Глава 14

К отмене положений Парижского договора 1856 года Российская империя готовилась долго. И существует два полностью противоположных взгляда на эту ситуацию. Одни историки превозносят гений Горчакова, который ловко обманул всех и воспользовался моментом, чтобы усилить позиции России. Другие громят Горчакова в пух и прах, поясняя, что вообще-то никакой он не гений дипломатии и отказаться от условий Парижского мира Россия могла гораздо раньше.

На мой вгляд, кажется, ошибаются и те и другие. Особенно в том, что приписывают поражения или победы на внешнеполитическом фронте исключительно одному человеку. В реальности все было куда сложнее, и центр принятия решения в империи был не один. То есть очевидно, что последнее слово было за царем, но разные группы доводили до него разные позиции. Взять хотя бы покорение Азии. МИД, Минфин смотрели на ситуацию там совсем не так, как генералы. Глава МВД граф Валуев сетовал как-то, что вот, дескать, захватили Ташкент, и непонятно теперь, что с ним делать. Так что и в черноморском вопросе, конечно же, решение принималось коллегиально, исходя из общей ситуации в стране, отношений с европейскими странами и Англией. И вряд ли решиться на столь резкие шаги в отношении выхода из невыгодного для себя договора Россия могла раньше 1870 года. Но к этому моменту в Петербурге увидели, что, например, на русское продвижение в глубь Азии Лондон реагирует болезненно, но сделать фактически ничего не может.

Русская армия к этому времени была модернизирована, получила дополнительный боевой опыт в Азии, опыт, который можно уже было считать уникальным. Военные научились действовать небольшими подразделениями, в отрыве от основных сил, при тесном взаимодействии пехоты, артиллерии и казаков. Это фактически подобие того, что сейчас называется батальонной или ротной тактической группой. К тому же у союзников по Крымской войне, которые в 1856 году выступили гарантами исполнения статей договора, возникла куча своих проблем. В Европе заявила о себе новая сила — Германия. Точнее, тогда еще Северо-Германский союз.

В июле 1870 года Франция решила наказать Пруссию, вокруг которой и шло объединение германских земель, и объявила ей войну. 1 сентября того же года французская армия потерпела поражение под Седаном, вскоре пал и Париж. Российская империя в этой ситуации сохраняла нейтралитет, точнее вооруженный нейтралитет против Австрии, которая хотела бы выступить против Пруссии, но опасалась реакции Петербурга. Александр II пообещал германскому канцлеру Отто фон Бисмарку, что в случае вмешательства Австрии Россия выдвинет к ее границе 300-тысячную армию и, если понадобится, даже «займет Галицию». Бисмарк же сообщил в Петербург, что Россия может рассчитывать на поддержку Германии в пересмотре Парижского трактата. И когда Франция была повержена, в Петербурге решили, что настал тот самый подходящий момент для односторонней отмены унизительных статей Парижского договора. Многие министры возражали и заявляли, что делать этого нельзя ни в коем случае, что Англия этого не простит. Но военные понимали, что Англия не будет воевать, если не найдет союзника в Европе. А с этим, в текущей ситуации, были сложности.

19 октября 1870 года российским послам в Европе и в Англии был направлен циркуляр Горчакова. Повторюсь, Александр Горчаков писал документ не по своей личной инициативе. Он излагал мысли, сформулированные императором и частью политической элиты, военными в первую очередь. А суть документа была простая — Петербург больше не считает себя связанным обязательствами, ограничивающими права страны на Черном море.

В переводе с языка дипломатии на доступный русский язык этот документ звучал бы так: Россия больше не собирается выполнять ваш договор и унижаться перед вами, дорогие коллеги. Турецкий султан имеет право также не соблюдать более договор — мы достаточно сильны, чтобы при случае поставить его на место. Если у кого-то есть возражения, то мы готовы отстоять свою позицию. Интересно, как? Нет, правда, хотите узнать? Надеемся, что вы не станете этого делать.

В дипломатии имеет значение не только то, что и когда сделано, но и то в какой форме. А в этом случае форма была самая что ни на есть вызывающая и оскорбительная для партнеров. Эта было такое «иду на вы» сообщение, что Россия вернулась в большую мировую политику — хотят этого или не хотят. И циркуляр произвел эффект сродни тому, что произвела декларация о воссоединении России с Крымом в 2014 году. В европейских столицах возмущались, обсуждали, осуждали, но дело тем и ограничилось, вся «война», которой так боялись некоторые члены кабинета, свелась к переписке и гневным заявлениям.

А на имя Александра II после публикации этого циркуляра начали поступать приветственные телеграммы со всей России. И снова напрашиваются аналогии с 2014 годом. Особенно широко решение русского правительства поддержали в Новороссии и в Бессарабии, ведь там больше чем в других регионах ощущали опасения из-за, по сути, никак не прикрытых южных рубежей империи. И редкий случай — даже либеральная печать хвалила царя и правительство, а особенно Горчакова. Именно тогда ему стали приписывать эту русскую победу, именно тогда стала рождаться легенда о «железном канцлере», хотя, повторюсь, решение было выработано коллективно, окончательное «да» сказал, конечно же, император. Поэт Федор Тютчев тогда написал восторженные строки, посвященные Горчакову:

Анна Тютчева, дочь поэта, фрейлина императрицы Марии Александровны и воспитательница ее младших детей, писала в ноябре 1870 года в своем дневнике:

Насколько мало все изменилось. Вот даже реакция высшего общества на циркуляр, которое «колеблется между чувством польщенного народного самолюбия и страха войны». И вот курс опять же упал. Это Анна писала про курс рубля. Вот что беспокоило высшие и образованные слои. Страх потерять хамон и пармезан.

Но уж очень эффектным был циркуляр, уж очень жестким по форме и по сути. И понятно, что писать такое может позволить себе лишь очень уверенная в себе держава. И всем лишь оставалось признать, что попытка изолировать Россию на международной арене провалилась. В очередной, впрочем, раз. Россия вновь стала проводить активную политику на Ближнем Востоке и на Балканах. Окончательно позицию России признали на конференции в Лондоне, куда собрались представители держав, подписавших договор 1856 года. 13 марта 1871 года была подписана Лондонская конвенция, которую признали Российская империя, Османская империя, Германия, Австро-Венгрия, Англия, Италия, Франция. Россия официально получила возможность вернуть Черноморский флот.

Море перестало быть нейтральным, превратившись в зону русских интересов. Хотя флот по-прежнему не имел права проходить через Босфор и Дарданеллы, а вот суда союзных Османской империи держав такое право получили. То есть победа была, но могла она быть и более убедительной. И Горчаков внес свой вклад, но единолично. И конечно, правы те историки, которые полагают, что Россия могла и несколькими годами раньше начать восстанавливать флот. Не официально, разумеется, но все же. Хотя, с другой стороны, в то время был четко обозначен вектор русской политики — Восток. И, на мой взгляд, наша дипломатия была в целом готова действовать сразу по двум направлениям. Но не было такого решения сверху. Так что не совсем корректно как перехваливать Горчакова, так и делать его главным виновником русских провалов. Потому что есть письмо Александра II, в котором, жалуя Горчакову титул светлости за эту дипломатическую победу, он писал вполне ясно, что Горчаков лишь воплощал в жизнь задумки императора:

Во внимание к столь достохвальным вашим заслугам, Я признаю справедливым украсить носимое вами и нисходящим вашим потомством княжеское достоинство титулом Светлости. Даруя вам сие высшее отличие, Я желаю, чтобы это доказательство Моей признательности напоминало вашему потомству о том непосредственном участии, которое, с самого вашего поступления в управление министерством иностранных дел, принимаемо было вами в исполнение Моих мыслей и предначертаний, клонящихся непрестанно к обеспечению самостоятельности и упрочению славы России».

Так что русское движение в Азию происходило на фоне вот такого поворота и в европейской политике. То есть Российская империя усиливалась везде, где только было можно. Даже если рассмотреть хронологию, то выглядело это так: русские соединяют оборонительные линии, русские начинают движение на юг, захватывают опорные пункты и забирают территории Кокандского ханства, покоряют Ташкент и затем Самарканд, потом подчиняют Бухару, превращая ее в вассала, высаживают десант в Красноводском заливе, после этого заявляют, что более не намерены следовать условиям Парижского договора, причем в такой форме, что из ряда вон, и затем вводят войска в Синьцзян. И это все за каких-то одиннадцать лет, с 1860 по 1871 год. Слово «паника» вряд ли в полной мере передает те чувства, которые испытывали многие британские политики в те годы. Русский медведь стал показывать клыки. И стало ясно, что он вовсе не сидит на цепи после Крымской войны. Это, оказывается, была иллюзия. Самообман. Он все эти годы наращивал мышцы и мясо, а теперь зло смотрит по сторонам, словно силясь вспомнить, кто пытался захватить его тайгу.

И политический союз с Якуб-беком у англичан получился не оттого, что глава Кашгара был такой уж влиятельный и сильный политик, а оттого, что оказалось, что в Азии, в русском подбрюшье, Лондону и опереться-то толком не на кого. И когда англичане послали к Якуб-беку упомянутое ранее посольство сэра Дугласа Форсайта, не случайно состояло оно из политических и военных советников, торговых экспертов, полицейских инспекторов и других специалистов. Делегация насчитывала 350 человек и 550 вьючных животных, считая эскорт, охрану из Корпуса разведчиков, переводчиков, секретарей, клерков и слуг. Потому что всю антироссийскую линию обороны надо было создавать с нуля. И англичане работали. Еще весной 1872 года Кауфман пишет Милютину о том, что в Азии неспокойно. Во всей Азии, у границ русского Туркестана в том числе.

