Этой ночью на улице де Соссэ было, по-видимому, неспокойно: в коридорах толпились предупрежденные неизвестно кем журналисты и фотографы. Мегрэ поднялся в половине восьмого и машинально включил радио. Передавали новости; как он и ожидал, шел разговор о вилле в Жуи-ан-Жозас и знаменитом миллионере Филиппе Лербье, имевшем шесть жен и золотые короны.

«Задержаны четверо, однако комиссар Грожан убежден, что ни один из них не является настоящим главарем шайки, ее мозгом. С другой стороны, ходят слухи, что в дело может вмешаться комиссар Мегрэ, но не в связи с кражей картин, а по поводу других действий злоумышленников. Эта тема пока держится в тайне».

Слушая радио, комиссар узнал одну подробность: трое грабителей и тот, кто стоял на стреме, не были вооружены. К девяти часам он уже сидел у себя в кабинете; сразу после доклада начальнику позвонил Грожану.

– Вам удалось хоть немного поспать?

– Всего часа три. Хотелось допросить их еще тепленькими. Не раскололся ни один. А этот бармен, Жюльен Мила, самый умный из всей троицы, просто выводит меня из себя. Задаешь ему вопрос, а он ехидно глядит на тебя и сладеньким голосом отвечает: «К сожалению, мне нечего сказать».

– Они потребовали адвоката?

– Ну, еще бы! Мэтра Гюэ, понятное дело. Жду его сегодня утром.

– Когда вы сможете переправить этих субчиков ко мне? Следователь Пуаре тоже их дожидается.

– Думаю, в течение дня. Их, видно, нужно будет вернуть нам: я с ними провожусь долго. За два года таких ограблений в окрестностях Парижа совершено было много, не меньше дюжины, и я убежден, что почти все, если не все, – дело рук этих молодчиков. А как у вас? Что с улицей Попенкур?

– Ничего нового.

– Полагаете, мои фрукты замешаны в этом?

– Не знаю. Один из грабителей – маленький, широкоплечий, со шрамом на щеке, носит светлый плащ с поясом, верно? И коричневую шляпу?

– Да, его зовут Демарль. Сейчас выясняем насчет его судимостей. Похоже, он стреляный и не раз входил в конфликт с законом.

– А Браншю, по кличке Мимиль? Рамочный мастер?

– Не судим. Долго проживал в Марселе, но сам родом из Рубэ.

– Ну, пока.

На первой полосе газеты поместили фотографии грабителей в наручниках, а также снимок миллионера на ипподроме в Лонашне: он был в визитке и светло-сером цилиндре. Мила уставился в объектив с иронической улыбкой. Демарль, матрос со шрамом, казалось, удивлен тем, что с ним произошло; рамочник закрыл лицо руками. Дозорный, одетый в мешковатый костюм, всем видом доказывал, что он всего лишь второстепенный персонаж на подхвате.

Мегрэ пожал плечами. Он думал сейчас не столько о пойманных проходимцах, сколько, сам того не желая, об Антуане Батийле. Комиссар часто любил повторять: изучая жертву, дойдешь до убийцы.

В светло-голубом небе светило тусклое солнце. Термометр показывал градуса три тепла; в большей части Франции, исключая Западное побережье, подмораживало. Мегрэ натянул пальто, взял шляпу и заглянул к инспекторам.

– Буду примерно через час, ребята.

На этот раз он в одиночестве. Ему очень хотелось побывать на набережной Анжу одному. Он пошел по набережным, потом свернул на мост Мари. В зубах у него была трубка, руки засунуты в карманы. Он мысленно проделывал маршрут, по которому шел юноша с магнитофоном той ночью с 18 на 19 марта, ставшей для него последней.

Еще издали комиссар увидел обрамляющие подъезд полосы черного крепа с огромными буквами «Б», бахромой и серебряными блестками. Входя в дом, он увидел привратницу, наблюдавшую за посетителями. Она была молоденькая, аппетитная. Белый ворот и манжеты платья придавали ему вид форменного. Перед привратницкой Мегрэ помедлил – просто так, потому что искал он наудачу. Пройдя мимо нее, он поднялся на лифте. Дверь Батийлей была напротив. Он вошел и направился в небольшую гостиную, где стоял гроб. Стоявшая у дверей старая дама с большим достоинством кивнула ему. Какая-нибудь родственница? Знакомая или экономка, представляющая семью? Мужчина со шляпой в руке шевелил губами, читая про себя молитву. Женщина – вероятно, коммерсантка и соседка по кварталу – стояла на коленях на молитвенной скамеечке. В гроб Антуана еще не водворили: он покоился на погребальном столе со сложенными руками, вокруг которых были обвиты четки. В пляшущем свете свечей лицо его казалось очень юным. Ему можно было дать скорее лет пятнадцать, чем двадцать один. Его не только побрили, но и подстригли ему длинные волосы: без сомнения, для того, чтобы посетители не принимали его за хиппи.

