Глава 7

Илья ходил из угла в угол, и под сводчатыми потолками отдавались эхом его тяжелые шаги. Он потирал ладонь о ладонь, растирал плечи, пытаясь согреться. Он провел здесь уже две ночи и понял, что ему грозит скорее смерть не от голода, а от холода. Вот и снова в маленьком слюдяном окошке стало темнеть. Третья ночь скоро опустится на Киев. И снова Илья будет просыпаться среди ночи на голой лавке, вскакивать и приседать, махать руками и ногами, разгоняя кровь, согревая свое могучее тело.

Интересно, князь меня решил уморить здесь, чтобы не казнить прилюдно? Неужели не боится, что скажут близкие дружинники? Ладно, не послушает Чеботка, да и Алекса Всеславич ему не указ. Но воевода Войтишич не смолчит. А может, воевода в сговоре с Глызарем? Вместе решили меня извести? Но воеводе я не помеха, он, наоборот, меня привечал. Только теперь вспоминается, что в глаза в то утро Войтишич не смотрел, когда с грамотой в Киев отправлял. Поспешно отправлял. Да и Алекса не смотрел в глаза. Неужто и он руку приложил, друг мой ратный? «Нет, грех так думать», – оборвал себя Илья. Это у меня от холода внутри все примерзло, и злость верх берет. Друзья меня не оставят, обязательно весточку подадут, словом добрым поддержат.

Илья остановился возле стола, на котором стояла крынка с водой и на блюде лежала краюха хлеба. Краюха была черствая. Придется размачивать в воде и есть, как старику беззубому, усмехнулся Илья.

И тут за спиной послышался шорох. Этот звук за три дня одиночества и тишины показался громом небесным. Илья прислушался, пытаясь понять, откуда доносится шорох. Для мыши или крысы слишком громко. Те скребутся, а тут, будто собака землю роет.

– Илюшенька! – раздался вдруг знакомый и такой долгожданный голос. – Ты живой ли, сокол мой?

– Апраксия? – Илья бросился в дальний угол, где стояли старые дубовые колоды и лежали мельничные круги. – Прося, ты ли это? Твой ли я голос слышу?

– Илюша, мешает что-то дверцу открыть. Тут ход есть от конюшен, старый. Ты посмотри, чем он завален изнутри.

Илью бросило в жар от нетерпения и нежности к девушке. Все это время ее образок согревал и берег его. Ее серые лучистые глаза давно виделись ему. Златыгорка осталась где-то там, за горами и лесами, а Апраксия была здесь – теплая, добрая, любящая.

И сейчас она пришла к нему, нашла дорожку, да еще в самое нужное время. И он ринулся туда, откуда слышался девичий голос, разбросал хлам, не чувствуя тяжести каменных жерновов и дубовых старых колод. Да если бы надо было, он и стены подвала разметал бы, лишь бы помочь Просюшке, лишь бы она вошла к нему. Так много хотелось ей сказать, о многом расспросить.

Ведь он ничего о ней не знал, за все время, с той самой встречи, когда он отбил полонянок у половцев, они с Апраксией и виделись-то всего несколько раз. Расстались, казалось, навсегда, а потом встретились уже на княжьем дворе, затем она снова исчезла. Потом перед походом в Чернигов пришла и повесила на шею образок да губами едва коснулась его щеки, дохнула частичкой души своей. И затеплилось там, загорелось внутри и тлело, не показывалось, лишь согревало в трудную минуту.

И вот теперь, когда холод сковывал плечи, стискивал его большое тело, забираясь в самое нутро и заставляя останавливаться сердце, снова появилась она. Как ангел небесный, как зорька после холодной ночи, как тепло домашней печи, когда возвращаешься с мороза и прижимаешься к ней ладонями, грудью, щекой.

Илья встал на колени, ощупывая низенькую, обитую полосками железа дверь. Вот и засов кованый, да приржавел: видать, давненько его никто не тревожил. Илья с веселой усмешкой взялся за железо, напряг сильные руки, шевельнул плечом могучим и… сорвал засов совсем, отбросил в сторону.

Маленькая дверь отворилась, казалось, сама, и в трепете свечи, которую она прикрывала ладошкой, появилась Апраксия.

