– Тумба-тумпа-тумба-на, тумбадинушка, – напевала Маруся, карабкаясь на кедр. Со стороны могло показаться, что она влезает по ветвям, как белка. На самом деле каждое движение было рассчитано. Сосредоточившись, Маруся выглядывала толстые ветки, нащупывала, подтягивалась, забрасывала ногу, попутно хватаясь за заранее выбранные опоры. Достигнув середины ствола, посмотрела вниз. Ей казалось, что карабкается бесконечно долго, но прошло всего десять минут с тех пор, как земля осталась под ногами. Молчун по-прежнему дрых, свернувшись калачиком. И хотя река уже показалась, Балагура на берегу не было. – Опа-опаньки, ля-ля, опа-опа! Полечу сейчас отсюда кверху ля-ля!

От бессилия и неопределённости некоторые вскрывают вены, бьются об стену головой, а Маруся влезла на дерево. Это первое, что пришло на ум, когда скопившаяся энергия не умещалась в рамках молчаливого ожидания. Но здесь была своя логика. С высоты можно было как-то определиться и предположить, сколько времени у них осталось. Прижимаясь к стволу, распределив вес тела по ветвям, дождалась, когда выровняется дыхание, и всмотрелась в тайгу.

Открывшийся вид ошеломил. Лесная преграда толщиной в два километра, удивительно тонкая, если смотреть сверху, отделяла пасеку от стены огня. Маруся попыталась отделаться от двухмерности видимого, и чётко различила, что первыми, с жуткой равномерностью – правая-левая, правая-левая – выступают кончики коготков. Они врезаются в нетронутый массив, за ними овальными вытянутыми полосками, по четыре в кучке – правая-левая, правая-левая – соскребали траву и кусты оранжевые когти. Через минуту на это место опускалась огромная огненная пятка, оставляя за собой выжженные следы. Вслед за ней раздуваясь покачивалось шарообразное уплотнение, с чавкающим треском пожирающее остовы деревьев, выжигая остатки зелени. За шаром следовала сама стихия, расталкивая направо и налево сумевшие уберечься от авангарда пихты, ели и кедрач, сбивая искрами кроны.

Огонь вытягивался вглубь, заканчиваясь выпуклостями по краям и бледным, чахнущим хвостом, перебегающим из стороны в сторону в поисках – чего бы сжечь. Словно некое исполинское животное, состоящее сплошь из огня, ползло на брюхе, пожирая всё на своём пути. Маруся даже рассмотрела рогообразные отростки на шаре, похожие на торчащие уши. Всё это распадалось, опять собиралось вместе, как в калейдоскопе, чавкало, трещало, мурлыкало, выпуская из ноздрей облака гари.

– Эй, космонавт! Слезай! – крикнул Молчун. – Вообще-то постой так ещё! Знаешь, снизу захватывающее зрелище! Так и хочется представить, что на тебе юбка, а не штаны!

– Заткнись, наркоман! – завопила хохоча девушка. – Головка не бо-бо? Ого! Наше одеяло за ульем валяется! Ползёт! Тьфу! Показалось!

«Хрена с два тебе показалось!» – подумал под одеялом Пахан, спешно отползая в сплетение кустов.

Пока Маруся спустилась, вытирая испачканные смолой руки об джинсы и вытряхивая из волос хвою, Молчун любовался её подтянутой гибкой фигурой. Он затягивался сигаретой и думал, что прекраснее девушки на свете не существует. Она умудрялась воплощать в себе неотёсанного забавного подростка и изумительную грацию богини, озорство и неподдельную серьёзность. Смородинки-глаза волновали и притягивали ещё тогда, когда она посадила его на мотоцикл и повезла к старику-пасечнику. Но тогда очень болела голова. И всё-таки, перед ним была взрослая женщина, испытавшая за последнее время столько переживаний и хлебнувшая со всеми полную чашу безумия, что на её месте любой другой сейчас бы бился в истерике, а не лазил по деревьям.

– Я сильно выёживался? – спросил он, когда девушка подошла.

– А почему, по-твоему, я на дереве оказалась? Хватило. Даже Борис удрал.

– По крайней мере, не выражался?

– Это как посмотреть, – улыбнулась Маруся. – Ты напоминал капризного ребёнка. Так и тянуло отшлёпать.

– Ещё не поздно, – заметил Молчун и обнял её, крепко прижав к себе.

Она зарылась лицом в плечо и зашептала:

– Мне очень плохо. И страшно. Кто-то разворошил наши вещи, разбил ноутбук. И я… не знаю… Так рада, что ты вернулся…

– А Командир где?

