Когда трое мужчин ушли, в квартире остались лишь мадам Жослен и ее дочь. Младенец консьержки после бессонной ночи, должно быть, уснул, так как в привратницкой было темно, и Мегрэ даже минуту колебался, нажимать ли на кнопку звонка.

– Что вы скажете, доктор, может быть, пойдем и выпьем по стаканчику?

Лапуэнт было открыл дверцу черной машины, но застыл в ожидании ответа. Доктор Ларю посмотрел на часы, словно от этого зависело его решение.

– Охотно выпью чашечку кофе, – произнес он значительно, чуть вкрадчивым голосом, каким, вероятно, разговаривал со своими больными. – Думаю, бар на перекрестке Монпарнас еще открыт.

Рассвет еще не наступил. Улицы были почти безлюдны. Мегрэ поднял голову и увидел, что на четвертом этаже в окнах гостиной, одно из которых осталось открытым, погас свет.

Наверное, Вероника Фабр разденется и ляжет спать в своей бывшей комнате, а может быть, останется сидеть у постели матери, уснувшей после укола. О чем она думает в этих вдруг опустевших комнатах, где только что побывало столько чужих людей?

– Подгони машину! – сказал комиссар Лапуэнту.

Нужно было пройти только по улице Вавен. Ларю и Мегрэ медленно шли вдоль тротуара. Доктор был небольшого роста, широкоплечий, слегка полноватый. Должно быть, ему никогда не изменяло чувство собственного достоинства и он всегда оставался добродушным и выдержанным. Чувствовалось, что он привык к богатой, респектабельной, хорошо воспитанной клиентуре, от которой перенял тон и манеру держаться, может быть даже чуть-чуть переигрывая.

Несмотря на свои пятьдесят лет, в его голубых, по-детски наивных глазах угадывалась боязнь огорчить, а позднее Мегрэ узнал, что он ежегодно выставлял свои работы в Салоне врачей-художников.

– Давно вы знаете Жосленов?

– С тех пор, как живу в этом квартале, иначе говоря, уже лет двадцать. Вероника была еще совсем крошкой, и, если не ошибаюсь, впервые Жослены вызвали меня к ней из-за кори.

Воздух был свежий, слегка влажный. Газовые фонари отбрасывали кольца света. Кафе на углу бульвара Распай было еще открыто, возле него стояло много машин. У входа портье в ливрее принял обоих мужчин за постоянных клиентов и распахнул перед ними дверь в зал, откуда донеслись громкие звуки музыки.

Лапуэнт медленно ехал за ними в маленькой машине и остановился у тротуара.

На Монпарнасе еще была ночь. У стены отеля вполголоса спорила какая-то пара. Как и предполагал доктор, в баре горел свет, и там сидело несколько посетителей, а у стойки старая торговка цветами пила кофе с коньяком.

– Мне рюмку коньяку, – сказал Мегрэ.

Доктор колебался.

– Наверное, я возьму то же самое.

– А ты, Лапуэнт?

– Мне то же, патрон.

– Три коньяка.

Они сели за круглый столик у окна и стали вполголоса разговаривать. На улице проезжали редкие в этот час машины. Ларю убежденно говорил:

– Это порядочные люди. Очень скоро у нас с ними установились дружеские отношения, и мы с женой стали довольно часто у них обедать.

– Они люди состоятельные?

– Смотря что под этим понимать. Безусловно, они весьма состоятельные. Отец Рене Жослена уже владел маленьким картонажным предприятием на улице Сен-Готар, простой застекленной мастерской в глубине двора, где работало человек десять. Унаследовав ее, сын купил современное оборудование. Он был человек со вкусом, стремился к чему-то новому и скоро приобрел клиентуру среди крупных парфюмеров и владельцев роскошных магазинов.

– Кажется, он поздно женился, лет в тридцать пять?

– Именно так. После смерти отца Жослен с матерью по-прежнему жили на улице Сен-Готар, над мастерскими. Мать постоянно болела. Он рассказывал мне, что только из-за нее не смог жениться раньше. С одной стороны, не хотел оставлять больную одну, с другой – не чувствовал себя вправе навязывать жене уход за матерью. Он много работал, жил исключительно интересами своего дела.

– Ваше здоровье!

– Ваше!