И как показало время, без драки не обошлось. Хоть и писал Константин Петрович, что готовится к войне на всякий случай, но, похоже, и сам не верил, что сможет решить все проблемы миром и переговорами. Посмотрим дальше на хронологию событий. Итак, русские создают новую военную инфраструктуру в Туркестане. Это на фоне слухов об английских агентах, на фоне войны в Кашгаре и Синьцзяне. В 1873 году покорена Хива, и рядом с ней появляется военный гарнизон. Еще раз вдумайтесь — всего два года прошло, как Россия вышла из Парижского договора, и Европа и Лондон это проглотили. И вот покорена столица государства, которое было угрозой для русских южных рубежей. За два года Россия вернула себе Черное море и получила контроль над навигацией в низовьях Амударьи и почти полный контроль над восточным берегом Каспия. Русские отряды Кауфмана были в 800 километрах от Герата. То есть в десятидневном переходе до ворот, ведущих в Индию.

Военный министр Дмитрий Милютин

Британским политикам вновь казалось, что зря они так легко отказались от мыслей, изложенных в книгах Вильсона, Муркрофта и Киннейра, что правы были Конолли и Бернс. Британский посол в русской столице писал в отчете: «С захватом Хивы русские заложили надежную базу, с которой могли угрожать независимости Персии и Афганистана и таким образом создать постоянную опасность для нашей Индийской империи». Другое дело, что в Лондоне категорически не могли принять мысль, что русские и не двинулись бы в Азию, если бы Англия не проявила к ней столь значительный интерес. Пока вице-королем Индии был Лоуренс, понимание этого еще сохранялось. Командующий индийскими войсками генерал Уильям Мэнсфилд писал: «Тревога, проявленная в отношении России, влияющей на британские интересы в Индии, более неблагоразумна, чем это возможно описать. Как военная и обширная политическая держава, мы буквально ничего не опасаемся со стороны России, независимо от того, останется ли она в ее существующих пределах или распространит свою власть даже до наших собственных границ. Большой вред наносят те, кто по любому поводу проповедует ложь о нашей слабости в Индии. В той стране мы непобедимы, если только будем искренни сами с собой. Если мы выбираем для себя проведение агрессивной политики, то можем продвинуться и утвердиться везде, где только захотим». Но те времена прошли.

Кстати сказать, англичане были возмущены не только русской экспансией, но и выходками русского МИД. Потому что он стал вести себя так, как обычно вели себя сами британцы. А именно врали, недоговаривали, поступали так, как считали нужным, и только потом ставили перед свершившимся фактом. И, напомню: когда Лондон возмутился Хивинским походом, в ответной ноте Санкт-Петербург заверил британское правительство, что оккупация носит только временный характер. И только потом англичане случайно выяснили детали соглашения между Кауфманом и ханом Хивы о том, что хан признавал себя вассалом империи. Англичане негодовали из-за того, как гнусно обманули их русские. А князь Горчаков тогда написал:

То есть в переводе на русский — вы там ничего не перепутали? Вы действительно решили, что мы будем еще и отчитываться за свои действия? Именно это английских политиков и возмущало более всего. Возмущает и сейчас. Когда ЕС и США признают независимость Косово — это акт торжества демократии. Когда Россия признает независимость Крыма и воссоединяется с ним — это аннексия. То есть русская дипломатия, по мнению Запада, обязана играть в поддавки. А когда она поступает иначе, это вызывает возмущение и неприятие. Странно, не правда ли?

Чтобы не сильно провоцировать Британию, Горчаков все же успокоил Лондон, написав:

Англичане уже русским не верили и стали на всякий случай готовиться к возможному вторжению в Индию. Что характерно, генералы, даже самые оголтелые «ястребы» и англофобы, такую возможность не рассматривали вовсе. Теоретические разработки, конечно, существовали, а также рассуждения о том, как можно было бы Индию захватить или поднять восстание. Но именно теоретические. При этом русские силовики откровенно занимались тем, что сейчас принято называть словом «троллинг». Они делали все, чтобы в Лондоне русскую угрозу Индии воспринимали всерьез, чтобы понимали: захоти Кауфман с Милютиным, и все, и казаки поят лошадей в Инде. И вот такой политический «троллинг» приносил свои результаты. Англичане к войне готовились по-настоящему. Понимали русские генералы, насколько всерьез их воспринимают в Лондоне или нет, — сказать трудно. Скорее всего да, понимали. Во всяком случае Терентьев в своем труде в 1875 году пишет вполне однозначно, что русские базы в Азии — это способ заставить англичан уважать международное право:

И после захвата Хивы вопрос создания из Персии дополнительно буфера против русских войск в Англии и в Индии рассматривали серьезно. Лорд Нордбрук, вице-король Индии (они в тот период менялись довольно часто), писал:

В случае осуществления Россией значительной аннексии персидской территории я не исключаю, что может возникнуть причина для войны между Англией и Россией. Англия заинтересована в поддержании свободной связи между Англией и Индией, а попытки расширения российской территории, или российский протекторат, вплоть до берегов Персидского залива стали бы настолько непосредственной угрозой Индии, что это, по моему мнению, должно оправдать применение оружия с целью сохранения нашего существующего сейчас превосходства в Персидском заливе. Но Правительству Ее Величества при подобных обстоятельствах должна быть предоставлена свобода действий, и оно должно быть освобождено от всех прежних обязательств».

Один из членов совета вице-короля заявил тогда следующее: «…я, со своей стороны, в течение всей своей жизни имея возможности узнать российские чувства, не поверю ни в какую такую лояльность вообще ни со стороны Российского правительства, ни со стороны его должностных лиц или даже нации в целом».

Но толком никаких решений о судьбе Персии ни Лондон, ни Калькутта не приняли, просто не рискнули накачивать армию деньгами, или направлять инструкторов, или настраивать шаха на войну против России. Англия продолжала бомбардировать Россию меморандумами, нотами, запросами, вопросами, то есть вела бумажную и дипломатическую войну. А Российская империя тем временем присоединила Кокандское ханство. Случилось это в 1875 году.

Вообще, Петербург вполне устраивала ситуация, сложившаяся в отношениях с Кокандом к тому моменту. Хан Худояр был вполне лоялен, понимал, что Англия далеко и даже Индия не очень близко, а русские в одном дневном переходе. С Российской империей хан не воевал и даже заключил такой договор о протекторате, который сделал его практически вассалом Петербурга. Покорять Коканд не было смысла. А главное, на это не было денег. В бюджете не хватало средств даже на восстановление Черноморского флота, не то что на подчинение новых земель. Но проблема была в том, что хан Худояр был очень, очень алчным человеком. И потому он вводил все новые и новые налоги, заставлял подданных работать на себя бесплатно, у людей отбирали продовольствие, товары, орудия труда. Известен такой факт: когда три десятка крестьян не пришли рыть ханский арык, потому что убирали свой скудный урожай, их зарыли по шею в землю и оставили в таком положении умирать. Заодно хан решил, что ему можно немного пограбить русских купцов.

В Ташкенте все эти безобразия видели, и Кауфман предупреждал зарвавшегося хана, что добром дело не кончится: «Лучшие люди идут против Вас, и народ неспокоен. Если Вы не перемените образа вашего управления народом и будете неласково обращаться с русскими, то я Вам предсказываю дурной конец».

Хан, как это принято на Востоке, никого не слушал, и в 1875 году началось восстание, к которому присоединился сын Худояра, наследник престола Насреддин. Но во главе заговора стояли трое: Абдуррахман Автобачи, сын одного из прежних регентов хана, его звали Мусульман-кул, мулла Исса-Аулие и брат хана, правитель Маргелана Султан-Мурад-бек. И в принципе в Ташкенте к событиям отнеслись поначалу спокойно — мало ли бунтов видела Азия. Тем более вся Азия знала, что когда-то Худояр казнил Мусульман-кула и у его сына были основания хана не любить. Вмешиваться в эту смуту не собирались. Но восстание приняло религиозную окраску. Потому что исламские богословы, проповедовавшие на стороне восставших, обвинили во всем Россию и русских. Дескать, это их волю выполнял Худояр, творя свои беззакония. А к чему ведут подобные проявления, можно посмотреть на примере хотя бы Украины. Или Сирии. Враг, потому что не тот нос. Потому что москаль, и у него не мова, а язык. Враг, потому что читает намаз не так. Враг, потому что не христианин, мусульманин, еврей. Примитивные схемы работают наиболее эффективно. Когда волнения в Коканде только начались, Михаил Скобелев попросил снова перевести его служить в Туркестанский военный округ. Он был уверен, что войны не избежать. Русский военный историк и военный инженер Алексей Николаевич Маслов, участник Хивинского похода, Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и похода на Геок-Тепе, сослуживец генерала Скобелева, в своем труде «Завоевание Ахал-Теке» приводит отрывок из биографии Скобелева, которую тот не успел завершить. А вот как раз события в Коканде генерал описать успел подробно. Позволю себе обширную цитату:

Русское посольство оказалось в той же ситуации, в которую некогда попали в Кабуле англичане или посольство Грибоедова. Ханская личная гвардия по-тихому сбежала, в крепости оставалось около 500 человек охраны. Пятитысячная армия, вооруженная в том числе и артиллерией, уже не подчинялась хану. Худояр понимал, что его часы сочтены, а придворные думали, как бы его зарезать, чтобы разграбить казну. Но хан закрылся в покоях и не выходил. Михаил Скобелев в это время ездил с казаками по городу и набрасывал план-схему Коканда. Все равно придется город отвоевывать, рассуждал он. Русские послы решили выйти из Коканда и забрать хана с собой. Вот не смогли они бросить бездарного и жадного руководителя на растерзание толпе. Вероятно, это такая русская традиция — не бросать никого, даже вот таких вот «союзничков».

