Глава 13

Разумеется, Лондон не просто наблюдал за происходящим в Азии. То есть активные действия в Азии и на Кавказе были и правда на какое-то время «заморожены». Но именно активные действия на уровне государственном. Разведчики империи как работали, так и продолжали работать: собирать информацию, вербовать агентов, писать отчеты, даже не будучи уверенными в том, что их хоть кто-то читает. Это было похоже, пожалуй, на работу ФСБ в ельцинское безвременье. Офицеры работали, невзирая на то, что власть в стране принадлежала непонятно кому, а важные для Родины решения блокировались на высшем уровне. Но офицеры всегда остаются офицерами и продолжают терпеливо работать, потому что верят, что это нужно их стране. В России или Британии, в 20 веке или в 19 — значения не имеет.

Особенно это касалось офицеров Индийской Британской армии, рожденных в Индии. Они с детства слышали разговоры своих отцов, офицеров или колониальных чиновников, с друзьями. И разговоры эти были в том числе о русской угрозе для Индии. О том, что русские готовятся, что они уже пытались и могут снова сделать это. Угроза нападения русских казалась для большой части индийских англичан не просто естественной. Неизбежной. Многие из них никогда не были в Лондоне, не жили в Англии, однако именно им было свойственно обостренное чувство Родины, отчаянный патриотизм. Редьярд Киплинг прекрасно выразил это в одном из своих стихотворений. И он знал, о чем писал, ведь он сам был таким.

Редьярд Киплинг

И британская колониальная разведка продолжала работать, хотя и не столь активно, как прежде, часто при недостаточном финансировании. Но все же. Английские разведчики получали информацию и из Коканда, и из Кашгара, и из Хивы. И они докладывали — русские, вероятно, готовы к новому броску. Русофобский психоз разжигали консервативные лондонские газеты. Англичане словно забыли о том, что двинуться в Азию русских заставила в том числе и активность их дипломатии и военных в Центральной Азии и Персии. Дипломатия сродни физике — сила действия равна силе противодействия. И англичане получили от Петербурга совершенно логичный ответ на свою активность. Но это их конечно возмущало. Потому что хорошо известно — что можно Западу, того нельзя никому другому. Впрочем, пока вице-королем Индии был Джон Лоуренс, позиция Англии была весьма сдержанной. Лоуренс полагал, что опасность русского похода на Индию сильно преувеличена, кроме того, он был уверен, что противоречия между империями можно уладить дипломатическим путем. Хотя бы потому, что Англия промышленно более развита, чем Россия, и ей есть чем надавить на русских в дипломатическом плане.

Его преемник лорд Мэйо, который прибыл в Индию в начале 1869 года, поначалу тоже придерживался подобной точки зрения. Он полагал, что «если обе державы смогут отбросить в сторону взаимное недоверие и подозрительность, то не будет никаких оснований для того, чтобы интересы России в Азии постоянно сталкивались с нашими». Но сработало несколько факторов. Колониальный раздел мира шел к концу. То есть на планете оставалось все меньше и меньше «ничьих» стран и континентов. В Азии и Африке колониальные державы вырывали друг у друга последние куски пирога. Активная колониальная политика Франции в Северной Африке и Индокитае, укрепление Германии в Европе внушали англичанам сильнейшее беспокойство. Британские политики не могли допустить, что их кто-то обойдет на последнем этапе гонки за мировой гегемонией.

Россия не была в чистом виде колониальной державой. Азия не стала колонией, она превратилась в часть империи. И ее население получило равные права с другими подданными. Византийский принцип «нет пред богом ни эллина, ни иудея» работал и тут, спустя много лет после падения Константинополя. Возможно, именно поэтому расширение территории империи и влияния России так беспокоило англичан. Ведь Россия предлагала совершенно отличный от британского принцип взаимодействия. Или территории становились равноправной — а это очень важно — частью большой страны, или, как в случае с Бухарой, присягнувший на верность властитель получал гарантии невмешательства в его внутреннюю политику. Он был обязан играть по правилам Петербурга на внешнеполитической арене, но при этом никто не заставлял его кормить оккупационную армию, содержать колониальных чиновников и не превращал его в нелепую марионетку, сочиняя за него законы и управляя его страной. Это не к тому, что Российская империя была идеальной страной, этаким раем земным. Нет. Но она радикально отличалась от Британской принципами взаимодействия с партнерами.

Собственно, и сейчас мало что изменилось. Достаточно вспомнить, как Москва относится к Асаду, как не сдает его, несмотря ни на что, и как американцы обошлись с Саддамом Хусейном, который был их союзником, когда вел войну против Ирака в 1980-е годы. Американцы накачивали его деньгами и оружием. И что с ним стало потом?

К тому же, в середине 1860-х годов в Индии создалось довольно напряженное положение. В стране разразился катастрофический голод, который привел к волнениям. Не таким, конечно, как Сипайское восстание, но после него даже небольшое недовольство приводило англичан в панику. Непрочность своего присутствия в Индии они ощущали отчетливо. Английские генералы и колониальные чиновники считали, что упрочить британское господство можно только одним способом — показать всем силу Британии с помощью оружия, активной дипломатии и жестких мер внутри Индии. Так что отставки Джона Лоуренса добивались многие влиятельные политики. В феврале 1869 года, вскоре после ухода Лоуренса, русский посол в Лондоне Бруннов писал в депеше, что «система бездействия, которой придерживался вице-король Индии сэр Джон Лоуренс в своей политике по отношению к странам, расположенным за пределами управляемой им территории, приходит к концу. Эту систему, не пользующуюся популярностью не только в Калькутте, но и в Англии, теперь признано необходимым пересмотреть».

И хотя лорд Мэйо не был русофобом и даже путешествовал по России и написал двухтомное сочинение о своих странствиях, он вскоре стал склоняться к тому, что от так называемой «политики закрытой границы» («close border policy»), или политики сдерживания, стоит переходить к «наступательной политике» («forward policy») на Среднем Востоке и в Южной Азии. Понятно, что немалую роль в этом сыграли как раз военные и разведчики, которые наверняка с агентурными докладами и картами в руках доказывали — еще несколько лет бездействия, и мы потеряем Индию. Теперь, правда, понятно, что для многих политиков и генералов это просто был инструмент влияния, способ получить побольше денег на армию, на реализацию проектов в колониях, способ занять место в парламенте. Думаете, что 150 лет назад мир был как-то иначе устроен? Нет, конечно.

То, что в поход на Индию не очень верили и те, кто постоянно кричал «русские идут», демонстрирует хотя бы такой факт. Тот же Генри Роулинсон в 1873 году, вероятно, случайно в одном из своих докладов взял да и заявил, что «Россия пока еще далека от планов вторжения в Индию». Примерно так же высказывались другие английские политики и военные — дескать, Россия пока не готова к походу, но в принципе может это сделать, и вот уже идет в Азию, и, конечно, это не значит, что завтра она атакует нас на Инде и Ганге, но исключать этого нельзя. Это примерно то же самое, что сказать: вот у моего соседа есть нож, он режет им мясо, значит, он может завтра зарезать и меня, надо быть готовым. А лучше его сразу арестовать. Логика железная. При этом англичане отлично понимали, какие объективные проблемы существуют у русских в отношениях с Азией: и притеснения купцов, и русские в рабстве у азиатов, и грабительские набеги из степи.

«Замирение» Бухары стало своего рода поворотной точкой. Началом новой «горячей» фазы Большой Игры. Пока у власти в Индии был Лоуренс, основным фронтом работы для разведчиков был Афганистан. Это вполне вписывалось в политику сдерживания — стране давно отводилась роль буферной зоны.

В 1863 году умер Дост Мохаммед. И по традиции началась междоусобная борьба за престол. В 1868 году сын Доста, Шир Али-хан, победил в этом противостоянии и провозгласил себя властелином всего Афганистана. Но это, опять же по традиции, было весьма условным действием. Его главный соперник Абдуррахман-хан сбежал в русский Туркестан, да и вожди окраинных племен вовсе не готовы были согласиться с тем, что кто-то там в Кабуле заявляет, будто он и их эмир тоже. Они ведь тут на месте сами себе эмиры. Англичане видели все, что происходит, агенты обрабатывали Шир Али-хана, и в марте 1869 года лорд Мэйо пригласил эмира встретиться с ним на территории Индии. Эмир согласился.

Его встречу обставили подчеркнуто торжественно и пышно. Хотя англичане несколько разочаровали Шир Али-хана. Они пообещали оказать ему любую помощь деньгами, оружием и снаряжением. А вот договор о сотрудничестве заключать не стали. Все, как обычно. После этого англо-индийское правительство стало рассматривать афганского эмира как почти своего вассала. Ну согласился же взять оружие и деньги даже без договора? Все, значит, попался. Отказался бы? У англичан был готов ответ. Они бы постарались сместить его и заменить кем-то лояльным. Все тот же Генри Роулинсон в тот момент заявлял, что «вмешательство в дела Афганистана сделалось в настоящее время долгом», и даже предлагал в случае чего ввести войска. Ну да. А то вдруг русские захотят захватить Индию, а мы не готовы, мы еще Афганистан не завоевали. Параллельно между Лондоном и Петербургом начались переговоры, где определялись границы Афганистана. Это было еще до дипломатического раунда между Горчаковым и лордом Кларендоном.

Осенью 1869 года в Петербург был командирован чиновник англо-индийской администрации Дуглас Форсайт. Переговоры шли долго, уступать никто не хотел, но в итоге между Форсайтом и русским военным министром Милютиным были установлены следующие соглашения по афганскому вопросу:

«1) Пределом Афганистана считаются те местности, которыми в настоящее время Шир Али-хан действительно владеет. Англия употребит все зависящие от нее средства для того, чтобы не дозволить ему расширять своих границ к северу. 2) Со своей стороны Россия использует свое влияние, чтобы воспрепятствовать Бухаре расширяться за счет Афганистана. 3) Если бы впоследствии Россия была вынуждена действовать враждебно против Бухары и, вопреки своему желанию, заняла бы все это ханство или часть его, — она не предпримет завоеваний в направлении Афганистана, а Англия со своей стороны не допустит афганского властителя тревожить своих северных соседей».

Все выглядело корректно и даже честно. Но директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел в секретной депеше русскому послу в Лондоне о соглашении с англичанами и их обязательствах написал: «Мы не станем льстить себя слишком большими надеждами в этом отношении».