– Горлица моя, – прошептал Муромец, протягивая руку и помогая девушке войти в погреб. – Как же ты нашла меня?

– Други твои шепнули, да сердце подсказало, – положив Илье руку на грудь, ответила Апраксия. – Как же ты тут, сокол мой ясный, замерз поди. Ведь чистый ледник, вон и пар изо рта идет, как зимой.

– О тебе думал, – прошептал Илья, прижимая девушку к себе. – Думы и согревали.

– Так уж и обо мне, – смущенно потупилась девушка и мягко отстранилась. В свете свечи было видно, как ее щеки стали пунцовыми. – Ту, наверное, тоже не забыл, которую провожать отправился до родимого дома?

Илья опустил голову, радуясь, что в погребе темно и не видно его глаз. Еле сдержав тяжелый вздох, он заговорил снова, чувствуя, что его одолевает озноб. То ли от холода, который он вновь стал чувствовать, то ли от волнения.

– Златыгорку я проводил в ее племя далеко в южных горах. Это верно. Да только не из-за нее я туда отправился. Я со Святогором повидался. Он умирал и должен был передать свои доспехи, свое оружие новому защитнику земли русской. Златыгорка меня к нему проводила, она одна только дорогу и знала.

– И не жена она тебе? – спросила Апраксия, и в ее голосе Илья заметил столько надежды, что его сердце снова забилось сильно, и в груди стало горячо.

– Была жена, – честно ответил он. – Сын у нее будет от меня, как и завещано было. И когда он родится, да вырастет, да возмужает, она соберет его в дорогу к отцу. Но ей не суждено быть моей женой, а мне ее мужем. Иная судьба у нас.

Девушка помедлила, потом подняла на Илью глаза и указала рукой на дверь за спиной.

– Там, Илюшенька, я тебе тулуп овчинный принесла, чтобы ты согреться мог, да еды немного. Говорят, тебя тут на воде и хлебе держат. А Чеботок да Алекса Всеславич мне говорили, что тебе покуда надо смирным быть да послушно наказание князя нести. Утихнет его гнев, замолвят они за тебя словечко. Глядишь, и переменится князь Владимир к тебе.

Улыбнувшись, радуясь тому, что разговор о Златыгорке закончился, Илья бросился к двери и поднял с пола тулуп и корзину со снедью. Как пахнуло на него окороком, да душистым теплым хлебом, да свежей зеленью, да терпким ягодным морсом. Девушка с улыбкой стала смотреть, как он накинулся на еду. Потом принялась рассказывать:

– Говорят, с половцами так и не удалось помириться. Где-то ниже по Днепру стали они ратью большой и грозят Киеву и другим городам русским. И во главе этой рати хан степняков – злой, жестокий и жадный. А называют его в народе не иначе как Идолище Поганое, потому как он чревом велик. Детей полоненных пожирает, кровь невинных пьет. А уж сколько он селений разорил в тех краях, не сосчитать.

– И что же Владимир? – вытирая губы и прикладываясь к кувшину с морсом, спросил Илья.

– Князь наш собрал сколько мог рати и повел туда. Да только говорят, что у половцев сил несметно, а у нашего князя чуть дружины да немного ратников из ополчения.

– Всех нельзя уводить, – покачал Илья головой. – Кто-то и город должен оборонять. Эх, князь Владимир. Не вовремя ты вспылил, не вовремя ты меня в погреб посадил. Вот уж где моя сабелька бы пригодилась!

– Да что ж теперь говорить, Илюшенька, – Апраксия положила свою ладонь на его сильную руку. – Ты уж смирись, коли други твои советуют. Им виднее за этими стенами.

– Ох, трудно, Прося, сидеть здесь сиднем, когда враг лютует, когда горе на земле русской! – покачал головой Илья. – Сколько я уже дома на печи сиживал да думы думал о тех временах, когда на коня сяду да за саблю возьмусь!

– Илюшенька, не сделай хуже. Очень тебя прошу! И Сила просил, и Алекса тоже. Дождись своего часа. Не наступил он, видно, еще. А как наступит, дадут тебе знать. Худо, если против княжьей воли пойдешь, совсем худо будет. Ведь не в тебе дело, а в том, что защитником ты должен быть. А как князь тебя казнить велит или вовсе из Киева прогонит. Что ты один сможешь? А врагов-то не счесть!

