– Я бы сначала огляделся, – посоветовал Борис. – Вдруг с другой стороны повреждение какое. И из-за него опасно внутрь лезть.

– И то верно. Сейчас, толстячок, только перекурю, и посмотрим.

Бортовский насупился, недовольно посмотрел на них. Чего удумали? Пока он будет в вертолёте, ещё разбредутся. Или окружение готовят?

– Сами посмотрим, – буркнул он. – А вы отдыхайте, раз нежные ножки утруждали.

С той стороны, откуда они пришли, вертолёт выглядел лишь слегка повреждённым, но с другой – возможно всё намного хуже. Пробит деревом корпус. Или радист оставил какой-нибудь след своего пребывания. Не давала покоя бессмысленность в поведении радиста. Зачем он, раненый, тащил трупы чёрт знает в какую даль? Мог бы и здесь закопать. Разрубил, чтобы легче было нести? Они были живы и умерли там? Чем он копал? Топором? Свихнулся, короче. Весь тот бред о якобы преследовавших его мертвецах тому подтверждение. Опять же, это «совокупляются». Вспомнив Спортсмена, Иван подумал, что ему в действительности, как и всем, сначала показалось, будто тот умер, а потом превратился в мерзкую тварь. Даже если так и было, что трудно представить, но реально предположить: не могут подобные монстры действовать разумно, тем более преследовать на значительном расстоянии.

Когда Командир с Шуриком, продираясь сквозь ивняк и сломанные стволы, завернули за вертолёт, пройдя прямо под хвостом, Молчун достал пистолет и протянул Марусе. Та осторожно приняла оружие и поджала губы.

– Иди. Надеемся на тебя, – он слегка приобнял её. – Ты сможешь. Затаись и наблюдай. Не высовывайся. Мы сами. Пистолет на крайний случай.

– Они ушли! – радостно шипел Борис. – Получилось! Провели мы его!

Девушка ткнулась лицом в твёрдое плечо, захотелось пустить слезу. Но они высохли. Она слишком много плакала за последнее время. Хватит!

– Надеюсь, что всё обойдется – сказала она.

– Побереги себя, Маша, – попрощался Балагур и, согласно намеченному плану, углубился в лес.

Молчун проводил до вертолёта. Гуттаперчевые кусты стегали по телу. Вот уже можно дотянуться, потрогать корпус.

– Надо торопиться, – шепнул Гена. – Ой, дверь заклинило! Не открывается!

Вход в вертолёт был запечатан наглухо, возможно, закрыт изнутри или при аварии смялось что-то в корпусе, спрессовав кабину.

– Что делать? – испугалась Маруся. Такого поворота они не предусмотрели.

– В окно. В кабине. Они так же полезут. Сюда. Давай подсажу, – он обхватил сильными руками за ноги, приподнял. – Ну как? Достала? Тянешься?

– Нет. Подожди. Отпускай, – она, проскользнув между рук, вновь оказалась на земле. Хотела сказать, что ей страшно, что не сможет подтянуться, наконец, боится порезаться или испачкаться об разводы гари. Но прочла в его глазах такое же беспокойство, но только за неё. Лицо было совсем близко, даже расплывалось, не попадая в фокус. Руки по-прежнему крепко сжимали бёдра. Неуверенность исчезла, вытесненная внезапным волнением. Глупая до бесконечности мысль: «Они обнимаются! Чёрт возьми, тут такая фигня творится, а они обнимаются!» – всколыхнула грудь. Она не поняла, как это случилось, но губы загорелись приятным теплом, подбородок царапнула щетина. Что я делаю? Что он делает? Сейчас придёт Командир и… Неважно как и почему. Неважно кто. Он ли, она ли поцеловала его. Уже всё кончилось. Чувствуя, как полыхают пожаром щёки, она попросила:

– Держи меня крепче…

Они были правы. Правый бок вертолёта испытал более серьёзные неприятности. Глубокая вмятина с потрескавшейся по швам обшивкой и ещё одна, чуть меньше, сразу под винтом. Дно, наверное, всё прогнуто внутрь. И нос с этой стороны невольно ассоциировался с гармошкой помятого капота автомобиля. Неудивительно, он не пахал кусты, а разломал несколько деревьев. Шурик, злой, усталый и недовольный, взирал на искорёженный металл с какойто неподдельной мстительностью. А Иван удовлетворённо причмокивал. Какая, в сущности, разница? Всё равно минут через двадцать от этой громадины ничего не останется. Обойдя вертолёт с носа, проваливаясь по голень в болотистую жижу, они вернулись к двери. Молчун отдыхал у рюкзаков, покуривая и разглядывая тучки.

– Где остальные? – крикнул Иван.

– Тут только что были! Борис!

– Здесь я! – донеслось из леса.

– Куда ты упёрся?

– Ягоду жру! Иди, ещё здесь не вся облетела.

– А проводник где? – уже более спокойно спросил Командир.

– Не знаю, – Молчун, зевая, потянулся, разминая мышцы. – У неё какие-то свои дела в кустах.

– