Усталый человек продолжал говорить, прилепившись затылком к стволу тополя. Девушке он внезапно показался незнакомым, чужим. Впалые глаза и обвисшая на скулах кожа придавали ему сходство с мертвецом. «Боже мой! Он мёртв. Он умер так давно, что страшно подумать!» – полыхнуло и убежало. Маруся смотрела на Гену, он был тот же. Это он не раз спасал её от смерти. И он прав. Не будь Командира, всё пошло бы иначе.

Ну а если бы не было его? Она не могла себе представить, что бы делала, когда Спортсмен и Сашка стали монстрами, Борис повесился, а Бортовский спятил. Даже если допустить, что она самостоятельно избежала бы встреченных ужасов: перестреляла банду, взорвала мертвецов, сбежала от чудовищ и огня, встретила в воде лодку, куда бы та унесла её? В город? Чтобы первый же шиз изнасиловал, а потом пристрелил или наоборот?

Если бы не было их всех? Не было экспедиции к вертолёту – приманки и мышеловки одновременно? Согласно Генкиной истории через несколько поколений планета погрузилась бы во мрак. Да что планета! Галактики и вселенные сместились бы с орбиты. ПБО разлетелось бы ракетами по другим разумным мирам, съедая, выгребая и толстея. Смехотворно, фантастично. Но неужели так? Если Генка умрёт, она останется одна наедине со всем этим. Такого не может быть. Она всего лишь наёмный проводник…

Всего лишь… Она всегда была всего лишь… Что с неё взять? Всего лишь ребёнок, интернатская, студентка, торгашка. Даже обученные кататься на лыжах ребятишки будут вспоминать её как всего лишь тренершу, если, конечно, вообще будут вспоминать. Всего лишь! Это получается не человек, а полчеловека. Из неё не вышло настоящей спортсменки. На беговой дорожке, полностью выкладываясь, всегда была всего лишь третьей, четвертой, девятой, в лучшем случае всего лишь второй. Она не возражала, удобно внушить себе, что и не старалась, как-то так, вполсилы, всего лишь… Но, как ни крути, выкладка была полной. Не побеждать, а участвовать – лозунг дебилов. Она старалась, но оказывалась всего лишь. И привыкла. Не обижалась. В стороне – оно как-то спокойней.

Теперь же неожиданно оказалась во главе роковой эстафеты. От неё зависит донести символическую палочку до финиша. Кто не добежит – всего лишь умрёт. Не больше, не меньше. Ещё бы знать, что нести! Допустим, Генка отдаст себя в жертву и остановит чудовище, при этом сохранив ей жизнь. Что дальше?

Она смотрела на измождённого незнакомого человека, ожидающего ответа, прислушивалась к себе и поняла, что её так пугает. На самом деле ощущение только походило на подобное неузнавание. Перед смертью Спортсмена – он неприятно становился чужим. Здесь всё наоборот. Смотреть сейчас на Молчуна – всё равно, что смотреть на древность и святого угодника. Кем бы ни был этот человек прежде – убийцей, командос, психом – с этой минуты он глубже и отчетливей врастал в историю. Возможно, о нём напишут книги, причислят к лику святых, поставят в учебниках спасённого будущего в один ряд с Кутузовым, Невским и Дмитрием Донским. Возможно, забудут великих военачальников, а количество памятников Генке на всех планетах, где есть разумная жизнь, переплюнет увековеченный в бронзе образ Ленина. Она знала – он сможет. Он остановит ПБО. Лихорадочный блеск в глазах, как перед боем. Влитая милицейская форма. Именно таким будут рисовать его великие художники третьего тысячелетия. И портреты будут похожи, потому что…

Потому что она расскажет, каким он был. Больше некому рассказать. Возможно, и её образ привлечёт внимание. Как Санчо Пансо или Багратион. Как Пенелопа или Терешкова. Но это будет уже не то. Почему-то не хотелось опять оказаться всего лишь. К чёрту историков и поэтов, биографов и художников! Она не отпустит Генку одного. Никто не назовёт его именем пароход или город. Он всецело принадлежит ей. А она ему. Они будут вместе.