Генерал Михаил Скобелев

Утром 22 июля 1875 года русский отряд сквозь распаленную толпу добрался до ханского дворца. Через несколько часов из дворца вышла колонна — небольшой конвой, дальше на 80 арбах сам хан и его жены, наложницы и казна. Замыкали процессию казаки со Скобелевым во главе. Но за городом стояла мятежная армия, пришлось прорываться. Точнее продираться — солдаты и офицеры ханской армии кинулись грабить обоз, казаки не препятствовали и стреляли, лишь когда нападать пытались на них или на хана. Заодно ехавший с русским посольством Мирза Хаким объяснил кокандским военачальникам: «Что вы делаете, дураки? Разве можно стрелять в русских? Если вы нам сделаете вред, то придут русские войска и вы не узнаете места, где был Коканд…» Учитывая, что все знали, как воюют русские, посольство тронуть побоялись. Возле крепости Махрам посольство и хана встречал русский отряд — полторы сотни штыков и казаки. Хан Худояр плакал от радости и послал Кауфману письмо из Ходжента, куда его привезли и определили место жительства.

Бог милостив. Скоро устроит наше свидание. Ханство Кокандское и я сам находимся в вашей власти».

Скобелева по представлению Кауфмана за эту операцию наградили «за геройское, достойное русского имени поведение» золотой саблей с надписью «За храбрость». Через несколько дней после возвращения посольства стало известно, что кокандские повстанцы вторглись на русскую территорию Туркестанского края. Русским был объявлен, как писали в документах, «джехад», и лидеры восстания призывали выгнать неверных прочь с исконных земель ислама, отбить у русских Ташкент и другие кокандские города. Вторжение началось 5 августа, и, судя по всему, повстанцы имели вполне продуманный план. Он был настолько толковым, что невольно задаешься вопросом, не подсказал ли кто кокандцам, как им стоит вести войну. Учитывая все обстоятельства, такое вполне возможно, но прямых доказательств внешнего участия в Кокандской войне нет.

А план был такой: ударами по нескольким направлениям рассечь Туркестанский край и отсечь его от России. Почти синхронно были совершены нападения на почтовые станции. Там были схвачены и зверски зарезаны несколько русских офицеров и военных чиновников. К 1875 году движение по дорогам Туркестана стало безопасным, и все ездили без охраны. 8 августа военный врач Петров и прапорщик 2-го линейного батальона Васильев были окружены шайкой кокандцев в местечке Нау, на почтовой станции. Они долго отстреливались, потом были схвачены бандитами и зарезаны. Шестилетняя дочь Петрова, которая ехала вместе с отцом, видела, как ему отрезали голову. Несчастную девочку увезли в Коканд, и только через три недели ее удалось вернуть оттуда. По поручению императора ее позже определили за казенный счет в столичный сиротский приют.

Станционный смотритель, бывший солдат стрелкового батальона Степан Яковлев, около суток защищал в одиночку свою почтовую станцию. Он уничтожил более тридцати бандитов, пока не погиб. В 1877 году на месте его гибели была установлена памятная плита: «Бессрочно отпускной 3-го Туркестанского стрелкового батальона стрелок Степан Яковлев. Убит шайкой кокандцев, защищая Мурза-Рабатскую почтовую станцию 6 августа 1875 года. Доблестному туркестанскому воину на память, пожертвованиями проезжающих».

Не ответить на такое Российская империя не могла. Началась Кокандская война, которая длилась почти полгода. Первым городом, который принял на себя удар, был Ходжент. Воевало все русское население, потому что гарнизон был небольшой. Но подкрепление пришло скорое, атаку отбили, и началось вторжение в Коканд. Михаил Скобелев командовал отрядом из 8 казачьих сотен, сведенных по две в 4 дивизиона. Константин Кауфман командовал основным корпусом — 16 рот пехоты, 20 орудий, 8 ракетных станков и 8 казачьих сотен. Против них было около 60 тысяч восставших.

22 августа русские войска взяли кокандскую крепость Махрам. Казаки под командованием Скобелева преследовали бежавших защитников крепости на протяжении 12 километров и рубили их без всякой пощады. В крепости было захвачено 39 орудий, 1500 ружей, склады пороха, свинца, большие запасы продовольствия, 224 лошади. Скобелев получил сабельное ранение ноги. Потери кокандцев точно не известны. В одной статье так и писали:

«Потерю неприятеля в деле под Махрамом трудно определить в точных цифрах. В укрепленной позиции и в крепости Махраме найдено и погребено с лишком 100 трупов; на поле за Махрамом, где неприятель попал под шашки казаков, погребено, под наблюдением отрядных джигитов, до 1,000 тел; конвойною сотнею генерала фон-Кауфмана порублено до 100 человек, при преследовании вниз по реке. Сколько неприятель потерял всадников, действовавших против нашего отряда со стороны гор, равно как и число их раненых, неизвестно. Множество коканцев потоплено в Сырдарье. Словом, погром вышел жестокий в возмездие за дерзкое нарушение нашей границы, за вторжение в наши пределы и беспокойство наших подданных».

В советские годы было принято считать, что, дескать, кокандцев разбили потому, что никто не хотел воевать за феодальную верхушку. На самом деле просто русская армия воевать умела, а кокандские повстанцы — нет. Причем громили их не только русские. В деле под Махрамом отличились три бывших шахризябских бека — Джура-бек, Баба-бий и Сеид-бек. В 1870 году, когда русская армия вошла в шахризябские бекства, все трое бежали в Коканд, но потом вернулись, поселились в Ташкенте и в итоге, осмотревшись, попросились на русскую службу. И в поход на Коканд они отправились с разрешения Кауфмана. Махрамский разгром оказал позитивное воздействие на разгоряченные умы сторонников священного джихада против неверных. И напрасно автобачи призывал не снижать накала борьбы. Многие поняли, что такая священная война им не нравится, что закончится она может для них совсем грустно, и моджахеды стали разбегаться по кишлакам. К Кауфману принялись приезжать послы от лидеров восстания, привозить подарки. Он писал Милютину:

Правый берег р. Сырдарьи и далее вверх по правому же берегу р. Нарына мы должны занять и нашими войсками и нашим управлением; одно без другого не может быть; без нашего управления народом, нельзя войскам зимовать, учиться, словом, жить тою нормальною жизнью, которая делает их людьми и хорошими слугами государя. Кстати сказать, войска наши такая прелесть, что нельзя себе представить ничего лучшего. Ведут они себя совершенно так, как государь император изволил выразиться: “Верно, храбро и честно”».

Как раз тогда кокандцы отпустили и захваченных русских людей, в том числе и дочь доктора Петрова. Кокандский хан Насреддин тоже прислал послов с извинениями, но русские войска упорно продвигались к Коканду. У Кауфмана уже была директива от властей империи Кокандское ханство добить. Военный министр Милютин описывал, как принималось это решение. Он вместе с императором ехал из Петербурга в Москву, когда была получена телеграмма от Кауфмана о том, как идет отражение кокандского вторжения, и о том, что необходимо теперь решать вопрос с оккупацией Коканда. Император согласился за пять минут:

«Дело довольно серьезное, — новое усложнение в нашей азиатской политике, новые против нас крики в Англии! Государь принял это известие совершенно равнодушно как последствие, которого он ожидал, и не колеблясь разрешил готовить войска для отправления в Туркестанский край. Таким образом, в пять минут, без всяких рассуждений решился вопрос о присоединении к империи новой области — ханства Кокандского».

Коканд не оказал сопротивления. Хан Насреддин подписал мирный договор. Северная часть ханства по правому берегу реки Нарын с центром в Намангане отошла к России. Кокандский хан стал вассалом империи. Начальником Наманганского отдела губернаторства стал Скобелев, получивший звание генерал-майора. Но проблема была в том, что главные вдохновители священной войны оставались не пойманы, и за Абдуррахманом-автобачи началась настоящая охота. Тем более что русским стало известно, что Абдуррахман-автобачи (это, кстати, не совсем правильное написание, правильно «офтобачи» — одна из придворных должностей, но уж будем писать, как принято в отечественной традиции еще с 19 века) перед тем, как поднять восстание, побывал в Мекке, а потом в Константинополе. И вот оттуда он привез идеи священной войны. А из Мекки он привез символ джихада, о чем писали русские газеты.

«Уже поездка Абдурахмана в Мекку была задумана с этою целью; там, на гробе пророка, автобачи испросил благословения на свой подвиг и был даже снабжен лоскутом от знамени Магомета, — с тем чтобы, вдохновив народ этою реликвиею, Абдурахман поднял его не только против хана, дружившего с нами, русскими, но вообще против неверных, т. е. нас же».

То есть он ехал в Мекку — а это в те годы территория Османской империи, никакой Саудовской Аравии в помине не было — уже с некой идеей. А там его идею поддержали и как-то направили в очень выгодное англичанам и туркам русло. Но повторюсь, никаких прямых доказательств того, что за восстанием стояли агенты Лондона, нет. Или пока нет.

Как только русские войска после подписания договора с ханом Насреддином ушли за Сырдарью, мятеж вспыхнул вновь. Еще более масштабный, еще более жестокий. Хан бежал под защиту русских от вчерашних союзников. Конец 1875 года для Скобелева стал большим испытанием. Он без конца воевал в разных районах Кокандского ханства. Воевал он жестоко, безжалостно уничтожая противника, без содрогания выжигая кишлаки, которые поддерживали боевиков. Я не оговорился, по сути это были боевики, а автобачи — типичный полевой командир, этакий игиловец XIX века. Не хочу и не вправе оправдывать жестокость Скобелева. Но стоит повторить, что действия русских войск были ответом на вторжение в Туркестанский край. Не реагировать — значило показать, что ты согласился с унижением на уровне государства. Реагировать вполсилы — значит также показать свою слабость. Русские либералы того времени действия Скобелева сильно не одобряли, в том числе и чиновники разных ведомств, работавшие в Туркестане. То есть кокандские казни русских пленных их не сильно возмущали. Они их не замечали. Но вот рейды Скобелева — это же другое дело. Ничего вам это не напоминает?