Маруся молчала, понимая, что может разреветься, как дура:

– Не отпускай меня. Держи крепче.

Они долго стояли, скрестив друг на друге руки, возможно только сейчас полнокровно принимая свершившийся ужас и одиночество. Осознавая, что ещё живы. Остались жить. И только живым присущ страх, печаль, близость. Ветер ласкал их лица, взлохмачивал волосы. Над головой размазывались по небу чёрные кляксы дыма.

– Больше всего на свете я хочу держать тебя и не отпускать, – откликнулся Молчун.

– Огонь! Вижу огонь! – девушка отстранилась и показала на желтоватые кончики коготков, ощупывающих последние ряды преграды между ними и стихией. – Так быстро!

– К реке! – спохватился Генка, подхватывая рюкзак и автоматы. – Борис с оружием?

– Да! Он у воды! Гитару берём?

– Шурика нет, – напомнил он и сразу замкнулся, замутились глаза, прогнав живость.

Спешно экипировавшись, помчались к берегу. Коготки в недоумении проскользнули на прогалину, ощупали пространство, заставив вспыхнуть высохший репейник… Балагура нигде не было. На дороге, как крошки мальчика-с-пальчика, валялись обрывки бумаг, фотографий, раздавленная ногой фотовспышка, рубашки, носки. Ветер листал страницы пятьдесят первого тома собраний сочинений Ленина, катал в пыли денежные купюры и старался проделать то же самое с документами. Похоже, Борис вытряхивал рюкзак на ходу.

– Что-то произошло, – Молчун закусил губу.

– Я не выдержу этого снова, – взмолилась Маруся. – У нас нет гранат. А если ОНО живёт? Боже!

– Боря! – позвал Генка. – Отзовись! Боря, где ты?

Продолжая идти быстрым шагом, они оглядывались, ожидая увидеть всё что угодно, но только не ухмыляющегося Командира, держащего их на прицеле балагуровского автомата.

– Далеко бежим? – Иван возник почти из ниоткуда, и только покачивающиеся ветки ивняковых порослей говорили, что он прятался там. – Услышал, как вы орёте, и подумал: не пора ли встретиться?

– Ты умер! – Маруся скользнула за Генкину спину.

– А вот и ошибка! Бросайте оружие! Да что с тобой, шустрик? Ну и рожа! Живой я! К твоему сожалению.

– Он говорит «я», а не «мы», как Сашка, – с облегчением заметил Молчун.

– Имеешь в виду тех жидких засранцев? – Иван гоготнул. – У вас есть возможность к ним присоединиться. Они сдохли! Бросай автомат!

Молчун и Маруся повиновались. Командир был живым, как и они, только зачем-то прятал за спину правую руку, прижимая оружие локтём к бедру.

– Лежать! На землю! Вот так-то лучше. Избавиться от меня хотели? Что? Не слышу! Я вам всем… – он многозначительно потряс кулаком и тут же, как бы опомнившись, быстро убрал его за спину. – Мне ваши выходки вот где! Я теперь знаю, кто ты! Никуда, твою мать, не денешься! Афганец, говоришь? Gut eingelebt! Dieser Zustand ist gefährlich und sinnlos. Sie sind reif für den Tod, Otto! Bis in den Tod! Die Tatsache, dass wir den Spieß um! Понимаешь меня, фашистская морда?!

– Не совсем, – отозвался лежащий Молчун.

– Что ты сделал с Борисом? – спокойно спросила Маруся.

– Корреспондент? – ухмыльнулся Иван. – Я ему ничего не успел сделать. Er kletterte auf die gewünschte Höhe. Самостоятельно. Клянусь. Кстати, никто не видел его фотоаппарат?

– Чего он прогавкал? – не понял Молчун.

Маруся, тоже лежавшая ниц, дёрнула лопатками, что в вертикальном положении могло бы означать пожатие плечами.

Бортовский прошествовал мимо, сжимая подмышкой автомат, как несоразмерно смешной градусник, сосредоточено осмотрелся. Фотоаппарат откатился к краю берега, нависнув треснутым объективом над рекой.

– Не вздумайте пошевелиться! – угрожая, он неловко присел, поднимая уродливой рукой аппарат, ковырнул когтём кнопку, обнуляя память. – Вот тебе фотографировать! Отщёлкался! – глыбообразно возвышаясь над распластавшимся противником, Бортовский подкинул фотоаппарат и непринуждёнными выстрелами раскрошил его на куски.

– Что с Борисом?

– Молчать! – Иван задышал тяжело и прерывисто, играя желваками; на лбу собрались морщины, с висков катились бисерки пота. – Вставайте! Вперёд! Сами увидите!