Вместе встретят врага. Победят вместе или умрут. А потом, писатели, хоть запишитесь героическими новеллами. Думаете, кто её будет слушать? Психушка – в лучшем случае. Есть очень-очень важные люди. Которые в курсе. Они не постесняются сбросить на город и тайгу десятки атомных бомб. А уж её бредни найдут способ заткнуть. Будь она трижды Жанна д’Арк, хворост для костра соберут настолько быстро, насколько возможно. Потом те, кто носил хворост, тоже закорчатся на костре. Только так делаются дела в поганом мире, который им предстояло защитить.

Но всё же… Кто мы – чтобы судить? Как знать. Как посмотреть. Её же мнение было такое – Молчун и Борис, Шурик и Спортсмен, даже она, Маруся Сербегешева, утирая нос чудовищу и спасая зады больших шишек, должны всё-таки быть упомянутыми в учебниках. Как ужасно, что она кроме своей знала только фамилии Командира и Спортсмена. Напротив неё сидел умирающий, вымотанный человек, которому она пророчила бессмертие, с которым спала, за которого могла и хотела выйти замуж, а она даже не знала его фамилии. Господь свидетель, это какая-то умора!

– Кстати, – добавила она. – Какую фамилию придётся заказать для надгробия у Кремлёвской стены?

– Гвардии старший сержант запаса Геннадий Осипович Лазков, – улыбнулся Молчун. – Как вокзал, только наоборот. Пойдём отсюда, а? Палёным запахло.

Они вновь заковыляли по лесу, спустились к дороге. Огонь, визгливо слизывая выступающие на стволах смоляные слёзы, разгребал путь себе и Хозяину. Припадал, полз, замирал и опять перебегал быстрыми прыжками. Так охотится за дичью кошка. Семенящий пожар не сомневался в победе: наконец-то понял – целью являлись два человека. Догнать их – сущий пустяк. Но кое-что настораживало. Обречённые на гибель деревья не замирали от страха, как прежде, они шумели, накреняясь, ветки перестукивались, листва возмущённо трепетала, создавая шум низвергающего водопада. Огонь ловил шорохи, хрустел ими, плюсуя нервный рык своей деятельности к общей какофонии звуков. Экскаватор топал сзади, дробя обгоревшие остовы. Ему было легче пихать себя, не встречая лесную преграду. Клацающий, чёрный от гари ковш подъедал за огнём, распихивая останки тайги, расчищая путь. Экскаватор оставлял за собой рытвины круглых следов, в каждом из которых можно было бы устроить цирковое представление или культовый сбор друидов. Грязные дымящиеся круги, слегка слизанные с одного края, рисовали в уничтоженной тайге бесконечную восьмёрку, которая, положенная на бок, действительно представляет собой символ бесконечности.

Именно эту формулограмму транслировали в данный момент стратегические спутники слежения. Проецируемые фотоснимки завтра украсят передние полосы газет во всём мире, если им подобное позволят. Сегодня же семь миллиардов людей и тридцать восемь миллиардов ящерицеголовых дракхов с планеты Грохола даже не подозревали о единицах своих представителей – потеющих, наливающихся зелёной краской досады, неотрывно следящих за экскаватором, рисующим месиво чёрных следов. В наивысших департаментах Земли беспрерывно звонили телефоны, орущие, безумно-красные чиновники уже смирились с мыслью, что третья мировая война случится не позднее четверга, если Соединенные Штаты и ООН не поверят заявлению России о том, что проблема взята под контроль. Пакистан настойчиво требовал плюнуть на Сибирь и первому нанести ядерный удар. С мрачноватой иронией московские ди-джеи каждый час крутили по радиотранслируемым каналам старинный хит группы «Алиса» «Энергия».

На улицы высыпала бритоголовая толпа в белых одеждах с громоздкими плакатами, указывающими дату конца света. Могила матери Терезы утонула в цветах и распятиях. В Вашингтоне временно исполняющий обязанности главы Пентагона вошёл в овальный кабинет Белого Дома с тонкой папкой, в которой кроме рапорта об отставке находился диск с детской компьютерной игрой «Чип и Дейл». Там бравые бурундуки бегали по складу и убивали врагов методом метания ящиков, но некоторые пеликаны их глотали и выплевывали обратно, оставаясь при этом целёхонькими… В родильном отделение сельской больницы восемнадцатилетняя Юлия Захарова кормила грудью розовую, спелёнатую девочку, тайком смахивала слёзы и не могла насмотреться на сосредоточенную работой уморительную мордашку, понимая как любит её, зная, что не оставит её никому никогда, мимоходом отметив, однако: «Глазки голубенькие, как у Гришки, кобеля…»