– Умница ты моя, – грустно улыбнулся Илья. – Ведь все верно говоришь. Что я один? Хорошо, послушаюсь добрых своих друзей. Буду ждать.

Владимир поднялся на переславские стены и стал глядеть туда, где за водами реки Трубеж стояли шатры Итларя. Воевода Войтишич, стоявший рядом, показывал рукой за реку и говорил о том, что сумел узнать:

– Возле самого хана не более тысячи воинов. Это их основное становище. Отсюда не видать, но его шатер самый высокий, и возле него всегда сотня воинов при всем оружии и с конями оседланными. Ближе к реке и от ханова шатра к лесу еще два становища. Числом не более пяти сотен воинов, но они все время меняются. То приходят отряды, то уходят. Все время рыщут в округе. Дважды кони с окровавленными седлами возвращались, когда я своих дозорных посылал.

– Людей терять только, – тихо, со злостью сказал Владимир. – Не посылай больше. Издалече пусть наблюдают, близко не подходят. А то ведь как мы о них, так и они о нас узнавать будут. Мало кто под огнем и ножами острыми смолчит.

– Так ведь как же, княже, когда враг нападает, всегда так.

– Не так воевода, все не так! – зло ударил кулаком по толстому бревну Владимир. – И врага нет, и войны с половцами нет. Есть наши распри, делим власть, все делим и делим! А наши предки завещали наследовать по старшинству. И все ведь просто решается, так нет, обязательно найдется, кто скажет против. И мало слова, он еще врага в дом приведет и грозить будет. И Олег уже успокоился, сидит в Чернигове, а недовольный хан стоит здесь под стенами и требует своей жертвы. А спроси с него за это сейчас, так ответит, мол, это ваши русские дела, а он только помогает Олегу, с Олега и спрос.

– Неужто ты думаешь, княже, что Итларь город захочет взять? И дальше на Киев пойдет?

– Хан хитер, – возразил Владимир. – Он нас измором возьмет, он всю округу разорит и огню предаст. И будет нам зло чинить до тех пор, пока мы не захотим ему выкуп заплатить. Потом уйдет. Надолго ли? Ох, как нам мир на границах нужен. Ведь, кроме Итларя, никто воду не мутит. Его свои же родовые вожди побаиваются, вот и идут с ним.

По ступеням взбежал дружинник, вытер торопливо локтем пот со лба и, шумно выдыхая, сказал:

– Посол от хана едет. Дозоры оповестили, едет не спеша, важный. Как у себя дома.

– Это он нас боится, – усмехнулся воевода, похлопав дружинника по плечу. – Потому и показывает, что с посольством едет, а не просто промышляет, где что украсть. Иди скажи Алексе, чтобы поднял свою сотню и выехал ханскому послу навстречу. Пусть со всех сторон его окружат и в обиду не дают. А то много теперь под Переславлем обиженных. Могут стрелу пустить, а то и порубить.

– Как привезете посла, – добавил Владимир, – сразу в хоромы не ведите. В больших палатах посадите, столы накройте. Гридней моих посадите, бояр и старых дружинников, кто под рукой будет. Пусть веселятся, будто в сильном хмелю.

– Это зачем? – удивился воевода.

– А затем, Роман, что посол поверить должен, что у нас головы хмельны, а языки развязаны. Пусть и он себя свободно чувствует, уверен пусть будет, что с нами можно по-простому говорить. Он же потом условия скажет, какие мы выполнить должны, чтобы Итларь ушел восвояси. Вот он хитрить и не будет, а сразу все нам и вывалит, как ягоду из туеса. Да лишнего, глядишь, про дела и мысли тайные своего хана сболтнет.

Ханский посол Бисет бы стар и сух телом, но в каждом его движении еще чувствовалась сила и ловкость степняка, выросшего на коне с луком и саблей в руках. Длинные жидкие усы не скрывали глубокого шрама, что шел от губ через щеку. Иногда казалось, что старый Бисет постоянно хитро ухмыляется.

Он сидел за столом рядом с князем Святославом, сыном Владимира, и крутил в руках серебряный кубок с медом. В большой горнице пировали по приказу князя три десятка человек, пировали шумно, весело, но ханский посол разглядывал захмелевших русичей благосклонно. Столы ломились от дичи да разносолов, слуги подносили и подносили меда и пиво.