Михаил Скобелев зачищал город за городом — Андижан, Наманган, Ош, разгромил в ночном рейде большой лагерь спящих повстанцев. Повстанцы в ответ всякий раз, когда им попадал в руки русский пленный, зверски казнили его. Так принял мученическую смерть унтер-офицер 2-го Туркестанского стрелкового батальона Фома Данилов, захваченный в плен кипчаками. Ему предлагали перейти служить в армию автобачи, потом пообещали сохранить жизнь, если он примет ислам. Он отказался, ответив, что «изменить он кресту не может и, как царский подданный, хотя и в плену, должен исполнить к царю и к христианству свою обязанность», и 21 ноября 1875 года он был зверски казнен в Маргелане.

Абдуррахман-автобачи стал терять поддержку населения и был вынужден сдаться Скобелеву, тот гарантировал неприкосновенность полевому командиру и его семье. Кауфман распорядился «Абдуррахмана-афтобачи с семейством и с движимым имуществом отправить, когда возможно, из Ташкента в Россию, где по воле Государя будет жить спокойно». В годы СССР автобачи превратился трудами советских историков в этакого азиатского Робин Гуда, борца с колониальной оккупацией, в Большой советской энциклопедии про него писали, что автобачи — «один из руководителей национально-освободительного Кокандского восстания 1875–76 против царизма». Вот как много все же зависит от идеологии. И хотя главный боевик сдался, генералам было ясно — выхода нет, придется Коканд присоединять.

Кауфман направил военному министру «Записку о средствах и действиях против Коканда в 1876 г.», где говорилось:

«Настоящее ненормальное хаотическое состояние в Кокандском ханстве, несомненно, отражается на всем экономическом быте и строе Русского Туркестана. Непрекращение с нашей стороны такого состояния в Кокандском ханстве, подрывая наш престиж в Средней Азии, дискредитирует веру всего здешнего населения в нашу силу». Царь согласился сразу, подтвердив свою прежнюю позицию. Занять ханство было приказано генералам Колпаковскому и Скобелеву. Телеграмма Кауфмана содержала недвусмысленные инструкции: «Бывшее Кокандское ханство переименовать в Ферганскую область. Начальником области — Скобелев. Насреддина пока Ташкент. Кауфман».

Существует такая историческая байка — Колпаковский приказал Скобелеву подойти с отрядом к Коканду не ранее 19 февраля, чтобы приурочить взятие города ко дню восшествия на престол Александра II. Скобелев делить лавры от победы не собирался ни с кем, тем более, что это он внес решающий вклад. Находясь в Намангане, он решает никого не слушать и, как в Хиве в одиночку когда-то идет на штурм дворца, так и тут один отправился в Коканд. Конный отряд был такой: две казачьи сотни, две с половиной роты конных стрелков, два орудия и два ракетных станка. За сутки он прошел почти сто километров и утром 7 февраля уже оказался возле Коканда.

А через два дня, 9 февраля, отправил в Ташкент Колпаковскому (Каумфан был в Петербурге) депешу:

Прибытия Вашего жду с нетерпением, дабы получить указания для введения прочного порядка в Ферганской области…».

Но есть иная версия того, что и как сделал Скобелев. Когда он прискакал в Коканд, то сил его для взятия города было, конечно, недостаточно. И когда ханские чиновники спросили, зачем пожаловал начальник Наманганского отдела, Скобелев ответил, что просто заскочил в гости, чаю попить, о жизни поболтать. 8 февраля, то есть на следующий день, он узнал, что его основной отряд находится в трех часах хода от Коканда. И вот тогда Скобелев пошел к хану, они и правда попили чаю, поговорили, а когда ординарец принес записку, что пехота и артиллерия уже у городских ворот, Скобелев просто объявил хану, что принято решение ликвидировать его ханство, а сам он поедет жить в Ташкент. Якобы хан, услышав это, разрыдался. А русские стрелки уже взяли под контроль основные точки в городе — площади, перекрестки, ворота.

Получалось, что за 10 лет, прошедших со взятия Ташкента генералом Черняевым, русская власть распространилась на территорию размером в половину тогдашних Соединенных Штатов Америки. Проживали в Туркестане 1 171 514 человек. Русская южная граница ощетинилась штыками от Кавказа до Коканда, точнее, до Кульджи. Войска Кауфмана стояли в 200 километрах от Кашгара, в 1000 километрах от Кабула и 1700 от Лахора. Вообще-то расстояния огромные. Но английским русофобам так не казалось. Им виделось иное. Что там, вдали за рекой Амударья, или как ее чаще называли англичане на древнегреческий манер — Окусус, русские орды готовятся выйти в поход. Скобелев, казаки, Кауфман, начитавшись трудов Терентьева — а в Лондоне с его творчеством были вполне знакомы, — уже точат шашки и собирают обозы. Я ничуть не преувеличиваю. Дословно, вот так, конечно, никто не говорил, но атмосфера в Лондоне, в политических кругах, царила очень близкая к описанному.

Кроме того, за год до событий в Коканде английский офицер сэр Томас Эдвард Гордон, прибывший в Кашгар с посольством Форсайта, отправился назад в Индию с небольшой экспедицией кружным путем — через Памир и Вахан. Он после поездки выпустил интереснейшую книгу, которую почти сразу перевели на русский под названием «Путешествие на Памир» и выпустили в Петербурге. Ее оригинальное название The Roof of the World being the narrative of a journey over the high plateu of Tibet to Russian frontier («Крыша Мира. Повествование о путешествии на высоких плато Тибета к русской границе»).

Подполковник Гордон и его отряд преодолели Памир за три недели. В составе экспедиции были и настоящие ученые, не только офицеры. Но главная задача отряда была простая — выяснить, нет ли на Памире дорог, используя которые русские войска могут попасть в Индию. И оказалось, что да, есть. При определенных условиях, если правильно выбрать время, выждать погоду, то армия пройдет, и кавалерия тоже, и даже артиллерия. Гордон заявлял, что русским перейти Памир будет не трудно. Хотя бы потому, что русской армии вообще что-либо невозможное для других сделать не трудно. А выйдет армия недалеко от города Гилгит, это сейчас северо-запад Пакистана, часть штата Кашмир. Русские смогут пройти также через княжество Читрал, оно тогда было полунезависимым и стало частью колониальных владений только в 1911 году, а до индийской границы русская армия дойдет дней за пятнадцать. Полковник Гордон выяснил, что на Памире и в Северном Афганистане регулярно бывают русские торговцы, какие-то русские караваны, что русская агентура работает в этом горном районе весьма активно. То есть привез он в Калькутту сведения тревожные и неприятные.

По мнению индийской администрации, было бы логично попробовать решить проблему зыбкой границы с помощью поддержки махараджи Кашмира, который считался тогда полунезависимым государством. Вроде Хивы в русском Туркестане. Можно было бы профинансировать махараджу, чтобы он жестче обозначил свое присутствие в Читрале и обязал бы своих агентов собирать нужные сведения. Но проблема состояла в том, что доверять махарадже англичане не были готовы. Англичане знали, что правитель Кашмира тайно отправил своих доверенных людей в Ташкент, чтобы наладить контакты с русскими.

Но стратегически княжество Читрал, примыкавшее с северо-запада к Афганистану, было очень нужно англичанам. Через перевалы там шли пути не только на Памир и в Бадахшан, оттуда можно было попасть и в Джелалабад. В итоге в 1876 году правитель Читрала Аман уль-Мульк объявил о вассалитете по отношению к кашмирскому махарадже. С помощью англичан Аман уль-Мульк завоевал Гилгит, и там был построен английский форт. Но это было позже, а в то время, когда Гордон вернулся из экспедиции, сэр Дуглас Форсайт тоже приехал от Якуб-бека. Форсайт заявил вице-королю, что дела обстоят довольно плохо: вся Азия видит, как русские громят ханов, захватывают их территории, а англичане молчат. И это может заставить многих местных правителей переориентироваться на русских, то есть на тех, кто ведет себя более дерзко и воюет бесстрашно. Нормальное дело в Азии — ориентироваться на того, кто сильнее. Но тревога была обоюдной. Лондон и Калькутта беспокоились, потому что оказалось — Памир русским не преграда и потому что теперь у русских слишком много влияния и слишком много территории под контролем. А Петербург и Ташкент были раздражены поездками британцев в Кашгар, экспедициями на Памир, странными связями кокандских религиозных лидеров с Константинополем. Недоверие росло с обеих сторон. И это теперь можно рассуждать, что беспокоиться смысла не было, потому что понятна общая картина. А тогда все выглядело угрожающе.

Важную роль во внешней политике сыграла смена кабинета министров в Лондоне. Весной 1874 года, после падения либерального правительства Гладстона, к власти пришло правительство тори, а премьером стал Бенджамин Дизраэли. Политик, скажем так, разделяющий очень и очень своеобразную идеологию. Ему принадлежит такое крылатое выражение: «Все есть раса. Другой истины нет. Невежество — ваша сила». Или такое: «Рабочий класс Англии гордится тем… что он хранит свою империю». Некоторые исследователи германского национал-социализма вполне всерьез называют Бенджамина Дизраэли одним из духовных отцов нацистской идеологии. Ученый Карл Шмитт идеологию Гитлера как раз описывал, как «дизраэлизм буйно помешанного германизма». И действительно, Дизраэли заявлял, что права англичанина стоят выше абстрактных прав человека, он считал, что Британская империя несет свою особую миссию. Слово «раса» он особенно ценил, заявляя, что «опыт блуждания по всем окольным и ложным путям истории сводится к одному решению: все есть раса… Истина в том, что как прогресс, так и реакция — только слова, выдуманные для мистификации миллионов. Они ничего не значат, они — ничто… Все есть раса». Задолго до Гитлера и до печей Освенцима он говорил, что «упадок расы неизбежен… если только она… не избегает всякого смешения крови».