В начале 1873 года Россия и Англия договорились о северных границах Афганистана. Россия согласилась признать власть афганского эмира над Бадахшаном, Ваханом и Афганским Туркестаном. Территории, традиционно населенные узбеками и таджиками, были, по сути, отданы Афганистану, что, конечно, было большой ошибкой русской дипломатии. Потому что традиционные связи никуда не делись. И результаты тех ошибок мы ощущаем по сей день. Наркотрафик, например, через таджикско-афганскую границу идет ровно по тем районам, которые разделили 150 лет назад. Ошибкой это было еще и потому, что англичане могли подписать хоть сотню бумаг, но Афганистан они уже считали своей вотчиной. Они снабжали Шир Али-хана современным вооружением, в том числе новейшей горной артиллерией, в его армии появились английские офицеры-инструкторы, англичане даже попытались было поставить свои блокпосты на афганской стороне Хайберского прохода — одного из двух путей в Индию.

Именно в это время англичане снова активизировали свою деятельность в Константинополе, которая было затихла на время после Крымской войны. То есть отдельные успешные агенты, вроде Вамбери, там присутствовали, но системная работа возобновилась примерно в 1868 году. Генерал Николай Игнатьев — тот, что подписал Пекинский договор, — состоял с 1864 по 1877 год русским послом в Турции. В его донесениях, начиная с 1869 года, постоянно сообщается о работе английских разведчиков: напрямую или через турецких коллег. В январе 1869 года Игнатьев сообщал, что британским правительством в Бухару отправлен турецкий панисламист Суави-эффенди в качестве английского шпиона и агитатора. Игнатьев писал: «На него возложено, как уверяют, тайное поручение, с одной стороны, доставлять в Англию сведения о положении дел в Средней Азии, а с другой — направлять умы тамошних населений в смысле, конечно, нам враждебном».

В донесениях Игнатьева постоянно указывалось на то, что английская агентура активно работает в среде младотурков, их лидеры были просто завербованы англичанами. Стоит объяснить, кто это были такие. В Российской империи конца 19 века их чаще называли движением «новых османов», впрочем, и «младотурками» тоже. Это было вполне типичное, хотя и мощное буржуазно-либеральное движение. Студенты из состоятельных семей, столичная интеллигенция, банкиры и капиталисты. Боролись они за ограничение султанского абсолютизма и за конституционную монархию. Младотурки считали, что султан должен «царствовать, а не управлять». Короче, чтобы было понятнее — это напоминало нынешнюю российскую несистемную оппозицию, только умную и богатую, но так же жестко ориентированную на Запад. Собственно, младотурки и ориентировались на Англию, потому что видели в ней идеал той самой вожделенной конституционной монархии и того самого общества, которое они желали бы видеть и у себя. Ну а Англия, конечно, использовала младотурок в своих целях, как сейчас американцы используют российских либералов в своих. Это ни хорошо, ни плохо. Так устроена англосаксонская политика. И вот именно младотурецких активистов англичане использовали для пропаганды враждебных России настроений в различных среднеазиатских государствах. В январе 1873 года Игнатьев сообщил о пребывании в Константинополе бухарского посланника Мирзы Хисаметдина Мирахура, о его встречах с лидерами младотурецкой организации.

Если такие встречи проводятся, то, очевидно, не для того, чтобы обсуждать цены на бухарском базаре. Изучая историю, совершенно иначе начинаешь смотреть на многие сегодняшние события. Например, сразу становится ясно, почему США и Англия именно с помощью Турции давили на Асада и Сирию, почему именно в Турции находили приют кавказские террористы и почему именно оттуда шло их снабжение и финансирование. И конечно, восхищает умение наших противников настолько системно подходить к работе, выстраивать преемственность в разведке и дипломатии.

В другом своем донесении, в июне 1873 года, Игнатьев обращал внимание на то, что жесткая обработка дипломатических представителей среднеазиатских ханств в Турции ведется под видом «культурного» общения.

«Представители этих государств в Константинополе часто собираются у бывшего министра народного образования Ахмед Вефика-эффенди, который, под предлогом подготовки словаря турецко-персидских диалектов, занимается всем, что относится к Средней Азии. А так как известно, что политические взгляды Ахмед Вефика проникнуты симпатией к Англии, то можно легко разгадать, в каком смысле обсуждаются интересы Средней Азии на этих собраниях. Установлены сношения с Вамбери и различными английскими путешественниками… и пытаются убедить мусульман в том, что Великобритания истинная защитница исламизма и что в этом отношении между интересами англичан и интересами Турции существует глубокая солидарность».

Это донесение Игнатьев писал, когда русские войска уже взяли Хиву и возможности англичан и турецкой разведки в Азии были сильно ограниченны.

Русские дипломаты до последнего момента убеждали царя Александра не разрешать военным Хивинский поход. Боялись ссоры с англичанами, боялись последствий в Азии, в случае неудачи, боялись всего. Есть такой миф о «железном канцлере Горчакове», который идеологическим и дипломатическим катком давил всех противников Отечества. Что верно лишь отчасти. Горчаков был человеком очень разным: и жестким, и дипломатичным, и хитрым, а порой кажется, что и наивным. Он, безусловно, был патриотом и точно не был трусом и предателем, как иногда пытаются писать некоторые несознательные отечественные историки. Важно помнить один факт: князь Горчаков был старше царя и намного старше всех туркестанских генералов и представителей военного руководства империи. И они с их азартом и с их жестким подходом к политике казались ему мальчишками-авантюристами. Он о чем-то договаривался с англичанами, причем переговоры шли тяжело. А потом какой-нибудь генерал шел и брал очередной город и ставил Петербург перед фактом.

Русский офицерский корпус, генералы особенно, не были англофобами, как любят писать английские историки. Они четко разделяли англичан (как народ) и английскую политику. Так вот в английской политике офицеры видели угрозу для России, а на опыте Крымской войны и на изучении материалов Сипайского восстания они убедились, что английская политика уважает только силу. Никакой другой разговор для Лондона не выглядит убедительно.

Константин Петрович фон Кауфман, конечно, с самого назначения понимал, что вопрос с Хивой придется решать жестко. И вариантов у России нет. Причем те, кто объявляет Горчакова мягкотелым политиком, который только ведет переговоры, как-то забывают, что если бы русская дипломатия не определила с англичанами границы влияния афганского эмира Шир-али, то неизвестно, как реагировал бы Лондон на русский поход. Потому что, с одной стороны, эмиру отдали спорные земли, населенные узбеками и таджиками, а с другой — Лондон признал русские претензии на Азию, в том числе и на низовья Амударьи.

Решение о походе на Хиву было окончательно принято в декабре 1872 года. В Петербурге собралось Особое совещание руководителей центральных ведомств с участием начальников Туркестанского и Оренбургского краев, наместника Кавказа и самого Александра II. Великий князь Михаил Николаевич, наместник Кавказа, тогда предложил отправить экспедицию с восточного берега Каспия. Это и ближе, и дешевле, чем из Оренбурга и Ташкента. С мнением сына Николая I согласились. Он на самом деле пользовался уважением в армии. Боевое крещение получил в Крымскую войну, куда его отправил отец, русский император, со словами: «Если есть опасность, то не моим детям избегать ее!» И он на самом деле воевал, а не сидел в штабе. За бой у Инкерманских высот Великий князь Михаил был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. Дальше вся его жизнь была связана с военной службой, именно по его инициативе стали собирать и издавать «Кавказский сборник» — тома воспоминаний и документов о действиях русской армии на Кавказе и подвигах отдельных солдат и офицеров.

Азиатские генерал-губернаторы с планом похода от Каспия согласились, но добавили, что кавказские отряды не имели походов в пустыне. В итоге решили наступать с трех сторон. 12 декабря 1872 года Александр утвердил план Хивинской экспедиции, командующим назначил генерала Кауфмана, как рассказывают, со словами: «Возьми мне Хиву, Константин Петрович».

Кавказский отряд должен был идти на Хиву с запада, Оренбургский — с севера, Туркестанский — с востока. Маршрут похода проходил в основном по пустыням, и оренбургскому отряду нужно было преодолеть 1400 километров, кавказскому — более 800, туркестанскому — более 1000. К 1 мая 1873 года все три отряда должны были подойти к стенам Хивы.

К началу похода силы отрядов выглядели так: туркестанский насчитывал 5300 человек, оренбургский — 3500, кавказский — 4300 человек. Для передвижения были собраны 20 тысяч верблюдов, 4600 лошадей, из тяжелого оружия в отрядах было 56 орудий и 26 ракетных станков. Для переброски войск по воде использовалась Аральская флотилия из двух пароходов.

Перед походом генералы на совещаниях детально проанализировали все ошибки предшественников. В частности, поход Перовского. Русские генералы внимательно изучили опыт действий англичан в Афганистане и Индии, а также французов в Египте и Алжире. Было по пунктам разобрано — где и в чем они ошиблись, что сделали правильно и как вели боевые действия. Русским генералам, исходя из опыта боев с кокандцами и бухарцами, было понятно, что главным их врагом станет не хивинское войско, а пустыня. И в этот раз к походу готовились основательно. Например, оренбургский отряд по всему маршруту заготовил казахские юрты, провиант, сено и топливо, в войска передали комплекты как летнего, так и зимнего обмундирования. В итоге солдаты прошли по степи менее чем за месяц больше 1000 километров.

Туркестанский отряд подготовился не менее основательно. Там, в частности, организовали и походный лазарет — 14 врачей, 29 фельдшеров. Для перевозки больных подготовили специальные носилки. Кауфман лично распорядился составить инструкцию для офицеров о правилах поведения в походе, где были такие пункты:

«1) В начале похода, покуда еще не наступят жары, не поднимать людей ранее четырех часов утра, а с ночлегов не выступать ранее шести. С наступлением жаров поднимать до рассвета, чтобы успеть сделать переход до жара. 2) Наблюдать, чтобы люди пили чай по крайней мере два раза в сутки — утром и вечером, а если возможно, то и на привалах. Люди меньше будут пить сырой воды и тем избавятся от расстройств желудка и лихорадок. 3) Водку отпускать только в крайних случаях: в сырую погоду, после больших переходов, трудных работ. Не давать при подъеме с ночлегов и перед встречей с неприятелем. 4) Эшелонным начальникам заботиться о том, чтобы к безводным переходам или где, на ночлеге, предстоит пользоваться дурной водой, — все турсуки, баклаги и бочонки были наполнены водой… 5) В видах предохранения людей от вредных последствий быстрого перехода от дневного жара к ночному холоду наблюдать, чтобы люди вовремя надевали шинели. 6) Озаботиться, чтобы у каждого солдата была кошма для подстилки и покрышки. 7) На ночлегах у колодцев с дурной водой ставить часовых и не давать людям брать из них воду. 8) Пищу варить два раза в сутки: после прихода на ночлег и перед выступлением».