Лапуэнт с покрасневшими от усталости глазами не пропускал ни одного слова из разговора.

– Он женился через год после смерти матери и обосновался на улице Нотр-Дам-де-Шан.

– Что из себя представляет его жена?

– Франсина де Лансье, дочь полковника в отставке. Кажется, они жили где-то поблизости, на улице Сен-Готар или Даро, там Жослен с ней познакомился. Ей было года двадцать два в то время.

– Они ладили между собой?

– Это была одна из самых дружных пар, которые мне довелось встречать. Очень скоро у них родилась дочь, Вероника, которую вы сегодня вечером видели. Они надеялись еще иметь сына, но мадам Жослен перенесла весьма сложную операцию, и им пришлось отказаться от этой надежды.

Порядочные люди, как сказал сначала комиссар полиции, затем доктор. Люди с безупречным прошлым, жившие в обстановке довольства и покоя.

– На прошлой неделе они вернулись из Ля-Боля. Они купили там виллу, когда Вероника была еще совсем маленькой, и неизменно ездили туда каждый год. А с тех пор, как у Вероники родились дети, их тоже стали вывозить туда на лето.

– А зять?

– Доктор Фабр? Не думаю, чтобы он брал отпуск больше чем на неделю. Возможно, два или три раза за лето он приезжал к ним на уик-энд. Он полностью отдает себя медицине и больным. Знаете, это своего рода святой. Когда Фабр познакомился с Вероникой, он работал интерном в детской больнице и, если бы не женился, вероятно, продолжал бы там работать, не заботясь о том, чтобы завести частную практику.

– Вы думаете, это жена настояла, чтобы он открыл кабинет?

– Ответив утвердительно, я никоим образом не выдам профессиональную тайну. Да и сам Фабр этого не скрывает. Если бы он работал только в больнице, то не смог бы прилично содержать семью. Тесть настоял, чтобы он откупил кабинет и ссудил его на это деньгами. Вы видели этого человека. Он не заботится ни о своем внешнем виде, ни о самых минимальных удобствах. Чаще всего на нем мятая одежда, и будь он предоставлен самому себе, то вряд ли бы помнил, что время от времени нужно менять белье.

– Он был в хороших отношениях с Жосленом?

– Они относились друг к другу с уважением. Жослен гордился зятем. К тому же оба увлекались шахматами.

– Жослен действительно был болен?

– Это я потребовал, чтобы он ограничил свою деятельность. Он всегда был тучным, я даже помню период, когда он весил сто десять килограммов. Но это не мешало ему работать по двенадцать – тринадцать часов в сутки, а сердце уже не справлялось с такой нагрузкой. Два года назад он перенес сердечный приступ, правда, не очень сильный, но все же это был, как говорится, первый звонок. Я посоветовал ему взять помощника, а самому только контролировать работу фабрики лишь для того, чтобы чем-то себя занять. К моему величайшему удивлению, он предпочел вообще оставить дело, объяснив мне, что не умеет работать вполсилы.

– Он продал дело?

– Да, двум своим служащим. Поскольку у тех не хватило нужной суммы, он еще на какое-то время, не знаю точно на какой срок, сохранял свою долю.

– А чем он занимался последние два года?

– По утрам гулял в Люксембургском саду, я там часто его встречал. Ходил он медленно, осторожно, как большинство сердечных больных, так как из мнительности считал, что болен опаснее, чем на самом деле. Много читал. Вы видели, какая у него библиотека? Он, у которого никогда нее было времени читать, на склоне лет открыл для себя литературу и говорил о книгах с энтузиазмом.

– А жена?

– Несмотря сначала на постоянную прислугу, а потом на приходящую уборщицу, она много времени уделяла хозяйству. Кроме того, почти ежедневно ездила на бульвар Брюн повидать внучат, старшего отвозила в своей машине в парк Монсури.

– Должно быть, вы удивились, узнав о случившемся?

– Я до сих пор не могу в это поверить. Мне случалось наблюдать разные драмы в семьях моих пациентов, правда немного. Всякий раз это можно было заранее предположить. Вы понимаете, что я имею в виду? В каждом отдельном случае, даже в самой благополучной семье существовала какая-то трещина, что-то дающее повод для беспокойства. На этот раз я просто теряюсь в догадках…

Мегрэ сделал знак официанту наполнить рюмки.

