг друга давно. Фремье был главным редактором одной из наиболее популярных утренних газет.

– Я не спрашиваю, как движется расследование. Позволил себе позвонить только потому, что мы получили занятное послание. Более того, оно пришло по пневматической почте (В Париже существует пневматическая почта для внутригородской корреспонденции), что для анонимки редкость.

– Слушаю вас.

– Вам известно, что сегодня утром мы опубликовали снимки членов шайки, арестованной в Жуи-ан-Жозас. Мой редактор настоял на том, чтобы под фотографией моряка поместить подпись: «Убийца?»

– Видел.

– Так вот: эту вырезку нам и прислали, а на ней зелеными чернилами крупно написано: «Нет!»

В этот момент лицо Мегрэ и просветлело.

– Если позволите, я пришлю за ней рассыльного. Вы знаете, из какого почтового отделения ее отправили?

– С улицы Фобур-Монмартр. Комиссар, можно вас попросить не сообщать об этом моим коллегам? Я смогу опубликовать этот документ лишь завтра утром: его уже пересняли и сейчас делают клише. Конечно, если только вы не попросите держать его в секрете.

– Нет, напротив. Я хотел бы даже, чтобы вы его прокомментировали. Секунду… Лучше всего высказаться в том смысле, что это шутка, и подчеркнуть, что подлинный убийца не рискнул бы так себя компрометировать.

– Понимаю…

– Благодарю, Фремье. Сейчас я к вам кого-нибудь пришлю.

Мегрэ зашел в инспекторскую, послал человека на Елисейские поля и попросил Лапуэнта зайти к нему.

– Вы, кажется, повеселели, шеф?

– Не очень, не очень. Возможно, я и ошибаюсь, – ответил Мегрэ и рассказал о вырезке из газеты и о слове «Нет!», написанном зелеными чернилами. – Эти зеленые чернила мне не нравятся.

– Почему?

– Потому что человек, который нанес семь ударов ножом, если можно так выразиться, в два приема, под проливным дождем да еще когда неподалеку шла супружеская пара, а из окна смотрела женщина, – этот человек не совсем такой, как все. Мне часто приходило в голову, что люди, пишущие зелеными или красными чернилами, испытывают потребность выделиться и цветные чернила для них – лишь средство удовлетворить эту потребность.

– Вы хотите сказать, что это сумасшедший?

– Нет, так далеко я не захожу. Скорее, оригинал – они ведь бывают самые разные.

В кабинет вошел Ван Амм, неся на этот раз толстую пачку снимков – некоторые были еще влажными.

– Нашли человека в плаще где-нибудь еще?

– Не считая семьи и близких, во всех трех местах – на набережной Анжу, перед церковью и у склепа на Монпарнасском кладбище – фигурируют только трое.

– Показывайте.

– Сперва эта женщина.

Молодая, лет двадцати пяти девушка со взволнованным лицом. В ней чувствовались тревога и боль. Одета в черное, плохо сшитое пальто, лицо обрамлено спутанными волосами.

– Вы велели обращать внимание только на мужчин, но я подумал…

– Понятно.

Мегрэ пристально всмотрелся в незнакомку, словно силясь проникнуть в ее тайну. Выглядела она как девушка из простонародья, которая не придает особого значения своей внешности. Почему же она взволнована не меньше, чем члены семьи, и даже больше, чем, к примеру, Мину? Мину сказала, что ее брат, видимо, никогда не спал с женщиной. Точно ли это? Не ошиблась ли она? Неужели Антуан не мог завести себе подружку? Не из тех ли она девушек, которыми он мог заинтересоваться при своей склонности охотиться за человеческими голосами в самых густонаселенных районах?

– Как только закончим, вернешься на остров Сен-Луи, Лапуэнт. Не знаю, почему, но мне сдается, что она продавщица бакалейного или молочного магазина, словом, что-то в этом роде. Может быть, официантка в кафе или ресторане.

– А вот и второй, – объявил Ван Амм, показывая увеличенную фотографию мужчины лет пятидесяти.

Чуть больше беспорядка в одежде, и его можно принять за бродягу. С покорным видом он смотрит в пространство; что могло заинтересовать его на этих похоронах – совершенно непонятно. Трудно себе представить, что этот мужчина семь раз ударил молодого человека ножом, а потом скрылся.