Маруся спиной чувствовала нацеленный на неё автомат, вслушиваясь в сопение и хрип сзади. Бортовский, обвесившись оружием, как новогодняя ёлка, еле плёлся.

Возникшая слабость ощущалась головокружением. Только не сейчас! Прошу! Вначале надо разобраться с Отто, а потом можно и подыхать. Рано или поздно он должен умереть. Ваня понял это ещё в санатории. По чьей-то нелепой прихоти ему оставили жизнь на метеостанции, и скоро предстоит платить долги. Но внутри он чувствовал подобие умиротворения. Нужно выполнить свою миссию. Именно поэтому он не взорвался, не утонул, не сошёл с ума от ломки. Кто-то возложил на него основную задачу, поставил на него, как на ипподроме, а получив выигрыш – выкинет. Пусть. Значит так надо. Иван даже догадывался почему. Чтобы НИКТО НИЧЕГО НЕ УЗНАЛ. Никто не должен даже предполагать об изобретении Пантелеева. Не подлежит разглашению! Но самое главное – Отто попался! Старый прохиндей Бришфорг отправится в преисподнюю, где ему и место. Афганец! Он всегда знал, что это афганец! Стоит вспомнить, как вначале тот подлизывался, прикидывался овечкой, отдал свою водку. И пистолет за поясом. Ваню не проведёшь! Ага, пришли. Так и быть, полюбуйтесь. Дам ещё пару минут. А потом… Потом старший лейтенант Иван Николаевич Бортовский станет единственным, кто впоследствии сможет пролить свет на всю эту мерзость. Значит, старший лейтенант Бортовский должен убить старшего лейтенанта Бортовского. Ничего не было. Ни вертолёта, ни академика с его инфузориями. Пожар довершит начатое. Полюбовались? Ну, с Богом!

– Насмотрелись? – хрипнул Командир.

Балагур всегда мыслил здраво. Педантичность и последовательность не изменили ему до конца. Выбранное дерево, вековая пихта, ничем не отличалось от остальных, кроме огромной нижней ветки, прогнувшейся от тяжести хвойных лап. Борис просто наклонил её, продел в лямку рюкзака, а другую обмотал вокруг шеи. Выпустив ветку, он пружинно задёргался, раскачиваясь в нескольких сантиметрах от земли. Возможно, не раз касался её ногами, отчего агония продлилась. Теперь он покачивался лишь слегка, жутко напоминая боксёрскую грушу. Если только у спортинвентаря может быть перекошенное лицо с разверзнутым в немом крике ртом и разбухшим до неимоверности, свесившимся набок языком. Зелёный рюкзак-удавка сливался с хвоей, поэтому казалось, что человек висит в воздухе, отчего угнетённость зрелища усиливалась.

– Не могу смотреть, – Маруся отвернулась и встретилась с блуждающим взглядом Ивана.

– Его надо снять и похоронить, – Молчун решительно направился к покойнику.

– Стоять! – гаркнуло в спину.

– Пошёл ты…

– Стоять, идиот! Забыл, что с остальными было? – в первый и в последний раз Генка согласился с Командиром.

Предупредительный Балагур специально расстегнул рубашку, царапина на животе обросла зелёной плесенью и почти сразу бросалась в глаза.

– Он повесился, чтобы не стать таким как Спортсмен и Шурик. Он не хотел быть новой угрозой, – догадалась Маруся. – Привязал себя, чтобы не блуждать мёртвым, да?

– Ну! Что скажешь? – Генка повернулся к Ивану. – Три трупа! Три бесценные жизни! И всё из-за какой-то дряни? Доволен?

– Ты на меня не ори! – невозмутимо сплюнул Бортовский и смахнул со лба испарину. – Твоё прикрытие лопнуло, так что не кривляйся. Может, признаешься напоследок, Отто? Пиф-паф! Ханды хок! Гитлер капут! Тебе крышка!

– Да он с катушек поехал! – крикнула Маруся. – Ты не посмеешь! Гена, сделай что-нибудь!

Молчун сжал её ладошку, пытаясь заслонить собой. Каменное лицо ничего не выражало. Бесполезно. Не спрятаться. Не рыпнуться. С семи шагов промахнуться невозможно. Бортовский поднял автомат:

– Я ждал этого, Отто. Я очень долго ждал.

