Восклицанье измерило вечность. Бессмысленность звуковой импровизации, засевшей в голове революционной песни, однако, являлась последним звеном в цепи, связывающей Вовку с реальностью осязаемого мира. С тем же успехом он мог напевать Шаинского и «Мурку», бубнить скороговорки или декламировать из Петрарки, если бы он, конечно, его читал. Но, видимо, есть что-то несгибаемое, зовущее на борьбу в песнях времён гражданских разборок начала прошлого века, потому-то Володя сменил «мрачные трюмы» на «вихри враждебные», что более соответствовало ощущениям.

Окутавший город туман сокращал пределы видимости. Вожорский пытался придать смысл прочно установившейся белой завесе. Слово «смог» не нравилось, и казалось ему, что именно текущее состояние атмосферы как нельзя кстати подходит к определению «враждебных вихрей». Потому что туман был искусственным, вернее – созданным не стандартными природными явлениями, а следствиями чрезвычайных. Горящие лесные массивы распространяли непроглядные мутные облака на многие километры вокруг. Трудно определить: день или вечер. Солнце не пробивалось сквозь непоколебимую белизну, и с каждой выпитой банкой пива Вовке хотелось определяться меньше и меньше. Одно знал твёрдо. До ночи время ещё есть.

Каждый звук в тиши тумана всецело придавал ему уверенности в правоте избранного. Володя должен это остановить. Прекратить охоту на него. Вернуть городу нормальную жизнь.

Жизнь, где есть люди и пивные забегаловки, где танки не разносят в щепки булочные, где перестаёшь принимать манекены за убийц и где пиво всегда холодное, а не это тёплое пойло. Единственный известный ему способ вернуть всё назад – найти Генку. Старого друга Генку, с которым не раз выпивали вместе в подсобке. Который однажды разбил ему губу, застав со своей бабой. Вовка не станет его убивать – только в крайнем случае. Им надо поговорить, просто поговорить. Володя попросит прощения. И всё. Тогда жизнь вернётся в нормальное русло. Генка даже поблагодарит его за Нину. Кому нужна была эта стерва? Вовка избавил от неё всех, в первую очередь – бывшего мужа. Логично и правильно. Так и будет.

Возможно, Вожорский и был негодяем, но в первую очередь – он оставался дипломатом. Как иначе уговорить очередную «матрёшку»? Как на халяву опохмелиться или убедить братков, что продолжение банкета стоит того? Перед предстоящими переговорами он волновался так, как не волновался давным-давно. Волнение – признак неуверенности. Получится или нет? Но получалось же! Как он ловко провёл ту телефонную стерву! И те молодчики, что пытались пришить его в душе!

Душевую Вовка вспоминал с особым удовольствием. Имел он такую особенность – легко забывать неудачи и долго гордиться успехом. Те, кто умеет наоборот – живут мало, сжигая нервные клетки. Володя хотел жить долго. Ему необходимо было что-то понять, предугадать неотвратимое, поскольку оно приближалось. А для этого требовалось время. Иначе зачем отмечал он, что зимы стали теплее, а летом – купальный сезон короче. Мальчишкой залезал в воду в мае и, фигурально выражаясь, выныривал в сентябре. Из-за погоды вода стала холодней. Теперь после дождливых июней даже не тянуло купаться. И дело не в возрасте. Река обмелела. Год за годом воды на планете становилось меньше. Пересыхали ручьи и болотца. Как раз он проходил мимо одного такого. Лет десять назад удил здесь пескарей, а теперь там даже ракам стало бы тесно. Протекающая по окраине города река, на берегах которой более века назад построили первые срубы, с которых собственно и начался город, превратилась в лужу с выпирающим по краям илом. В жару её перейти вброд не составит труда и курице. Со школы географические подробности впадения рек вполне позволяли предположить, что исход маленькой речушки отразится на океанах.

Вовку не волновали прогнозы таяния ледников и захват морем суши. Ему хотелось понять, почему чёртова вода покидает то место, где он живёт? И почему подобное происходит вроде бы незаметно, но если прикинуть по времени, оборачиваясь назад, катастрофически быстро? Десять лет – нет болотца. Сто двадцать – высохла река! По ней, чёрт возьми, пароходы ходили! Дамбы строили от наводнений! И курица вброд…

Ему необходимо время укрепить себя в уверенности, что после смерти ничего не будет. Ни для кого. Предсказанный конец света приближается, и пересыхающие реки – просто маленький сигнал опасности. Тёплые зимы, снег летом. Вокруг что-то меняется, сдвигается… Всё меняется. В худшую сторону. Володя хотел дождаться конца, посмотреть, как это произойдет. Он не любил ошибаться. И хотел убедиться, что не ошибся и на этот раз. А поскольку рано или поздно планета откинет копыта – нет смысла созидать. Он никогда не понимал древних славян. Зачем сеять хлеб, если его всё равно пожгут кочевники? Теперь знал: а чего сидеть сложа руки? Пусть город не вернуть, как там сказала Шумова – две-три установки «Град»? Но, по крайней мере, надо сделать всё от тебя зависящее, не отказывая себе при этом в наслаждении. Он вытянул из банки последние горьковатые капли и зафутболил её в груду битого кирпича. Пакет в левой руке одобряюще брякнул. Ещё шесть баночек ждали своей очереди.