…Маруся не поверила своим глазам, приняла за оптический обман, нарисованный внезапно хлынувшим с неба потоком. Поверженный красный мотоцикл уныло лежал на боку, подставляя дождю упругое тело. Подняла, бережно вытирая ладонью налипшую на корпус грязь, а руку механически обтирала об мокрую фуфайку, ставшую тяжёлой от влаги.

– Недалеко он уехал. Бензин кончился, – объяснила.

Генка не слушал. Он, отвернувшись, наблюдал агонию таёжного пожара. Дождь атаковал бесцеремонно и беспощадно, вырывая из леса клубы пара. Трасса постепенно расползалась, превращаясь в грязный поток. Ноги скользили и замерзали под стегающими струями. Потом он обнял девушку, прижался щекой к мокрым волосам:

– Надо же. Дождь пошёл.

– Меня хоть выжимай, – согласилась Маруся, погон неприятно врезался в лоб, но она терпела, возможно, не замечала. Подняла лицо, избавляясь от зуда, губы слепились. Ливень стекал по головам, укутывал их пеленой воды. Умытый мотоцикл отвернул смущённую фару, делая вид, что прислушивается к барабанинкам капель.

– Мы не сможем уехать. Нет бензина. Трасса раскисла, – шепнула она.

– Сколько до санатория?

– Чуть больше километра. Там ограда, ещё обходить. Ты с ногой не перелезешь. Выйдем к кухне…

– А по прямой, через гору?

– Точно. Там спуск есть у подъёмника. Зимой с ребятишками катаемся по нему. Прямо к входу в корпус спустимся.

Обнявшись, они вели мотоцикл в гору, выбрав для ориентира четырёхлапую четвероногую звезду энергетического столба. Сгорбленная мокрая трава по склону покорилась дождю и судьбе, готовая вскоре принять на плечи неминуемые снежные просторы. Неподалеку загнулся пресловутый лесной пожар, испустив последнее облако пара. Генка устал хромать, но продолжал карабкаться вверх. Они едва не наступили на размякший труп волка. Колесо мотоцикла даже заехало на сломанную спину. Свалявшаяся от влаги, безобразная серая шкура, предсмертный разбухший оскал.

– А Петру пришлось невесело, – удивился Молчун.

– Смотри! Ещё один!

Прогнувшись, пригвождённый к земле волк глотал мёртвой пастью бесполезную ему воду.

– Может, и сам он где-то тут?

– Ага. Только его сейчас нам не хватало! – огрызнулась Маруся.

Говорить под дождём было трудно. Возбуждённый могуществом водопад приглушал звуки, отрезал свет, скрывал силуэты деревьев, столба, вершины, ввергая в мокрую темень, где время, помноженное на расстояние, образует упругий воздух, через который необходимо пробиваться как через липкую жевательную резинку. Генку возмущало подобное обстоятельство – поминутно чертыхаясь, представлял, как монумент экскаватора издевательски злорадствует, сокращая расстояние. Тому-то нипочём водяная стихия. Ливень не поколебал железного корпуса, защищённый от воды двигатель продолжает строчить искру, вертятся валы генератора. Подпрыгивает в такт базе стрела. Хищно брякает грязный ковш, похожий на строительный вагончик. Десятки прожекторов, создавая ореол над жёлтой в подпалинах макушкой, выискивают их, измученных отступлением и дождём.

Взобравшись на вершину, они огляделись. Через пелену внизу маячила крыша трёхэтажного корпуса, можно было разглядеть тянущуюся от него дорогу, мост. Пол-оборота, и город возник перед ними, крохотный декоративный макет, уместившийся бы на ладони. Молчун узнавал через берег дымящейся водоворотами, взбудораженной ливнем реки – дамбу, лесопилку за ней, обнесённую с одной стороны бетонной оградой. Крохотные домики частного сектора слегка поредели. Тёмное горькое облачко чада слабым завитком уходило в тучу. После детского длинного вагончика шинного завода, из которого торчали тростинки труб, просторными пролежнями прогибались поля, постепенно уходящие за горизонт к зловонному озеру отходов птицефабрики. Генке казалось, что он видит даже огромную удивлённую куриную голову, в качестве эмблемы украшавшую полстены шестиэтажного управления. Издалека голова курицы действительно превосходила в размерах силуэт ленинского бюста, снятого несколько лет назад с серого бока обогатительной фабрики. Стену не удосужились покрасить, и чёрный пародийный профиль Ильича до сих пор вселял надежду на его возвращение на фабрику.