Батийль приехал на улицу Попенкур не на машине – это установили более или менее точно. Скорее всего, сел в метро на станции Вольтер, недалеко от места, где совершено нападение. Контролер метро почти ничего не помнил: за две минуты мимо него прошли на платформу несколько человек. Он компостировал билеты машинально, не поднимая головы.

– Если бы я разглядывал всех проходящих, у меня голова пошла бы кругом. Головы, головы, одни головы… Лица почти всегда хмурые…

Почему этот человек в поношенной одежде был и у дома, и у церкви, а потом еще поехал на Монпарнасское кладбище?

– Третий? – осведомился Мегрэ.

– Его вы знаете. Это тот, кого я показывал вам утром. Обратите внимание: он не прячется. Во всех трех местах он меня заметил. Здесь, на кладбищенской аллее, он смотрит удивленно, словно спрашивает себя, почему я снимаю толпу, а не гроб или родственников.

– Верно. Он не кажется ни встревоженным, ни озабоченным. Оставьте мне снимки. Рассмотрю их на досуге получше. Благодарю, Ван Амм. Передайте Мерсу, что я очень доволен вашей работой.

– Значит, я отправляюсь на остров показывать снимок девушки? – спросил Лапуэнт, когда они остались одни.

– Это бесполезно, но попробовать стоит. Посмотри-ка, Жанвье пришел?

Войдя в кабинет, Жанвье с любопытством взглянул на пачку снимков.

– Значит так, мой маленький Жанвье. Я хочу, чтобы ты отправился в Сорбонну. Думаю, тебе не составит труда узнать в канцелярии, какие лекции Антуан Батийль посещал особенно прилежно.

– Я должен порасспросить его товарищей?

– Обязательно. Настоящих друзей у него, наверное, не было, но болтать с другими студентами ему, скорее всего, случалось. Вот первый снимок: сегодня утром на похоронах эта девушка казалась взволнованной; кроме того, она проводила гроб до самого кладбища. Может, кто-нибудь встречал ее с ним, может, он просто говорил о ней.

– Ясно.

– А это фотография человека в плаще, который был на набережной Анжу, затем у церкви, а потом на Монпарнасском кладбище. На всякий случай покажи и ее. Надеюсь, сегодня днем лекции есть, и ты успеешь к концу.

– С преподавателем говорить?

– Не думаю, чтобы у него была возможность познакомиться со своими учениками. Погоди-ка! Вот еще один снимок. Скорее всего, к делу он отношения не имеет, но пренебрегать не следует ничем.

Четверть часа спустя Мегрэ принесли вырезку из газеты с надписью «Нет», сделанной зелеными чернилами. Слово было написано печатными буквами высотой сантиметра два и жирно подчеркнуто. Восклицательный знак был на добрый сантиметр выше букв. Это напоминало бурный протест. Писавший был явно возмущен, что такого жалкого субъекта, как бывший моряк, могли принять за убийцу с улицы Попенкур.

С четверть часа Мегрэ неподвижно сидел над вырезкой и фотографиями и легонько посасывал трубку, потом почти машинально взялся за телефон.

– Алло! Фремье? Я боялся вас уже не застать. Благодарю за вырезку, она кажется мне очень любопытной. Сначала я хотел поместить в завтрашнюю газету небольшое объявление, но наш незнакомец их, возможно, не читает. Об этом деле еще будет статья?

– Наши репортеры изучают предыдущие ограбления. Некоторые работают в радиусе пятидесяти километров от Парижа, показывая снимки грабителей соседям владельцев обчищенных вилл.

– Не могли бы вы под статьей или статьями напечатать следующий текст: «Комиссар Мегрэ хотел бы знать, на чем основывает свое заявление тот, кто послал в редакцию газеты отправление по пневматической почте. Если у него есть какие-либо сведения на этот счет, комиссар просит связаться с ним письменно или по телефону».

– Понятно. Повторите, пожалуйста, я запишу дословно.

Мегрэ терпеливо повторил.

– Договорились! Я не только опубликую этот текст на первой полосе, но и возьму его в рамку. Но вы понимаете, что сумасшедшие сразу же примутся писать вам и звонить?

– Я привык, – улыбнулся Мегрэ. – Да и вы тоже. Полиция и редакции газет…

– Ладно. Держите меня в курсе, пожалуйста.