– Меня беспокоит реакция мадам Жослен, – продолжал доктор в своей обычной доверительной манере. – Скорее это можно назвать отсутствием реакции, полной безучастностью к происходящему. За всю ночь я не смог от нее добиться ни единой фразы. Она смотрела на дочь, на зятя, на меня, словно нас не видела. Она не проронила ни слезинки. Из ее комнаты слышно, что происходит в гостиной, и не нужно иметь богатое воображение, чтобы понять, что там сначала фотографируют, потом уносят тело. Я полагал, что хоть тут она как-то отреагирует, попытается броситься в гостиную. Она была в полном сознании, однако даже не пошевелилась, даже не вздрогнула. Большую часть жизни провести с мужем и вдруг, вернувшись из театра, узнать, что ты осталась одна… Не представляю, как она будет жить дальше…

– Может быть, дочь возьмет ее к себе?

– Это невозможно. Фабры живут в новом доме, и у них достаточно тесно. Разумеется, мадам Жослен любит дочь, обожает внуков, но не думаю, чтобы она смогла жить с ними постоянно. Впрочем, мне уже пора уходить. Завтра утром меня будут ждать больные… Нет, нет… Позвольте мне…

Он достал из кармана бумажник, но комиссар опередил его.

Из соседнего кафе выходила группа людей, музыканты, танцовщицы, которые ждали друг друга или, попрощавшись, уходили, и было слышно, как стучат по асфальту высокие каблуки.

Лапуэнт сел за руль рядом с Мегрэ. Лицо комиссара оставалось невозмутимым.

– К вам домой?

– Да.

Какое-то время они ехали молча. Машина мчалась по пустым улицам.

– Нужно, чтобы завтра утром, пораньше, кто-нибудь из вас отправился на улицу Нотр-Дам-де-Шан расспросить соседей по дому, когда они встанут. Возможно, кто-нибудь слышал выстрел, но не придал значения, решив, кто лопнула шина. Мне хотелось бы еще узнать, кто входил и выходил из дома начиная с половины десятого.

– Этим я займусь сам, патрон.

– Нет. Ты поручишь это кому-нибудь из инспекторов, а сам пойдешь спать. Если Торранс будет свободен, пошли его на улицу Жюли, пусть разыщет все три дома, куда заходил, как утверждает, доктор Фабр.

– Ясно.

– Стоит также для очистки совести уточнить время, когда он появился в больнице.

– Это все?

– Да… И да и нет… Мне все время кажется, что я о чем-то забываю, про крайней мере вот уже четверть часа я пытаюсь понять, что именно… Я вспоминал об этом несколько раз за вечер. В какой-то момент я даже как будто вспомнил окончательно, но тут ко мне обратился, кажется, Сент-Юбер… Я ему ответил и сразу же сбился с мысли.

Они приехали на бульвар Ришар-Ленуар. В комнате было темно, а окно открыто, как в гостиной у Жосленов после отъезда помощника прокурора.

– Спокойной ночи, Лапуэнт.

– Спокойной ночи, патрон.

– Раньше десяти я не приеду.

Он тяжело поднялся по лестнице, занятый своими мыслями, и увидел, что у открытой двери его поджидает мадам Мегрэ в халате.

– Очень устал?

– Нет… Не очень…

Он действительно не устал. Скорее был расстроен, недоволен, озабочен, словно драма на улице Нотр-Дам-де-Шан касалась его самого. Доктор с кукольным личиком сказал верно: «Жослены не те люди, с которыми может произойти драма».

Он вспомнил реакцию разных людей: Вероники, ее мужа, мадам Жослен, которую еще не видел и даже не попросил разрешения обратиться к ней.

Все причастные к этому делу ощущали какую-то неловкость. Например, Мегрэ было неловко оттого, что он велел проверить показания доктора Фабра, словно тот был подозреваемый.

Однако, если придерживаться только фактов, то именно его можно было подозревать. И помощник прокурора, и следователь Госсар, конечно, тоже так думали, и если ничего не сказали вслух, то только потому, что это дело вызывало у них, как и у Мегрэ, чувство неловкости.

Однако кто мог знать, что обе женщины, мать и дочь, собираются идти этот вечер в театр? Конечно, совсем не многие, но ведь до сих пор еще не упомянуто ни одного имени.