По чертежам Кауфмана — он был не только талантливым полководцем и администратором, но и прекрасным инженером — уже в 1871 году (это к вопросу о том, когда стали готовить поход на Хиву) на Волге и верфи Аральской флотилии стали производить железные понтоны для переправы через Амударью. Понтон собирался из четырех 100-килограммовых ящиков, это занимало два часа, а собранный из понтонов паром держал 2 орудия и 16 человек. Эти понтоны солдаты прозвали кауфманками. Во время похода их использовали как ящики для продуктов и как корыта для водопоя верблюдов. То есть Кауфман просчитал все так, что даже эти понтоны верблюды не тащили просто так.

1 марта 1873 года туркестанский отряд вышел из Ташкента. Кауфман решил провести войска так, чтобы поменьше передвигаться по территории Бухарского ханства. Он, конечно, был вассалом империи, но раздражать его и указывать его место не хотели. Русские ведь не англичане и строят отношения с партнерами именно по принципам партнерства. Но через несколько дней походную колонну встретили посланцы бухарского эмира. Эмир просил послов передать Кауфману свое удивление тем, что генерал избрал столь далекий путь в Хиву, потому что он, эмир, с радостью поможет русским войскам и пропустит их, а беки районов, через которые войска все же пойдут, по приказу эмира подготовили фураж, топливо и воду для отряда. Очень показательная история. Через две недели отряд вошел в Кызылкумскую степь, где начинался самый тяжелый этап похода. Ведь к отсутствию воды, жаре, песчаным бурям прибавлялось и еще одно обстоятельство — путь до Амударьи через пустыню не слишком хорошо изведан, а точных карт тогда не было. Вся надежда была только лишь на проводников, киргизов и казахов, а среди них были разные люди, и искренне воевавшие на стороне империи, и погибавшие за нее.

Русский историк Константин Абаза в труде «Завоевание Туркестана» описывает случай, когда киргиз, отправленный Кауфманом с письмом, попал в песчаную бурю и погиб, но понимая, что везет важные документы, он успел установить пику с флажком, чтобы место его гибели смог найти поисковый отряд. А были и такие, кого описывает в своих мемуарах участник похода Максуд Алиханов-Аварский.

И снова придется прервать повествование, чтобы сказать несколько слов о Максуде Алиханове-Аварском. Бесстрашный русский офицер, как часто бывало в империи, он по национальности не был русским. Максуд Алиханов родился в Хунзахе, бывшей столице Аварского ханства, в семье аварского офицера, детство провел в заложниках у имама Шамиля, после освобождения закончил гимназию в Тифлисе, затем 2-е Константиновское военное училище. А дальше военная служба, походы и бои в Туркестане и на Балканах. Вспыльчивый по натуре, он был как-то разжалован в рядовые за попытку убить в ссоре другого офицера. И он не сломался. Начал службу опять с самых низов. И дослужился до генерала.

В декабре 1905 года Алиханов-Аварский был назначен временным Тифлисским губернатором, в январе 1906 стал временным генерал-губернатором Кутаисской губернии. Революционеры его ненавидели. Он пережил 8 (!) покушений, был ранен взрывом гранаты во время одного из них, но в отставку не подал. После выздоровления, в начале 1907 года, принял командование 2-й Кавказской казачьей дивизией. Максуд Алиханов был убит в Александрополе дашнакскими (то есть армянскими) террористами 3 июля 1907 года. О его смерти много писали. Например, так.

Это цитата из «Книги русской скорби» — документально-литературного альманаха, посвященного памяти жертв революционного террора. Его издавали в Российской империи в 1908–1914 годах по инициативе группы правых русских монархистов. А редакционную комиссию составляли члены «Русского Народного Союза имени Михаила Архангела». То есть те люди, которых в исторической науке еще со времен СССР принято называть националистами, антисемитами, черносотенцами и мракобесами. А между тем в книге нашлось место не только мусульманину Максуду Алиханову. Там в числе сынов русского Отечества назывались и стражник полицейской части ингуш Абдула Мальсагов, и старший городовой татарин Бикбулат Мухаметзянов. Их героизм и преданность долгу приводились в качестве примера для подражания русским офицерам.

Максуд Алиханов-Аварский

Итак, русские военные отряды шли с трех сторон на Хиву, преодолевая зной, песчаные бури. Известный степной разбойник Садык, состоявший на службе хивинского хана, пытался отравить колодцы по пути движения отряда Кауфмана, но отправленный навстречу бандитам отряд казаков отогнал их в глубь песков.

В походе отряд встретил Пасху, это случилось 7 апреля 1873 года. Священником был все тот же отец Андрей Малов (помните штурм Ташкента?). Он устроил походный алтарь в большой палатке. Там собрались офицеры, солдаты стояли под открытым небом. Утром всем раздавали куличи и крашеные яйца — ташкентский купец Громов сумел доставить в отряд 8 тысяч яиц, а русская община города отправила в отряд 16 пудов чаю и 24 пуда сахара. Через несколько дней Кауфман получил сообщение из Казалинска, что туда пришло хивинское посольство. Хан прислал чиновников для переговоров и 21 русского раба. Он пытался так задобрить «ярым-падишаха», но в Казалинске посла не приняли, рабов оставили, а его самого отправили к Кауфману — есть генерал, пусть он и решает. Ханский посол в сопровождении большой свиты двинулся догонять туркестанский отряд. Как принято на Востоке, он ехал не спеша. Чтобы не потерять лицо. А то вдруг русские решат, что он их испугался. И что Хива боится какого-то Кауфмана. Хан никого не боится. Посольство догнало русские войска на четвертый день после того, как те взяли Хиву.

Еще один посол попытался прибыть в оренбургский отряд генерала Николая Александровича Веревкина, героя Крымской войны и Туркестанских походов. Но и там встреча закончилась ничем.

Послу сообщили отрицательный ответ, и он уехал видимо взволнованный…».

24 апреля туркестанский отряд дошел до урочища Хал-Ата, пройдя больше половины пути. Дальше лежал совершенно безводный участок. Около Хал-Аты было построено укрепление имени Святого Георгия. Сделали брустверы, траншеи для стрелков, орудийные позиции и поставили на вершине холма сторожевую башню. В укреплении оставили роту солдат и большую часть грузов. Взяли максимально воды, боеприпасов и двинулись в путь. К 1 мая, ко дню, когда планировалась встреча всех отрядов, туркестанцы к Амударье не вышли. Героический марш по раскаленному аду пустыни продолжался еще 12 дней.

Падали без сил верблюды, на стоянках жгли и уничтожали лишние вещи и обмундирование. Был момент, что даже всерьез обсуждали — не оставить ли тут всю артиллерию? Но отказались от такой идеи и тащили пушки из последних сил.

Последний переход начался 8 мая, и наконец отряд вышел к холмам Уч-Учак, за которыми текла Амударья. У подножия холмов стояла хивинская армия. Расчет был простой и в целом правильный: русские войска шли через пустыню, они измотаны, они бросили большую часть экипировки — хивинцы это знали от своих лазутчиков-туркменов. Но хивинцы знали о том, как воюют русские, и сразу атаковать не решились. Тем более что и отряд Кауфмана вышел к холмам в полной боевой готовности, а на ночь лагерь разбили по всем правилам военной науки. Орудия под прикрытием пехоты заняли все господствующие возвышенности, и ночью отряд отразил несколько атак неприятеля, по хивинской коннице отработала артиллерия и ракетные станки.

С рассветом русские построились в боевые порядки: главная задача дня была дойти до реки. Вариантов не оставалось. Или умереть тут в бою, или отступить в пески. Понятно, что на второе никто не мог согласиться. Кауфман лично объехал боевые порядки, напутствовал солдат: попусту патроны и снаряды не тратить и помнить, какова главная цель. Пробиться к реке. Отряд двинулся. Хивинцы пытались атаковать, налетали с разных сторон, но русские упорно шли, отбивая атаку за атакой. К восьми утра 11 мая отряд вышел к речной низине, где было небольшое озерцо. Кауфман объезжал подразделения, благодарил солдат и говорил: «Перед такими войсками шапку надо снимать и кланяться». В тот же день русские подошли к Амударье. В Ташкент был отправлен курьер с телеграммой царю:

«Войска Вашего Императорского Величества, составляющие головную колонну Туркестанского отряда, в числе десяти рот и шести сотен, при десяти орудиях и восьми ракетных станках, одолев неимоверные трудности, поставляемые природой, в особенности на последней стоверстной жаркой, безводной, с сыпучими песками полосе, разбили хивинское скопище в числе 3500 человек, собравшихся у урочища Уч-Учак для преграждения нам пути к Амударье, и без всяких жертв и потерь благополучно вышли и стали твердою ногою 11 мая на реке Амударье. Неприятель в панике бежал. Состояние здоровья войск блистательное, дух их молодецкий».

В целом можно было считать, что задача похода на Хиву практически выполнена. Главное было позади. И в этот момент Кауфман начал выяснять, где находятся остальные отряды. А ситуация была такая: оренбуржцы под командованием Веревкина подходили к Хиве, так же как и мангышлакский отряд полковника Ломакина, а красноводский отряд полковника Василия Маркозова был вынужден повернуть назад — жара и жажда заставили его принять такое решение. Как потом выяснилось, проводники нарочно заводили отряд в места, где не было колодцев, и вели его самым трудным маршрутом.