Повесив трубку, комиссар погрузился в чтение вечерних газет, которые ему только что принесли; замечая какую-либо неточность, он всякий раз ворчал. В среднем на каждый абзац приходилось как минимум одно преувеличение, в результате чего воры превратились в самую таинственную и хорошо организованную банду в Париже. Последний заголовок гласил: «Когда будет арестован Мозг?»

Телевизионный сериал, да и только!

Вырезку из газеты Мегрэ послал в дактилоскопическую лабораторию, чтобы выяснить, нет ли на ней отпечатков пальцев. Ответ не заставил себя ждать.

– Два хороших отпечатка: большой и указательный пальцы. В картотеке их нет.

Это означало, что убийца Антуана Батийля никогда не был арестован и тем более осужден. Мегрэ не удивился и снова взялся за газеты, когда в кабинет ворвался возбужденный Лапуэнт.

– Удача, шеф! Или нет, скорее, везение! Вы были правы. Иду я по улице и вдруг вспомнил, что у меня кончились сигареты. Сворачиваю на улицу Сен-Луи-ан-л'Иль, захожу в кафе на углу и кого там вижу?

– Девушку, снимок которой я тебе дал.

– Точно! Она официантка. Черное платье, белый передник. За одним из столов играют в белот: мясник, бакалейщик, хозяин и еще один – он сидел ко мне спиной. Покупаю сигареты, сажусь за столик. Она спрашивает, что я буду пить, я заказываю кофе, и она идет к стойке. «Когда вы кончаете работу?», – интересуюсь я. Она удивляется: «По-разному. Сегодня в семь, потому что открывала я». Дает сдачу и уходит, не обращая на меня внимания. Я не стал говорить с ней при хозяине. Подумал, вы сами…

– Правильно.

– Она едва держится, чуть не плачет. Ходит, как в тумане, нос красный…

Жанвье вернулся на Набережную только в шесть.

– Там читают социологию; похоже, он не пропустил ни одной лекции. Я подождал во дворе. Смотрел на сидящих на скамьях студентов; когда лекция кончилась, они вышли на свежий воздух. Спросил одного, другого, третьего – безуспешно. «Антуан Батийль? Про которого писали в газетах? Да, я встречался с ним, но мы не дружили. Вот если вы разыщете некоего Арто…» Третий студент, с которым я разговаривал, оглянулся и вдруг закричал вслед удаляющемуся парню: «Арто! Арто! К тебе пришли». Потом бросил мне: «Я побежал – опаздываю на поезд». Студенты разъезжались на мотоциклах и мопедах. Подходит высокий парень с бледным лицом и светло-серыми глазами, спрашивает: «Это вы хотели со мной поговорить?» – «Вы, кажется, были другом Антуана Батийля?» – «Другом – это слишком сильно сказано. Он трудно сходился с людьми. Считайте, что мы были приятелями: иногда поболтаем во дворе, иногда выпьем кружку пива. У него я был всего раз и чувствовал себя очень неловко. Я-то ведь сын привратницы с площади Данфер-Рошро. Я этого не стесняюсь. А у него не знал, как себя держать». – «На похоронах сегодня утром были?» – «Только в церкви. Потом была важная лекция». – «Не знаете, у вашего приятеля были враги?» – «Наверняка нет». – «Его любили?» – «Тоже нет. Он никем не интересовался, им тоже никто». – «А вы? Что о нем думаете?» – «Хороший малый. Был гораздо мягче, чем хотел казаться. На мой взгляд, был слишком мягок, чуть что – замыкался в себе». – «Он говорил с вами о магнитофоне?» – «Однажды даже попросил пойти с ним. Он был очень этим увлечен. Утверждал, что голос раскрывает человека гораздо полнее, чем изображение на фотоснимке. Помню его слова: „Есть множество охотников за лицами. Но охотников за звуками я больше не знаю“. Надеялся получить к Рождеству новейший миниатюрный магнитофон японского производства. Такой, чтобы можно было спрятать в ладошке. Во Франции они еще не появились, но вроде вот-вот должны поступить. Он узнал о них из журналов».

Жанвье не преминул спросить у Арто, были ли у Батийля подружки.