Этот премьер Великобритании был близким другом королевы Виктории и убежденным русофобом. Он открыто говорил, что Бог действует через расы, подводя слушателей к мысли, что это Бог определил англичанам править миром. Он как-то сумел соединить ветхозаветные идеи богоизбранности евреев с британскими представлениями об избранности английских пуритан. «Те, кто обретает причастие у Бога, могут… принадлежать только к священной расе». Надо сказать, что подобные идеи в Британии конца 19 — начала 20 века были очень и очень популярны. В книге об английском патриотизме можно вычитать такой пассаж:

«У любого приличного человека при одной мысли о браке (англичанки) с негром должна кипеть кровь… Столь модное нынче естественное равенство, принявшее форму космополитического братства… если бы и могло стать реальностью, испортило бы великие расы и полностью погубило бы гений мира».

Дизраэли в одной из своих книг писал о мечте «жить в арийской стране, среди людей арийской расы, возвращать к жизни… арийский символ веры». А Суэцкий канал он называл «естественной разделительной границей» между всякими недоразвитыми народами и «Великой расой». Он сумел сделать идею империализма популярной в массах, сделать идею колониализма выгодной для каждого подданного Короны, потому что говорил о расовом превосходстве всех англичан — и лордов, и рабочих, и последнего бомжа — над недоразвитыми нациями. И каждый англичанин имеет свое право на то, чтобы получать что-то от эксплуатации огромных пространств империи. Это совпало по времени с получением избирательного права рабочими, и в одной из программных речей Дизраэли говорил о том, что рабочий класс Англии особенно горд тем, «что принадлежит к империи», что рабочий класс в Англии «отвергает политические принципы космополитизма». Он сумел вложить в головы рабочих мысль о том, что империализм напрямую связан с улучшением их социального положения. И в этом он тоже в значительной степени стал духовным наставником германских нацистов. Либеральные идеи он считал угрозой империи, а еще большей угрозой Дизраэли считал русских, которых он называл «монгольской расой». Ничего не напоминает?

Вот такой интересный человек с такими широкими и нестандартными взглядами стал главой британского кабинета министров, и внешняя политика страны сделала поворот в полном соответствии с новой идеологией. Надо сказать — и это очень важно: убеждения Дизраэли полностью разделяла и королева Виктория, которая была, вероятно, самым русофобским британским монархом. Дизраэли, который так долго критиковал своих предшественников за слабость пред русскими, собирался ситуацию менять. Пришло время жесткой наступательной политики. Именно поэтому премьер-министр предложил королеве принять титул «императрицы Индии» в 1877 году, чтобы закрепить территории за Англией. Чтобы юридически Индия считалась уже почти Британией.

Дизраэли полагал, что главное в азиатской политике для Лондона — это не дать русским упрочить позиции в Афганистане, открыть в Кабуле постоянную миссию. А например, между Кауфманом и афганским эмиром Шер Али-ханом шла довольно оживленная переписка. В 1876 году новым вице-королем Индии стал назначенец Дизраэли лорд Литтон, прежний, лорд Нортбрук, ушел в отставку, резко осудив планы в отношении Афганистана. Он заявил кабинету министров, что активизация любой деятельности в этом направлении подвергает Британию риску «новой ненужной и дорогостоящей войны» с афганскими племенами. Хотя и сам он, пока был при власти, довольно активно пытался на ситуацию в Афганистане повлиять. В сентябре 1873 года на встрече с афганскими посланниками он попытался договориться о допуске английских резидентов в различные афганские города. То есть, по сути, попросил поделиться суверенитетом. Шер Али-хан отказался, и англичане решили его сместить, а на его место назначить Якуб-хана, бывшего тогда правителем Герата.

Недалекий и жадный правитель — как раз то, что требовалось, — был недоволен деятельностью Шер Али. Английские агенты несколько раз приезжали к Якубу, вели с ним переговоры, о которых стало известно эмиру. Он не стал долго думать и посадил заговорщика в тюрьму. Вице-король лорд Нортбрук потребовал освобождения «видного оппозиционера» (шучу, конечно, формулировки такой не было, но по сути все выглядело именно так) «во имя дружбы британского правительства». Шер Али отказался. Англичане проглотили раздражение, но выводы сделали. В ноябре 1875 года лорд Нортбрук снова получил из Англии предписание все же добиться от Кабула согласия на прибытие английской миссии в Кабул. Но он попытался объяснить Лондону, что не стоит слишком давить на Шер Али, что кончится это плохо. И в итоге сменился вице-король.

Правительство Дизраэли вело наступательную политику по всем направлениям. В обстановке строгой секретности англичане выкупили 40 процентов акций Суэцкого канала. Англичане хотели полностью контролировать эту транспортную артерию, которая в разы сокращала путь из Англии в Индию. И после выкупа акций Британия стала самым крупным акционером Суэцкого канала. В 1870 году была открыта новая прямая телеграфная линия между Калькуттой и Лондоном. Это был подводный кабель, который, как справедливо полагали англичане, станет практически неуязвим для противника, русских в первую очередь, и, кроме того, новая линия позволяла более плотно контролировать дела в колонии.

В новой индийской политике лорду Литтону предписывалось создать оборонительный союз с участием не только Афганистана, но и Белуджистана. Сейчас территория этого государства разделена между Ираном, Пакистаном, Афганистаном и в любой момент может стать новой горячей точкой в Южной Азии. Тогда же там шла борьба за престол, которую смог прекратить английский агент капитан Роберт Сендмен. Человек храбрый и отчаянный, он, вооруженный одним револьвером, зимой 1875 года объехал вождей повстанцев и убедил их прекратить конфликт. В знак благодарности за поддержку хан Белуджистана отдал Британии область, примыкающую к стратегически важному Боланскому перевалу, и город Кветта. Сейчас это территория Пакистана. В поздравительном письме уже майору Сендмену, назначенному британским представителем при хане, лорд Литтон писал:

То есть Афганистан англичане потихоньку обкладывали со всех сторон. В Читрале и Гилгите они имели лояльных властителей, Кветту получили в пользование. На самом деле Шер Али-хан был не так уж и против заключить союз с англичанами. Но они сами все испортили и, по сути, подтолкнули к тому, чтобы искать контакты с Кауфманом.

Лорду Литтону было поручено как-то наладить отношения с эмиром, но для того была недопустимой сама мысль о присутствии где-либо в Афганистане британских чиновников. А лорд Солсбери потребовал от нового вице-короля именно этого: «Британские власти должны получить санкцию эмира на немедленное создание постоянных английских резидентств в Афганистане».

А Шер Али снова отказался принять английских дипломатов в Кабуле, аргументируя это тем, что тогда ему придется принять и русских, если они запросят встречи. В Калькутте решили, что эмир скорее всего уже о чем-то договорился с Ташкентом. На самом деле, никаких договоров даже и близко не было. Но Литтон в личном письме в августе 1876 года сообщал, что намерен действовать жестко, что если Шер Али «не докажет, что он наш лояльный друг, мы вынуждены будем считать его нашим врагом и обращаться с ним соответствующим образом». Литтон был уверен, что и до военного столкновения с русскими два шага. В сентябре 1876 года он пишет лорду Солсбери, государственному секретарю по делам Индии:

«Перспектива войны с Россией очень возбуждает, но как Индия отнесется к этому, меня нисколько не тревожит. Если это случится, то лучше теперь, чем потом. В этой части мира мы вдвое сильнее России и располагаем гораздо лучшими базами для нападения и обороны… вокруг северных границ Индии можно разлить огненное море, подстрекая ханства подняться против их российских хозяев».

Литтон был таким же идейным русофобом, как и Дизраэли, российское самодержавие он искренне ненавидел с самой юности, полагая его образцом деспотизма. Сам же он был человеком радикально либеральных убеждений. И он совершенно всерьез писал о войне, потому что считал, что иного пути для двух держав нет. А вот тот же лорд Солсбери, хоть и считал Россию опасным соперником, но был уверен, что войны избежать можно. Это ему принадлежит знаменитая, наполненная едкой иронией фраза, адресованная генералам: «Много недоразумений проистекает от повсеместного использования мелкомасштабных карт. Если бы благородный лорд использовал карту крупномасштабную, он нашел бы, что расстояние между Россией и Британской Индией не в палец с небольшим, а вполне достаточной величины». Солсбери был уверен, что никакого вторжения в Индию русские не планируют, но если они закрепятся в Афганистане, это уже создаст массу проблем, хотя бы потому, что англичанам придется держать наготове армию на западных рубежах индийских колоний. Он высказался по этому поводу вполне ясно: «Россия может предложить афганцам грабить Индию. Мы же не можем предложить им ничего, потому что в Туркестане грабить нечего».

Это был период совершенно открытого, жесткого противостояния, которое началось после покорения Хивы и развилось после присоединения Коканда. За тем, что говорят и пишут в русской столице, англичане следили весьма пристально. В 1876 году в Калькутте был издан английский перевод двухтомного труда Михаила Терентьева «Россия и Англия в Средней Азии». Перевод вышел менее чем через год после российской публикации книги. Пассажи Терентьева многие в Лондоне и Калькутте сочли русской программой действий. То есть раз книгу написал военный, выпустил в столице, то это неспроста. Хотя стоит признать, что Михаил Африканович излагал мысли весьма для Лондона тревожные.