К своему удивлению, на месте железнодорожной станции Гена увидел тёмную воронку с лоскутами дыма над ней. Не упустил он явно деформированный въезд с моста, где кашей горбились горелые остовы машин.

– Пчёлы летят домой, – произнёс он, и Маруся вздрогнула от похоронности интонации, тем более – действительно ощущала себя у края вырытой могилы.

Ливень не позволял рассмотреть детали, Генка так и не нашёл в общем месиве квартала панельной пятиэтажки, где жил. Ближе к центру, где пики тополей в парке сторонились круга колеса обозрения, он обратил внимание на уродливый, без витражей, трёхэтажный универмаг, чуть дальше карабкались из земли стены недостроенной церквушки. За ней, на взгорье, понуро накренилось красное здание городской телефонной станции, углом к которому лупало пустыми глазницами здание РОВД. Правее – кнопкой на стуле учителки сплющился детский сад, переоборудованный в городской музей и музыкальную школу.

Город-призрак. Раненый удивлённый корабль, покинутый командой и крысами.

– В институте у нас была информатика, – ни с того ни с сего брякнула Маруся. – Я точно не помню определения. Кажется, система состоит из частей, перенося на них свои функции. Выпадение звена из цепи ведёт к разрушению системы. Она укорачивается, понимаешь? Образует другую цепь.

Генка от удивления раскрыл рот. Он готов был поверить, что подобное мог сказануть Борис, в крайнем случае – он сам, когда напьётся, но от Маруси не ожидал, честное слово. Но, как ни странно, глядя на мёртвый город, понял, о чём она говорит. Но девушка, словно опомнившись, сочла должным перевести:

– Разрушенный город не значит, что весь мир выглядит так же. Гена, нам надо уходить. Мы не справимся без помощи.

– Но, по-твоему, один город показывает, что произойдёт дальше. Город за городом, страна за страной, планета за планетой…

– Как скажешь… – как-то быстро согласилась, что насторожило.

– Девочка, ты что-то задумала? – приходилось кричать, пересиливая шум очередного приступа водоизобилия.

– Я останусь с тобой, – Маруся прижалась, холод мокрой одежды отзывался зябкой внутренней дрожью, но она надеялась найти ответное тепло. – Возможно, и мне найдут стреляющую палку? И вдвоём бить морду куда веселее.

Генка знал, что это не так. Но опять Молчун забрался внутрь, пряча слова убеждения. Он не мог объяснить. Ей нельзя. Иначе можно всё испортить. Экскаватор растопчет их. Чудовище вырвется на свободу. Город за городом… Последний рубеж вдруг оказался не таким далёким. Всё решится здесь. На вершине холма, на глазах утонувшего в страхе города. Один на один. Только так. Пожар захлебнулся в непогоде. Маруся должна уйти. Он не знал почему, но так надо. Возможно – потому, что он так захотел. Это ли не причина? Никто не переубедит, что его несостоявшаяся любовь должна умереть рядом. Ни бог, ни инопланетный разум, ни червь, вгрызающийся в душу, отравляя её ядом безысходности.

– Хорошо, – выдохнул он. – Так мы в одной команде, напарник?

Она улыбнулась:

– Звучит как в американском боевике.

– А я и говорил голосом из боевика. В конце концов, нам пудрили мозги фигнёй оттуда… Эй! Иди сюда! – Генка, кривляясь, помахал тайге, прячущемуся в ней экскаватору, загнусил. – Я убью тебя! Ты – козёл! Мы надерём тебе задницу! Не похоже?

– Похоже. Но чуть-чуть, – согласилась Маруся. – Поменьше дрожи в губах от холода, и будет совсем хорошо.