– «Нет, не было. Во всяком случае, насколько мне известно. Это не его стиль. К тому же он был скромный, замкнутый. Хотя уже несколько недель был влюблен. Он не удержался и рассказал мне. Ему нужно было с кем-то поделиться, а сестра постоянно его дразнила, делая вид, что девушка в доме – он, а парень – она. Я его девушки не видел, но знаю, что она работает на острове Сен-Луи. И он виделся с ней каждое утро в восемь. В этот час она в кафе одна. Хозяин еще спит, а хозяйка прибирается на втором этаже. Их беспрерывно отвлекали посетители, но все же несколько минут им удавалось побыть вдвоем.» – «Это было в самом деле серьезно?» – «Кажется, да.» – «Что он намеревался делать?» – «В каком смысле?» – «Как он представлял свое будущее, например?» – «В будущем году хотел записаться на лекции по антропологии. Мечтал получить место преподавателя в Азии, Африке, Южной Америке, чтобы изучать различные расы. Хотел доказать, что все они, в сущности, похожи друг на друга, что различия между ними сотрутся, как только условия существования станут одинаковыми на всех широтах.» – «Жениться он не собирался?» – «Пока не заговаривал об этом. Все случилось так недавно. Но в любом случае он не хотел брать в жены девушку из своей среды.» – «Он был настроен против родителей, против семьи?» – «Пожалуй, даже нет. Я помню, как он сказал мне однажды: „Когда возвращаюсь домой, мне кажется, что я попадаю в тысяча девятисотый год“.» – «Благодарю. Извините, что отнял у вас время.»

И Жанвье подвел итог:

– Что скажете, шеф? А вдруг у девчонки есть брат? Вдруг они зашли дальше, чем думает Арто? А брат вбил себе в голову, что сын владельца фирмы «Милена» никогда не женится на его сестре? Да вы понимаете, что хочу сказать…

– А ты, случаем, сам не из тысяча девятисотого года, старина?

– Разве такое не случается?

– Ты что, не следишь за статистикой? Число убийств на почве ревности уменьшилось больше чем вдвое; скоро они станут милым анахронизмом… Вообще-то Лапуэнт ее нашел, она, действительно, работает на острове Сен-Луи. Сегодня вечером попытаюсь с ней поговорить.

– Чем заняться теперь?

– Ничем. Чем угодно. Текучкой. Будем ждать.

В четверть седьмого Мегрэ пошел в «Пивную Дофина» выпить аперитив и застал там двоих коллег. На Набережной они часто не виделись неделями, замыкаясь каждый в своей службе. А «Пивная Дофина» была нейтральной территорией, где все рано или поздно встречались.

– Ну, как убийца с улицы Попенкур? Работаете теперь для улицы де Соссэ?

Без десяти семь Мегрэ уже прохаживался по улице Сен-Луи-ан-л'Иль и наблюдал, как девушка обслуживает клиентов. Хозяйка сидела за кассой, хозяин стоял за стойкой. Был оживленный час вечернего аперитива. В пять минут восьмого девушка скрылась и вскоре появилась в пальто, которое комиссар видел на фотографии. Сказав несколько слов хозяйке, она вышла и, не глядя по сторонам, направилась прямо к набережной Анжу. Мегрэ прибавил шагу и догнал ее.

– Прошу прощения, мадемуазель…

Явно вообразив невесть что, она почти побежала.

– Я комиссар Мегрэ. Мне бы хотелось поговорить об Антуане.

Девушка остановилась как вкопанная и с тоской посмотрела на него.

– Что вы сказали?

– Мне хотелось бы поговорить об…

– Я слышала, но мне непонятно. Я не…

– Отрицать бессмысленно, мадемуазель.

– Кто вам сказал?

– Ваша фотография или, скорее, ваши фотографии. Сегодня утром вы стояли перед домом покойного, ваши пальцы судорожно мяли носовой платок. Вы были и у церкви, и на кладбище.

– Почему меня фотографировали?

– Если вы уделите мне несколько минут и прогуляетесь со мной, я все объясню. Мы ищем убийцу Антуана Батийля. Пока мы не напали на след, у нас ни одной серьезной зацепки. В надежде, что убийца появится на похоронах своей жертвы, я приказал фотографировать лица присутствующих на похоронах. Потом фотограф отобрал нескольких людей, которые были и на набережной Анжу, и у церкви, и на кладбище.

Девушка кусала губы. Непринужденно шагая по набережной, они прошли мимо дома Батийлей. Черный креп исчез. На всех этажах светились окна. Дом снова вошел в обычный жизненный ритм.

– Что вы от меня хотите?

– Чтобы вы рассказали все, что знаете об Антуане. Вы были самым близким для него человеком.