– Русские – хорошие воины, – говорил он Святославу. – А хороший воин умеет сражаться, умеет и пировать. Его ничем не свалишь с ног. Так?

– Так, посол, так, – кивал Святослав, хмуря белесые брови, то и дело вытирая рукой полные влажные губы. – Мы все можем.

– А хороший воин умеет и хорошо умирать, так? – снова спросил посол.

– Ну, так кому что на роду написано, – пожал плечами Святослав и в который раз посмотрел на дверь, из которой давно уже пора было показаться князю Владимиру.

– Мы народ степной, вольный. Мы считаем, что каждый сам хозяин своей судьбы. Вот ты, князь Святослав, волен сам судьбу выбирать или ты можешь только подчиняться чужой воле?

– Отчего же, посол, – пожал Святослав плечами. – Я и сам могу все решать за себя. Непонятно ты говоришь, Бисет.

– А раз ты волен сам решать свою судьбу и совершать поступки по своему разумению, так скажи мне прямо, что надоел ты мне, ханский посол, скучно мне с тобой. И отец мой князь Владимир с тобой встречаться не станет. Вот поедим, попьем и выпроводим тебя восвояси, так?

– Как же выпроводим? – нахмурился Святослав. – Нельзя так с послом поступать. Наверное, князь Владимир занят делами важными. Но я знаю, что он помнит о тебе и хочет встретиться. Но он не хочет, чтобы ты просто сидел и ждал, он пригласил тебя отведать с его стола с лучшими мужами своими. Даже я, его сын, и то с тобой сижу. Из уважения к тебе, старый Бисет, и твоему хану.

– А раз волен сам, то пойди, Святослав, к отцу и скажи ему, что посол устал ждать, что посол хочет вернуться к хану и сказать ему, что Владимир отказался говорить, Владимир хочет войны. Хотя, скажу тебе по секрету, Святослав, мне приятнее принести другую весть, что Владимир шлет богатые дары хану и заверяет его в своей дружбе братской. И вслед за дарами шлет ему обоз с… мехами черно-бурыми, дорогой посудой, медами крепкими и дивными украшениями, достойными ханских жен.

– Я и вправду пойду, посол, – Святослав в замешательстве вскочил с лавки. – Напомню отцу, что нельзя заставлять такого уважаемого посла ждать.

– Подожди, молодой князь, – Бисет схватил Святослава за локоть на удивление сильными и твердыми, как железо, пальцами. – Я не могу посылать, как слугу, такого достойного княжича. Я пойду с тобой и сам напомню о себе Владимиру. Веди меня!

Святославу, не нашедшемуся, что возразить послу, оставалось только отправиться в горницу, где с воеводами находился его отец. Ханский посол шел следом, благодушно кивая «пьяным» русичам и кривясь в хитрой улыбке. Кто-то из гридней вовремя понял, что происходит, и, вскочив с лавки, исчез за дверью. Посол покачал головой. Он-то знал, что русские совсем не пьяны, что этот отрок бросился предупреждать Владимира, что посол сам идет к нему, не дожидаясь приглашения. И что молодой князь не сумел удержать посла.

Когда гридни отворили перед послом двери, Владимир сидел на возвышении, прямой и суровый. Пальцы, унизанные перстнями, стискивали подлокотники кресла, глаза сузились и смотрели на посла пристально.

– Рад тебя видеть, нетерпеливый посол, – заговорил князь.

Воевода Войтишич вздрогнул и прикусил губу. Князь заговорил с послом первым? Что же это в голове у Владимира? Негоже так поступать Великому князю. Или Владимир хитрит, играет с послом? Но Бисет стар и искушен в таких делах не меньше Владимира. Не зря именно его хан послал на переговоры. От посла тоже не укрылось, что разговор начал сам князь. Он удивленно поднял брови, но промолчал.

– Князь простит мне, – поклонился Бисет. – Всему виной хмельные меда, они ударили старику в голову. А в голове была одна лишь мысль, которую не смутили ни меда, ни ласка князя киевского. Мое желание угодить и хану Итларю, и князю Владимиру.