Мегрэ тоже пошевелил губами, но сделал это машинально, без убежденности, потом вернулся в холл, ища, к кому бы обратиться. Навстречу ему попался камердинер в полосатом жилете, везший в большую гостиную пылесос.

– Я хотел бы видеть мадемуазель Батийль, – сказал комиссар. – Меня зовут Мегрэ.

Камердинер поколебался, но все же удалился, пробормотав:

– Если только она встала.

Мину, видимо, уже проснулась, но готова еще не была: Мегрэ прождал добрых десять минут, прежде чем она вышла в пеньюаре и домашних туфлях на босу ногу.

– Вы что-нибудь обнаружили?

– Нет, я только хотел побывать в комнате вашего брата.

– Извините, что принимаю вас в таком виде, но я плохо спала да и вообще не привыкла рано вставать.

– Ваш отец здесь?

– Нет, ему пришлось поехать в контору. Мать у себя, но я ее сегодня еще не видела. Пойдемте.

Они проследовали по одному коридору, потом свернули в другой. Проходя мимо открытой двери, за которой Мегрэ заметил неприбранную постель и поднос с завтраком, она объяснила:

– Это моя комната. Там беспорядок, не обращайте внимания.

Они миновали еще две двери и очутились в комнате Антуана. Через окно, выходящее во двор, в комнату падали косые солнечные лучи. Скандинавская мебель выглядела просто и естественно. Книжные полки во всю стену: на них книги, пластинки, на двух – магнитофонные кассеты. На письменном столе – книги, тетради, цветные карандаши; в стеклянном блюде – три карликовые черепашки, плавающие в двух сантиметрах воды.

– Ваш брат любил животных?

– Это уже почти прошло. Раньше он притаскивал сюда всяческую живность: ворону со сломанным крылом, хомяков, белых мышей, метрового ужа. Собирался их приручить, но ничего не выходило.

В комнате стоял также огромный глобус на ножке, на маленьком столике лежали флейта и ноты.

– Он играл на флейте?

– Взял несколько уроков. Где-то тут должна быть еще электрогитара… Учился он играть и на рояле…

– Наверное, недолго? – улыбнулся Мегрэ.

– Все его увлечения длились недолго.

– Кроме магнитофона.

– Вы правы. Он занимался им уже больше года.

– Он строил планы на будущее?

– Нет. Во всяком случае, ни с кем не делился. Папа хотел, чтобы он записался на естественнонаучный факультет, занялся химией и продолжил отцовское дело.

– Антуан не согласился?

– Торговля внушала ему отвращение. Мне кажется, он стыдился, что он – сын фабриканта духов «Милена».

– А вы?

– Мне все равно.

Было приятно находиться в этой комнате, среди вещей хоть и разношерстных, но, казалось, знакомых. Чувствовалось, что здесь жили долго и устроили все по-своему. Мегрэ взял наудачу с полки одну из кассет, но на ней был только номер.

– Здесь где-то должна быть тетрадь, в которой он вел каталог, – сказала Мину. – Погодите.

Она принялась выдвигать ящики стола, в большинстве своем набитые всякой всячиной. Некоторые бумаги и вещи лежали здесь, видимо, с первых лет лицея.

– Вот. Надеюсь, здесь записано все: он вел каталог очень тщательно.

Простая школьная тетрадь в клеточку. На обложке цветными карандашами Антуан прихотливо вывел: «Мои опыты».

Первая запись гласила: «Кассета 1. Семья за воскресным столом».

– Почему воскресным? – поинтересовался Мегрэ.

– Потому что в другие дни отец редко завтракает с нами. А по вечерам они с матерью часто обедают в городе или принимают гостей.

Значит, первую запись он все-таки посвятил семье.

«Кассета 2. Южная автострада в субботу вечером».

«Кассета 3. Лес Фонтенбло, ночью».

«Кассета 4. Метро в 8 вечера».