13 мая 1873 года оренбургский и мангышлакский отряды соединились, выйдя из пустыни к Амударье. Вот как описывает эту встречу Алиханов-Аварский:

На подступах к Хиве и отряд Кауфмана, и объединенный отряд под командованием Веревкина хивинцы неоднократно атаковали. Напротив переправы через Амударью было построено укрепление и установлена хивинская артиллерия. Но уровень подготовки бойцов был настолько низкий, что обстрелы не наносили русским отрядам никакого урона. По приказу Кауфмана в ближайшие поселения были разосланы прокламации, где говорилось, что ярым-падишах идет войной, только чтобы наказать хивинского хана. Всем жителям гарантировалась безопасность. И надо сказать, что любые попытки совершить мародерство или расправу над мирным населением строго пресекались. После того как отряду Веревкина сдался городок Мангит, там случились погромы, устроенные казаками и солдатами. Офицеры наводили порядок самыми жесткими методами. Просто стреляли мародеров и погромщиков на месте.

18 мая туркестанские части Кауфмана стали переправляться на левый берег Амударьи. За пять дней переправа отряда была завершена, хивинская армия почти не пыталась атаковать. Участники похода были поражены увиденным. Богатые сады, поля и огороды, густые виноградники, широкие арыки. Это так было не похоже на типичную Среднюю Азию, к которой они привыкли. Из воспоминаний русского офицера:

«Все участвовавшие в рекогносцировке были поражены, войдя в район садов, созданных богатыми результатами трудов человеческих рук, и после продолжительного скитания по степям всем казалось, что они переступили границы рая. Поля были возделаны с такой тщательностью и чистотой, которые не случалось видеть в других частях Средней Азии. Все здесь показывало трудолюбие и порядок. Существует мнение, что все, сделанное в ханстве, составляет исключительно результат тяжелых трудовых дней 40 тысяч персидских рабов, освобожденных от ига рабства с приходом нашим в Хиву. Это мнение не вполне верно. Конечно, 40 тысяч человек рабочей силы было большим подспорьем в экономическом быте хивинского населения; тем не менее хивинцы и сами по себе, а особенно узбеки, оседлое население, чрезвычайно трудолюбивы и с замечательной тщательностью и старанием занимаются обработкой своих земель. Прекрасно возделанные поля и пашни узбеков, напоминающие поля Северной Италии, составляют плод и результат усиленных трудов и работы непосредственно самих узбеков».

Константин Кауфман еще раз издал приказ, категорически запрещающий любые акты мародерства, и распорядился, чтобы офицеры пресекали любые подобные проявления:

«Я строго воспрещаю обижать мирное население и брать у него что-либо бесплатно и произвольно. Я вполне уверен и рассчитываю, что собственно войска мне никогда не придется укорить в нарушении принятого мной по отношению к мирному населению права, которое я объявил жителям Хивинского ханства в моей прокламации к ним».

Военный корреспондент американской газеты «Нью-Йорк Геральд» Януарий Мак-Гахан, участвовавший в походе, догнал отряд Кауфмана 17 мая, потом писал: «Да, говоря правду, я и сам удивлен был сдержанностью русских и строгой законностью, руководившей всеми их действиями».

В 20-х числах мая Кауфман установил связь с начальниками оренбургского и кавказского отрядов. Вышел на контакт и хивинский хан. Он присылал послов, которые сначала требовали, чтобы русские убрались из пределов ханства, потом грозил разгромом русским отрядам, потом начал признаваться в любви и дружбе. Но это было уже, когда отряды подошли к стенам Хивы. В последнем письме хан сообщал, что просит три-четыре дня подождать, на город не наступать, потому что он готовит для русских роскошное угощение и «развлекательную программу». По этому поводу офицеры отряда много и остроумно шутили. Между генералами, конечно, шло негласное соревнование — кто первым возьмет Хиву. Кауфман полагал, что это его трофей, остальные считали, что и сами могут доложить императору о победе.

Утром 28 мая без разведки и подготовки войска Веревкина двинулись на штурм и были встречены плотным огнем. Русским пришлось отступить, брошенные на месте тела погибших были хивинцами изуродованы до неузнаваемости. Веревкин был ранен в лицо и сдал командование своему начальнику штаба полковнику Саранчеву. 29 мая между Кауфманом и хивинскими властями были оговорены условия капитуляции. Но с таким поворотом событий был не готов согласиться молодой офицер Михаил Скобелев, он не хотел слышать ни о каком перемирии, он пробил брешь в стене крепости и с двумя ротами двинулся к ханскому дворцу. Веревкин пригрозил ему расстрелом, тот ответил: «Идти назад страшно, стоять на месте — опасно, остается взять ханский дворец». Он его и взял. Кауфман не стал наказывать Скобелева, но и хвалить тоже. Хан Мухаммед Рахим к этому времени бежал из города к кочевым туркменам иомудам. На следующий день русские отряды торжественным маршем вошли в Хиву.

«…Генерал Кауфман вступил в Хиву весьма торжественно. Колонна, предназначенная для этого, состояла из частей всех трех отрядов (9 рот, 7 сотен и 8 орудий) и двинулась с музыкой Апшеронцев и с развернутыми знаменами. В огромной свите генерала, простиравшейся до 300 всадников, следовали Великий Князь Николай Константинович, герцог Лейхтенбергский Евгений Максимилианович, генералы Головачев, Троцкий, Пистолькорс и Бордовский, посланник при Японском дворе Струве, медицинский инспектор Суворов, американский корреспондент Мак-Гахан, уполномоченные “Красного Креста”, множество адъютантов и чиновников, офицеры всех родов оружия, представители Бухарского эмира и Коканского хана с своими свитами, депутация Хивы с молодым Атаджаном во главе и наконец казаки конвойной сотни и масса всяких переводчиков и джигитов в своих разнохарактерных, ярких костюмах. В сопровождении этой блестящей массы всадников, в которой развевались цветные значки разных отрядных и других начальников, генерал Кауфман вступил в Хазараспские ворота…».

Оренбуржцы сумели сохранить совершенно новые белые рубахи и шли по городу, как будто не было тысячи километров, пройденных по пустыне. Кауфман появился перед солдатами в полной парадной форме. Он поздравил всех с победой, со славным походом, он благодарил солдат и офицеров от имени императора. Рядом с ним стояли Великий князь Николай Константинович и герцог Евгений Максимилианович Лейхтенбергский. Оба вместе с туркестанским отрядом прошли весь путь от Ташкента. И еще одна деталь, очень характеризующая элиту тогдашней Российской империи: Максуд Алиханов-Аварский в бою был ранен и Кауфман посетил его лично.

«Кауфман выехал из города в сопровождении своей конвойной сотни и посетил лагери Кавказцев и Оренбуржцев, где также поздравлял и благодарил все части. После этого он навестил генерала Веревкина, а затем и нас, раненых офицеров. В моей кибитке он провел с четверть часа, усевшись на единственный складной табурет, и весьма любезно расспрашивал о состоянии моих ран и о деле, в котором они были получены. Второму посетителю, вошедшему в мое жилище вместе с генералом, сесть было не на что и он прослушал мой рассказ стоя. Между тем оказалось, что это был Великий Князь Николай Константинович, которого походный загар изменил в такой степени, что я не узнал его и принял, по погонам, за капитана генерального штаба из обыкновенных смертных. Его Высочество, как и герцог Лейхтенбергский, посещали нас, раненых, и впоследствии».

То есть еще раз: Великий князь, родственник царя, спокойно стоял в палатке, потому что там не было стула. Не возмущался. Не шумел. Не требовал особого к себе отношения. Стоял и слушал, о чем говорит Кауфман с раненым офицером. Очень показательно. Особенно по сравнению с тем, как ведут себя нынешние российские чиновники. Какой-нибудь глава района или областной министр.

30 мая была отправлена депеша на имя Императора о взятии Хивы. Гонец повез ее в Ташкент, откуда по телеграфу, который к тому времени дотянули из Верного, ее передали в столицу.

«Войска Оренбургского, Туркестанского и Кавказского отрядов, мужественно и честно преодолев неимоверные трудности, поставляемые природой на тысячеверстных пространствах, которые каждому из них пришлось совершить, храбро и молодецки отразили все попытки неприятеля заградить им путь к цели движения, к городу Хиве, и разбив на всех пунктах туркменские и хивинские скопища, торжественно вошли и заняли 29 сего мая павшую пред ними столицу ханства. 30 мая, в годовщину рождения императора Петра Первого, в войсках отслужено молебствие за здравие Вашего Императорского Величества и панихида за упокой Петра Первого, и подвижников, убиенных в войне с Хивою. Хан Хивинский не выждав ответа от меня на предложение его полной покорности и сдачи себя и ханства, увлеченный воинственною партиею, бежал из города и скрывается ныне среди юмудов, неизвестно в какой именно местности. Войска Вашего Императорского Величества бодры, веселы, здоровы».

Но победа была не полной, пока хан бегал где-то по степи. И Кауфман уговорил Мухаммеда Рахима вернуться в город. 2 июня в Гандемианском саду, загородной резиденции хана, состоялась встреча. Вот как ее описал военный журналист, американец Мак-Гахан.

Генерал Кауфман: — Теперь вы можете возвратиться, хан, в свою столицу. Восстановите свое правление, судите свой народ и охраняйте порядок. Скажите своим подданным, чтоб они принимались за свои труды и занятия, и никто их не тронет; скажите им, что Русские не разбойники и не грабители, а честные люди; что они не тронут ни их жен, ни имуществ».

Вообще книгу этого военного репортера «Военные действия на Оксусе и падение Хивы» стоит прочесть любому, кто интересуется военной историей России. А история самого Януария Алоизия Мак-Гахана стоит того, чтобы рассказать о ней, снова ненадолго прервав рассказ о походе. Про таких, как он, говорят: «Это люди, изменившие мир, изменившие ход войны», — и в случае Мак-Гахана это не преувеличение. Если не один из первых, то один из самых ярких военных репортеров 19 столетия родился 12 июня 1844 года в городке Нью-Лексингтон, в штате Огайо. Его родители были выходцами из Ирландии — Джеймс Мак-Гахан и Генриета Дэмпси. Интересный факт: до иммиграции в Америку Джеймс Мак-Гахан служил на судне «Нортумберленд». Именно на нем плененного Наполеона привезли на остров Святой Елены под охрану наемников Ост-Индской компании.