– Говори, с чем тебя прислал хан?

– Хан прислал меня передать тебе, что он пришел в гости к своим старым друзьям. Он хотел бы приветствовать князя киевского.

– Как друг пришел, говоришь? А разве друг жжет селения, угоняет скот, убивает людей?

– О чем говорит Великий князь? – очень правдоподобно удивился посол. – Уж не о том ли, как кто-то из подданных князя случайно напал на воинов хана? Хан уверен, что твои люди перепутали его с кем-то другим. Может, воины хана и убили кого сгоряча, но они защищались. А скот? Зачем мертвым скот, да и пропадет он в пустом селении. Благое дело сделал хан, помог твоим селянам, князь. Поверь мне, что только из желания показать тебе свою дружбу.

– Ах же ты собака, – прошептал Войтишич. – Глумиться вздумал. Или ждет, что князь взбеленится и прикажет выгнать его из города, или терпение испытывает?

– А что же хан без моего ведома вдруг стал помогать моим селянам? – спросил князь холодно.

– Так хан Итларь очень хочет спросить! – горячо заверил посол. – Он и мне говорил уже не раз, что вот, мол, князь Владимир и в гости не приглашает. Как к врагу ко мне относится, а ведь я ему друг.

– Буду рад видеть хана Итларя у себя в гостях, – сухо сказал Владимир. – Так и передай, посол.

– Не могу, Великий князь, – вежливо склонил голову Бисет. – Не могу передать.

– Что? – хмуро спросил Владимир, повысив голос. – Почему не можешь? Или не хочешь? Забываешься, посол!

– Не верит тебе хан, князь Владимир, – сузил хитро глаза половец. – Он опасается, что ты его снова обманешь. Как под Черниговом обманул, так и здесь обманешь. Хан пришел Олегу помогать, ваш спор разрешить. И если бы довелось в битве встретиться, хан Итларь честно выступил бы. А что сделал ты, князь Владимир? Ты обманом убедил родовых вождей уйти и бросить хана. Ай-яй-яй. Но хан не сердится, хан любит веселую шутку. Он так и сказал, что князь Владимир пошутил. Да так, что вожди поверили и уехали. Но потом хан их нашел, они вместе посмеялись шутке князя Владимира и снова сидят в одном шатре и пьют кумыс. И новые вожди приехали, тоже посмеяться хотят.

Князь слушал посла, а в душе снова недобрым словом поминал Илью Муромца. Тот вроде сделал все правильно, да только обернулось так, что теперь князь сам не знал, как ему поступить. Как спокойно было без Ильи – князь сам думал и поступал, как хотел. И ни с кем не ссорился, ничего не доказывал. Хотя ссорился, конечно, а досада на Муромца была потому, что без спросу, без ведома князя норовил сделать то, о чем его не просили. Неповиновение раздражало, даже если и прав был Илья.

– С тобой, посол, мы говорить об этом не будем, – немного помолчав, сказал Владимир. – Ты пришел, мы тебя встретили и выслушали. Теперь отправляйся к своему хану и передай ему мое приглашение в гости.

– Хану не надо передавать, – голос Бисета резко изменился, стал холодно-пренебрежительным. – Хан завтра с первыми лучами солнца сам въедет в Переславль. И князь Владимир встретит его, как полагается старым друзьям. А я назад не поеду. Я останусь в гостях у князя. А утром вместе с ним окажу великое уважение хану Итларю – встречу его у ворот города.

Воевода Роман поперхнулся и закашлялся, одной рукой прикрывая рот, другой сжимая рукоять сабли, висевшей на поясе. Князь строго глянул на него и снова перевел взгляд на посла.

– Оставайся. Постель и еда тебе будут. Утром тебя разбудят, посол. Можешь идти, тебя проводят.

Посол вежливо поклонился Владимиру и, пятясь, пошел к двери.

Когда Бисет ушел, в горницу стали собираться старшие дружинники, бояре, сотники.

Первым с молчаливого согласия Владимира заговорил боярин Глызарь.

– Он издевается над нами, он уже видит, как мы испугались и побежали. А он будет грабить наши земли. Не бывать тому!

– Не стоит так думать о Бисете, – возразил Войтишич. – Мы его давно знаем – ядовитый, как паук. Его слова – одно, хана Итларя – другое.