Маяк восьмилапого столба энергопередачи, подчёркнуто ребристый, выпрыгнул из тумана, за ним пятном выдвинулся угол лесопилки. Вовка едва не запнулся об ржавый рельс и выплеснул из початой банки добрый глоток пива. Мусор – спутник производства – имел уникальную способность превращаться в отвалы или помойку. Усталые от однообразности тумана глаза выхватывали из-под ног, чётко фиксируя, осколки стёкол, смятые сигаретные пачки, щебень с проросшей в нём полынью; груду истлевшего тряпья рядом с непонятно как тут оказавшимся колесом размером с «Запорожец»; как попало сваленные шлакоблоки – все в зелёных осколках бутылок. Помойка у лесопилки, вопреки всем законам здравого смысла, не менялась. Реки высыхают, а мусор претендует на вечность. Что-то Вовка и узнавал – вон куча толстых кабелей, из которых пару месяцев назад он выковыривал медные проводки. Тому измятому корпусу от микроавтобуса лет шесть, не меньше. Рядом со столбом он учуял знакомый запах гари, устоявшийся до обыденности. Три года назад на лесопилке случился пожар, и ровно уложенные кубометры брёвен до сих пор стройно чернеют у новехонького бетонного забора.

Свалка под ногами иссякала, то тут, то там ещё можно было увидеть спутанный клубок выброшенной обуви: мятые, рваные башмаки и прокисшие валенки. Свалявшийся запах мокрых мёртвых животных соседствовал с гарью прошедших лет и новоявленной, дымной. Отходы живших когда-то или поныне здравствующих людей неуклонно перетекали в щепу, высохшую кору и опилки. Последним предметом свалки была мятая банка из-под краски с налипшими внутри древесными стружками. Володя добавил к пейзажу одну банку «Красного быка» с недопитым глотком пива.

Когда-то пространство между свалкой, сгоревшим складом брёвен и лесопилкой утрамбовали трактора и бульдозеры. Рыхлая земля с вкраплением щепы со временем стала мягкой, словно идёшь по торфянику, где вот-вот провалишься по колено. Миновав зыбкий участок, Володя вступил в царство древесины и низких раскоряченных кранов, не похожих на своих жирафообразных братьев со строек. Чёрные, квёлые и приземистые, ограниченные кругозором узкоколейки, они походили на худший вариант марсиан Уэллса, но Вовка об этом не догадывался. Он читал надписи на бетонной стене, что огораживала лесопилку непонятно от кого, потому как не была достроена. Надписи были свежие, пришедшие взамен старых, смытых дождями. Всё чаще встречались красочные – из аэрозольных распылителей, над которыми погода была бессильна. Но их содержание оставляло желать лучшего, потому как, в основном, писалось английскими буквами: по отдельности Вовка знал их, но общий смысл написанного от него уходил. В конечном итоге понял, что ему это неважно, поскольку подростки, скорее всего, перечисляли названия рок-групп, которые он не слушал.

Грифельная стенограмма была больше по душе. Правда, времена изменились, уже не встретишь сообщения, что по такому-то телефону вам пососут. Никто не заявлял, что «Цой жив», а «Пьяница ельцин справацировал бойню в буденовке». Последняя надпись ранее была Вовкиной любимицей, он тоже злоупотреблял, как тот президент, и страдал неграмотностью, как писавший. Конечно, встречались старые, знакомые и милые сердцу заявления о том, что некая «Таня – сука», «Серый – извращенец», а «Жидам – вон из России!» Вовка мечтал, что высокие чиновники рано или поздно прочтут, что «Гитлер был крут» и «Весь мир бардак!», но чиновники почему-то не ходили по свалкам, и мнение народа оставалось для них загадкой. Появились нововведения, с юмором и не лишённые таланта:

«Секс без дивчины – признак дурачины…» и тому подобное. Некий поэт поведал:

К сожалению, дальнейший текст размыт и нечитабелен. Стена, самим фактом своего существования, рождала чувства изумления и фантазии. Кто-то зачеркнул жирное слово из трёх букв и написал ниже: «Здесь было неприличное слово». Кто-то так и выразился: «Чего только не увидишь на этой стене!» Свежие надписи своей закономерностью прогоняли улыбку и вселили в Володю дрожь. По мере прочтения он понял, как дрожь вырастает в холодный мерзкий страх.