«Кассета 5. Полдень на площади Оперы».

Дальше шли антракт в театре Жимназ, кафе самообслуживания на улице Понтье, аптечный магазин на Елисейских полях.

«Кассета 10. Кафе в Пюто».

Любопытство юноши росло, и незаметно для себя он изменил социальную сферу своих исследований: проходная завода, танцульки на улице Лапп, бар на улице Гравилье, окрестности канала Сен-Мартен, бал цветов в Лавиллет, кафе в Сен-Дени. Его интересовал уже не центр Парижа, а окраины, почти трущобы.

– Это в самом деле было опасно?

– Более или менее. Ходить туда, скажем так, не рекомендуется; он был прав, что не брал вас с собой. Люди, которые бывают в этих местах, не любят, когда в их дела суют нос чужаки, тем более с магнитофоном.

– Думаете, из-за этого..?

– Не знаю… Не уверен… Чтобы ответить определенно, нужно прослушать все кассеты. Судя по тому, что я вижу, это займет часы, если не дни.

– Так вы не будете их слушать?

– Если бы можно было забрать их на время, я поручил бы одному из своих инспекторов…

– Я не могу взять на себя такую ответственность. Понимаете, после смерти брат стал чем-то вроде святыни, и все его вещи приобрели новую ценность. Раньше с ним обращались, как со взрослым мальчишкой; это его страшно злило. Но он и в самом деле в некоторых отношениях оставался ребенком.

Взгляд Мегрэ скользил по стенам, по фотографиям обнаженных красоток из американских журналов.

– И в этом смысле, – прервала она, – брат тоже был совсем мальчишкой. Убеждена, что он ни разу не спал с девушкой. Ухаживал за некоторыми из моих подруг, но дело ни до чего не доходило.

– У него была машина?

– На двадцатилетие родители подарили ему небольшой английский автомобиль. В течение двух месяцев он проводил все свободное время за городом и оборудовал машину всеми мыслимыми приспособлениями. После этого потерял к ней всякий интерес и ездил лишь по необходимости.

– А в свои ночные экспедиции?

– Никогда… Пойду спрошу у мамы, можно ли отдать вам кассеты. Надеюсь, она уже встала.

Была половина одиннадцатого. Девушка отсутствовала довольно долго.

– Разрешила, – сообщила она, вернувшись. – Единственное, о чем она просит, – это чтобы вы поймали убийцу. Отец, кстати говоря, подавлен еще больше, чем она. Это его единственный сын. С тех пор, как это произошло, он перестал с нами говорить, уезжает в контору ни свет ни заря. Как бы нам все это упаковать? Нужен чемодан или большая коробка. Лучше чемодан… Постойте, я, кажется, знаю, где его взять.

На чемодане, который она принесла через минуту, была золотая корона торговца кожаными изделиями с улицы Руайаль.

– Вы знаете Филиппа Лербье?

– Его знают родители. Они обедали у него несколько раз, но дружбой это назвать нельзя. Это человек, который занимается в основном разводами, да?

– Этой ночью едва не ограбили его загородный дом. Вы не слушаете радио?

– Только на пляже, музыку.

Она помогла Мегрэ уложить кассеты в чемодан и сунула сверху каталог.

– Больше вас ничего не интересует? Можете приходить и спрашивать в любое время, а я обещаю отвечать так же искренне, как до сих пор. – Она явно была воодушевлена тем, что помогает полиции. – Я вас не провожаю: в таком виде я не могу пройти мимо комнаты, где лежит брат. Люди сочтут это неуважением. Почему, когда человек умер, его начинают уважать, хотя при жизни только третировали?

Мегрэ вышел, немного стесняясь чемодана, особенно когда проходил мимо привратницы. Ему посчастливилось: только что вышедшая из такси женщина расплачивалась с водителем, так что ловить машину не пришлось.

– Набережная дез Орфевр.

Он стал размышлять: кому поручить заняться записями Антуана Батийля. Это должен быть кто-то, кто хорошо знает места, где делались записи, а также людей, которые там бывают. В конце концов в глубине коридора он наткнулся на коллегу из отдела охраны нравственности – так теперь называлась бывшая полиция нравов. Тот, увидев Мегрэ с чемоданом, иронически поинтересовался:

– Пришли попрощаться перед переездом?

– У меня здесь записи, сделанные в основном на окраинах Парижа: в танцевальных залах, кафе, бистро.