– У нас каждый воин на счету, а их уже больше четырех тыщ под стенами, – начал было Алекса, но Войтишич еле заметно покачал головой, и сотник осекся.

– Ну? – в повисшей тишине раздался голос Владимира. – Кто еще как думает? Сапоги Итларю целовать будем? Побежим в Киев за крепкими стенами прятаться? Отправим гонцов дань собирать да под ноги половецкого хана сваливать?

– Нужно сражаться, – горячо прозвучал голос одного из сотников. – Сражаться и с честью умереть, не оставив после себя позора детям и внукам.

– Можно и умереть, – согласился Владимир. – Выйти в поле и всем полечь под стрелами и саблями половецкими. И дорога на Киев будет свободна. Некому будет его защитить.

– Но платить Итларю тоже негоже, княже, – тихо напомнил Войтишич. – Может, успеем собрать дружину? Ведь не вернулись еще гонцы.

– А успеют ли прийти нам на помощь другие князья? – повернулся к воеводе Владимир. – Дружину еще собрать надо, вооружить и сюда привести. А хан в гости собрался уже завтра. И чтобы торговаться или спорить с ним, мне нужно знать, когда и сколько у меня будет воинов. Или возов с добром, которым я откуплюсь от набега. Сегодня половцев против нас вдвое. Завтра будет втрое или вчетверо. Нам не совладать с такой силищей. Правда, есть у меня сомнения, что старый Бисет обманывает нас, что у хана не так велико войско. Но мы не знаем, какие силы еще подойдут к нему…

Проговорили весь вечер, да все без толку. А наутро, едва забрезжил рассвет, воевода Роман взбежал в хоромы и с порога закричал:

– Едет Идолище! Итларь через реку переправился, и с ним около сотни воинов. Едут неторопливо строгим строем, впереди скачут толмачи и кричат по-русски, что-де хан едет в гости к князю Владимиру и что-де у хана мир с князем Киевским.

– За ворота к нему не выеду, – отрезал князь. – Много чести. Но и в хоромах ждать не буду. Во дворе приму! У красного крыльца.

– Нельзя, княже, – вздохнул Войтишич. – Если у ворот не встретишь, обидишь. Сам ведь знаешь, как принято. Может, пошлешь кого вместо себя?

– Святослава пошлю, – решительно заявил князь. – Толку от него здесь мало, нерешительный он больно. Зато один из старших моих сыновей. Скажу, что Святослава в Переславле посажу князем, потому он и встречать выехал.

Владимир сидел на княжьем дворе в окружении бояр и старых дружинников. Сидел долго. Уже и солнце поднялось, а половцы еще не прибыли. Галопом, нещадно нахлестывая коня, прискакал посланный воеводой Романом сотник. Спрыгнул наземь, бросил подбежавшему воину повод, поспешил к Владимиру.

– Воевода велел передать, княже, – громко зашептал сотник, склонившись к плечу Владимира. – Не едет хан дальше. Полверсты не доехал, стал лагерем. Князь Святослав вызвался выехать навстречу. Воевода ему десяток дружинников успел вслед послать. Сейчас Святослав возле хана верхом. То ли разговаривают, то ли ждут чего. А дружинников близко не подпустили. Те верхами стоят поодаль и ждут.

– Будь ты проклят, поганый! – рявкнул Владимир, стукнув что есть мочи по подлокотнику кресла кулаком. – Коня мне!

Войтишич встретился Владимиру уже почти у ворот в нижнем городе. Покусывая губу, Роман заговорил, сокрушенно качая головой:

– Не знаю, что и сказать-посоветовать, княже. Неведомо, что на уме у хана.

– Едут! – закричали со стены. – Тронулись, и все едут сюда!

– Открывай ворота! – со злостью в голосе приказал Владимир.

Князь остался в седле, приказав всем отъехать подальше, кроме воеводы Романа и десятка старых дружинников. Воям на стенах приказал держать наготове луки и сулицы. И по команде бить, да князя Святослава не задеть.

Потом со стены прокричали, что дружинники скачут впереди, но сам Святослав едет бок о бок с ханом.