«Обступили Христа лохи и хотели его напрячь. Он сказал, что вернулся. И мы перед ним сынки».

Ниже – коричневое пятно. Опилки почти засыпали труп подростка. Высохшая зеленоватая щека была вмята пулевым отверстием, из него вытекала гибкая личинка.

Володю вывернуло, и хмель отпустил. Слезящимися глазами он хватался за надписи. Они, словно дневник ленинградской девочки, фиксировали чью-то боль, смерть или безумие:

«Я не вернусь домой».

Стена заканчивалась в никуда. Справа неподвижные, закопчённые и мрачные стояли здания цехов и конторы. Прямо перед ним чёрной грудью провисла «мельница» – жбан с опилками, от неё молчаливым жёлобом накренялась в цех транспортёрная лента, с которой, как головы птенцов из гнезда, свешивались края недопиленных досок. Ни звука. Лишь ветер клубит мелкие опилки, сдувая их с ленты и бака. Опилки напоминали грязную муку. Володя с опаской прошёл под лентой, но доски не рухнули вниз, жёлоб не завизжал пилой и не ринулся в жбан рывками. Только опилки мягко лизнули щеку и застряли в кудрявой шевелюре.

Фантом моста над рекой показался из-за зданий. Будто во сне Вовка брёл, бренча пивом в пакете. Кто бы ни был там, у моста, он внушал священный ужас. «Что они делали там, под каруселью? Что они делали на свалке? Прятались и мечтали прорваться. Уйти из города. Думаешь, самый умный нашёлся? Детишки давно учуяли смерть. Проклятый мост на границе города манил их и обещал свободу».

Вожорский подумал о «блестящих». Они там! Ждут. Смогли же его найти в магазине? В городской бане? Помнишь, как голый улепётывал от них? Один поскользнулся в мыльной луже и распластался между скамейками. Вовка помнил. Он всего-то хотел помыться и переодеться. Баня была в трёх шагах от универмага. И уж там-то должна быть горячая вода, возможно, кто-то в спешке оставил в кабинке одежду… Да и кто будет искать его в бане?

Ликвидатор, непринуждённо прогуливаясь, заглянул в душевую. Хотите пари, кто удивился больше? «Блестящий», увидев голого человека, как ни в чём не бывало размазывающего по груди мыльную пену? Или Вовка, который, разинув рот, рассмотрел за стеклом скафандра вылезшие из орбит, удивлённые зрачки? Сквозь пелену воды он заметил, как рация медленно поползла к голове, и не стал терять время. Поскальзываясь, мокрый, пихнул «пришельца» под соседний душ и врубил горячую воду. Рация зашипела, искрясь. Ликвидатор спешно смахнул её с ладони, другой вытирая снаружи стекло скафандра. Володя вогнал кулак под дых, обжёгся о воду, заметив, как пар заполняет пространство кабинки. Космический мент орал – он плохо слышал – но перекошенное от боли лицо за прозрачным пластиком скафандра говорило о том, что жгучие ручейки, обваривая, нашли лазейки и заскользили под блестящую упаковку. Вовка побежал, падая, ушибая об лавки колени. Следом за ним, шатаясь, топал человек в безумной космической форме, от которой вились пары. Потом он поскользнулся и упал, дрыгаясь, неловкими руками пытался сорвать с себя шуршащую обёртку, подобно яркой, ожившей конфете, которую долго не собираются есть. Автомат проплыл по мокрому полу прямо в волосатые ноги.

Не задумываясь, Володя схватил его и выскочил в раздевалку. Дверь в вестибюль была открыта. Оттуда, минуя зарешечённый гардероб, в вязь которого вплелись комнатные растения в узких горшочках, торопливо семенил ещё один фантик-солдат. Вожорский выстрелил первым, увернулся от ответных взвизгов. На миг увидел в зеркале свою волосатую, взъерошенную спину и широкий зад. Упал и пустил очередь по полу. Космонавт рухнул, хватаясь за простреленные ноги. Завопив, Вовка бросился вперёд, обстреливая пространство. Скользил по обжигающему льдом линолеуму, впервые забыв о поджавшейся детали своего тела, которой вообще-то придавал огромное значение. Срубленный случайной пулей длинный росток герани опустился на грудь мёртвого ликвидатора, водорослевидностью своей придавая тому сходство с утонувшим водолазом.

Володя отбросил замолкший автомат, и схватил новый, воздушным колыханием движущейся руки переместив герань с груди на блестящий живот. В предбанник вырвался обожжённый. Он сумел скинуть шлем и наполовину разворошить костюм. Выпученные глаза, всклокоченные волосы, разинутый рот – человек, вопящий от боли. Человек! Не марсианин. Проорав что-то вроде: «Не возьмёте!», Володя с колена изрешетил его пулями. Поверженный ликвидатор плясал чунга-чангу – кровавые шлепки толкали его тело – и, наконец, ввалился в открытую кабинку раздевалки.