– Думаете, это будет мне интересно?

– Скорее всего, нет, но это интересно мне и, возможно, связано с одним делом.

– Убийство на улице Попенкур?

– Между нами, да. Я предпочел бы, чтобы об этом никто не знал. Среди ваших людей должен быть кто-то, кто знает эту среду и кому эти записи могут что-нибудь подсказать.

– Понимаю… Например, помогут распознать какого-нибудь опасного типа, который, боясь быть уличенным…

– Совершенно верно.

– Старик Манжо – вот кто вам нужен. Работает уже почти сорок лет. Знает обитателей этих мест лучше, чем кто бы то ни было.

Этого человека Мегрэ знал.

– У него есть свободное время?

– Сделаю так, чтобы было.

– А он умеет пользоваться этими аппаратами? Пойду поищу магнитофон у себя.

Когда Мегрэ вернулся, в кабинете начальника отдела нравственности сидел печальный человек с дряблым лицом и тусклыми глазами. Это был один из низкооплачиваемых сотрудников полиции, из тех, что по необразованности не могли и мечтать о повышении. Эти люди, вынужденные с утра до вечера ходить по Парижу, со временем приобретали походку метрдотелей и официантов, которые проводят на ногах целый день. Про них говорили, что они становятся такими же бесцветными, как бедные кварталы, по которым они таскаются.

– Эту модель я знаю, – сразу объявил Манжо. – Кассет много?

– Штук пятьдесят, а то и больше.

– Полчаса на кассету. Срочно?

– Довольно срочно.

– Я дам кабинет, где ему не будут мешать, – прервал шеф бывшей полиции нравов.

Мегрэ подробно объяснил, что нужно сделать; Манжо кивнул, взял чемодан и ушел. Коллега Мегрэ тихо сказал:

– Не бойтесь… Он только с виду развалина. Он из тех, у кого больше нет иллюзий, но это один из самых ценных моих сотрудников. Настоящая гончая. Стоит дать ему понюхать след, и он, нагнув голову, бросается вперед.

Мегрэ вернулся к себе в кабинет; минут через десять позвонил следователь.

– Я несколько раз пытался до вас дозвониться. Прежде всего, поздравляю с ночной операцией.

– Все сделали люди с улицы де Соссэ.

– Я собираюсь к прокурору, он восхищен. В три часа этих субъектов доставят ко мне. Я хотел бы, чтобы вы при этом присутствовали – вы лучше меня знаете дело. Когда с ограблениями будет покончено, можете, если считаете нужным, забрать их к себе. Я знаю, у вас свой метод вести допрос…

– Благодарю. В три буду у вас в кабинете.

Мегрэ открыл дверь в инспекторскую.

– Можешь со мной позавтракать, Жанвье?

– Да, шеф. Вот допишу донесение… Вечные рапорты, писанина…

– А ты, Лапуэнт?

– Вы же знаете: я всегда свободен.

Это означало, что они втроем пойдут завтракать в «Пивную Дофина».

– Встречаемся в половине первого.

Мегрэ не забыл позвонить жене, а та не преминула, как обычно, спросить:

– Обедать придешь? Жаль, что не пришел завтракать: я приготовила устрицы.

Каждый раз, когда Мегрэ ел не дома, жена, как назло, готовила его любимые блюда. Впрочем, в «Пивной Дофина», быть может, тоже будут устрицы…

Когда в три часа Мегрэ вступил в длинный коридор, куда выходили двери следовательских кабинетов, засверкали фотовспышки и человек десять репортеров бросились к нему.

– Вы будете присутствовать при допросе гангстеров?

Комиссар попытался проскользнуть между ними, не отвечая ни да, ни нет.

– Почему пришли вы, а не комиссар Грожан?

– Ей богу, понятия не имею. Спросите у следователя.

– Убийством на улице Попенкур занимаетесь вы, не так ли?

Отрицать это причин у Мегрэ не было.

– Не связаны ли, случайно, эти два дела?

– Господа, в настоящий момент я не могу ничего сказать.

– Но вы ведь не ответили «нет»?

– Напрасно вы делаете из этого выводы.

– Вы были этой ночью в Жуи-ан-Жозас, верно?

– Не отрицаю.

– На каком основании?

– Коллега Грожан ответит более авторитетно.

– Это ваши люди напали в Париже на след грабителей?