Владимир и сам уже видел приближающихся всадников. Ехали они плотным строем по пятеро в ряд. Во главе ехал Итларь, его сразу было видно по большому чреву и широкому лицу с длинными черными усами. Святослав ехал рядом с ханом, их окружали нукеры и воеводы хана.

Владимир неподвижно сидел на коне и смотрел на половцев. Тишина опустилась на город; одни знали, что происходит, другие выбежали на улицу, но все молчали и ждали. Никто не разговаривал и не перекрикивался, как обычно. Сам половецкий хан, грозивший недавно сжечь город, подъезжал к воротам. Как гость или… как хозяин? Князь Владимир никак не выказывал ему ни своей дружбы, ни своей ненависти. Он просто сидел верхом и ждал. И это тоже настораживало горожан.

Половцы остановились у самых ворот. Итларь сидел на коне подбоченясь, с видом хозяина, въезжавшего в свой собственный двор, где его встречали слуги. Он поднял руку, на запястье которой висела плеть с искусно выделанной рукоятью, и провел пальцами по усам. Владимир внутренне сжался от ненависти, но внешне выглядел спокойным и равнодушным. Он смотрел не столько на хана, сколько на своего сына, который сидел на коне слева от Итларя. Вид у Святослава был виноватый и растерянный.

– Ты приехал как гость? – громко спросил Владимир. – Я ждал тебя.

– Ты приглашаешь меня к себе? – спросил хан, прищурившись и глядя на князя с усмешкой.

– Приглашаю, ты же гость. Выслал тебе навстречу своего сына, а сам, как почетного гостя, встречаю тебя у ворот.

– Я не верю тебе, Владимир! – вдруг заявил Итларь. – А твой сын будет все время возле меня. Знаешь, почему? Чтобы я был уверен, что твои воины не нападут на меня.

– На тебя никто здесь не нападет, хан. Я же сказал, что ты мой гость, а гостям всегда почет и уважение.

Половцы тронули коней. Владимир и его дружинники развернулись и поехали первыми. Странно все это выглядело. Гость и хозяин не ехали рядом, мирно разговаривая. Гость ехал сзади с хорошо вооруженной охраной, держал при себе сына хозяина и почти открыто заявлял, что убьет его, если на него нападут в стенах города. А хозяин ехал впереди, как пленник. С гордым и независимым видом. В городе стали шептаться.

Возле стен детинца Владимир повернул коня и остановился.

– Я приглашаю тебя, хан, за свой стол. За трапезой мы поговорим о делах. Я думаю, мы найдем то, что потеряли, – дружбу и добрые отношения.

– А если ты вздумаешь меня отравить? – захохотал Итларь. – Нет, не проведешь. Сегодня я сильнее! И не я твой гость, а ты гостишь в моем городе. И все его жители – мои, и все добро, что есть в домах, тоже мое.

– Чего ты хочешь, хан? – с трудом сдерживая гнев, спросил Владимир. Он видел, что здесь, у ворот, воинов хана больше, чем его дружинников. Напади они на русичей, князю не отбиться, и подмога не поспеет. А если половцы в это время еще и на приступ пойдут?

– Я хочу, князь киевский, чтобы через пять дней ты приехал ко мне, в мой шатер с дорогими подарками. И такими дорогими, чтобы у меня пропала охота жечь Переславль. А чтобы ты не горячился, я заберу с собой твоего сына Святослава. Погостить в моем шатре!

– Воевать с Русью хочешь, хан? – не удержался воевода Роман.

– Не спеши, воевода! – крикнул Итларь, повернул коня и в плотном кольце своих воинов двинулся назад к воротам нижнего города. – Пусть твои нукеры не открывают рты, когда я говорю с тобой, князь. Иначе я им языки отрежу и брошу собакам.

Владимир не двинулся с места. Его побагровевшее от гнева лицо было страшно. Рука стиснула повод коня так, словно готова была разорвать кожаный ремень. Подъехавший боярин Глызарь попытался утешить князя:

– Это еще хорошо, что он пять дней нам дал. Не скорое это дело по окрестным городам и весям дань собирать. Тут и пяти дней мало будет, но все же лучше, чем три. Или чем завтра.

– Прочь! – рыкнул князь и, пришпорив коня, погнал его вниз к воротам из города.

