Танька из второго корпуса была помешана на счастье. У неё даже выработалась целая наука о счастье с теорией и практикой. Теория заключалась в том, что она выписывала из книг и услышанные от других определения счастья в тонкую школьную тетрадь. А практика – в безумных чудачествах, испытаниях, авантюрах, в которые она успешно затаскивала подруг и знакомых. Все, кто так или иначе связывался с Танькой, обычно ухохатывались над ней, но Маруся впоследствии обнаружила, что все вспоминают приключения с Танькой как самые счастливые моменты в жизни. Со временем образ Таньки-счастьелюбки обрастал слухами и становился легендарным. Её удочерили, она ушла из интерната. Возможно, стала счастливой. Скорее всего. Потому как не умела быть другой.

Маруся вспомнила, как вместе с Танькой выиграли в лотерею в книжном магазине. Подруга уверено заявила, что у неё рука лёгкая, а у Маруси тяжёлая, поэтому они прекрасно друг друга дополняют. Маруся вытаскивала лотерейки из красочного крутящегося барабана, а Танька ловко их вскрывала, на выигрыш заказывали ещё и ещё, сумма с каждым разом возрастала. Её хватило на приобретение плеера, книгу фантастики и яркий плакат с Арбениной, который Маруся повесила у себя над кроватью. Сколько потом ни пыталась – лотерейные билетики скоропостижно оказывались бесполезными.

Именно о том весёлом случае с выигрышем, когда счастье буквально передавалось из рук в руки, а задорный смех уже нельзя было сдержать, вспомнила она сейчас, в разгромленной комнате пустого дома отдыха.

Лёгкая рука. Тяжёлая.

Возможно ли спровоцировать удачу, случай, стечение обстоятельств? Аксиома: для успеха дела нужны теоретик и практик, что редко сочетается в одном лице. Полёт фантазии Молчуна дополнил практичную Маху. Иначе можно свихнуться. Генка раздумывал и делал промах за промахом, но чётко предвидел результат. А ей приходилось испытывать действия на себе. Комната отдыха напоминала бойню. Куски человеческой плоти, густые лужи крови, алые капли брызг на стенах – первое, что бросалось в глаза. Здесь недавно кого-то искромсали, выпотрошили. Зелёное сукно бильярда пропиталось тёмно-красным. Ярко-красная туфля с выпуклым обрубком, торчащим из неё, виновато уткнулась в плинтус. Из-под кресла выглядывала чёрная макушка сплющенный головы. А на пороге щурилось от яркого света лохматое огромное существо, перепачканное кровью настолько, что невозможно было определить с какой стороны хвост и куда оно смотрит.

Затем чудовище вскочило на четыре лапы, встряхнулось, как собака после купания, украсив и так уже донельзя сюрреалистические обои каскадом алых брызг. Маруся оторопело узнавала монстра из сна. Оборванное ухо, замутнённый белой пеленой глаз, второй – непонимающий огромный шар, жадный до безумия. Широкая лопатка ноздри. Медведеволк наспех зевнул, клацнув капканами клыков, и морда приобрела осмысленно-заинтересованное выражение. Маруся осторожно попятилась к окну, не сводя глаз с разбуженного оборотня – именно так определив для себя наименование находившегося рядом существа. Тот, в свою очередь, прижал в оскале единственное ухо, вздыбляя загривок.

– Мама, мамочка, мама, – шептала, пятясь, девушка.

Кошмар лениво поднялся на задние лапы, и Маруся удивлённо отметила, что они обуты в яркие кроссовки, правда разодранные выпирающими из них когтями. На брюхе чудища трепыхались лоскутки былой одежды, сгибы колен вырастали из дырявого вельвета. Она метнулась к бильярду, используя стол как преграду между собой и двухметровым чудовищем. Агрессия пахла кровью и шерстью, перемешиваясь вполне знакомой вонью узют-канов. Оборотень гулко протопал к окну, навалившись на стол корпусом. Огромный глаз ясно определял его намерения – жрать.

– Хорошая собачка, хорошая, – в унисон рычанию проговаривала Маруся, вспомнив – Генка так подманивал. Кого? Забыла. Всё забыла. Оборотень пытался взгромоздиться на стол, мешало сытое брюхо. Он сожрал кого-то! Мама! Помогите! Окно! Не успею! Страшно, мама!

Он дышал в лицо спёртым запахом помоев. Нос! Ноздря! Обухом по голове – перепачканная кровью морда внезапно стала похожа… Свернутая трубочкой ноздря. С противными синими жилками. Близко. Иуда! Зэка! Рука нашарила палку, и недолго думая, девушка хлестнула зверя бильярдным кием. Рявкнув, тот отпрыгнул, шмякнулся башкой об стену, замешкавшись в узком проходе между столом и батареей.

Маруся отскочила, пятясь, выставила кий перед собой. Страх ещё холодил спину, но обида за испуг и ярость перемешались досадным пониманием.