Рация забулькала рядом с большим пальцем ноги:

– Седьмой! Ответьте! Седьмой!

Повинуясь дерзкому порыву, Вовка схватил передатчик и выдохнул:

– Седьмой слушает.

– Седьмой. Что у вас?

– Баня нормально, – вспомнив охранника из погребка, где когдато работал официантом Ростик, отличный парень и всё такое, как можно спокойней произнёс Володя.

– Кто стрелял? Что случилось?

– Тут душ работал. На всякий случай. Померещилось. Никого нет.

– Осмотрите универмаг. Слышите? Универмаг.

– Слушаюсь, – отсалютовал Володя, но рация как-то настороженно промолчала, возможно, ответ должен быть иным – «так точно», например. Ускользало что-то, и Вовка попытался это вернуть, рассеять недоверие.

– Браток, извини. Сможешь передать Шумовой, что на справке сидит, чтобы без меня сегодня спать не ложилась?

– Попробую, – гоготнули. – Ладно. Давайте там осторожней.

– Будь спокоен, – Вовка выключил рацию.

И тут ему показалось, что за ним наблюдают. Пригнувшись, перебежал от гардероба к кассе и отстрелил торчащую в дверном проёме длинноволосую голову. Голова раскололась, но крови не было. Володя спешно засеменил к поверженному, вспомнив, что вестибюль, втекая в женское отделение, упирался в парикмахерскую. Безголовый манекен навзничь лежал на полу. На спинке кресла, пахнущего приторными духами, висел кремовый пиджак. Вовка всегда тихонько завидовал этому щёголю из бани.

Молодой парикмахер, поджарый и узкобёдрый мог ежедневно любоваться обнажённой женской натурой, что придавало бане некоторую пикантность. И многие девчата захаживали туда с одной целью, подразнить юркого Валеру, про которого ходили слухи, что ему женщины до лампочки, поскольку он придерживался другой ориентации.

Теперь Валера был мёртв, и к его ориентации это имело непосредственное отношение. Что бы он там, сбрендив, ни пытался вставить в себя – Вовка подозревал в торчащем предмете электрическую машинку для стрижки – это разворотило его мерзко-красный маковый бутон, кровь забрызгала даже овальное зеркало над умывальником. Манекен лежал недалеко от своего хозяина. Что бы там ни говорили, а одеваться педик умел со вкусом. Вовка примерил узкий пиджак и брюки, которые Валера предварительно снял и аккуратно повесил. При помощи металлической расчески с хвостиком Володя впихнул пятки в лакированные туфли и почему-то подумал, что понял, кто баловался калькуляторами.

Сейчас же к чёрным туфлям прилипли ошметки грязи и мокрые опилки. В красивом светло-коричневом костюме, надетом поверх женской футболки, что Вовку нисколько не смущало, он сидел на ступенях конторы, курил и поглядывал на мост. Ему надо поговорить с Геной. Это было ясно, как дважды два. Но прикол заключался в том, что Генка отдыхал в санатории, Володя даже мог видеть крышу здания на том берегу. А единственный путь туда – через мост. Не вплавь же пускаться по такому течению? Тем более – крокодилы… Нет: крокодилы – выдумка спятившего от наркотиков шкета. Но здравые вещи стена сообщила. На мосту засада. Поскольку он не первый, выбравший путь через лесопилку, засада глухая. Никто не должен выйти из города – означала она. Володя подозревал, что так и будет, поэтому, в отличие от других лохов, не ломанулся напролом, а выбрал обходные пути. Не напрасно ли? Сколько уже таких пыталось? «… пробовали уйти. Больно!» Поверить ещё раз Шумовой? Не оставят же они своих! Уберут перед бомбёжкой. Ждать до последнего и попытаться проскользнуть? Слишком много «если». Большой риск. Тем более – надо торопиться. Володя не знал, почему спешил, но ощущение, что опаздывает, было настолько глубоким, насколько безрассудным. Словно кто-то шипел из дыма: быстрее, быстрее, оставь в машине ключи. Последняя идея была вообще бессмысленной. У него не было машины. Но ведь не пешком же топать, Вовка, а? Как тебе такая мысль?

Володя через силу выцедил ещё баночку пива, кряхтя поднялся, оставив пакет на ступеньках. Собирался дождь. Дождь – самое разумное объяснение спешки. Тучи нависли над рекой, как крышка гроба. Вожорский шагал по насыпи дамбы, не обращая внимания на мрачные сгущающиеся заросли вокруг. Ледяное, как пол в предбаннике, спокойствие осело внутри его. Жёсткая уверенность в своей силе. Генка ждал. И Вовка убьёт его, если надо. И даже настоящая летающая тарелка не станет преградой. Мост уже близко, тропка вела мимо деревянного строения «типа сортир», со всех сторон окружённого лоскутками использованных газет. Уже за деревьями показалась синяя будка смотрителей. Сколько Вовка помнил себя, в ней постоянно ничего не делали толстые бабки в оранжевых жилетах, часами дули чай, да время от времени поили им гаишников.