Историк Большой Игры Питер Хопкирк в своей книге, изданной в 1990 году, делал очень странный вывод, что «в России, где печатное слово жестко регулировалось цензурой, издание могло увидеть свет, только если мысли полковника были одобрены на высочайшем уровне. Весьма вероятно, что оно было предназначено только для внутреннего пользования, а не для глаз британцев… Книга Терентьева ясно отразила настроения русских». Из этой цитаты можно сделать вывод, что английские представления о России как о стране, где злобная охранка или чекисты в ушанках следят за всеми инакомыслящими и, чуть что, сразу хватают и тащат бунтаря в Сибирь, мало изменились. Книга Терентьева увидела свет по причинам очень простым — ее были готовы покупать. Она была актуальна в свете борьбы России и Англии на международной арене. Точно так же, по коммерческим причинам, в Петербурге печатали книги Мак-Гахана или книги участников Туркестанских походов.

Однако пассаж про то, что индусы ждут «хирурга с севера», английским чиновникам и политикам очень и очень не понравился. Тем более что они понимали — контакты между русскими генералами и индийскими махараджами, владыками полунезависимых княжеств, есть, что русская разведка после Сипайского восстания не сидит сложа руки. Вот, собственно, почему Калькутта не могла доверять владыке Кашмира? Потому что там точно знали, что в ноябре 1865 года в Ташкент добрались два человека — Абдуррахман-хан ибн Сеид Рамазан-хан и Серафаз-хан ибн Искандер-хан, двое уцелевших членов секретного посольства, отправленного махараджей княжества Джамму и Кашмир Рамбир Сингхом в Россию. Они не смогли довезти послание махараджи, потому что по дороге на миссию напали и письмо изъяли. А еще несколько посланцев погибли или разбежались. И это нападение вряд ли устроили обычные разбойники. Целью миссии было «изъявление дружбы» русскому императору и налаживание торговых связей. МИД России занял позицию выжидательную — посланцам не говорили ни «да», ни «нет», потому что сотрудники МИД, как водится, боялись внешнеполитических осложнений. А вот кашмирцы изо всех сил старались наладить контакт с русскими. В архивах сохранилось даже письмо, отправленное ими Александру II после неудачного покушения на него, совершенного террористом Каракозовым.

Уж каких там осложнений боялись русские дипломаты, понять решительно невозможно. Но в итоге посланцы махараджи отбыли домой ни с чем. У английских историков можно найти упоминания, что все же русские агенты тайно посетили Кашмир и встречались с Рамбир Сингхом.

А вот в русских архивах таких сведений вроде бы нет. Но не все архивы открыты, это во-первых. Во-вторых, сотни важных секретных документов по работе разведки в Туркестане просто исчезли в годы Гражданской войны. Так, например, словно растворился архив русской дипломатической миссии в Кашгаре. Все указывает на то, что в 1920 или 1922 году им завладели английские шпионы. А так, кто знает, может, и правда были встречи махараджи с посланцами Кауфмана.

И вероятно, что если не полевая работа, то как минимум деятельность по сбору информации в Афганистане русской разведкой велась. Иначе придется согласиться с тем, что тревога англичан по поводу того, что страна может попасть под русское влияние, была просто плодом русофобской паранойи. А деятельность самих англичан тревожила все больше и больше уже Шер Али-хана. Ему невольно вспоминалась судьба Дост Моххамеда. В 1876 году эмир пишет турецкому султану:

«Ваше величество… не одобряли сказанное в последнем моем письме, что дружба англичан — слово, написанное на льду, но теперь Ваше величество могли на собственном опыте убедиться, как мало надо верить в их дружбу, и Вы видите, что англичане постоянно оставляют своих друзей в их несчастье на произвол судьбы».

В ответ на предложения англичан принять у себя посольство эмир выдвинул встречную идею об отправке в Индию афганского посольства. Потому что он, дескать, хочет узнать, какие «благородные стремления зародились снова в благородном сердце английского правительства». Одновременно с этим эмир усилил контакты с Россией. Он отправил письмо Кауфману, в котором заявлял, что «дружба афганского владетеля с могущественной и сильной Россией никогда не разъединится». Шер Али судорожно искал союзника. Персия на эту роль не годилась, потому что была совершенно не самостоятельна. Ханства Средней Азии оказались под русским контролем. Оставалась только Россия. И англичане, понимая это, давили на Кабул, как могли. Лорд Литтон пообещал, что в случае отказа Шер Али от сотрудничества с Калькуттой «ничто не помешает Англии объединиться с Россией для того, чтобы совместными силами совершенно стереть Афганистан с лица земли».

В конце января 1877 года в Пешаваре начались переговоры между представителем Шер Али, афганским посланником Hyp Мухаммед-ханом, и послом вице-короля Индии Льюисом Пелли. Англичанин привез с собой проект договора: афганское правительство допускает британских офицеров в Кабул и английские гарнизоны на границу. В обмен — дружба и финансовая помощь. В ответ Hyp Мухаммед передал слова эмира, что тот скорее умрет, чем согласится на такие условия. Он сказал, что эмир еще передал следующее: «Британская нация великая и могучая, и афганский народ не может сопротивляться ее силе, но народ имеет свою волю, независим и ценит свою честь выше жизни». Афганцы не сильно ошибались в оценке деятельности английских представителей. Джордж Дуглас Кэмпбелл, в 1869–1874 годах министр по делам Индии, писал:

«Правительство наше, тщательно заботилось о том, чтобы иметь своих агентов, политических и военных, в тех странах, которые еще не подпали под его власть. Обязанности этих агентов были самые скромные: поддерживать правильные сношения, содействовать развитию торговли, но мало-помалу они начинали вмешиваться во внутренние дела того государства, в котором находились, а подобное вмешательство оканчивалось обыкновенно тем, что в одно прекрасное утро это государство переходило под власть Англии. Даже относительно тех областей, которые, по-видимому, сохраняли независимость, следует заметить, что присутствие в них наших так называемых «резидентов» приводило к тому, что они делались там средоточием власти».

Во время переговоров Hyp Мухаммед умер, Шер Али послал другого представителя, но Литтон запретил продолжать переговоры, даже если представитель прибудет в Пешавар. Вскоре офицерам и генералам англо-индийской армии было приказано вернуться в свои части, в северном Пенджабе стали концентрировать войска, через Инд стали наводить переправы. В марте 1877 года из Кабула отозвали английского представителя. Вице-король писал в Лондон:

«…Может наступить время (и не в далеком будущем), когда для укрепления британского господства в Индии будет абсолютно необходимо предпринять военную оккупацию Западного Афганистана (с согласия правителя этой страны или без него), включая важную Гератскую крепость. Положение нынешнего эмира, очевидно, очень непрочно, и возможно, что ход событий приведет к расчленению его королевства и созданию отдельного ханства в Западном Афганистане, которое можно будет вполне реально поставить под британское влияние и протекторат».

Шер Али-хан

На дипломатическом фронте Лондон подключил старых партнеров. Османов. Турецкий султан по просьбе британских дипломатов отправил Шер Али несколько писем с предложением «соединиться с англичанами для общих военных действий против русских». Султан вообще по-дружески советовал не ссориться с могущественной державой и разрешить англичанам построить несколько крепостей на границе. Потом в Кабул приехали турецкие дипломаты, чтобы снова уговаривать Шер Али воевать с русскими. Расходы на посольство оплатили английские власти в Калькутте. Эмир оказался в сложнейшей ситуации — давили на него со всех сторон, и как бы он ни поступил, действие оказалось бы неправильным. Разреши англичанам строить крепости — это Шер Али-хан осознавал четко, — завтра они разместят там гарнизоны, а потом и заберут у него страну. Не разреши — так англичане начнут войну. И он, может, и согласился бы на какие-то половинчатые условия, вроде английского протектората, но эмир понимал, что народ его не поддержит. И в таком случае его снесут с трона свои же. Причем быстрее англичан. Кауфман писал Милютину в Петербург, что именно позиция населения, англичан ненавидевшего, и не дала эмиру ничего сделать, как ни старались посланцы Калькутты и Османской империи. А скоро туркам стало не до афганских проблем. Потому что Россия начала с ними войну. И война эта удивительным образом перекликается с теми событиями, что происходят на Востоке сегодня.

Летом 1875 года на Балканах началось антитурецкое восстание. Его центром стала Южная Герцеговина. Считается, что причиной были непомерные налоги — официально 12,5 % со сбора урожая, фактически учитывая взятки, откаты, поборы и прочее, крестьяне отдавали почти половину. Турецкие сборщики налогов и податей по привычке стали вести себя как каратели, а крестьяне на этот раз не стали терпеть и дали отпор. Начались столкновения, турки отправили войска, которые тоже неожиданно для себя осознали, что крестьянское терпение лопнуло, — началась партизанская война. Мужчины ушли в ополчение и начали из лесов бить надоевших турок, а старики, женщины и дети сотнями побежали в Черногорию и Далмацию.

Вообще весь 19 век Балканы лихорадило — сербы и черногорцы (по сути, те же сербы) пытались сбросить ненавистную турецкую власть. В 1804 году турецкие наместники в Сербии, чтобы уничтожить сопротивление в корне — они думали, что именно это поможет, — казнили десятки сербских политических лидеров и священников. В сербскую историю этот эпизод вошел под названием «Сеча кнезова». Даже переводить не надо, и так смысл понятен. Результат получился совершенно обратный — началось Первое сербское восстание, которое продолжалось до 1813 года. Так что к концу 19 века турецкая власть на Балканах была зыбкой, но гниющая империя отчаянно и жестко пыталась удержать регион. В 1875 году восстание распространилось по всей Герцеговине, потом перекинулось на Боснию, восставшие сражались с турецкими войсками и местными мусульманами-боснийцами, поддерживавшими турок. Помощь восставшим христианам присылали из многих славянских стран и земель.