Фабр приехал на улицу Нотр-Дам-де-Шан около половины десятого, и они с тестем начали партию в шахматы.

Затем ему позвонили из дому и передали, что доктору нужно ехать к больному на улицу Жюли. В этом не было ничего исключительного. Вероятно, его, как и других врачей, часто вызывали подобным образом.

И все-таки, по странному совпадению, именно в этот вечер прислуга плохо расслышала фамилию больного и направила врача по адресу, откуда его никто не вызывал.

Вместо того чтобы вернуться на улицу Нотр-Дам-де-Шан, закончить партию и дождаться жену, Фабр отправился в больницу. Но и в этом, судя по его характеру, не было ничего необычного.

За это время только один жилец вошел в дом и, проходя мимо привратницкой, назвал свою фамилию. Консьержка проснулась чуть позже и утверждает, что больше никто не входил и не выходил.

– Ты не спишь?

– Нет еще…

– Тебе непременно нужно встать в девять?

– Да…

Мегрэ долго не мог заснуть. Он мысленно представлял себе худую фигуру педиатра в мятой одежде, его слишком блестящие глаза, как у человека, который систематически не высыпается.

Чувствовал ли он, что его подозревают? Пришло ли это в голову его жене или теще?

Обнаружив Жослена убитым, они, вместо того чтобы вызвать полицию, стали звонить на бульвар Брюн, на квартиру к Фабрам. Они ничего не знали про вызов на улицу Жюли и не понимали, почему Фабра не оказалось на месте.

Они не подумали, что могут найти его в больнице, и обратились к домашнему врачу, доктору Ларю.

О чем говорили женщины, пока были вдвоем в квартире рядом с трупом? А может быть, мадам Жослен уже впала в состояние прострации? И возможно, самой Веронике пришлось принимать решение, пока мать лежала в беспамятстве.

Приехал Ларю и сразу же понял, что они допустили ошибку или неосторожность, не заявив в полицию. Он и сообщил в комиссариат.

Мегрэ хотелось все это себе представить или почувствовать самому. Нужно было по крупицам восстановить по порядку события этой ночи.

Кто подумал о больнице и стал туда звонить? Ларю? Вероника?

Кто удостоверился, что в квартире ничего не украдено и что убийство совершено не с целью ограбления?

Мадам Жослен отвели в спальню, Ларю оставался с ней, а потом, с разрешения Мегрэ, сделал ей укол, чтобы она заснула.

Появился Фабр, обнаружил в квартире полицию, а тестя – убитым в кресле. «Однако же, – подумал Мегрэ, засыпая, – не он, а его жена сообщила мне о пистолете». Если бы Вероника сознательно не открыла ящик, зная, что там искать, никто, наверное, не заподозрил бы существования оружия.

Впрочем, это не исключало возможность, что преступление совершено посторонним.

Фабр утверждал, что слышал, как тесть, проводив его в четверть одиннадцатого, закрыл за ним дверь на цепочку.

Выходит, сам Жослен открыл дверь убийце. Он не испугался, поскольку вернулся в комнату и снова сел в кресло.

Если, по всей вероятности, в это время было открыто окно, то кто-то, либо Жослен, либо вошедший, его закрыл.

А если лежавший в ящике браунинг действительно послужил орудием преступления, значит, убийца точно знал, где он лежит, и мог владеть им, не вызывая подозрения.

Если предположить, что убийца тайком проник в дом, то как он оттуда вышел?

В конце концов Мегрэ заснул беспокойным сном, тяжело ворочаясь с боку на бок, и с облегчением почувствовал запах кофе, услышал голос мадам Мегрэ, увидел через открытое окно залитые солнцем ниши соседних домов.

– Уже девять часов.

Он тут же вспомнил дело во всех подробностях, как будто ни на минуту не отвлекался.

– Дай мне телефонный справочник.

Он отыскал номер телефона Жослена, набрал его и долго ждал ответа, пока не услышал незнакомый голос.

– Это квартира месье Рене Жослена?

– Он умер.

– Кто у телефона?

– Мадам Маню, уборщица.

– Мадам Фабр еще здесь?

– А кто это говорит?

– Комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Я был у них ночью.

– Мадам только что уехала к себе переодеться.