По обеим сторонам дверей в кабинет следователя, между жандармами, на двух скамьях, сидели в наручниках четверо мужчин, арестованных ночью, и не без удовольствия наблюдали за происходящим. Из глубины коридора появился коротконогий тучный адвокат; его мантия развевалась, словно он взмахивал крыльями. Заметив комиссара, он подошел и пожал ему руку.

– Как дела, Мегрэ?

Вспышка. Рукопожатие было сфотографировано так, словно всю сцену они отрепетировали заранее.

– Кстати, а почему вы здесь?

Мэтр Гюэ не случайно задал этот вопрос в присутствии журналистов. Искусный и ловкий адвокат, он защищал, как правило, преступников высокого полета. Он был широко образован, любил музыку и театр, присутствовал на всех генеральных репетициях и крупных концертах, что позволило ему войти в «Весь Париж».

– Почему мы не входим?

– Не знаю, – не без иронии ответил Мегрэ.

Низенький широкоплечий Гюэ постучал, открыл дверь и пригласил комиссара войти.

– Добрый день, дорогой господин следователь. Вы не слишком огорчены тем, что я здесь? Мои клиенты…

Следователь пожал руку ему, потом Мегрэ.

– Садитесь, господа. Сейчас введут подследственных. Надеюсь, вы не боитесь их и жандармов можно оставить за дверью?

С арестованных сняли наручники. В не очень просторном кабинете стало тесно. У края стола сел письмоводитель. Из кладовки принесли недостающий стул. Четверо мужчин уселись по обе стороны адвоката; Мегрэ устроился поодаль, на заднем плане.

– Как вам известно, мэтр, я должен, прежде всего, установить личность подозреваемых. Пусть каждый отзывается, когда услышит свое имя. Жюльен Мила!

– Я.

– Фамилия, имя, адрес, место и год рождения, профессия?

– «Мила» через два «л»? – спросил письмоводитель, который вел протокол.

– Через одно.

Процедура длилась довольно долго. Демарль, человек со шрамом и бицепсами ярмарочного борца, родился в Кемпере. Был матросом, в настоящее время безработный.

– Ваш адрес?

– То здесь, то там. Всегда найдется друг, который приютит.

– Другими словами, у вас нет постоянного места жительства?

– На пособие по безработице, сами понимаете…

Четвертый, тот, кто стоял на стреме, жалкий болезненный субъект, заявил, что он рассыльный и живет на Монмартре, на улице Мон-Сени.

– С каких пор вы входите в шайку?

– Извините, господин следователь, – прервал Гюэ. – Сначала нужно доказать, что шайка существует.

– Я хочу задать вопрос вам, мэтр. Кого из этих людей вы представляете?

– Всех четверых.

– А вы не думаете, что в процессе следствия между ними из-за различия интересов могут возникнуть разногласия?

– Сильно сомневаюсь, но если это произойдет, я обращусь к коллегам. Согласны, господа?

Все четверо кивнули.

– Поскольку мы находимся на предварительном этапе расследования, я хотел бы обратить внимание на этическую сторону дела, – продолжал Гюэ с улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. – Вам должно быть известно, что сегодня утром это дело пробудило большой интерес у прессы. Мне довольно много звонили по телефону, и в результате я получил сведения, которые меня удивили, если не сказать – поразили.

Он откинулся назад и закурил. Следователь несколько пасовал перед этим светилом адвокатуры.

– Я вас слушаю.

– Арест был произведен не так, как это обычно делается. Три машины, снабженные радиостанциями, причем, одна из машин набита инспекторами в штатском, останавливаются в том же месте и примерно в то же время, что и мои клиенты. Создается впечатление, что полиция заранее знала, что должно произойти. Во главе этого кортежа находится присутствующий здесь комиссар Мегрэ с двумя своими сотрудниками. Так, комиссар?

– Так.

– Вижу, что мои осведомители не ошиблись.

Видимо, кто-то с улицы де Соссэ. Какой-нибудь чиновник, дактилоскопист?

– Я полагал, всегда полагал, что территория уголовной полиции ограничивается Парижем. Пусть даже большим Парижем, но Жуи-ан-Жозас в него все равно не входит.

Адвокат добился, чего хотел. Он взял допрос в свои руки, и следователь не знал, каким образом заставить его замолчать.

– Не получилось ли так из-за того, что сведения о… скажем, о попытке ограбления исходили от уголовной полиции? Не ответите ли вы, Мегрэ?