Воевода Войтишич догнал князя уже почти у стен, когда половцы выезжали из города. Он смело схватил повод княжеского коня своей сильной рукой.

– Не дело, княже, не дело замыслил. Не теряй головы! Так ты мира не получишь, только кровью все зальешь до самого Киева.

– Убить, убить его надо было прямо здесь!

– А он тут же убил бы Святослава! – напомнил воевода.

– Что делать, Роман, что же делать? Не можем мы сейчас воевать, дань собрать и ту не сможем. Такое унижение! И сыном пожертвовать не могу, он ведь плоть и кровь моя. Приехал, обманул, забрал сына и уехал. Зачем он приезжал?

– Ты сам сказал, княже. Он получил защиту от твоего удара. Он закрылся твоим сыном. А еще посмотрел, готов ли город к осаде.

– А город не готов, – процедил сквозь зубы Владимир. – Тяжела же ты, княжья доля…

– Города нам не удержать. И отдать на разграбление нельзя. В поле нам половцев не победить. За пять дней рати не собрать. За пять дней можно только часть выкупа наскрести.

– Часть и соберем! – зло ответил Владимир. – Он хитер, а мы хитрее, прикинемся овечками безобидными, собачонками, что под клеть забились. За это время бояре соберут хоть сколько-то выкупа. Выиграем время. А ты, Роман, будешь собирать рать и станешь на Днепре выше Переславля. Пять дней пройдет, отвезем хану, сколько собрали, пообещаем еще, а за это время ты новых воев приведешь. И когда силы будут…

– Ты забыл, княже, через пять дней тебе самому ханом наказано приехать к нему. Он тебя не выпустит назад.

– Так что же делать?! – закричал Владимир. – Не я, так сыновья мои, ты, воевода, поведешь в бой мои рати. И выгонишь нечисть с земли русской. А мне, видать, судьба такая.

– Нет, и этого делать нельзя, княже, – покачал Войтишич головой.

– А что можно?

– У нас каждый воин на счету, каждого ратника потерять жаль, потому что сил и так мало. Илью надо из погреба выпустить.

– Муромца? – лицо князя снова налилось кровью. – Не бывать тому, и не напоминай!

– Илья один десятка стоит, а то и сотни. Ты вспомни, княже. Как они в Чернигов пробивались с сотней Алексы. Клином построились, Илью вперед поставили, так он один дорогу всей сотне расчистил. Он один, почитай, и побил половцев, а за ним уж остальные. А как он один перехитрил и перебил в лесах ватагу Соловья? А как он убедил вождей родовых половецких от хана уйти? Илья хитер, своим мужицким умом хитер! Очень он нам нужен здесь.

– Я сказал – забудь!

Владимир тронул коня. Воевода только покачал головой, глядя на своего князя, которому столько лет служил верой и правдой. Всякое бывало, но князь всегда находил выход из трудного положения, любая беда проходила стороной, и он одерживал победу за победой. А если не одерживал сразу, то просто время не пришло, понимал он, и шли дни и годы, и все равно победителем оказывался князь Владимир.

Так он собирал воедино княжество, князей под своей рукой. И все время на границах было неспокойно, приходилось отбивать набеги степняков. Но те набеги были баловством, басурмане нападали и грабили мелкими отрядами.

Что греха таить, и русичи тоже, бывало, нападали на половецкие становища. Конечно, нападали, чтобы полон русский отбить да добро, половцами захваченное. Но всегда ли этим кончалось? Нет, тоже грабили, тоже скот с собой уводили. Потом мирились, заключали союзы с родами. Бывало, что и вместе выступали с одними родами против других. Всякое бывало. Но чтобы вот так: один из ханов грозил сжечь города и требовал выкуп у князя киевского, такого давненько не было. И чтобы половцы вмешивались в дела русичей, такого тоже не припоминали старые дружинники.

Итларь – вот кто виновник всех бед. Одна паршивая овца… Воевода вздохнул, пришпорил коня и поскакал догонять князя. Ох, непростое решение предстоит Владимиру. И Итларя в городе побить нельзя было, хан тут же убил бы Святослава. Готов ли князь пожертвовать сыном ради спасения города? Может, и пожертвовал бы, да только города он все равно не спас бы. Половцев слишком много. Хитер Итларь, все знал наперед.