Только он миновал придорожный туалет – взгляд, обращённый к трассе, уже считал находящиеся на ней стоящие вереницей машины – как рядом донёсся характерный звук, который ни с чем не спутаешь. Вовка и сам любил хорошо пропердеться, но на этот раз сердце едва не оборвалось от неожиданности. Он замер и прислушался. В туалете дела шли серьёзней некуда.

Чуть ли не на цыпочках Володя протанцевал к дощатой стене и прижался к ней, не дыша. За стеной зашуршали газетой. Вожорский расстегнул пиджак и извлёк из-за пояса железную расческу с продолговатой пикой хвостика. Когда он брал её со столика в парикмахерской, надевая туфли, сомневался, что будет вычёсывать из кудрей опилки. Тонкий, гибкий хвостик походил на шило, хотя и округло заточен. «Главное – тихо! Он не должен успеть…» – беспорядочно зарябили мысли.

Одним рывком открыл дверь. Нагнувшийся человек-фантик был без скафандра, но лицо в полутьме сильно отличалось от человеческого. Он ухмыльнулся, поднимая вытянутую голову, думая, что не терпится ещё кому-то из товарищей. И тут его удивлённый, вполне человеческий глаз встретился с острым предметом. Володя, оставив расческу торчать из лица усевшегося в липкое зловоние, поспешил подхватить падающий на него аппарат, который являлся ни чем иным, как оружием. Позже, Вожорский определил, что стал обладателем гибрида немецкого фаустпатрона с противотанковым ружьём, какие видел в фильмах про войну. От армии он отмазался, отсидев год за пособничество в изнасиловании, а с такой репутацией тогда не брали, поскольку защищать Родину почиталось за честь. Набирали отличников и активистов, а такими, как Вовка, брезговали. Вот почему он не признал ручной миномёт.

Не успел налюбоваться приобретением, как вынужден был обернуться на шорох.

– Стоять! Оружие на землю! – «блестящий» вырос из придорожных кустов, дуло автомата чуть ли не поднимало подбородок.

– Слышь, ты чего? – вполне искренне удивился Вовка. – Меня друган попросил подержать. Он там, – махнул головой на туалет.

– На землю! – рявкнул часовой, как и напарник, он был без скафандра, в наморднике респиратора.

– Какие проблемы? Держи! – Володя уронил миномёт ему на ноги.

– Ой, чёрт! Дурак! Я же тебя… – согнувшийся от боли часовой договорить не успел.

Огромный Вовкин кулак впечатался в ухо. Выпучившись, хватая ртом тишину, «блестящий» выпускал шипящие возгласы боли. Вожорский не стал ждать, обрушил на шею сцепленные кулаки, пинком отправляя тело с насыпи. Привычным всплеском река приняла его, укутывая холодным течением. Володя не успел отобрать утонувшее оружие часового, но не жалел. Базука – как он прозвал миномёт – аккуратно очистилась рукавом от налипших грязных комочков. Вовка водрузил её на плечо и, не таясь, вызывающе шлёпая, зашагал к автостраде.

Когда огненный до черноты в сердцевине шар разлетающейся в клочья синей будки опалил его лицо, сжигая брови и волоски в ноздрях, Володя вспомнил паренька, который отчаянно беседовал с пятёркой «блестящих» у белой «Volvo». Он взвинченно тряс перед ними толстой пачкой зелёных купюр – видимо, хотел проехать, на что похожие на собак в своих зелёных респираторах молодцы стали заламывать ему руки. На миг складывающийся пополам паренёк встретился взглядом с Володей и произнёс:

– Блин-оладь! Смотрите! У него мино…

Тогда-то Вовка и нажал. Почти в упор. Взрыв отбросил его на припарковавшийся первым «Land Cruiser». Володя выронил «базуку» и зажал голову руками, скользя с капота. Тут же вспыхнула «Volvo», шмякнула, с грохотом врезаясь в пыльный внедорожник, новый взрыв прокатился по веренице машин. Потом ещё один, зарождая цепную реакцию. Вовка едва видел из-за огня, что происходит. Подобного, честно, не ожидал. Из пламени вываливались размахивающие руками бабочки тел, неповоротливо падали с насыпи в ложбину и кустарник. Тут Володя увидел причину затора. Мост был перегорожен чёрным противотанковым «козлом» или «ежом» – кто их сейчас разберёт? Но пилить дрова на таком было бы удобно. Огонь равномерно накатывал отблесками на ветровое стекло «Land Cruiser», бензиновый чад, суетясь, вырывался из горящих машин и останков сторожевой будки.