– Мне нечего сказать.

– Вы там не были?

– Я здесь не затем, чтобы меня допрашивали.

– И все же я задам вам еще один, более важный вопрос. Не занимаясь ли другим делом, тоже недавним, вы напали на след этого?

Мегрэ продолжал безмолвствовать.

– Мэтр, прошу вас… – вмешался следователь.

– Одну минутку! Как мне сообщили, инспекторы уголовной полиции два последних дня следили за лавкой Эмиля Браншю. Комиссара Мегрэ дважды видели в кафе на площади Бастилии, где позавчера совершенно случайно собрались мои клиенты; он расспрашивал официантов, пытался выведать что-то у хозяина. Это так? Извините, господин следователь, я хотел только придать этому делу верную перспективу, которая вам, возможно, и неизвестна.

– Вы закончили, мэтр?

– Пока да.

– Могу я допросить первого из подозреваемых? Жюльен Мила, не скажете ли вы, кто указал вам на виллу Филиппа Лербье и сообщил о наличии там ценных картин?

– Рекомендую моему клиенту не отвечать.

– Отвечать не буду.

– Вы подозреваетесь в участии в двадцати одном ограблении вилл и замков, совершенном в течение последних двух лет при одинаковых обстоятельствах.

– Мне нечего сказать.

– Тем более, – вмешался адвокат, – что у вас нет никаких доказательств, господин следователь.

– Повторяю в обобщенном виде свой первый вопрос. Кто указал вам на эти виллы и замки? Кто – а это явно один и тот же человек – взялся продавать похищенные картины и предметы искусства?

– Мне ничего обо всем этом не известно.

Следователь вздохнул и перешел к рамочнику; Мимиль был столь же несловоохотлив. Что до матроса Демарля, тот просто стал ломать комедию. Единственным, кто отнесся к допросу иначе, был дозорный по имени Гувьон – тот, что не имел постоянного места жительства.

– Мне непонятно, что я здесь делаю? С этими господами я незнаком. В том месте я оказался, потому что искал уголок потеплее, где завалиться спать.

– Это и ваша точка зрения, мэтр?

– Я полностью с ним согласен и обращаю ваше внимание, что он ранее к суду не привлекался.

– Кто хочет добавить еще что-нибудь?

– Я рискую повториться, но мне хотелось бы задать один вопрос. Какую роль играет здесь комиссар Мегрэ? И что будет после того, как мы покинем этот кабинет?

– Я не обязан вам отвечать.

– Не означает ли это, что сейчас будет произведен еще один допрос, но уже не во Дворце правосудия, а в помещении уголовной полиции, куда я не имею доступа? Другими словами, что речь пойдет не об ограблении, а о совершенно ином деле?

– Сожалею, мэтр, но мне нечего вам сказать. Благоволите попросить ваших клиентов подписать черновик протокола, который к завтрашнему дню будет отпечатан в четырех экземплярах.

– Можете подписать, господа.

– Благодарю вас, мэтр.

Следователь встал и направился к двери; адвокат неохотно последовал за ним.

– Я выражаю несогласие…

– Оно занесено в протокол, – ответил следователь и обратился к жандармам:

– Наденьте заключенным наручники и отведите их в уголовную полицию. Можете пройти через внутреннюю дверь. Комиссар, задержитесь на минутку.

Мегрэ снова сел.

– Что вы об этом думаете?

– Думаю, что в данную минуту мэтр Гюэ информирует журналистов и раздувает дело как только может, так что в завтрашних, а может, даже в сегодняшних вечерних газетах, оно займет не меньше двух колонок.

– Это вас беспокоит?

– Затрудняюсь ответить. Еще недавно я сказал бы «да». Я намеревался провести между этими делами разделительную черту и не позволить газетчикам объединить их. Теперь же… – Мегрэ умолк, взвешивая все «за» и «против», потом продолжал: – Быть может, так оно и лучше. Если создать замешательство, то не исключено, что…

– Думаете, один из этих четверых?..

– Не берусь ничего утверждать. В кармане у матроса, кажется, нашли нож, похожий на тот, которым совершено убийство на улице Попенкур. Этот матрос носит светлый плащ с поясом и коричневую шляпу. На всякий случай сегодня вечером я покажу его Пальятти на той же улице, при том же освещении, но это ничего не решает. Старуха со второго этажа тоже заявит, что узнала его…

– На что вы надеетесь?