– Ну! Иди сюда! Ты! Гибрид недоделанный! Иди сюда! Ну! Что? Совокупляетесь? Тараканчики, бурундучки, киски, поросята. Видели таких! Что? Убирайся!

Зверь обиженно щёлкал пастью, пытаясь куснуть щекочущий, мельтешащий перед мордой конец острой палки. Красный глаз набухал озлоблением.

– Не нравится? Зверюга! Как тебе? Схлопотал?

Маруся отступала, несла околесицу, слегка тыкала кием надвигающуюся мощь и думала: «Лишь бы не упасть! Не упасть!» Уткнулась спиной в стену. В двух шагах темнел проём двери. В памяти возникали ковровые дорожки, кадки с тропическими растениями. Налево выход. Крыльцо. Мотоцикл. Она уже видела себя бегущей, тарабанящей в запертую дверь… Тупик. Смерть. Направо… Оборотень, наткнулся больным глазом на кий, взревел и не дал додумать. Маруся закричала, руки заволокло жаром. Кровь залпом вырвалась на них, забрызгав куртку. Вонючая кровь узют-канов.

С хрустом сломался кий, ворвавшись в грудь прыгнувшего монстра. Маруся падала вниз, скользя в кровавых ошмётках, а сверху давила мохнатая ревущая масса. Она импульсивно ухватилась за борт бильярда и кубарем отлетела вместе с ним, отброшенным раненым зверем. С твёрдым хлюпаньем покатились по полу шары…

…Боль растягивала кругозор, вылущивая воздух. Генка видел, что конструкция стрелы экскаватора потеряла свою жёсткость. Жирафьей шеей она изгибалась, напоминая ползущего червя. Вслед за стрелой хрумкал по синусоиде ковш, выворачивая комья мокрой земли. Жёлтый в подпалинах корпус Хозяина бесконечно широко выдвигался из тайги.

– ТЫ ПРОИГРАЛ, СМЕРТНЫЙ! МЫ НАШЛИ ФОРМУ! СЛУГА УЖЕ В ПУТИ! И НИЧЕГО ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ! МЫ УЧИМСЯ!

Как не вовремя! Он вновь оплошал! Ошибся! Отправляя Марусю в безопасное место, подставил её под удар. Пётр Смирнов, мать его так. Он понял это только сейчас, когда уже поздно. Поздно чеголибо менять. Но мысль о Марусе мешала стать камикадзе, когда она в опасности. А не всё ли равно? Поздно. Он и так умер, давно мёртв. А мёртвые не испытывают боль. От подобной идеи полегчало. Молчун поднял голову и усилием воли открыл слезящиеся глаза. Лицом к лицу. Это твоя война. Тут же представил себя со стороны – ну ни дать ни взять комиссар, обвязанный гранатами, ждёт, когда на него наедет танк. Только гранат-то нету. И никто ничего не подкинул. Лезть с кулаками на ковш – дурь. Проще попинать стену пятиэтажки. Предначертание – предначертанием, судьба – судьбой, а жить хотелось. Нет уж! Дудки! Шорская народная мудрость – чур война, я фур тайга. А в прятки поиграть не желаете?

Но прятаться было негде. За трансформатором? Найдёт – тьфу! – раздавит. Голая макушка холма не сулила убежища. Разве что влезть на столб? Генка сомневался в успехе – нет времени, скользкое железо, ток в проводах. Но озорная идейка попросила подсуетиться. Он решительно захромал к восьмипалому божеству звезды. Прятки-прятками, а попробуйте ещё достать. Не разбив яйца – яичницу не покушать. Экскаватор же топал напрямик, сотрясая гору. Молчун перевалился за бетонный фундамент столба и оказался внутри железной паутины переплетений. Столб устремлялся вверх, в тёмное небо, продолжая тянуть провода от подобного такого же на другом склоне. Ростом – пониже экскаватора, но на первое время сойдёт. Хозяин навис над столбом, огромный, заслонивший простор. Гибкая стрела ткнулась в верхушку Звезды, вызвав электрический искропад. Ковш царапнул бетон, стеной перекрывая пределы видимости.

Генка мрачно поднялся, ощущая дрожь во всём теле. Жужжание тока над головой напоминало о пчёлах. О великанском рое снующих, кружащихся насекомых… Железные балки выдержали напор ковша, тот отполз и ещё раз ударил с размахом, оглушая. Моросил дождик, временами забываясь, усиливался, разжижая грязь под ногами. Молчун стоял, вытянув руки, словно хотел сам стать столбом, ловить ладонями капли – маленькая фигурка-нецкэ в куполе железа. Энергия скрежета и электричества пробегала по мышцам, и Генка улыбался. Экскаватор продолжал активную осаду, толкая железную звезду, сотрясая натугой холм, чавкая грязью, мокрый и опалённый погибшим собратом-огнём. Червь стрелы пытался сгибаться, обхватывая столб, как хоботом слон, стремясь вырвать нежданную преграду, от этого бестолково плясал ковш, трос запутался в распростёртых лапах столба.