– А мадам Жослен?

– Все еще спит. Ей дали снотворное, и она, наверное, не проснется до возвращения дочери.

– Никто не приходил?

– Никто. Я тут навожу порядок… Я и не подозревала, когда пришла утром…

– Благодарю вас…

Мадам Мегрэ не задавала ему вопросов, а он только сказал:

– Порядочный человек, которого непонятно почему убили.

Мегрэ снова представил себе Жослена в кресле. Он старался вообразить его живым, а не мертвым. Действительно ли он еще некоторое время продолжал сидеть в одиночестве над шахматной доской, поочередно передвигая то белые, то черные фигуры?

Может быть, он кого-нибудь ждал? Но как он мог назначить кому-то встречу, зная, что зять проведет у него весь вечер? Или тогда…

Если предложить, что телефонный звонок, вызвавший доктора Фабра на улицу Жюли…

– Именно порядочные люди доставляют нам больше всего хлопот, – проворчал он, заканчивая завтрак и направляясь в ванную.

Мегрэ не сразу поехал на набережную Орфевр, а позвонил по телефону, чтобы узнать, не нужен ли он там.

– Улица Сен-Готар, – сказал он шоферу такси.

Прежде всего начинать надо было с окружения Жослена. Конечно, Жослен был жертвой, но не станут же убивать человека просто без всякой причины.

По-прежнему чувствовалось, что в Париже время отпусков. Правда, город уже не казался таким опустевшим, как в августе, но в воздухе была еще разлита какая-то истома, чувствовалось, что необходимо совершить какое-то усилие, чтобы вернуться к будничной жизни. Если бы пошел дождь или похолодало, этот переход был бы не так заметен. В этот год лето как будто и не собиралось уходить.

Шофер повернул с улицы Даро и выехал к железнодорожной насыпи.

– Какой вам номер?

– Не знаю. Картонажная фабрика…

Снова поворот, и они очутились перед большим бетонным зданием с окнами без штор. Вдоль всего фасада тянулась вывеска:

– Вас подождать?

– Да.

В здание вели две двери. Ближняя – в цеха, а другая, куда и вошел Мегрэ, – в контору, выглядевшую весьма современно.

– Вы к кому?

Девушка высунула голову из окошка и с любопытством на него посмотрела. И правда, вид у Мегрэ был хмурый, как и всегда в начале расследования. Он неторопливо огляделся, словно хотел произвести инвентаризацию.

– Кто управляющий?

– Месье Жуан и месье Гуле… – ответила девушка таким тоном, как будто это само собой подразумевалось.

– Знаю. А кто из них главный?

– Смотря в чем. Месье Жуан занимается художественной стороной дела, а месье Гуле производством и коммерческими делами.

– Они оба на месте?

– Нет. Месье Гуле еще в отпуске. А что вам угодно?

– Видеть месье Жуана.

– Простите, как ваше имя?

– Комиссар Мегрэ.

– У вас назначена встреча?

– Нет.

– Минутку.

Она подошла к застекленной комнатушке и что-то сказала девушке в белом халате, которая тоже с любопытством оглядела посетителя и тут же вышла из комнаты.

– Сейчас его поищут. Он в цехе.

До Мегрэ донесся шум машин, и, когда открылась боковая дверь, он разглядел просторное помещение, где стояли, выстроившись рядами, женщины в белых халатах, словно работали на конвейере.

– Вы меня ждете? – обратился к Мегрэ высокий мужчина лет сорока пяти, с открытым лицом, в расстегнутом белом халате, надетом на костюм элегантного покроя. – Будьте любезны, пройдите со мной.

Они поднялись по лестнице из светлого дуба, там за стеклянной перегородкой склонились над работой пять или шесть художников.

Еще одна дверь, и они попали в залитый солнцем кабинет. В углу печатала на машинке секретарша.

– Оставьте нас, мадам Бланш.

Он указал Мегрэ на стул, а сам сел за свой письменный стол. Казалось, он был удивлен, немного встревожен.

– Интересно узнать… – начал он.

– Вам известно о смерти месье Жослена?

– Что вы говорите? Месье Жослен умер? Когда это случилось? Разве он вернулся в Париж после отдыха?

– Значит, вы его не видели после приезда из Ля-Боля?