– Ты видел свою руку? – Молчун забыл, что сейчас может умереть. Не отрывал глаз от волосатой, сморщенной кисти Командира. «И ПАХНЕТ ОТ НЕГО КАК ОТ СВИНЬИ!» О, чёрт! Он давно был таким! Он давно…

Маруся завизжала, сорвав голос. Отступая, она почти подошла к дереву, на котором повесился Балагур. Она тоже заметила страшную руку. Мозг не успел переварить эмоции, как на плечо взгромоздилась точно такая же рука. Повешенный прикасался к ней когтистой ладонью, пытаясь притянуть поближе.

– Назад! – завопил Иван, будто не собирался только что покончить с ними. – Засранец шевелится!

Молчун резко упал в желтеющий папоротник, пытаясь увлечь девушку за собой. Борис раскачивался, хватая на ощупь воздух, из раскрытого рта побежали зелёные слюни:

– ИДИ СЮДА, ДРЯНЬ! ТВОЙ ПАПА ЗНАЕТ, ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ! МЫ ВСЁ-ВСЁ ЗНА…

Маруся билась, продолжая вопить, уворачивалась от висевшего над ними мертвеца. Её заглушила серия выстрелов. Бортовский в упор расстреливал мешковатое тело:

– Твари! Понимаете, никто не должен этого знать!

– Бежим! – гаркнул Молчун. Девушка не заставила себя долго упрашивать.

– Стоять! – Иван сорвал с плеча другой автомат, уродливая рука царапнула когтем цевьё, мешала справляться с затвором. Прежде чем он послал вслед порцию смерти, афганец с девкой успели раствориться за стволами деревьев.

– Ну что! Довыпендривался! – Командир обрушил гнев на обмякший труп повешенного, одновременно понимая, как глупо выглядит. – Но я вас достану! Чёрт, я вас достану!

Он ринулся в лес и получил в лицо пулю…

Когда, словно наткнувшись на невидимую стену, Командир споткнулся и завалился навзничь, Молчун удивился этому больше, чем на глазах оживающему мертвецу. Обеспокоенный безопасностью Маруси и выбором надежного укрытия, он только успел подумать о прилегающем к пояснице пистолете. Первой мыслью при звуке выстрела было, что оружие разрядилось во время бега, и пуля сделала ложбинку между ягодицами намного шире. Выхватив пистолет, понял, что ошибся. Буквально перед носом возникла чумазая харя:

– Как я его? – спросил Пахан. – Последним патроном!

Для марусиного сознания всего стало с избытком, она осела, раненой птицей распластавшись между ними. Генка щёлкнул зубами, прикусив язык. Пусть его задерёт Балагур, если он хоть что-то понимал. Пётр же склонился над девушкой, по привычке сжимая в руке пистолет.

– Не тронь! – беспокойство за неё вернула Молчуна к реальности.

– Я следом за вами, – затараторил Пахан. – Всё время следил. Но чуть не опоздал. Тот боров хотел вас убить. Я это сразу понял. А лысый повесился? Ага. А вы вдруг ломанулись. С чего это – думаю? Потом смекнул – самое время. Чего баба орала? А? Во! Дай, думаю, подсоблю. Ведь замочить хотел! Как я его? Правильно сделал? А баба орёт. Это потому что лысый вздёрнулся?

– Наган положи, – попросил Молчун.

– Ась? Чего?

– Наган положи.

– А? Но! Да он не заряжен. Последним патроном. Дай, думаю, подсоблю. Ведь замочить…

– Руки подними!

– Зачем?

– Отойди назад, – для солидности Генка взмахнул пистолетом.

– Не убивай, начальник! Помочь же хотел!

– Теперь закрой пасть. Постой так, ладно?

Пахан сплюнул. Знал же, что соваться не следовало. Пришьёт! Как пить дать, пришьёт. Эх, кабы подумать раньше, что и у него пистолет оказаться может? Молчун склонился над Марусей, та приходила в себя.

– Выкарабкивайся, малыш, – шепнул он, – ничего страшного.

– Кто это? Мертвец? – голос еле слышен.

– Не знаю. Леший какой-то.

Девушка подняла голову и украдкой посмотрела на рыжебородого зэка. Тут же растерянность сменилась гневом, вернув силы:

– Это он! Убийца! Бандит!

– Не стреляй, начальник! – взмолился Пахан. – Сдаюсь я! Сам! Сдаюсь!

– Ещё слово и заткнешься насовсем, – пригрозил Молчун.

Пётр вновь сплюнул. Вот и спасай людей после этого. Геннадий вспомнил рыжего главаря. Откуда он взялся? Теперь ещё с ним возись.

– Можно его шлепнуть? – умоляюще потянулась к пистолету Маруся.

– Не знаю, – Молчун пожал плечами.

Пахан открыл было рот, но вспомнив о предупреждении, сдержался.