– Не знаю. Ограблениями занимается улица де Соссэ. Меня же интересуют семь ударов ножом, стоивших жизни молодому человеку.

Когда Мегрэ вышел из кабинета следователя, журналистов уже не было: они ожидали его в том же, если даже не более многочисленном составе в коридоре уголовной полиции. Четверых подозреваемых видно не было: их отвели в кабинет и сторожили там.

– Что происходит, комиссар?

– Ничего особенного.

– Вы занимаетесь ограблением в Жуи-ан-Жозас?

– Вам прекрасно известно, что оно не имеет ко мне отношения.

– Почему этих четверых привели сюда, а не отправили на улицу де Соссэ?

– Ладно! Сейчас я все вам расскажу.

Комиссар внезапно решился. Гюэ, разумеется, сказал им о связи между этими делами. В газетах появится не особенно точная и тенденциозная информация, так не лучше ли рассказать правду?

– У Антуана Батийля, господа, была страсть, он записывал то, что сам называл человеческими документами. С магнитофоном на ремне он отправлялся в публичные места – кафе, бары, танцевальные залы, рестораны, даже в метро и незаметно включал аппарат. Во вторник вечером, около половины десятого, он находился в кафе на площади Бастилии и, по обыкновению, включил магнитофон. За соседним столиком сидели…

– Грабители.

– Трое из них. Дозорного там не было. Качество записи невысокое. Тем не менее можно разобрать, что речь идет о послезавтрашней встрече, а также о том, что какая-то вилла находится под наблюдением. Меньше чем через час, на улице Попенкур на молодого человека нападают и наносят семь ножевых ранений, одно из которых оказалось смертельным.

– Вы считаете, что это был один из четырех грабителей?

– Я ничего не считаю, господа. Моя работа заключается не в том, чтобы считать, а в том, чтобы собирать улики и добиваться признания.

– Нападавшего кто-нибудь видел?

– Двое прохожих, находившихся на определенном расстоянии, и дама, живущая напротив места преступления.

– Вы считаете, грабители поняли, что их разговор записан?

– Повторяю еще раз: я ничего не считаю. Это одна из возможных гипотез.

– Значит, один из них шел за Батийлем, пока они не очутились в достаточно пустынном месте и… Убийца забрал магнитофон?

– Нет.

– Как вы это объясняете?

– Никак.

– Прохожие, о которых вы упомянули… Речь, видимо, идет о супругах Пальятти? Видите, нам известно больше, чем кажется. Стало быть, эти Пальятти бросились вперед и помешали ему…

– Нет. Он нанес четыре удара. Отошел, потом вернулся назад и ударил еще трижды. Он вполне мог сорвать магнитофон с шеи у жертвы.

– Таким образом, тут ничего не ясно?

– Я собираюсь допросить этих господ.

– Всех вместе?

– По очереди.

– С кого начнете?

– С матроса Ивона Демарля.

– Как скоро вы закончите?

– Понятия не имею. Можете оставить здесь кого-нибудь одного.

– И пойти выпить пива? Прекрасная мысль! Спасибо, комиссар.

Мегрэ тоже охотно выпил бы пива. Он зашел в кабинет и позвал Лапуэнта, знавшего стенографию.

– Садись, будешь записывать, – буркнул он и обратился к Жанвье: – Приведи-ка сюда того, чья фамилия Демарль.

Бывший матрос вошел со скованными руками впереди.

– Сними с него наручники. А вы, Демарль, садитесь.

– Что вы хотите мне устроить? Карусель? Имейте в виду я упрямый и не позволю…

– Скоро кончишь?

– Я спрашиваю, почему там, наверху, меня допрашивали в присутствии адвоката, а здесь я один…

– Это объяснит вам господин Гюэ при следующей встрече. Среди отобранных у вас предметов имеется складной нож…

– Значит, вы из-за этого притащили меня сюда? Да я уже лет двадцать таскаю его в кармане. Его подарил мне дружок, когда я еще рыбачил в Кемпере – до того, как поступил на трансатлантик.

– Давно вы им пользовались в последний раз?

– Я каждый день режу им мясо, как в деревне. Может, это не слишком элегантно, но…

– Во вторник вечером вы с двумя приятелями были в кафе «Друзья» на площади Бастилии.

– Вам видней. А я, знаете, назавтра уже не помню, что делал накануне. Котелок у меня не очень-то.