– Почему вы так сказали? – вспыхнула она.

– Это он так сказал, только немного по-другому. В Сорбонне у него был приятель…

– Сын привратницы?

– Да.

– Единственный его приятель… С другими он не чувствовал себя уверенно. Ему всегда казалось, что он не такой, как остальные.

– Вот он и дал понять этому Арто, что собирается на вас жениться.

– Вы уверены, что он это сказал?

– А вам он не говорил?

– Нет. Я не согласилась бы. Мы люди разного круга…

– Похоже, он не принадлежал ни к какому кругу, в том числе и к своему.

– Да и его родители…

– Как долго вы были знакомы?

– С тех пор, как я работаю в этом кафе. Месяца четыре. Я помню, это случилось зимой: когда я его увидела, в первый раз пошел снег. Антуан заходил каждый день за…

– Как скоро он стал поджидать вас у выхода?

– Через месяц, даже больше.

– Вы стали его любовницей?

– Ровно неделю назад.

– У вас есть брат?

– Двое. Один служит в армии, в Германии, другой работает в Лионе.

– Вы из Лиона?

– В Лионе жил отец. Он умер, семья рассеялась, и я оказалась с матерью в Париже. Мы живем на улице Сен-Поль. Я работала в универмаге, но не выдержала: там для меня слишком утомительно. Когда я узнала, что на улице Сен-Луи-ан-л'Иль требуется официантка…

– У Антуана были враги?

– Почему у него должны были быть враги?

– Его склонность ходить с магнитофоном в места, пользующиеся дурной славой…

– Там на него не обращали внимания. Он садился в уголке или становился у стойки. Два раза он брал меня с собой.

– Вы встречались с ним каждый вечер?

– Он приходил за мной в кафе и провожал домой. Раз или два в неделю мы ходили в кино.

– Могу я узнать, как вас зовут?

– Морисетта.

– Морисетта, а дальше как?

– Морисетта Галлуа.

Они повернули назад, медленно прошли по мосту Мари и оказались на улице Сен-Поль.

– Я пришла. Вы больше ничего не хотите спросить?

– Пока нет. Спасибо, Морисетта. Крепитесь.

Мегрэ вздохнул, поймал у метро такси и через несколько минут был дома. Он старался не думать о расследовании; включив по привычке телевизор, он тут же его выключил из опасения снова услышать об улице Попенкур и грабителях.

– О чем ты думаешь?

– О том, что мы идем в кино и что сегодня довольно тепло. Можно пройтись до Больших бульваров.

От прогулки Мегрэ почти всегда получал большое удовольствие. Через несколько шагов г-жа Мегрэ взяла его под руку, и они неторопливо пошли, порой останавливаясь и разглядывая витрины. Говорили о том о сем: о лице какого-нибудь прохожего, о платье, о письме от невестки. На этот раз Мегрэ очень хотел посмотреть вестерн; только у заставы Сен-Дени они нашли то, что нужно. В перерыве комиссар выпил рюмку кальвадоса, жена удовольствовалась вербеновой настойкой.

В полночь свет в их квартире погас. Завтра суббота, 22 марта… Накануне Мегрэ и не вспомнил, что наступил первый день весны. Весеннее равноденствие… Засыпая, он видел свет, набережную Анжу, утро у дома покойного…

В девять позвонил следователь Пуаре.

– Ничего нового, Мегрэ?

– Пока нет, господин следователь. Во всяком случае, ничего конкретного.

– А вы не думаете, что этот матрос, как бишь его, Ивон Демарль…

– Я убежден, что если в деле с картинами он завяз по уши, то к убийству на улице Попенкур никакого отношения не имеет.

– Вам что-нибудь пришло в голову?

– Вроде кое-что вырисовывается. Пока очень неясно, поэтому ничего вам не скажу, однако на развитие событий надеюсь.

– Убийство из ревности?

– Не думаю.

– Ограбление?

– Пока не знаю, – отрезал Мегрэ, ненавидевший подобную классификацию.

События не заставили себя долго ждать. Через полчаса зазвонил телефон. Это был заведующий отделом информации одной из вечерних газет.

– Комиссар Мегрэ?.. Говорит Жан Роллан. Я вас не отвлекаю? Не пугайтесь, никаких сведений я у вас не прошу, хотя если что-нибудь есть, выслушаю с удовольствием.