И тут в 1876 году восстание вспыхнуло и в Болгарии. А там положение христиан было еще более тяжелым. Дело в том, что в 60-е годы, после окончания Кавказской войны, более 100 тысяч черкесов перебрались в Османскую империю, и поселили их как раз в Болгарии. Причем поселили с конкретной целью, чтобы черкесы стали своего рода контролерами за местным населением. И когда болгары восстали, турецкая армия, точнее, башибузуки — ее иррегулярные части, — и черкесы принялись подавлять его с чудовищной жестокостью. И Европа этого не заметила, не захотели видеть этого и в Лондоне. Точнее, так: в Лондоне официально закрыли глаза на резню. Сделали вид, что ничего не происходит. Хотя русский МИД точно знал, что Лондон фактически дал карт-бланш своим союзникам-туркам на карательную зачистку. Во всяком случае Александр Гирс, русский дипломат того времени, писал, что глава посольства Британии в Константинополе сэр Генри Эллиот прямо потворствовал турецким властям:

О том, что болгар зверски вырезают целыми селами, в Европе поначалу не знали. Ну или не хотели знать. Слухи, конечно, доходили, но отрывочные. Тем более что рассказывать было особенно некому — турки вырезали всех, кого могли. Первые, очень неточные сообщения о том, что якобы где-то в Болгарии турецкие войска кого-то убили, появились в английских газетах в начале мая. И на них внимания не обратили. Но вдруг случилось то самое, что принято называть красивой и заезженной фразой — «один человек изменил ход истории». Но в данном случае все было именно так. И человек этот был не кто иной, как все тот же отчаянный американский журналист Януарий Мак-Гахан. Он дружил с Юджином Скалером — американским дипломатом, автором книги о Туркестане, которую я упоминал раньше. Скалер как раз в начале июня 1876 года прибыл в Константинополь на должность секретаря американской дипмиссии, а также генерального консула. В Константинополе тогда работал американский миссионерский колледж, и учившиеся в нем болгарские студенты и преподаватели собрали информацию о событиях на Родине и передали ее британскому послу. Посол на это не отреагировал никак. Почему, понятно. Он ведь сам давал «отмашку» резать всех. Тогда болгары передали информацию в английские газеты The Times и London Daily News. Первая ничего публиковать не стала, а вторая все же напечатала статью, и было это в конце июня 1876 года. В Лондоне начался политический скандал.

26 июня зверства турок стали предметом обсуждения в парламенте, оппозиция требовала расследования, Дизраэли заявлял, что не стоит доверять ненадежным источникам, что нет никакой резни, что все это «болтовня из стамбульских кофеен». Но оппозиция все же настояла на своем, и британское правительство было вынуждено поручить Уолтеру Барингу, второму секретарю своего посольства в Константинополе, провести расследование. Преподаватели американского колледжа уже не верили англичанам и попросили американского посла в Турции, Горация Мейнарда, провести свое собственное расследование. Тот отправил в Болгарию Скалера. И в это время в Константинополь приехал для освещения сербско-турецкой войны Януарий Мак-Гахан. Скалер предложил Мак-Гахану поехать в Болгарию, и репортер, конечно же, согласился. В поездку с ним отправился немецкий корреспондент и второй секретарь посольства России в Константинополе, князь Алексей Церетели. В течение трех недель они ездили по Болгарии и документировали зверства, совершенные турками в селах и городах. В отчете Скалер написал:

Бойня в селе Батак была одним из самых шокирующих моментов, описанных в репортажах Мак-Гахана. На момент начала восстания там жили около 9 тысяч человек, мужчины почти сразу ушли в ополчение, но отряды ополченцев были быстро уничтожены, у них просто не хватало оружия. После этого в Батак вошли турецкие каратели. Местного духовного лидера и старосту Трендафила Тошева Керелова казнили самым зверским образом. Выкололи глаза, вырезали язык, вырвали все зубы и еще живым посадили на кол. Потом жгли заживо около часа. Потом началась бойня всех жителей без разбора. Младенцев они насаживали на штыки и пики и так ездили по городу. 200 детей и женщин, которые спрятались в школе, сожгли в здании заживо. Молодых женщин и девушек насиловали, а последний насильник должен был зарезать жертву. Несколько сотен жителей Батака попытались спрятаться в церкви, стояла жара. В церкви люди умирали от духоты, осада церкви продолжалась три дня. Чтобы заставить защитников сдаться, башибузуки закинули внутрь ульи с пчелами, потом зажгли, люди стали выбегать, чтобы спастись, и тут же попадали в руки карателей. Из 9 тысяч человек спаслись около 1200. Мак-Гахан, пораженный увиденным и услышанным, описал все в своих репортажах. Он писал, что видел трупы молодых девушек, сложенные вдоль дороги, что видел мать, сжимающую в руках головы трех своих детей.

…Мы подъехали к церкви. Сначала мы не заметили ничего особенного. Но разносившееся зловоние было настолько сильным, что мы едва смогли посмотреть вокруг. И тут — то, что мы посчитали камнями и мусором под копытами наших лошадей, в действительности оказалось огромной кучей человеческих трупов, присыпанных тонким слоем земли. Весь церковный двор был покрыт ими, высотой от 3 до 4 футов. Из этой чудовищной гробницы проступали головы, ладони, кисти, ноги, ступни и руки. Маленькие кудрявые головки виднелись тут и там, маленькие детские ручки, протянутые так, словно они молили о помощи…».

Юджин Скалер и Мак-Гахан писали, что одичавшие собаки бегали по селу и обгладывали трупы, что в селе не осталось ни одного целого дома. Официальный отчет Скалера и статьи Мак-Гахана произвели невероятный эффект. Английская публика была шокирована и возмущена, да впрочем, не только английская. По всей Европе люди были поражены тем, что узнали от отважного американца. Оппозиция в английском парламенте требовала объяснений от правительства. Европа не могла поверить, что такие зверства творятся совсем рядом, под боком. Хотя, с другой стороны, не могла поверить, но ничего особенно не делала. И вот тут тем более интересно, как реагировали высшие политические круги в Англии и Франции — странах — союзницах Османской империи.

Политики, Дизраэли в их числе, стали оправдывать турок. Говорили, что дескать, да, ребята перестарались, но ведь и болгары тоже восстали, а их вооруженные боевики убивали турецких солдат. И башибузуков. Ну вот турки и расстроились. Горячая кровь, и все такое. И совсем не турки убивали болгар, а сами же болгары. Болгарские предатели-коллаборационисты. Были и такие. Власовщина — это ведь понятие вневременное. Русский писатель Федор Михайлович Достоевский был поражен и возмущен цинизмом Запада, который был готов защищать турок, и не только по политическим мотивам, но и потому, что торговые интересы казались важнее каких-то там болгар.

Донецкие ополченцы сами обстреливают Донбасс. Масштабы резни христиан, устроенной ИГИЛом в Мосуле, сильно преувеличены. Русские войска в августе 2008 года напали на беззащитную Грузию. Сирийская армия уничтожает мирных повстанцев, чтобы удержать любой ценой у власти Асада. Большинство граждан СССР были рады приходу гитлеровских войск в 1941 году. Болгарская резня — дело рук болгарских повстанцев. Не правда ли, как же это все похоже? Идеологические схемы, придуманные Западом много столетий назад, ничуть не изменились. Не изменилась и отечественная либеральная публика. Как в 2014 году она больше переживала из-за курса рубля и потери санкционной продукции, как в 2015-м она переживала, что из-за операции в Сирии мы теперь окончательно поссоримся с Западом, так и в 1876-м отечественные либералы боялись, что Российская империя на резню отреагирует жестко.

Еще не дожидаясь никаких решений правительства, на Балканы засобирались русские добровольцы. Ехали в Сербию, под командование русского генерала. Герой Туркестана Михаил Черняев прибыл в Белград в июне 1876 года. Присутствие русских добровольцев сыграло огромную роль, не с точки зрения военной науки, но их присутствие давало жителям Балкан колоссальную моральную поддержку. 20 июня 1876 года Сербия и Черногория, поддерживая восстание в Боснии и Герцеговине, объявили Турции войну. В Сербию приехали около 7000 русских добровольцев.

«Русские офицеры едут в Сербию и слагают там свои головы. Они умирают в сражениях десятками и выполняют свое дело геройски. Они славят русское имя в Европе и кровью своею единят нас с братьями. Нет, это не авантюристы: они начинают новую эпоху сознательно. Это пионеры русской политической идеи, русских желаний и русской воли, заявленных ими перед Европою».

Эти «пионеры русской воли» ехали за тысячи километров, ехали воевать с турками в чужую страну. Не за деньги. Не за награды. Не за должности. Ехали потому, что не могли поступить иначе. Потому что не могли спокойно слышать, что где-то озверевшие нелюди сажают детей на кол.

Ехали со всей России. Ветераны Крымской и Кавказской войн, Туркестанских походов. Немолодые отставные офицеры. Ехали и мещане, и студенты. Это был тот же порыв, что у тех, кто весной и летом, бросив все, уезжал на Донбасс, потому что после Дома профсоюзов и Славянска не мог стоять в стороне. И в конце 1876 года Достоевский много писал про добровольцев и Восточный вопрос. Позволю себе привести обширную цитату, потому что она невероятно актуальна и сегодня, и возникает ощущение, что написано это не в конце 19 века, а буквально вчера:

А правительство Российской империи решение о начале войны приняло не сразу. Дело в том, что все предшествующие годы в Европе формировались новые военно-политические союзы. Британия хотела дружить с кем угодно против Германии. Россия же пыталась как раз с помощью Германии решать свои проблемы, отчасти понимая, что это не постоянный союз. Но тем не менее 29 апреля (10 мая) 1876 года Александр II прибыл в Берлин, где шли трехдневные переговоры канцлера Горчакова, Бисмарка и австро-венгерского министра иностранных дел Дьюлы Андраши. Три державы решили посотрудничать против турок и англичан, что было вполне логично.