Приступ безразличия спеленал мозг. Володя слабо помнил, зачем он всё это делал. Его вырвало на лесопилке, и теперь он лежит на грязной дороге, пачкая дорогой костюм. Временной промежуток испарился. Его не было. И Вовка продолжал недоумевать, как так складно у него получилось. И тут же принял за основание мысль, что так им и было задумано. С самого начала. Когда танк убил булочную, Володя уже знал, что будет крушить, взрывать, втаптывать встречающиеся на пути преграды, лишь бы выбраться из города. Зачем? Тут-то и возникли пугающие логичностью раздвоенные голоса, будто дуэт пел разные песни на одну мелодию.

Первая песня убеждала, что Генка здесь ни при чём, скорее всего, его даже нет в санатории, его эвакуировали вместе со всеми. Следовательно, надо смываться подальше от города. И к чему мог привести разговор с мужем Нины? Что им теперь делить, когда Нина мертва, квартира сгорела, да и весь город летит к чертям собачьим?

Второй же исполнитель обещал, что Генка многое знает и сможет ответить на все вопросы. Например, почему происходит подобная канитель и куда уходит вода. К тому же, напоминал голос, он дважды унизил тебя, так? Неужели вы оба после этого сможете жить спокойно? Он всю жизнь будет помнить, как взял тебя на пушку, рассказывать об этом пьяным друзьям, и они будут гоготать до отвала. А ты? О чём будешь рассказывать ты? Надо сделать так, чтобы никому никогда ни за что не пришлось ничего рассказывать. Иначе – цап-царап, Вольдемар. Нина, дети, горбун, с десяток ликвидаторов – приличный список для массового убийцы?

– Га! Да я же настоящий маньяк! – крикнул мосту Вовка и закатился смехом. Интересно, смеялись ли над подобной мыслью Джек Потрошитель, Малюта Скуратов или Чикатило? Если так, то смех должен был напоминать звуки, издаваемые Вовкой Вожорским – громкие, надсадные, в которых ни ноты веселья. Тугой рёв разъярённой гориллы.

Размышления помогали действовать. Ещё две машины бабахнули одна за другой, если дело так и пойдёт, минут через пять Вовке предстоит пополнить ряды сожжённых мотыльков. Ему подобное не казалось сном. Мощным рывком Володя оторвал «ёж» от земли, благо силой бог не обидел, отодвинул, скрипя зубами, под прямым углом, освобождая выезд. При всём желании он не смог выбрать, объехать пробку из автомобилей. По иронии судьбы, когда сзади горели или собирались полыхнуть «Volvo», «Mercedes», «Peugeot» и даже «КАМАЗ», Володя вынуждено завёл жёлтую «Lada Kalina» вполне себе поношенного состояния. Может и к лучшему? Водитель он был ниже среднего, прав отродясь не имел, сложные машины только бы запутали и так расползающиеся мысли. Хотя Вовка не сомневался. На пустынной дороге, на малой скорости с управлением справится и ребёнок. Когда мост остался позади, ранее стоявший за «Lada Kalina» «мерс» взорвался, закрывая огненным щитом проезд лучше и надежней космического кордона. Володя, едва делая 20 км в час, полюбовался зрелищем, особенно красивым в серых сумерках.

Солнышку не выдавали спецуру и зарплату десятки миллионов лет, но оно всё равно продолжало горбатиться согласно привычному циклу. Сейчас ему как раз подбежало время придавить на массу. И Володя, как никто, понимал светило. Он не спал почти трое суток. Прошлую ночь провёл в бойлерной универмага, кутаясь в халат и ожидая шаги. Неважно, чьи. Они не несли облегчения, будь то фантики ментов, мёртвая продавщица или обнажённая Шумова во всей своей красе. Володя запер дверь изнутри, ворочался на продолговатых коробках, сон не посетил, только напомнил о себе утренним забытьём. Ночь под каруселью слегка выветрила хмель, так и не принесла бодрящего облегчения. Поэтому сейчас, по дороге в санаторий, Вожорский жутко захотел спать. Драндулет едва плёлся на первой передаче, других Вовка не знал, вялость после агрессии и перенапряжение давали о себе знать. Вовка глазел по сторонам, однообразие скачущего пейзажа не привлекало.

Но через двадцать минут сонливость как рукой сняло. Он не поверил своим глазам, двигаясь дальше в мрачноватом изумлении. Даже пожалел, что не умеет рисовать, писать стихи и никогда не снимет подобный фильм. Никакие компьютерный спецэффекты, слова и краски не смогли бы повторить подобного, но Володя бы попытался. Возможно, вся вода, уплывшая из города за всю его историю, шла по небу. Именно шагала. Вовка даже остановился, пытаясь прогнать иллюзию.