Януарий Мак-Гахан

Когда Януарию было семь, умер отец. Он пошел на заработки, на соседних фермах брался за все, что предложат. Он параллельно учился, в 17 лет переехал в город Хантингтон, штат Индиана, там работал продавцом и учителем. Наверное, когда судьба бросает тебя то туда, то сюда, это неплохо, если в будущем ты выберешь карьеру репортера. В 1864 году Януарий оказался в Сент-Луисе, где устроился в железнодорожную компанию «Юнион Пасифик». Там он познакомился с генералом Филипом Шериданом, героем Гражданской войны со стороны северян. Сам ирландец по происхождению, генерал проникся расположением к парню и помог ему отправиться учиться в Европу на юриста. Шеридан, стоит сказать, личностью был неоднозначной. Это ему принадлежит знаменитая фраза: «Из всех индейцев, которых я встречал, хорошими были лишь мертвые индейцы», и это он придумал ради подрыва экономического уклада жизни индейских племен массово истреблять бизонов в США.

В декабре 1868 года Януарий прибыл в Брюссель. Но юристом он так и не стал, хотя открыл в себе способности к языкам — он быстро выучил немецкий и французский. Тут в 1870 году началась Франко-прусская война. И это стало моментом рождения военного репортера Мак-Гахана. Генерал Шеридан помог ему устроиться корреспондентом в лондонский офис газеты «Нью-Йорк Геральд».

Он писал яркие и интересные статьи, он в красках описывал поражение французской армии, его стали цитировать. Он стал известным. Его статьи из «Нью-Йорк Геральд» перепечатывали европейские газеты. Когда война закончилась, он смог взять интервью у французского лидера Леона Мишеля Гамбетта и у Виктора Гюго. В марте 1871 года Януарий пробрался в Париж, где началось восстание Коммуны. Его чуть не расстреляли коммунары, потом он попал в руки к французским военным, и освободили его только благодаря вмешательству посла Соединенных Штатов во Франции.

В 1871 году Януарий Мак-Гахан приехал в русскую столицу. Он стал корреспондентом «Нью-Йорк Геральд» в Санкт— Петербурге. Быстро выучил русский, хотя и говорил с типичным американским акцентом, познакомился со многими представителями столичного светского общества, он все же был известным военным репортером. В 1873 году он познакомился с Варварой Николаевной Елагиной, девушкой из старинной дворянской семьи, которая потом станет его женой.

Он на самом деле был отчаянным парнем. Героическим, без преувеличения. Когда он узнал, что русская армия идет на Хиву, то, наплевав на запрет, через Казалинск и форт Перовский отправился догонять отряды, пересек на лошадях пустыню Кызылкум и стал очевидцем капитуляции города. Он тогда познакомился с молодым полковником Михаилом Скобелевым, они будут дружить до конца жизни.

В 1874 году он провел девять месяцев в Испании, снова на войне, а в 1875-м с британским путешественником сэром Алланом Уильямом Янгом отправился в полярную экспедицию. В 1876 году он повернул ход мировой истории. Это именно его публикации заставили политиков Европы и США обратить внимание на резню, устроенную турками в Болгарии. Но об этом позже. А в 1873 году, во время пребывания в Хиве, он лично пообщался с ханом. Описание этой встречи объясняет многое в том, какова была Азия, когда начиналась русская экспансия. Хан вообще не представлял, какой мир его окружает.

Он, однако, взглянул на меня с весьма недоверчивым видом, вероятно, думая, что уж этому-то последнему никогда не бывать».

И на самом деле хан Мухаммед Рахим государственными делами почти не занимался и свободное время — а другого у него практически и не было — проводил или в гареме, или на охоте. Его советники объясняли ему, что русских бояться не надо, они все равно не пойдут на Хиву войной.

Разобравшись в том, как устроена внутренняя политика Хивы, русские офицеры пришли в выводу, что одним покорением ханства дело еще не завершено, потому что выяснилось, что туркменские кочевники-иомуды играли в политике Хивы слишком важную роль. Они вели полукочевой образ жизни, занимались скотоводством и грабежом, а заодно и работорговлей. Они грабили оседлых земледельцев-узбеков, захватывали персов, пленили русских в приграничных районах и продавали на хивинском невольничьем рынке. Что-либо сделать с кочевниками хан не мог: его войска были слишком неумелы, чтобы воевать с иомудами, а те, понимая это, зачастую определяли политику государства, влияя на принятие решений министрами.

Кауфману было ясно, что после ухода русских войск ситуация вернется на круги своя, и значит, кочевников придется теперь тоже «умирять». Поначалу со старейшинами попробовали вести переговоры, но оказалось, что это совершенно бессмысленно. Они просто не понимали, что за сила пришла покорять Хиву, что за государство Россия и почему это они по требованию какого-то вождя одного из русских племен должны прекращать работорговлю. В 1878 году через персидские земли в Афганистан ехал русский разведчик, полковник Николай Гродеков — в Хивинском походе он был начальником штаба в Мангышлакском отряде Ломакина. И вот как он описывал то, какие беды персы претерпевали от туркменских разбоев.

Но какой ценой далось это умирение туркмен! На требования Кауфмана в 1873 году туркмены ответили молчанием, не отпустили ни одного раба, отказались прислать продовольствие для русских войск. Хан на самом деле таким партнерством тоже давно тяготился. И с радостью рассказал русским офицерам о всех туркменских родах, о том, сколько у них денег, поясняя, что он готов платить контрибуцию, но пусть они разделят с ним нелегкое финансовое бремя. В итоге было решено взыскать с хивинских туркмен 600 тысяч рублей. Сумма огромная, причем срок сбора половины суммы был установлен русскими в 15 дней. Очевидно, что срок был нереальный, но на это и был расчет командования. Туркмены возмутились и заявили, что платить не будут. В ответ Кауфман выдал предписание генерал-майору Головачеву:

«Дабы ближе следить за ходом сборов с иомудов, прошу Ваше Превосходительство отправиться 7-го сего июля с отрядом в Хазават, где и расположить его на удобном месте. Если Ваше Превосходительство усмотрите, что иомуды не занимаются сбором денег, а собираются дать войскам отпор, а может быть, откочевать, то я предлагаю Вам тотчас же двинуться в кочевья иомудов, расположенные по хазаватскому арыку и его разветвлениям, и предать эти кочевья иомудов и семьи их полному и совершенному разорению и истреблению, а имущества их, стада и прочее — конфискованию».

Суровое, надо сказать, предписание. И тогда, в 19 веке, западная пресса не раз цитировала этот документ как доказательство природной кровожадности русских, вот ведь написано: «предать семьи истреблению». В исследованиях западных историков и по сей день этот приказ трактуется именно так, с широкими обобщениями. При этом обычно забывают упомянуть о военных преступлениях своих соотечественников, например, в Алжире или в той же Индии. И тут все же стоит упомянуть (нисколько никого не оправдывая), что жестокий приказ Кауфмана был и в истории покорения Туркестана, и в истории русской армии случаем особенным, исключительным. Карательная экспедиция — а именно так и называются подобные операции — это все же не стиль русского офицера. И не стану тут вдаваться в рассуждения, прав ли был Кауфман. Каждый, кто пожелает, может найти ему оправдание и объяснение жестокому приказу. Точно так же, как любой желающий найдет, за что его осудить. Все же мое мнение, что генерал-губернатор Туркестана действовал в уже сложившихся обстоятельствах. И он не мог уйти, не умирив кочевников, которые контролировали хана и его окружение. Другой вопрос, насколько был оправдан столь жестокий подход. Генерал Головачев получил в свой отряд 8 рот пехоты, 8 казачьих сотен, 10 орудий и 8 ракетных станков и двинулся в степь, чтобы остановить туркмен, которые собирались откочевать в сторону Аральского моря. Русский отряд шел через туркменские селения, уничтожая постройки, сжигая запасы зерна. Туркмены пытались отбиваться. Журналист Мак-Гахан, участвовавший в рейде, писал о нем:

Да, войскам был дан устный приказ женщин и детей не трогать. Но несколько сотен мирных туркмен утонули в озере. Кауфман, вероятно, сам не ожидал, во что превратится его замысел. Он хоть и написал жестокое распоряжение, но, судя по приказу не трогать женщин и детей, не намеревался покровительствовать бойне. И он отправил Головачеву новое предписание: «Если жители не будут уходить с мест своего жительства, а займутся сбором контрибуции, Ваше Превосходительство, приостановитесь их разорять, а будете наблюдать за тем, что делается в их среде…» Там же он написал, что не надо сжигать все подряд запасы зерна.

15 июля туркмены-иомуды вместе с родами гокленов, чаудоров, имралов напали на русский лагерь. Их было около 10 тысяч человек. Атаку удалось отбить, хотя и не сразу. В какой-то момент туркмены стали теснить русских. Но ситуацию спасли две роты стрелков под командованием капитанов Батмана и Рейнау, оба шведы по национальности, воспитывавшиеся в финляндском кадетском корпусе. В походе, в отличие от большинства офицеров, они жили в палатках с солдатами, ели из общего котла. Именно их подразделения оказались наиболее сплоченными и боеготовыми. Потому они смогли четко наладить оборону и стрельбу залпами. Из книги Мак-Гахана:

Русские войска после этого пошли дальше, снова выжигая и уничтожая посадки селения, запасы зерна. И всюду стычки с туркменами, после которых рыдающие женщины с детьми идут собирать на поле боя тела своих погибших мужей. Это была жестокая, безжалостная война. Но важно, как, например, все тот же Мак-Гахан оценивал действия русских.

Не верить американскому журналисту оснований нет. Он не приукрашивал то, что видел, и кроме того, он ведь был свидетелем действий европейских армий. Видел, например, с какой жестокостью французы подавили Парижскую коммуну. Да и по мнению русского офицера и военного историка Михаила Терентьева, «как бы то ни было, а слепые исполнители воли начальства, несчастные казаки, вероятно, предпочли бы штурмовать самый ад, чем крошить бабье и детвору». И это при том, что Терентьев откровенно не одобрял жестокий рейд по иомудским землям и в отличие от многих современников не искал оправданий ему, не пытался объяснить, что, дескать, исполнители не так поняли Кауфмана. Терентьев полагал, что «приказание истреблять иомудов поголовно было действительно отдано». А вообще, в Европе и США о действиях Кауфмана против иомудов стало известно от американского посла Юджина Скайлера, который путешествовал в это время по Средней Азии и которому случайно в руки попал приказ генерала. Он написал об этом в книге «Путешествие по Туркестану», оригинальное название «Turkistan by Eugene Schuyler».