– Нет. Он к нам еще не заходил. А что, у него был сердечный приступ?

– Его убили.

– Месье Жослен убит? – Чувствовалось, что Жуан не может в это поверить. – Это невозможно. Но кто мог…

– Он был убит вчера вечером, у себя дома, двумя выстрелами из пистолета.

– Но кто его убил?

– Именно это я и стараюсь узнать, месье Жуан.

– А жена была дома?

– Нет, они с дочерью ушли в театр.

Жуан опустил голову. Было заметно, что он потрясен.

– Бедняга… Это кажется таким невероятным… – И с возмущением продолжал: – Но кому это могло понадобиться?.. Послушайте, господин комиссар… Вы его не знали… Это был лучший человек на свете… Для меня он был как отец, даже больше чем отец… Когда я поступил сюда на работу, мне было шестнадцать лет и я ничего не умел… Отец недавно умер, мать работала уборщицей… Я начинал как рассыльный, развозил продукцию на велосипеде… Это месье Жослен меня всему обучил… Потом назначил меня управляющим делами… А когда сам решил уйти от дел, позвал нас с Гуле в свой кабинет… Гуле начинал рабочим на станке… Месье Жослен сообщил нам, что врач советует ему меньше работать, но он так не умеет. Приходить сюда на два-три часа в день, сторонним наблюдателем, невозможно для человека, привыкшего самому заниматься всеми делами и каждый вечер еще подолгу задерживаться в кабинете после работы.

– Вы испугались, что вашим патроном станет кто-то посторонний?

– Признаться, да. Для меня и Гуле это была настоящая катастрофа. Мы смотрели друг на друга, ошеломленные, а месье Жослен лукаво улыбался.

– Мне сегодня ночью об этом рассказывали.

– Кто?

– Его домашний врач.

– Конечно, у нас с Гуле были кое-какие сбережения, но не такая значительная сумма, чтобы откупить фабрику… Месье Жослен пригласил своего нотариуса, и они нашли способ уступить нам дело, предоставив большую рассрочку платежей. Само собой разумеется, мы пока выплатили лишь часть всей суммы… Осталось еще лет на двадцать…

– Однако он время от времени заходил сюда?

– Да, но держался очень скромно, словно боялся нас смутить. Удостоверившись, что все в порядке, что мы довольны, он уходил, а когда нам случалось просить у него совета, он помогал нам, давая понять, что не имеет здесь никаких прав…

– Вы не знали, были ли у него враги?

– Ни одного. У такого человека не может быть врагов. Его все любили. Зайдите в кабинеты, в цех, спросите кого угодно.

– Вы женаты, месье Жуан?

– Да, у меня трое детей. Мы живем недалеко от Версаля. Я построил там небольшой домик…

И этот оказался порядочным человеком. Неужели при расследовании этого дела Мегрэ будут попадаться только порядочные люди? Это уже начинало его раздражать. Ведь, в конце концов, был убитый и был убийца, дважды выстреливший в Рене Жослена.

– Вы часто бывали на улице Нотр-Дам-де-Шан?

– Всего четыре или пять раз. Нет, постойте. Пять лет назад, когда месье Жослен болел гриппом, я заходил к нему каждое утро за инструкциями и приносил почту.

– Случалось вам обедать или ужинать у них?

– Месье Жослен пригласил нас с женами к себе на ужин в день подписания договора, когда он передал нам дело.

– А что за человек Гуле?

– Инженер, трудяга.

– Сколько ему лет?

– Мой ровесник. Мы поступили к месье Жослену с интервалом в один год.

– Где он сейчас?

– На острове Ре с женой и детьми.

– Сколько у него детей?

– Трое, как и у меня.

– Какого вы мнения о мадам Жослен?

– Я ее мало знаю, но, по-моему, она не очень приятная женщина, они с мужем очень разные.

– А дочь?

– Что вы имеете в виду?

– Она более гордая, чем он.

– Она иногда заходила к отцу на работу, но мы с ней почти не общались.

– Полагаю, что смерть месье Жослена ничего не изменит в ваших финансовых делах?

– Я об этом еще не думал… Минутку… Нет… Ничего не должно измениться. Вместо того чтобы выплачивать установленную сумму ему, мы будем перечислять ее наследникам… Вероятно, мадам Жослен…

– Сумма значительная?