Три грибовидных облака он приметил давно. Они напоминали иллюстрации ядерного взрыва, их кучерявые макушки вырастали из тёмных ножек, хотя каждая должна быть шириной со стадион, и сплетались чёрным бесформенным клубом. «Это ливень! Ливни! Ливни идут!» – совершенно точно определил он грибные ножки, которые представляли собой не что иное, как сплошные стены воды. Дождище был ещё далеко, но неумолимо летел со скоростью теннисного мяча, иногда огибая воздушную розоватость заката. Туча была настолько тёмной, что заходящее солнце не пробивало её светом, как обычно поступает с неуклюжими вечерними облаками.

Затем Вовка понял, что ошибался. Вовсе это не походило на ядерные грибы. Движение меняло очертание, и вскоре туча стала похожа на вставшую на дыбы чёрную жабу, черпающую что-то из космоса. Потом, когда «Lada» всё же тронулась с места, голова и лапа жабы вытянулись в лохматую пёсью морду с высунутым набекрень языком. И Володя увидел копию собаки-дракона из детской сказки, что недавно крутили по телеку. Пригляделся, и выдох застыл в горле. Показалось – нет! – он ясно увидел, как голова тучи-собаки, продолжая вытягиваться, превратилась вполне в правдоподобную ногу в кирзовом добротном сапоге. Остатки жабьей туши очень походили на развевающиеся полы плаща того, кто шагал по небу в гигантских сапогах. Другая нога волоклась, не застревая, по тайге, а тело и голова человека-ливня, если, конечно, они существовали, терялись в выси, куда невозможно заглянуть без телескопа. Мощь приближающейся фигуры, рядом с которой кроны пихт казались неразумной травой, а невидимый Вовке экскаватор – всего лишь забытой в ней детской игрушкой, непроизвольно смешивала разум с опилками. Володя, вначале восхищённый чудесами природы, как-то сник, понимая свою тщету противостоять хотя бы сотой доле подобного великана. А что движущийся объект был врагом, он почему-то не сомневался. Природа стихийна. Она нравится безропотной и покорной, когда можно тушить об неё окурки и вытирать её подолом ботинок. Но потом она теряет терпение. Нет оружия против стихии. Самый мощный компьютер сгорит от стыда перед пальцем ноги человека-ливня.

Нечто подобное произошло с реактивным боевым самолётом. Получив штормовое предупреждение, пилоты побросали боеголовки куда попало и быстренько смотались. Ракеты, которые согласно приказу должны были сравнять опасный город с землёй, начисто слизали окраину, но центр остался нетронутым, если не считать абсолютно все стёкла, с лопающимся треском покинувшие рамы. Вспыхнувшее в районе птицефабрики, частного сектора и сортировочной железнодорожной ветки бесноватое пламя в конечном итоге могло бы поглотить вздорный городок, если бы вода с неба не пригнула его к земле и не растоптала бы, как загоревшуюся от окурка бумажную салфетку.

Потоки воды ошпарили жёлтую улитку машины, сдвигая её к обочине. Володя включил фары и дворники, скрипя зубами, крутил руль, чувствуя непреодолимое влечение вправо. Но всё равно ничего не видел через залитое дождём стекло. Он внезапно оказался внутри дырявого барабана, по которому с грохотом маршировали капли. Казалось, они весили – как булыжники, и стучали в крышу прямоугольными хлопками падающей с неба библиотеки. Мокрая тьма сжевала дорогу, хотя маятники дворников, как помешанные, визгливо тёрли стекло. Вода неожиданно брызгала из зазоров окон и щелей, мартовской капелью проникала сквозь неплотно прилегающую дверцу.

Фары выхватили из мрака очертания громоздкого предмета, Вовка неловко попытался его объехать и затрясся, нырнув передними колёсами в кювет. Словно обрадованная достижением цели, вода накатила на машину ещё более яростными ушатами.

Вовка подёргал авто, но та, рыча, плотнее усаживалась в размытую грязь канавы. Её можно было вытащить, он знал это, но просто не умел. Опыт вождения ограничивался двумя кругами по двору и одной поездкой за пивом на машине соседа Николая. Володя даже смутно подозревал, что у данной модели мотор спереди, а следовательно – он тяжелее. Его силы выкатить вручную тарантас из канавы явно недостаточно. На заднем сиденье валялся полиэтиленовый пакет с барахлом. Ничего интересного. Лёгкая женская курточка, носки, чулки и косметичка. Вытряхнув содержимое, Володя схватил пакет, вырвал ключи из гнезда зажигания, где они поселились неизвестно с какого дня и часа.

Ничего не оставалось как, мысленно сплюнув и матерясь, вылезти из покосившегося автомобиля под проливной дождь. Вовка водрузил пакет над головой, но всё равно сразу же промок до нитки, вода ручьями стекала по лицу и мешала смотреть. Он хотел было закрыть машину, но мокрые пальцы выпустили ключи. Те, чавкнув, уплыли под днище.