По мнению Терентьева, карательная акция была совершена для того, чтобы лишить хана силовой поддержки, ведь туркмены были самой боеспособной частью хивинского войска, хотя и не дисциплинированной. Они были этакими преторианцами и янычарами хана. Кроме того, был уж очень велик соблазн раз и навсегда показать потенциальным бунтовщикам в Азии, какой может быть ответ. И заодно покарать туркмен за прошлые набеги на русские села. И вообще, вероятно, многие офицеры для себя нашли внутреннее оправдание: туркмены работорговцы, крайне жестокие люди, а женщины и дети, даже если и не грабят сами, то ведь живут тем, что украли отцы. Значит, все тогда было сделано правильно. Именно такая точка зрения была изложена Гродековым:

«Что бы там ни писали Скайлер и К^о о жестокостях русских в юмудскую экспедицию 1873 года, во всяком случае приказ генерала Кауфмана об истреблении юмудов есть, по моему мнению, самый человеколюбивый акт, который когда-либо был издан, ибо он клонился к спасению и благополучию миллионов людей. Кто в Азии не благословляет ярым-падишаха?! Я бы посоветовал упомянутым господам проехаться по тому пути, по которому проследовал я. Они бы на своих особах испытали, что такое туркмены. Будучи посажены на цепь, они, конечно, прежде всего обратились бы к русскому правительству с просьбою об освобождении».

Так что однозначного отношения к карательной акции не было и в 19 веке. Многие справедливо говорили — солдат что, он приказ выполняет. Винить солдата за то, что он воюет, — это абсурд. И стоит добавить еще одну важную деталь: хивинское население разгром туркмен чрезвычайно одобрило, особенно узбеки-земледельцы, натерпевшиеся от туркменских набегов. И Кауфман не был кровожадным человеком. Но он был своего рода идеальным исполнителем. Он знал, что нужно покорить Хиву, а для этого надо ослабить иомудов. Все. Задачу надо выполнять. Иомуды живут по жестоким законам. Пленных не считают за людей. Как с ними поступить, чтобы их усмирить? Проявить такую же жестокость. Все вроде бы логично. Но вот считать ли разгром иомудов славной страницей в истории русского оружия или нет, пусть каждый решает сам.

Когда по совету Кауфмана хан подписал манифест об освобождении 40 тысяч рабов-персов, то это все же как-то снизило накал пропагандистской истерики в Европе и Англии по поводу жестокостей русских. Это был сильный дипломатический ход России. Тем более что буквально через две недели случилось вот что: отправившиеся домой несколько сотен персов были зверски убиты все теми же туркменскими кочевниками. Так что у русских дипломатов появился сильный аргумент. Картины расправы над несчастными рабами, так и не увидевшими после стольких лет свою родину, публиковали даже английские газеты.

12 августа 1873 года все в той же летней резиденции хивинского хана, в саду Гендемиан, был подписан мирный договор между Россией и Хивинским ханством. По месту подписания договор назвали Гендемианским.

Хан признавал себя вассалом России, точнее, как было написано в тексте, «покорным слугой императора всероссийского». Он отказался от самостоятельной внешней политики, принял обязательство не воевать ни с кем без разрешения Петербурга, русские купцы получили исключительные права на торговлю в ханстве, без всяких пошлин. Часть территории ханства на правом берегу Амударьи переходила к России. Хан пообещал «уничтожить на вечные времена рабство и торг людьми» и уплатить русскому правительству контрибуцию в два с лишним миллиона рублей.

«На Хивинское ханство налагается пеня в размере 2.200.000 рублей, для покрытия расходов русской казны на ведение последней войны, вызванной самим ханским правительством и ханским народом. Так как хивинское правительство, по недостаточности денег в стране, и в особенности — в руках правительства, не в состоянии уплатить эту сумму в короткое время, то, во внимание к этому затруднению, предоставляется ему право уплачивать эту пеню с рассрочкой и с расчетом процентов по 5 % в год, с тем чтобы в первые два года в русскую казну вносилось по 100.000 руб., в следующие затем два года — по 125.000 руб., затем два года — по 175.000 руб., а в 1881 году, т. е. через восемь лет — 200.000 руб. и наконец до окончательной расплаты — не менее 200.000 руб. в год. Взносы могут производиться как русскими кредитными билетами, так и ходячею хивинскою монетой, по желанию ханского правительства».

Амударья превращалась в русскую реку: «Исключительное и свободное плавание по Амударье предоставляется только русским судам, а хивинские и бухарские допускаются только с разрешения русской власти». Чтобы хан вдруг не передумал исполнять договор, на правом берегу реки построили русское укрепление, Петрово-Александровск, и русский гарнизон при случае должен был вмешаться в любую сложную ситуацию, возникшую в ханстве.

12 августа Кауфман выступил назад в Ташкент. Это на самом деле была уникальная военная операция. Ни одна европейская армия того времени никогда не действовала в таких сложных обстоятельствах и природных условиях, на таком удалении от мест постоянной дислокации. Ташкент встречал победителя 28 сентября 1873 года. В специальных шатрах накрыли банкет, произносили торжественные речи, поздним вечером устроили фейерверк, а на следующее утро генерал-губернатор въезжал в Ташкент через триумфальную арку. Предсказуемую реакцию англичан иронично комментировал Михаил Терентьев:

Вообще, конечно, Хивинский поход планировалось начать немного раньше. Еще в 1871 году. Во всяком случае об этом говорили в военной среде, но возникли обстоятельства, которые изменили планы. А именно, вспыхнул Китайский Туркестан, точнее та его часть, которая называется Кашгарией. Как раз там нелегально побывал и работал Чокан Валиханов. Кашгария вспыхнула не без влияния английской агентуры, причем это была агентура, присланная из Индии, и еще в период правления Лоуренса. То есть политика «сдерживания», как я уже говорил, была довольно условной, и разведчики все равно работали.

Итак, еще раз напомним — Кашгария, на юге и юго-западе примыкала к Кашмиру и Афганистану, на северо-западе к русским владениям в Туркестане (сейчас это независимая Киргизия), китайцы покорили Кашгарию в 1760 году, и она стала частью Синьцзяна. Спустя сто лет здесь стали происходить антикитайские восстания, и в 1864 году началось самое крупное из них. Повстанцы захватили крупнейшие Яркенд, Аксу, осадили Кашгар, они разбили высланные против них правительственные войска. В охваченные восстанием районы приехал известный проповедник из Ферганской долины, то есть из Кокандского ханства, Бузрук-Ходжа. Вскоре он смог захватить власть в Кашгаре, опираясь на «анджанлык», своих земляков, выходцев из Андижана.

Вместе с Бузруком из Коканда приехал Якуб-бек, кокандский полководец и, как показало будущее, довольно умелый политик. Русским он был хорошо знаком: Якуб-бек был комендантом крепости Ак-Мечеть, причем среди окрестного населения он пользовался дурной славой. Султан — правитель восточной части киргизской орды, Ахмед-джан, доносил про Якуб-бека русскому начальству, что «он не знает сегодня, будет ли грабить своих соседей завтра. Все это случается по внезапным приказаниям ташкентского Куш-бека, от которого он зависит, или от собственной нужды в деньгах. И в том, и в другом случае ак-мечетский бек тотчас же посылает всегда готовую шайку на грабеж киргиз, обирает их до последней крайности, и только тe ордынцы, которые беспрекословно исполняют при этом все тяжкие требования хищников, не подвергаются насилию». У Бузрук-Ходжи Якуб-бек получил пост главнокомандующего, но постепенно взял под свой контроль всю власть в Кашгаре. Причем скорее потому, что ходжа совсем ничего не смыслил в политике. Русский востоковед Николай Веселовский писал о нем так:

«Якуб-Бек попал в Кашгар случайно. Назначение его дядькою к ходже Бузюрку состоялось не потому, что он занимал видное положение в Коканде или чем-либо заявил себя в государственном управлении, а потому, что наиболее влиятельные и деятельные лица были отвлечены в другую сторону, именно на борьбу с русскими, победоносно двигавшимися к Ташкенту, и послать в Восточный Туркестан просто было некого. Водвориться же там ничего не стоило. С полным только успехом этот, не по заслугам прославленный дядька, изводил ходжей, которые с первых же месяцев по переселении в Кашгар внезапно стали умирать один за другим. Остались в живых совсем не опасные, да и то с удалением на китайскую границу. Для подобной политики не много ума требуется».

Якуб-бек кашгарский

Был в биографии Якуб-бека еще один крайне неприглядный факт. Его сейчас очень не любят вспоминать историки в Средней Азии, потому что Якуб Бадаулет ныне считается этаким борцом против русской тирании и имперских амбиций. Но дело в том, что в юности у Якуба была довольно позорная профессия — бача. То есть мальчик-проститутка. Бача, как правило, воспитывался особым способом, с раннего детства его учили танцевать, как девушка, одеваться, как девушка, краситься и петь. Бачу приглашали в мужскую компанию, чтобы посмотреть танцы, а потом кто-то из мужчин оставался с танцором наедине. Это омерзительное явление исследовали русские этнографы и ученые. Один из них писал:

«…Мальчики, выполняющие роль бачей, с раннего детства приучаются только к праздной, бездеятельной и разгульной жизни на счет дурных мужчин, известных под именем бачебазов, и таким образом, достигнув возраста 20–25-летнего, они сами обращаются в бачебазов и проматывают все нажитое трудами отцов своих, и затем, не привыкнув ни к какому труду, обращаются к легким промыслам, как то: к обманам, кражам и грабежам, т. е. само население воспитывает в себе вредных членов общества, поощряя их своими приношениями и подарками, расходуя на это все денные заработки в ущерб своим семьям, — я, на основании всего приведенного, предлагаю и. д. младшего помощника и аксакалам разъяснить населению вред, происходящий от бачебазства, и пригласить народ принять участие в искоренении этого зла. Всякий добропорядочный человек, в свободное от труда время, найдет себе развлечение, не противное долгу чести и шариату».