Отношения с редактором этой газеты у Мегрэ были прохладные: редактор постоянно жаловался, что ему никогда не сообщают первому о важных событиях: «Только нам, ведь мы выпускаем еще три газеты. Было бы естественно…» Это была не война, но определенное взаимное недовольство. Именно поэтому звонил не сам редактор, а его подчиненный.

– Читали наши вчерашние статьи?

– Просмотрел.

– Мы пытались проанализировать возможность тесной связи между обоими делами. В конечном итоге количество «за» и «против» получилось одинаковым.

– Знаю.

– Так вот, после этой статьи в утренней почте мы нашли письмо, которое я вам сейчас прочитаю.

– Минутку. Адрес написан печатными буквами?

– Совершенно верно. Письмо тоже.

– На обычной бумаге, какую продают в конвертах по шесть листов в табачных и бакалейных лавках?

– И это верно. Вы тоже получили письмо?

– Нет. Продолжайте.

– Читаю: «Господин редактор! Я внимательно прочел в вашей уважаемой газете статьи, касающиеся так называемого дела об убийстве на улице Попенкур и дела о похищении картин. Ваш сотрудник пытается, хотя и безуспешно, установить связь между этими двумя делами. Я нахожу наивными предположения прессы, что на младшего Батийля нападение на улице Попенкур совершено из-за магнитофонной ленты. Кстати, разве убийца забрал магнитофон? Что же касается матроса Демарля, то он никогда никого не убивал своим складным ножом. Такие ножи продаются во всех приличных скобяных лавках, и у меня есть тоже такой. Только вот моим действительно убит Антуан Батийль. Я не хвастаюсь, уверяю вас. Но и не горжусь. Напротив. Тем не менее вся эта шумиха меня утомляет. К тому же, мне не хотелось бы, чтобы из-за меня пострадал невиновный Демарль. Если вам будет угодно, можете опубликовать это письмо. Гарантирую, что говорю правду. Благодарю вас. Преданный вам…» Подписи, конечно, нет. Думаете, это шутка, комиссар?

– Нет.

– В самом деле?

– Убежден. Я, разумеется, могу ошибаться, но очень вероятно, что письмо написано убийцей. Взгляните на штемпель и скажите, откуда оно отправлено.

– С бульвара Сен-Мишель.

– Можете его сфотографировать на случай, если захотите его воспроизвести факсимильно, но мне хотелось бы, чтобы до него дотрагивались как можно меньше.

– Надеетесь отыскать отпечатки пальцев?

– Почти уверен, что найду.

– Они были и на вырезке из газеты, на которой кто-то написал «Нет!» зелеными чернилами?

– Да.

– Я читал ваше обращение. Надеетесь, что убийца позвонит?

– Если он человек такого сорта, как я думаю, то да.

– Наверное, бесполезно спрашивать, что вы о нем думаете?

– Пока я обязан молчать. Я пошлю к вам кого-нибудь за письмом и после окончания дела сразу верну.

– Договорились. Удачи!

Мегрэ повернулся к дверям. В них стоял старый служитель Жозеф, а за ним виднелся мужчина в бежевой форме с широкими коричневыми лампасами на брюках. На бежевой фуражке сверкал герб в виде золотой короны.

– Этот господин настаивает на том, чтобы вручить вам лично небольшой пакет; я не смог ему помешать.

– В чем дело? – спросил комиссар у пришедшего.

– Поручение от господина Лербье.

– Торговца кожаными изделиями?

– Да.

– Ответ нужен?

– Об этом мне ничего не сказали, но пакет поручили передать лично в руки. Вчера в конце дня господин Лербье сам дал мне это поручение.

Мегрэ распаковал бежевую картонную коробку с неизменной короной и увидел черный бумажник крокодиловой кожи с золотыми уголками. Корона на бумажнике была тоже золотая. Внутри лежала визитная карточка с надписью: «В знак признательности». Комиссар положил бумажник обратно в коробку.

– Минутку, – обратился он к рассыльному. – Вы запакуете, безусловно, лучше меня.

– Вам не нравится? – удивился мужчина.

– Скажите вашему шефу, что я не привык получать подарки. Если хотите, прибавьте, что я тронут.

– Вы ему не напишете?

– Нет.

Настойчиво зазвонил телефон.

– Послушайте-ка! Идите заворачивать пакет в приемную. Я очень занят.

Оставшись наконец один, комиссар снял трубку.