– Это зависит от того, насколько удачным будет год. Ведь соглашение включает в себя и участие в прибылях…

Во всяком случае, на эти деньги можно жить безбедно.

– А вы считаете, что Жослены жили на широкую ногу?

– Они жили хорошо. Прекрасная квартира, машина, вилла в Ля-Боле.

– Но могли бы жить с большей роскошью?

Жуан подумал:

– Да… Вероятно…

– Жослен был скупым?

– Если бы он был скупым, то не предложил бы мне и Гуле таких выгодных условий… Нет… Видите ли, мне кажется, что он жил так, как ему хотелось… Он не любил роскошь… Предпочитал спокойную жизнь…

– А мадам Жослен?

– Мадам любила заниматься своим домом, дочерью, а теперь внуками…

– Как Жослены отнеслись к замужеству дочери?

– На это мне трудно ответить… Ведь это происходило не здесь, а на улице Нотр-Дам-де-Шан… Конечно, месье Жослен обожал Веронику, и ему трудно было с ней расстаться… У меня тоже дочь… Ей двенадцать лет… И признаться, я уже сейчас с ужасом думаю, что когда-нибудь ее отнимет какой-то чужой человек и она не будет больше носить мою фамилию… Полагаю, это свойственно всем отцам.

– А то, что его зять не имел состояния?

– Скорее он считал это достоинством.

– А мадам Жослен?

– Вот в этом я не уверен… Одна мысль, что ее дочь выходит замуж за сына почтальона…

– Отец Фабра – почтальон?

– Да, в Мелене или какой-то окрестной деревне… Я говорю вам то, что знаю… Кажется, когда он учился, то жил только на стипендию… Говорят также, что если б он захотел, то мог бы стать одним из самых молодых профессоров медицинского факультета…

– Еще один вопрос, месье Жуан. Боюсь, что после всего того, что вы рассказали, это может вас покоробить. Вы не знаете, была ли у месье Жослена любовница или любовницы? Интересовался ли он женщинами?

Жуан уже собирался ответить, но Мегрэ его перебил:

– Полагаю, что за годы семейной жизни вам приходилось иметь дело с женщинами?

– Признаться, приходилось. Однако я избегал длительных связей. Вы понимаете, что я имею в виду? Я не хотел рисковать семейным счастьем.

– Ведь у вас работает много молодых женщин…

– О нет… Никогда… Это уже вопрос принципа… Кроме того, это было бы рискованно…

– Благодарю вас за откровенность. Вы считаете себя нормальным мужчиной. Рене Жослен был таким же. Он поздно женился, в тридцать пять лет…

– Я понимаю, что вы хотите сказать… и пытаюсь представить себе месье Жослена в подобной ситуации. Но не могу… Не знаю почему… Я понимаю, что он был таким же, как все… И все же…

– На ваших глазах у него не было ни одной любовной истории?

– Ни одной. Никогда не видел, чтобы он по-особому поглядывал на какую-нибудь из работниц. А ведь среди них есть и очень красивые… Должно быть, многие из них заигрывали с ним, как и со мной… Нет, господин комиссар, не думаю, что вы что-то найдете с этой стороны. – И вдруг спросил: – А почему об этом ничего нет в газетах?

– Будет сегодня днем. – Мегрэ, поднимаясь, вздохнул: – Благодарю вас, месье Жуан… Если вам что-нибудь придет в голову, даже какая-нибудь мелкая деталь, которая может мне помочь, пожалуйста, позвоните.

– Я не могу найти никакого объяснения этому преступлению…

Мегрэ чуть было не проворчал: «Я тоже».

Однако он знал, что необъяснимых преступлений не бывает. Просто так, без всяких причин не убивают.

И у него само собой вырвалось:

– Кого попало не убивают.

Комиссар уже по опыту знал, что существуют люди, которым судьба уготовила роль жертвы.

– А когда состоятся похороны?

– Тело отдадут семье после вскрытия.

– А вскрытия еще не было?

– Должно быть, идет сейчас.

– Я немедленно позвоню Гуле. Ведь он собирался вернуться только на будущей неделе.

Мегрэ слегка кивнул девушке, сидевшей в застекленной комнатушке, и не мог понять, почему это она, глядя на него, удерживается, чтобы не расхохотаться.