Явление это в Средней Азии, особенно в Хиве, Бухаре и Коканде, и даже в Ташкенте, сохранялось и в начале 20 века, о нем с возмущением писали русские газеты в Туркестане:

«Развлечения с бачами до сих пор еще существуют среди туземцев, как и следовало ожидать: одним приказанием не прекратить распространение порока, укоренившегося в народе в течение столетий и находящегося в связи с устройством домашнего быта сартов. Увлечение бачами не только вызывает большие расходы у их обладателей, но иногда оканчивается преступлением — убийством. Так, 7 июля 1890 г. ташкентские сарты: Улуг-ходжа Зиамутдинов, конный барышник 38 лет, Акбар Ахметбаев, Юнус-ходжа Ибрагим-ходжин, мелкий подрядчик и торговец, и Ахметджан Нурматдинов (21 г.) — все зажиточные, взяли с собою двух бачей и в компании еще с двумя товарищами сначала катались по городу верхами, потом угощались в увеселительном саду, а когда стемнело, уехали в пустой загородной сад и там изнасиловали обоих бачей, причем один из кутил, балалаечник Саадулла, был убит своими товарищами по кутежу из-за обладания бачой».

И до сих пор в Афганистане бача — это часть повседневной жизни, например в Кандагаре и Мазари-Шарифе, да и даже в Кабуле, хотя и не так открыто, как в провинции. А для многих подростков в стране стать мальчиком-проституткой — это зачастую единственный способ выжить, не умереть от голода и получить защиту. Потому что если повезло, то можно получить в любовники-бачабоззы какого-нибудь полевого командира. Или сделать серьезную карьеру. Что, кстати, произошло и с Якуб-беком.

Осенью 1864 года восстание перекинулось и на северную часть Синьцзяна, Кульджинскую область. Генерал-майор Колпаковский писал руководству, то есть генерал-губернатору Западной Сибири, что «в Западном Китае существует совершенная анархия, и положение его совершенно плачевное. Китайцы Илийских поселений и солдаты из тайпинов… скорее сочувствуют инсургентам, чем своему правительству, снабжая их оружием и лошадьми».

Китайские власти даже обратились к русским с просьбой оказать помощь в подавлении восстания, но русское правительство заняло строгий нейтралитет. Хотя сам генерал Колпаковский призывал к активному вмешательству в ситуацию в Западном Китае. Он считал, что проще помочь подавить восстание, чем тратить деньги на охрану границы. А такой отряд действительно пришлось отправить. Колпаковский предлагал подойти к решению вопроса радикально: занять Чугучак, Кульджу и Кашгар и основать там русские поселения. Он писал, что таким образом не надо будет платить за содержание факторий, и регион станет русским форпостом против Коканда и англичан. И Колпаковский понимал, о чем писал.

Потому что, когда началось восстание, в Кашгаре тут же объявились английские агенты. В 1865 году из Ладака в Яркенд проник Мухаммед Хамид, пандит, то есть шпион Индийской службы, подготовленный из местного индийского населения. Он собирал сведения о состоянии дел в регионе, и на основании его доклада было решено усилить экономическую экспансию английских товаров через кашмирских купцов. В 1868 году Якуб-бек сместил Бузрук-Ходжу и взял города Кучи, Курли, Карашар, Куня-Турфан. Поначалу он не называл себя ни шахом, ни эмиром, скромно ограничивался титулом «бадаулет», то есть «счастливый». И правда, для бывшего бачи такая карьера была головокружительной. Как тут не назвать себя счастливым.

В декабре 1868 года в Кашгарию прибыл английский разведчик Роберт Шоу, он лично встретился с Якуб-беком. Причем переговоры проходили в несколько этапов. Поначалу Якуб-бек не хотел принимать англичанина. Он пытался выстроить отношения с Петербургом и даже был готов вести переговоры о признании его как самостоятельного властителя самостоятельного государства. Русские были к этому не готовы. Точнее не собирались злить китайцев, с одной стороны, и признавать власть какого-то проходимца — с другой. И тогда Якуб-бек решил искать союза с Англией. Шоу, конечно, отрицал, что официально представляет правительство, он объяснял, что он вольный путешественник. Бадаулет был хоть и не грамотным и не образованным человеком, но в английской политике разбирался не хуже иных дипломатов. Он заявил Роберту Шоу: «Я рассматриваю вас как брата. От чьего бы вы имени ни говорили, я прислушаюсь». После он добавил: «Королева Англии подобна солнцу, которое согревает все своим сиянием. Я пребываю в холоде, но желаю, чтобы несколько лучей ее сияния упали на меня. Ваше прибытие — большая честь для меня. Я рассчитываю, что вы поможете и мне, и вашей стране». Тогда же Якуб-бек предложил отправить в Британскую Индию посла, Шоу согласился и даже пообещал его сопроводить.

Одновременно с Шоу в Кашгаре оказались еще два разведчика. Первый — один из самых ярких и отважных британских путешественников той эпохи Джордж Хейуорд. Офицер Королевских шотландских стрелков, он, уволившись из армии, подружился с одним из идеологов Большой Игры и борцом с русской угрозой, сэром Генри Роулинсоном, который к тому моменту возглавил Королевское Географическое общество. Общество, конечно, считалось совершенно аполитичным, но Роулинсон был известным русофобом и сумел убедить Хейуорда, что его будущие путешествия — это не просто развлечение, а часть важного политического процесса. Так вот в Кашгарию он попал тоже как путешественник. И тоже вроде бы как по своей инициативе. Но в действительности это было разведзадание, правда, не одобренное индийской администрацией: Хейуорда считали авантюристом, и никто из чиновников не хотел брать на себя ответственность за его жизнь. Якуб-бек, кстати, совершенно не хотел просто так отпускать Хейуорда, потому что тоже понимал — перед ним не просто купец и путешественник, это просто маска. Но Шоу сумел убедить его, что для налаживания отношений стоит позволить Хейуорду спокойно уехать. Якуб-бек тогда отпустил еще одного человека, который показался ему подозрительным. Звали его Мирза Шуджа. Он тоже был английским разведчиком — пандитом, то есть специально подготовленным и образованным индийцем.

Такая идея, использовать местных жителей для ведения разведки в Центральной Азии и Афганистане, на Памире и в Тибете, принадлежала капитану королевских инженерных войск Томасу Монтгомери. После провала Конолли и Стоддарта, после гибели Бернса и еще нескольких агентов вице-король Индии запретил использовать офицеров в качестве разведчиков. Все равно они не могут выглядеть на сто процентов азиатами и рискуют провалить задание и погибнуть. И как результат — Служба Индии (то есть главная структура колониальной администрации), а именно она занималась составлением карт, попала в трудную ситуацию. В не менее сложном положении оказалась и военная разведка. И если в приграничной зоне сведения могли добывать следопыты из Корпуса Разведчиков, о чьих подвигах будет рассказано отдельно, то глубинную разведку осуществлять стало просто некому.

Не исключено, что англичане знали про русский опыт, а именно про миссии Чокана Валиханова, и решили, что могут сделать нечто похожее. Но как всегда более системно. То есть у Российской империи это была разовая акция, англичане же построили работу всерьез и надолго. Хотя возможно, что Монтгомери сам додумался до этого очевидного решения. Разоблачить местных почти невозможно. Маскироваться им не надо. И началась подготовка агентов. Все делалось в строжайшей тайне. Даже в Службе Индии лишь отдельные чиновники знали о существовании пандитов, при том что их настоящие имена оставались засекреченными, их называли условными кличками, а числились они вообще под номерами. Их обучением занимался лично Монтгомери в специальном здании штаба Службы в городке Дехра Дан, в предгорьях Гималаев.

Монтгомери учил пандитов поддерживать постоянный темп движения, чтобы разведчики могли хотя бы примерно фиксировать пройденное расстояние. Хотя в школе придумали способы и относительно точной фиксации расстояния. Пандиты часто путешествовали под видом паломников, буддистов, реже под видом мусульман. У тех и других всегда были четки, разница лишь в том, что в традиционных буддистских — 108 бусинок, а в мусульманских 99. Монтгомери слегка переделал четки — сделал их на 100 бусин. Это было необходимо для того, чтобы после каждых ста шагов пандит, шедший под видом паломника, перекидывал одну бусину. Ну а что, идет человек, молится. Полный круг четок составлял 10 тысяч шагов. Вечером оставалось только зафиксировать пройденное расстояние. Бумагу для записей прятали в буддистское молитвенное колесо. Или делали тайные пометки в сборниках мусульманских молитв, над определенными буквами. Компасы прятали в молитвенные барабаны. Термометры прятали в посохи «паломников», секстан — в двойное дно дорожных сундуков.

Каждый пандит тщательно учил свою легенду прикрытия, чтобы при случайной встрече с «земляком» в каком-нибудь караван-сарае он мог без проблем рассказать о «родных местах». Обычно они представлялись бродячими мусульманскими проповедниками, паломниками, торговцами или охранниками караванов. Некоторые экспедиции пандитов продолжались не год и не два. Одного из агентов даже в итоге наградили Золотой медалью Королевского Географического общества за то, что он принес «больший объем положительных знаний по географии Азии, чем кто-либо другой в наши дни». Несколько агентов погибли. Но собранных ими сведений хватило Службе Индии на полтора десятилетия работы по составлению карт и написанию отчетов.

Никто из пандитов не оставил никаких мемуаров, и на самом деле известно о них совсем немного. Большинство из них так и остались навсегда засекреченными агентами Ее Величества. Имена лишь нескольких пандитов и их потрясающие подвиги и приключения публике открыл британский журналист и историк Питер Хопкирк, исследователь Большой Игры, в своей книге «Нарушители на Крыше Мира» (оригинальное английское название Trespassers on the Roof of the World: The Race for Lhasa), изданной в 1982 году. Ее стоит прочитать всем, кто владеет английским и интересуется историей уникальной разведки. Впрочем, есть еще одна книга, которую я рекомендую прочесть и которая стала своего рода памятником этим невероятным людям. Это книга Редьярда Киплинга «Ким», перевод которой на русский язык трудно назвать идеальным, но вместе с тем книга все равно остается этакой поэмой Большой Игры. В центре истории — мальчик Ким, Кимбол О’Хара, мальчишка-сирота, сын ирландского солдата. Он зарабатывает на жизнь уличным попрошайничеством и исполнением поручений афганского торговца лошадьми по имени Махбуб Али. А потом выясняется, что купец связан с британскими спецслужбами, что идет борьба за контроль над Азией, которая называется Большой Игрой.