– Там были Мила, рамочник и вы. Вы разговаривали об ограблении, правда, обиняками; вам было поручено добыть машину. Где вы ее украли?

– Что?

– Машину.

– Какую машину?

– Вы, конечно, понятия не имеете, где находится улица Попенкур?

– Я не парижанин.

– Никто из вас не заметил, как за соседним столиком молодой человек включил магнитофон?

– Чего?

– Вы не вышли следом за этим молодым человеком?

– Зачем? Уверяю вас, это не по моей части.

– Ваши сообщники не поручали вам завладеть кассетой?

– Ну и дела! Теперь какая-то кассета! Это все?

– Все, – отрезал Мегрэ и обратился к Жанвье: – Забирай его в свободный кабинет. Все сначала.

Жанвье должен был задавать ему те же вопросы, примерно теми же словами и в той же последовательности. Потом его сменит третий инспектор.

В данном случае Мегрэ не очень-то верил в успех, но это было единственным действенным средством. Такой допрос мог длиться часами. Однажды после тридцатидвухчасовой карусели человек, которого допрашивали в качестве свидетеля, признался в совершении преступления. А ведь полицейские несколько раз готовы были его отпустить – так ловко прикидывался он невиновным.

– Приведите Мила, – сказал комиссар Лурти, заглянув в инспекторскую.

Бармен знал, что он хорош собой, считал себя умней и опытней сообщников и, казалось, играл свою роль не без удовольствия.

– Вот как! Болтуна здесь нет? – спросил он, не увидев адвоката. – Вы считаете себя вправе допрашивать меня в его отсутствие?

– Это мое дело.

– Я сказал это просто потому, что мне не хотелось бы, чтобы из-за мелочи процедуру сочли незаконной.

– За что вы судились в первый раз?

– Не помню. Да к тому же у вас наверху есть мое дело. Вы лично мной никогда не занимались, но лавочку вашу я малость знаю.

– Когда вы заметили, что ваш разговор записывают?

– О каком разговоре и о какой записи вы говорите?

У Мегрэ хватило терпения задать все намеченные вопросы, хотя он и знал, что это бесполезно. Сейчас Лурти будет повторять их без передышки – так же, как это уже делает Жанвье. Настала очередь рамочника. На первый взгляд он казался робким, однако обладал не меньшим хладнокровием, чем остальные.

– Давно вы занимаетесь грабежом пустующих вилл?

– Как вы сказали?

– Я спрашиваю, давно ли…

Мегрэ было жарко, пот стекал у него по спине. Четверо подозреваемых явно успели сговориться. Каждый играл свою роль и не давал захватить себя врасплох неожиданными вопросами. Моряк-бродяга держался своей версии. Во-первых, он ни с кем не встречался на площади Бастилии. Во-вторых, во вторник вечером он искал, по его выражению, «хазу».

– В пустом доме?

– В незапертом… В доме или гараже…

В шесть вечера четверых мужчин отвезли на полицейской машине на улицу де Соссэ, где им предстояло провести ночь.

– Это вы, Грожан? Благодарю, что одолжили их на время… Нет, ничего я из них не вытянул. Это не мальчики из церковного хора.

– А я, что, сам не знаю? За ограбление во вторник они ответят – их взяли с поличным. Но насчет предыдущих, если только мы не найдем доказательства или свидетелей…

– Вот увидите, когда все появится в газетах, свидетели найдутся.

– Вы все еще считаете, что убийство на улице Попенкур дело рук одного из них?

– По правде говоря, нет.

– У вас есть какие-нибудь предложения?

– Нет.

– И что же вы намереваетесь делать?

– Ждать.

Так оно и было. Вечерние газеты уже опубликовали отчет о том, что произошло в коридоре судебных следователей, а также заявления, сделанные Мегрэ. «Убийца с улицы Попенкур?» Под этой шапкой была помещена фотография Ивона Демарля в наручниках у двери следователя Пуаре.

В телефонном справочнике Мегрэ отыскал номер квартиры на набережной Анжу и набрал его.

– Алло? Кто у телефона?

– Камердинер господина Батийля.

– Господин Батийль у себя?

– Еще не вернулся. Он поехал к своему врачу.

– Говорит комиссар Мегрэ. Когда состоятся похороны?

– Завтра в десять.

– Благодарю вас.

Уф! Для Мегрэ день закончился, и он позвонил жене, что едет обедать.

– После чего пойдем в кино, – добавил он. Это – чтобы развеяться.