Теперь они захохотали вместе, покрытые водой и сумерками на вершине холма, откуда спуск оказался не таким быстрым и, вообще, неосуществимым, как мечта о сказочном богатстве.

– Он кормил нас видюшниковскими глюками. Почему бы не попробовать и его попугать? – осведомился Молчун, смахивая с улыбки воду.

– Я показывала ему «фак». В посёлке, – хохотала Маруся. Мокрая чёлка налипла на лоб, но она устала отбрасывать её.

– Типичные герои боевика, – заключил Генка. – Поцелуемся? Перед счастливым финалом.

Но им мешали смех, ливень и дрожь, и от этого становилось ещё смешнее. Разъярённый их мыслями, экскаватор недоуменно топтался на месте, синхронное раскачивание дважды не закончилось продвижением. Отвратительный вкус у смеха. Всё равно, что хватаешь по ошибке стакан с бензином вместо лимонада.

…Он обманывал её, смешил и обманывал. Жестоко, но по-другому не умел. Потом грудь защемит разлука. Возможно, он разрыдается от боли, но это будет потом. Ударяясь в воспоминания, они смеялись навзрыд над обескураженной физиономией Командира.

– «Как это мертвец может вскочить? Где автомат я спрашиваю?!» – сымитировал Гена, он припомнил ей бурундука. Она отомстила обрывками его наркотического бреда.

– «У вас на лицах девяносто дней блокады написано», – вспомнили Бориса.

Не было ничего смешного в их воспоминаниях, но подобные моменты взбрыкивали в памяти и обещали не забываться никогда, до самой смерти.

– «Как я его? Последним патроном!» Как думаешь? Пётр выжил?

– Не знаю. И не хочу знать, – Маруся подавила смешок, вот зэка-то Генка прилепил неудачно. Липкая неприязнь моментально охладила веселье.

– Если лиса укусила его, – без переходу посуровел Молчун, – всё, что мы делали – бесполезно. В санатории транспорт есть?

– Зачем? Почему ты?..

– Стоп. Договоримся. Мы в одной команде?

– Да. Но…

– Кто здесь старший по званию? То-то. Мне погоны идут?

– Гена, я не понимаю…

– Представь, наш старый друг Петро бредёт сейчас под дождём по дороге в город. И несёт в себе заразу. Кто-то должен догнать его. И убить.

Теперь Маруся поняла, но не покидало ощущение тоски: Генка отсылал её, воспользовавшись предлогом. Весомым, надо сказать, предлогом. Возможно, зэка валяется где-то, хотя бы за тем кустом, с перекушенным горлом. Лиса не задела его. Она помнит. Но так ли в этом убеждена? Нет гарантии. Надо проверить. Но тогда Генка останется один. Как и хотел. Она сомневалась.

А он не дал ей возможности сосредоточиться. Молчун, как и Маруся, предполагал, что Пётр не дошёл до санатория, но ясная мысль о подобной возможности чётко обрисовала повод.

– По склону мотоцикл без бензина поедет?

– Куда он денется?

– Так. Садись. Я подтолкну.

– Гена?

– Ну что ещё?

– Я… не умирай без меня, ладно? – Маруся не заметила, как оседлала «Хонду» и уже готова была съехать вниз.

– Я люблю тебя, – она видела, как блестят его глаза. Это не дождь. Это не может так кончиться! Он врёт! Он не может… Не посмеет!

– Люблю тебя, – повторил Генка. – Всё, что можешь для меня сделать – убей его!

Возможность наконец-то прикончить ненавистного бандита на какое-то время заманчиво заиграла в груди. Но тут же опомнилась. Надо сказать ему что-то. Он не должен толкнуть мотоцикл! Тогда станет поздно…

– Подожди! Не толкай! – крикнула и почувствовала, как стремительно понеслась вниз.

– Прощай, – шепнул вслед Молчун. Он хотел протрубить это слово, но знал, что шум дождя не позволит. Он смотрел, как вода и ночь проглатывают её сосредоточенную фигуру. Один толчок. Одно движение руки. Оставалось надеяться – она сможет. Не упадёт…

Когда, доехав до ограды, бороздя пятками, Маруся остановила мотоцикл и оглянулась, маленькая фигура на вершине утопала в ослепительном безжизненном свете прожекторов экскаватора.