Но Ким спал мало, и мысли его были на хиндустани:

Ким и сам в итоге становится пандитом и отправляется в Гималаи, где он должен бороться с русскими агентами. Именно этот роман сделал термин «Большая Игра» публичным, а Киплинга — одним из ее пропагандистов. И так часто разные политологи любят многозначительно цитировать эту книгу — «Когда все умрут, тогда только кончится Большая Игра. Не раньше».

Очень жаль, что у нас в России так и не появилось певца Большой Игры, подобного Киплингу. И потому для нас этот период — какая-то абстракция, мы не знаем ничего о захватывающих приключениях русских разведчиков, об их борьбе с пандитами, о героическом покорении Туркестана, о схватках и тайных операциях на горных вершинах и в раскаленных пустынях. А они, конечно же, были, потому что информацию о состоянии дел в Средней Азии англичане получали в том числе и с помощью пандитов.

Но вернемся в Кашгар. Получить в союзники Якуб-бека для англичан означало получить новые возможности. Восточный Туркестан не только превратился бы в базу для противодействия русским, но и мог бы стать ключом к рынкам Бухары и Кульджи. И вскоре Якуб-бек начал получать помощь от англичан и заодно от турок. Последние по-прежнему мечтали создать этакий мусульманский союз против России. Хоть империя и деградировала со страшной скоростью, но турецкие султаны все еще считали себя духовной элитой в исламском мире. Англия и Турция признали Якуб-бека эмиром Джиты-шаара, то есть страны семи городов. Так стали называть Кашгарию.

В Петербурге к этой активности отнеслись серьезно. Александр II распорядился перекрыть Якуб-беку и англичанам путь на север. В 1870 году войска генерала Колпаковского заняли Музартский перевал на Тянь-Шане, а летом 1871 года русский корпус вошел в Кульджу и взял под контроль весь Илийский край. Колпаковский был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени. Целью операции в Илийском крае было пресечь возможное распространение восстания на русский Туркестан, объединение Кашгара с Кокандом, и, наконец, Россия не могла позволить себе потерять западнокитайский рынок сбыта своих товаров. А именно это и случилось бы, если бы Кульджа была захвачена Якуб-беком.

Он, кстати сказать, понимал, с кем имеет дело, о том, как русские воюют, имел хорошее представление, и на операцию в Илийском крае отреагировал сдержанно. Отправил к Кауфману переговорщиков, и в 1872 году был заключен даже взаимовыгодный торговый договор.

Туркестанские генералы, особенно Колпаковский, ликовали, ведь они получили то, что хотели, Россия отныне будет закрепляться в Китайском Туркестане. Но их одернули из столицы, отправив указание «избегать всяких мер, клонящихся к упрочению нашего владычества в Илийском крае». До сих пор историки спорят, стоило ли России, а потом СССР закрепляться в Кульдже, оставлять ее себе. Китай ведь даже не очень возражал, если события будут развиваться таким путем. Еще при Сталине этот проект оставался вполне обсуждаемым, когда в Синьцзяне была образована Восточно-Туркестанская республика. И население региона очень долго было пророссийским. Но вышло как вышло.

Китайские войска, конечно же, пытались выбить Якуб-бека из Кашгара, но бои шли трудно, поддержку местного населения они не получали. Летом 1873 года случилось, наконец, долгожданное для Бадаулета событие — в Кашгарию прибыло английское посольство из Индии. Якуб-бек устроил торжественный прием, а британские послы вручили ему письмо от «подобной солнцу» королевы Виктории. Вручили и подарки, вполне в английском духе: батарею артиллерийских орудий, партию винтовок и крупную сумму денег. И опять же в духе англичан, они заявили, что это подарок не их, а турецкого султана Абдул Азиза. Якуб-бек заключил с англичанами союзный договор, по которому они могли делать в Кашгарии практически все, что пожелают.

Английские офицеры и топографы едва ли не открыто разъезжали по стране, составляя карты и собирая сведения о состоянии русских дел, о дорогах, ведущих в русский Туркестан и Китай. Англичане построили для Якуб-бека даже несколько небольших оружейных заводов, вдруг он захочет повоевать, например, против русских. А тут и оружие есть. Впрочем, если он захочет повоевать против Китая — тоже прекрасно. Туркестанский генерал-губернатор Кауфман неоднократно называл Кашгарию «излюбленным детищем англичан». Правда, с Якуб-беком русские власти выстраивали вполне официальные отношения и, как минимум на бумаге, считали его серьезным и влиятельным политиком. Во всяком случае, переписка с Кауфманом свидетельствует именно об этом. Вот, например, письмо от 1875 года:

30 июня 1875 г. г. Ташкент».

Все дипломатические атрибуты и реверансы налицо. И Кашгария названа дружественной державой. То есть никто не считал Якуб-бека партизанским командиром, который даже не заслуживает внимания. В 1873 году Николай Игнатьев встречался в Константинополе с кашгарским послом, который упомянут в письме Кауфмана, и от него он узнал, что англичане, помимо официальных дипломатов и военных топографов, прислали в Кашгарию своего разведчика, грека по национальности, который под видом купца объехал всю страну. Позже выяснилось, что это был сотрудник калькуттской полиции, завербованный для разовой миссии. Кашгарский посол рассказал Игнатьеву, что англичане намерены соорудить в горной местности между Кашмиром и Яркендом свои базы: склады продовольствия и фуража для лошадей, поставить там охрану. Официальная версия: это делается в интересах взаимной торговли, но тут любому было понятно, что такие приготовления нужны для быстрой переброски войск. В это время англичане уже не просто накачивали Кашгар оружием, в армии Якуб-бека появились офицеры индийской армии, военные инженеры, телеграфисты, полицейские инструкторы. Британцы потихоньку брали под контроль армию и чиновников Кашгарии.

Якуб-бек налаживал и тесные связи с Османской империей, турецкий султан дал ему титул «эмира» и тоже прислал особое посольство, а в результате переговоров был объявлен протекторат Турции над Кашгаром. Вскоре появились в обращении кашгарские монеты, где наряду с именем Якуб-бека стояло имя турецкого султана Абдул-Азиза как суверена Кашгара. Тут, правда, стоит пояснить, что все это было весьма условным актом, как-то серьезно помочь Якуб-беку, например прислать войска в помощь, турки на таком огромном расстоянии, конечно же, не могли. Впрочем, он сам неплохо отбивался от китайской армии. Отчасти с помощью английских инструкторов.

Но в 1877 году Якуб-бек неожиданно умер, при весьма странных обстоятельствах. Не исключено, что он был отравлен. В войсках начался разброд, китайцы стали продвигаться все дальше и дальше, и в 1878 году китайская армия захватила Кашгарию. Начались резня и этнические чистки. Страну превращали в выжженное поле. Генерал-губернатор Кауфман заявил китайским властям протест и намекнул, что может и вмешаться, если китайцы не прекратят резню. Десятки тысяч китайских мусульман — уйгур и дунган бежали на русскую территорию от карателей. Население Кульджи умоляло русских не покидать город и район и спасти их от китайской армии. Потом были затяжные переговоры с Пекином об условиях возвращения Кульджи китайским властям, и произошло это окончательно в 1881 году. Когда это случилось, большая часть дунган и свыше 80 процентов кульджинских уйгур, опасаясь новой расправы со стороны китайцев, переселились в русское Семиречье. Их деревни до сих пор разбросаны у подножий Заилийского Алатау и Тянь-Шаня, много уйгур живут в столице Киргизии, Бишкеке, а уйгурские кафе и рестораны, как правило, считаются лучшими в городе. В Бишкеке вас любой таксист отвезет в кафе «Фаиза» или ресторан «Орзу». Оцените все сами.

Кашгария была не единственной точкой англо-русского напряжения. Все 1860-е годы британцы серьезно укрепляли свои позиции в Персии. Фирма «Братья Линч» получила концессию на судоходство по реке Карун, а первые телеграфные линии и конторы в стране начала строить компания Индо-Европейского телеграфа. В 1870 году англичанин Юлиус Рейтер получил от шаха концессию на постройку железных дорог и разработку ископаемых богатств Персии, причем на льготных условиях. Понятно, что это была не просто экономическая экспансия, а во многом политическая. Сейчас ведь тоже внешняя политика англосаксов строится именно так.

К началу 1870-х годов англичане контролировали всю Южную Персию. Северная часть считалась зоной русских интересов. В Астрабаде была, напомню, русская военно-морская база, в Астрабаде же было русское консульство, торговля в районе шла по русским таможенным правилам. Но англичане, через своих иранских и туркменских агентов, постоянно возили контрабанду в каспийские порты, оттуда ее караванами отправляли в среднеазиатские города. Русский консул в 1872 году писал нашему послу в Тегеран: «Мной замечено, что в последнее время с названными караванами бывали отправляемы в Хиву, в числе прочих товаров, иностранные изделия, доставленные в Персию транзитом через Баку».

Очевидно, что караванщики не просто возили контрабанду. Обычно по заданию разведки они собирали нужную англичанам информацию. В конце апреля 1873 года, когда русские отряды шли к Хиве, по туркменским областям Астрабада и Хоросана совершила поездку английская военная миссия. Главная цель была попытаться проникнуть в туркменский Мерв. Но вожди туркменских племен посовещались и не пустили британцев. Деятельность английской агентуры раздражала русских чрезвычайно. И как раз она стала одной из причин похода на Хиву, который отложили на два года только из-за восстания в Кашгарии. Для генералов и дипломатов именно Хива казалась наиболее уязвимой, с точки зрения английского влияния. Причем было ясно, что для этого англичанам и воевать не придется. У них есть афганцы. Русскому послу в Лондоне глава Азиатского департамента МИД незадолго до похода Кауфмана писал:

«Всего важнее в этом отношении оградить Хиву, так как в этом ханстве находится нижнее течение Амударьи. Мы ни в каком случае не можем допустить, чтобы на этом пространстве какой-либо пункт на реке был занят афганцами. Всякая попытка с этой целью имела бы самые пагубные последствия. Она заставила бы нас прибегнуть к решительным мерам для ограждения наших торговых и политических интересов, — и мы быстро приблизились бы к началу именно тех затруднений, которых Россия и Англия так искренно желают избегнуть».

Новый виток политического противостояния Лондона и Петербурга происходил на фоне не менее важных событий в Европе. Россия вышла из Парижского мирного договора и снова превращалась в черноморскую державу.