1 (12 мая) 1876 года свет увидел меморандум трех императоров — Александра II, Франца-Иосифа I и Вильгельма I. В документе говорилось, что Османская империя сможет сохранить целостность, и державы не против этого, но при «облегчении участия христиан». И были предложены пункты соглашения, которые могли бы ситуацию исправить:

Если бы, однако, срок перемирия истек, прежде чем усилия держав достигли намеченной цели, три императорские двора сочли бы необходимым подкрепить их дипломатическое выступление санкцией соглашения о принятии действительных мер, которых в таком случае требовало бы положение вещей в интересах всеобщего мира и ради предотвращения дальнейшего развития зла».

И пусть никого не смущает, что в переговорах сама Османская империя участия не принимала. Нормальное дело в мировой политике — заочно решать судьбу более слабого субъекта. Тем более что Австро-Венгрия была тоже отчасти Балканской страной, поскольку граничила там с Османской империей. Северный Белград уже был австрийским. Там, в районе Земун, до сих пор архитектура радикально отличается от архитектуры южной части города, и вообще вся северная часть Сербии, включая Воеводину, архитектурно ближе к австрийской традиции.

Три державы, как следует из документа, более чем прозрачно намекали: дорогие турки, у нас уже есть понимание, что с вами сделать, когда наступит нужный момент. И лучше вам сейчас начать с нами переговоры. Во избежание. Правительства Франции и Италии меморандум поддержали, а вот Англия, конечно же, высказалась против. В первую очередь потому, что не могла допустить даже мысли о том, что Россия усилится на Балканах. И все бы ничего, и можно было бы вызвать новый вал русофобии и ура-патриотизма, начав рассказывать о русской угрозе Индии и миру вообще, если бы не статьи Мак-Гахана в Daily News. Потому что после того, что он описал, Дизраэли, даже при всем желании, не мог убедить никого, что Лондон должен поддержать Османскую империю. Хоть словом, хоть делом.

Лидер либеральной оппозиции Гладстон издал брошюру «Болгарские зверства», где, выражаясь нынешним неформальным языком, «жестко наехал» на правящий кабинет за туркофильскую политику, которая позорит страну. В парламенте оппозиция требовала жесткой реакции на резню в Болгарии. Возмущение резней высказывали Чарльз Дарвин, Оскар Уайльд, Виктор Гюго. Это происходило на фоне переворота в самой Турции, где был свергнут и убит султан Абдул-Азиз, а его место занял Мурад V. В августе низложили и Мурада, а его место занял брат Абдул-Хамид. Петербург продолжал вести переговоры с Веной и Берлином, выжидая и пытаясь понять, стоит ли вмешиваться в конфликт на Балканах, точнее, в войну в Сербии.

Большие державы делили Турцию, которая еще пока не собиралась никуда разваливаться, все лето и осень 1876 года. Что достанется Сербии, что Черногории, что получит Австрия и кому достанется Бессарабия. Британия же пыталась придумать, как не допустить русского усиления в регионе. Дизраэли на ходу менял тактику — если Османскую империю не спасти, то надо участвовать в ее разделе. Ну подумаешь, союзник. Не справился — значит, воспользуемся. Настоящий стервятник найдет применение даже дохлому ишаку. Он говорил, что приемлемый вариант — это «раздел балканской добычи между Россией и Австрией при дружеских услугах Англии». По плану Дизраэли Константинополю отводилась особая роль, он «с соответствующим районом должен быть нейтрализован и превращен в свободный порт под защитой и опекой Англии по примеру Ионических островов». Дизраэли плевать было на турецкую независимость, ему важно было сохранить контроль над путями, ведущими в Индию. И британский Форин-офис официально заявил, что совсем не против автономии Болгарии и Боснии.

В июле — августе сербская армия провела несколько неудачных для нее сражений. 26 августа Сербия обратилась к европейским державам с просьбой о посредничестве для прекращения войны. Османской империи был выдвинут совместный ультиматум. Ее заставили объявить перемирие и пойти на переговоры, но Турция начала торг — как будет выглядеть мирный договор, торговаться с полумертвой империей никто не пожелал. Державы вели переговоры между собой. Турцию продолжили заочно делить. Россия предлагала Австрии и Англии оккупацию Болгарии русскими войсками и ввод флотов в Мраморное море. Вена и Лондон не соглашались. 3 октября в Ливадии Александр II провел секретное совещание. Там было решено готовиться к войне с Турцией, основной удар нанести по Константинополю. Хотя и дипломаты пока что продолжали действовать.

15 октября 1876 года в Ялту приехал английский посол в России лорд Август Лофтус. Он побеседовал с Горчаковым и потом с императором. Александр дал «священное честное слово», что не хочет захватывать Константинополь (через 12 дней после совещания, где было решено его атаковать), и пообещал, что если русские войска войдут в Болгарию, то только на время, чтобы защитить христианское население. Он сказал, что если Россия и Англия имеют общую цель — защитить христиан и поддержать мир в Европе, то к чему Лондону беспокоиться? Александр заявил послу: «России приписывают намерение покорить в будущем Индию и завладеть Константинополем. Есть ли что нелепее этих предложений? Первое из них — совершенно неосуществимо, а что касается до второго, то я снова подтверждаю самым торжественным образом, что не имею ни этого желания, ни намерения». Отчего русский царь обманывал посла? А отчего англичане обманывали русских, говоря, например, что не имеют интересов в Средней Азии? Такова политика.

Насколько верили друг другу русский император и британский дипломат, можно только предполагать. Наверное, настолько же, насколько верят друг другу Сергей Лавров и Джон Керри. И красивых слов было сказано много, но тогда по Восточному вопросу так и не договорились. А после этих переговоров Бенджамин Дизраэли произнес речь, в которой сказал, что Англия старается поддержать мир в Европе и что независимость и территориальная целостность Турции чрезвычайно важны, а «если Англия хочет мира, то ни одна держава лучше ее не приготовлена к войне, и если Англия решится на войну, то только за правое дело и, конечно, не прекратит ее, пока право не восторжествует». То есть Лондон через Дизраэли обозначил, что готов побороться за «независимую» Турцию или наложить лапу на турецкое наследство. Второе даже скорее.

В начале октября закончился срок перемирия. 17 октября 1876 года под Дьюнишем сербская армия была наголову разбита турками. Сербия была на грани гибели. Для Петербурга становилось все более очевидно — отсидеться не получится. Придется вмешиваться в войну, потому что иначе это сделают англичане. И потому что иначе можно потерять лицо, что в политике весьма опасно. Поскольку почти официально не раз было заявлено, что Россия готова быть спасительницей и покровительницей славян, что она хранительница православной традиции, вариантов для маневров в этой ситуации у Петербурга не было. У тебя под носом убивают нацию — за то, что православные, что не хотят предавать свою идентичность. И как тут не вмешаться?

18 октября русский посол в Константинополе граф Николай Игнатьев предъявил Османской империи ультиматум. Он потребовал заключения перемирия на 2 месяца. И сказал, что император ждет ответа в течение 48 часов. 20 октября в Кремле Александр II приказал произвести частичную мобилизацию 20 дивизий. Константинополь дрогнул и условия русских принял. В декабре началась созванная по инициативе России Константинопольская конференция. Но официальный Константинополь заявил, что в империи принята конституция, там признается равенство религиозных меньшинств в империи, и никакие решения конференции Турция выполнять не будет.

В январе граф Игнатьев заявил, что вся ответственность за последствия войны, если она начнется, будет лежать на Турции, которая сорвала переговоры. Вскоре в Будапеште была подписана секретная конвенция, которая обеспечивала нейтралитет Австро-Венгрии, если Россия начнет войну против Турции. В обмен Австро-Венгрии давалось право ввести войска в Боснию и Герцеговину, и она давала свое согласие на участие Сербии и Черногории в войне на стороне России. Россия же обещала Австрии, что не введет войска в Боснию, Герцеговину, Сербию и Черногорию. А в марте 1877 года в Лондоне представителями Великобритании, Австро-Венгрии, Германии, России и Франции был подписан протокол по выходу из Восточного кризиса. Турции рекомендовалось провести дополнительные реформы, дать автономию Балканским государствам. Решение в большей или меньшей степени поддержали все. Каждая страна по своим причинам, и даже Дизраэли согласился подписать ее с указанием, что Россия должна будет немедленно приступить к демобилизации армии. Но по настоянию других посланников фразу дополнили: «Как только явится уверенность в том, что турецкое правительство подчинится советам Европы». Турция заявила, что это вмешательство во внутренние дела государства. И что выполнять она ничего не будет.

24 апреля 1877 года император Александр II подписал манифест об объявлении войны Турции. И на этой войне ярко засияла звезда генерала Михаила Скобелева. Не последнюю роль в его судьбе сыграл Константин Петрович фон Кауфман. За год до турецкой войны он писал министру Милютину из далекого Ташкента о том, что там происходит. И казалось бы, где Балканы, а где Азия. Но нет. Все настолько тесно связано, все переплетено, и неизбежность войны в Европе ощущается даже тут, и влияние Турции.

При настоящих обстоятельствах в Европе, я конечно молчу о своей личности, не время беспокоить собою государя императора, я как солдат, должен быть готов в такое время несмотря ни на что, идти куда царь укажет, сидеть где царь повелит и потому всякий вопрос о личности моей — устраняю. Но Вы поймете, Дмитрий Алексеевич, каково мне будет сидеть здесь без другого дела, кроме наблюдения за эмирами, когда другие будут драться на турецких или на других европейских полях».

Но уже в 1878 году Константин Петрович осознал, что не «наблюдение за эмирами» было его основной задачей. Вовсе нет. Он должен был стать кошмаром для англичан.