– Это он Командира?.. – понимание в глазах девушки походило на растаявшие льдинки.

Откровенно говоря, Гена растерялся. Слишком быстро всё произошло.

– Эй, леший! Где горит – видел?

– Хата занялась, – Пахан шмыгнул носом. – Пожар, не иначе.

– Дурак! Сам знаю, что пожар. А ты чего разлеглась? Идти можешь? Сматываем удочки. Пропади всё пропадом!

– А Борис?

– Что?

– ИХ НЕЛЬЗЯ УБИТЬ! ОНО ещё здесь! – Маруся напряжённо вскочила, от резкого движения голова закружилась, она была вынуждена опереться о дерево. И хотя с утра во рту не было ни крошки, почувствовала приближение спазм. «Ты спала с монстром! Ты можешь родить монстра! Монстра Спортсменовича!» Нет!

– Уйдите, – выдавила она, перегнулась и занялась неприятной процедурой, почувствовав облегчение. Вроде бы всё нормально. Она не беременна. Просто стресс.

Молчун отправил пистолет за пояс и потянул зэка за рукав, уводя, чтобы не мешать Марусе.

– Как звать-то, леший?

– Петя.

– Ну-ну, – диалог получался заранее обречённым на абсурдность.

О чём можно разговаривать с человеком, который однажды чуть их не убил, а теперь вот неожиданно оказался спасителем? Тем более, Молчуну всё о нём известно. Пётр Степанович Смирнов, при побеге убил двоих, ещё двое в больнице. Только за это он уже не мог понравиться. А если принять в расчёт внешний вид, то и говорить не о чем. Грязный, оборванный, с разъеденным коростой носом, богатырски сложенный, Пахан не внушал уважения, а только представлял собой раздражающий источник опасности. Но выбирать не приходилось. Да и куда ему деваться? Они нужны ему, а он им нет. Значит, придётся взять с собой. Или убить. Второй вариант отпадал. Молчун никогда не собирался теперь никого убивать. Даже Командира. Поэтому почувствовал удовлетворение оттого, что «Петя» сделал это за него.

Способность ясно мыслить возвращалась. Пасека в огне. Времени мало. Что необходимо сделать в первую очередь? Проверить, как там Бортовский. Откровенно говоря, мутировавшая рука Ивана доверия не вызывала. Тогда почему он не стал монстром? Может ли он ожить? Возможно, Командир заразился давно, но по каким-то причинам болезнь – если это болезнь – не развилась так же быстро, как у остальных? Увидеть Командира было необходимо, поскольку с ним осталось всё оружие.

Затем нужно разведать ситуацию с Балагуром, не потащится ли он за ними? Не очень-то хотелось вновь пережить то, что произошло утром, когда дорогу к пасеке преградил Шурик. Потом – успеть забрать вещи, оставленные у реки. Затем – улепётывать во все лопатки. Даже можно загрузить рюкзаками зэка. Пусть попотеет. Или вообще путешествовать налегке. Останемся без вещей, зато выиграем время. Перспектива, скажем, не ахти.

– Не замочите? – в надежде скулил Пётр.

– Успокойся. Не до тебя.

– Всё в порядке, – подошла Маруся. – Ещё минут пять, и я бу-ду в форме. А этот ещё живой?

– Пойдёт с нами.

– Ты уверен? – она сплюнула горькую слюну.

– Уверен? – удивился Молчун. – Разве можно в последнее время быть в чём-то уверенным? По крайней мере, альтернатива – мертвецы. Мёртвые мёртвые и мёртвые живые. Звучит как бред, правда?

Маруся кивнула и покосилась на Петра. Тот, кажется, не владел ситуацией в полном объёме, потому что в снисходительности взгляда, направленного на Гену, было нечто недоумевающее. Так нормальные люди смотрят на идиотов, про которых думали, что они нормальные…

…Больно! Солнечный свет причинял невыразимые страдания. Напичканный кислородом воздух обжигал. Отто мог бы кричать, если бы имел рот, мог бы почесать шелушащееся тело, чтобы удержать сползающую кожу, но у него не было рук, и ног тоже не было. Единственное, чего он хотел: спрятаться, укрыться. В темень! В сырость! Туда, где пахнет трухой и гнилью, потому что нет ничего ароматнее этих запахов, и ничего уютней сырой темноты. Если бы у Отто была голова, он мог бы её повернуть. И несуществующие глаза не видели, что на выгнутой под собственной тяжестью ветке болтается пустой рюкзак с одинокой лямкой. Под рюкзаком никого не было.

Когда же придёт ХОЗЯИН, ИЗБАВЛЯЯ ОТ МУЧЕНИЙ?