Володя послал всё к чёрту, даже бесполезный пакет, запахнул холодный воротник пиджака и пошлёпал дальше пешком, черпая туфлями дождь. Цыганские кудри распрямились и скользкими червями поползли к ушам и за шиворот, налипли на лоб. Он смахивал волосы пятернёй и семенил мимо лыжной базы, в которую едва не врезался. Затем жидкая дорога привела его во двор санатория, где пустующий с лета круглый бассейн до краёв наполнился водой, и она не успевала вытекать через сток. Дождь плясал камаринского по скрипящим качелям, хлестал по лоджиям дома отдыха и стекал по окнам.

Вожорский прижался к одному из них, плюща нос, даже сложил горочкой ладони. В полумраке выдвинулись перевёрнутые стулья на сдвинутых в углы столах. Мазком через влагу метнулась яркая лубочная картина чаепития на стене. Нигде нет света. Тишина. «И что? Чего ты ждал? Хлеб-соль и оркестр-туш? Здесь никого нет. Уже давно. Генка в тепле сосёт водочку где-то в военном штабе и посмеивается этой своей тяжёлой ухмылкой – ну ты знаешь. Зачем припёрся?»

Ливень стегал, придавливая плечи, мокрая светлая тряпка отяжелела от влаги, в туфлях можно было купаться, не боясь, что начерпаешь. Вода вытекала из носа, отплёвывалась губами, даже слёзы разочарования были настолько холодными, что он принимал их за дождь. Обезьянки и листья пальмы на груди поникли неприглядными липкими завитками. «Зачем ходил в баню? – вдумчиво полувсхлипывал себе под нос Вовка. – Это самый сумасшедший душ в мире». Он шёл вдоль длинной стены из белого кирпича, уже не заглядывал в мокрые окна, к которым краешек солнца умудрился-таки набрызгать алого, и они подслеповато прикидывались зеркалами. Ему уже давно стало наплевать на Генку и всё на свете – скорее бы попасть внутрь, где сухо и прочно, где земля не превратилась в зыбкий поток. Он устал. Смертельно устал. Неожиданное спокойствие сжимало пропитанную дождём душу.

Увидав разбитое окно, даже не обрадовался. Просто меланхолично вполз в проём и очутился в просторном тёмном помещении. Рука скользнула по шершавой плоскости и не нашла края. Чуть позже нащупала круглую твёрдость, которая от толчка покатилась и брякнула чуть левее. Вода капала с волос, заливая лицо. Почти сразу сообразил, что стоит на четвереньках на бильярдном столе. Волочась, оставляя за собой лужи, слез. Глаза слегка привыкли к темноте. Он равнодушно осмотрел помещение, цепляясь взглядом за силуэты кресла, телевизора и шкафов. Снаружи брызгался проклятый водопад, шурша как триллионы крысиных лапок.

Володя заимел над головой крышу, скоро согреется, скинет мокрое, найдёт тёплое одеялко и мягкую кровать… Но уют показался неприятно-приторным: с ужасом Вовка обнаружил, что почемуто хочет обратно – в дождь, снег, ураган, извержение вулкана, только бы больше не оставаться здесь, рядом с тёмным бильярдом и гробницей шифоньера. Ещё немного и он почувствовал острую необходимость вопя зарываться в мокрое, пить холодные струи, подставлять им лицо – в надежде, что замёрзнут и расколются глаза. Но было поздно.

Темнота в кресле колыхнулась, оно отлетело с надсадным скрипом. Чёрное очертание быстро надвинулось, мешая дышать. Огромный, с кулак, насупленный красный глаз выпихнулся из неё, освещая капканы-челюсти. То, что Володя видел, могло существовать в фильмах ужасов, на худой конец – ночью на кладбище, но никак не рядом с ним. Впервые Вожорский встретил человека волосатей себя. Потом понял – не человека. Лохматое громоздкое существо передвигалось вертикально, растопырив мощные лапы. «Сюда залез медведь!» – Володя не знал, куда страшнее смотреть: на широкие когти или на красные сабли клыков. Мутный чудовищный глаз с треугольным зрачком осязаемо излучал внеземную ненависть ко всему сущему. Рыжие клочья шерсти объёмно расширяли вытянутую пасть, разверзающуюся перед ним.

Володя сделал всё возможное для себя – два шага к окну, не в силах повернуться спиной к монстру. Тут же когти вонзились в грудь, вминая мокрую ткань, волосы, плоть в мерзкий хруст ломающихся рёбер.

– Динамо? – глупо сипнул Вожорский, задыхаясь, выталкивая горлом кровавые сгустки лёгких.

Смоляная прядь тряпкой упала на глаза, и он был благодарен ей за то, что не видит. Пасть дунула горячим гнильём в лицо и закрыла собой мироздание. Втягиваясь в тугое, густое зловоние, Вовка оставил свою нелепую никчёмную жизнь…