Молчун ждал. Он уже видел вплотную приблизившуюся грязно-жёлтую машину, видел, как яростно багровеет деформированный глаз-кабина, где не так давно они с Марусей воевали с ожившими мертвецами. Где-то там, внутри, расплавилась растаявшая лиса под чёрной лепёшкой соляры. Натруженно хрипел мамонт генератора. Возможно, критический момент стимулировал математические способности, или шапка энергии над головой сказалась. Но в течение минуты Молчун подсчитал, что он не мог лицезреть в данный момент перед собой урбанистический вариант дракона.

От разреза через посёлок до санатория пятнадцать километров с гаком. Средняя скорость человека – 4 км/в час. Задачка для учебника математики. При нормальном движении они с Марусей одолели бы расстояние часа за четыре, но отдыхали, канителили, туда-сюда, нога ещё. Но экскаватор-то не отдыхал. Он начал погоню на заброшенной узкоколейке, двигаясь со скоростью два метра за шаг. Даже если допустить, что на шаг у него уходит минута, хотя Гена подозревал – гораздо больше, то за час машина должна была сделать 60 шагов, то есть пройти тысячу двести метров. Сутки беспрерывного движения – получим два с половиной, ну три километра. Экскаватор должен только-только подойти к посёлку, а он уже здесь, вброд перешёл речку, хрустел тайгой по горам, где крен уклона иногда мог бы уронить упрямую машину. Причём Молчун не замечал, чтобы экскаватор как-то по-особенному торопился. И раскачивался как обычно, и длина шага не увеличилась.

Но, тем не менее, он здесь, нарастив возможности машины в десятки раз. Задумавшись над этим, Гена испугался – с кем он задумал бороться? Вечный двигатель. А если автомобиль? С шестидесяти км до шестисот? А самолёт? А ракеты? Десант через световые годы, увеличенный десятикратно. И, не дай бог, там найдутся более развитые цивилизации с передовыми технологиями.

Невозможность подобного увеличения мощности засвербела в мозгу – а вдруг мираж? Очередная галлюцинация? Проецирование себя на расстояние? Ага! Вы посмотрите, как галлюцинация долбится об столб. Наступит и с миражами покончено навсегда. Экскаватор шипел что-то, посылая телепатические злобные воззвания. Но Молчун улавливал только отголоски. Либо враг выбивался из сил, либо колпак электричества не пропускал, вибрируя. Или ещё проще – Генка умер. А для чего мёртвому телепатия?

Последнее предположение по ощущениям походило на правду. Молчун рассеялся – призрак внутри призрака. И в милицейской форме возник юный сержант Лазков, такой же, как до ранения в голову. Потому что там, тогда, прислушиваясь к нескончаемому рёву звуков, выплёвывая красные сопли на песок, он уже видел это: мокро-жёлтый оскал динозавра через переплетения громоздкой решётки. Вспомнил и надломленный хобот стрелы, обернувшийся вокруг конструкции над головой, и зависший куб серого гроба, и то, как тонул по щиколотку во вспаханно-жидкой жиже. Он видел ад, когда умер. Ад вернулся вместе с неприятным скользким дежавю, с покалыванием слетающим с кончиков пальцев, кровь потекла из-под ногтей, хлынула носом, а волосы вздыбились и задымились.

Экскаватор навалился на столб, одновременно толкая, вырывая из земли. Закряхтели бетонные опоры, и вышка покачнулась, давая крен. Провисли, порвались толстые провода, искря, оплели стрелу.

И свет! Ослепительный бледно-голубой заструился сверху. Молния! Прямо в конус Звезды! Генка завопил в непонимании, чувствуя, как горят волосы и жжёт лицо. Сбоку посыпалась земля, крупные комки разбивались о грудь. Небосвод покачнулся. Башня Звезды стала падать, обливая потоком искр. Быстрая змея света проскользнула по стреле, ворвалась в кабину, фонтанируя огнём, обволакивая огромную машину однотонной иллюминацией. Экскаватор трясся, сжимаясь и обугливаясь на глазах. С шумом мощного взрыва рухнул ковш, взметнув курган жидкой грязи. Столб провалился сквозь неё, запнулся об ковш, обрывая последние провода, что утекали за ним огнедышащими червями. Вспыхнув, взорвался трансформатор, и прямоугольные арки подъёмника покатились вниз, складывая падающее домино.

Одно мгновение Геннадий Лазков наблюдал медленное движение вверх вытянутой, полыхающей рыжим платформы, распухающие чёрные бока завалившегося под уклон экскаватора. Потом свет укрыл его, мелькнув напоследок чем-то объёмно-осыпающим над головой…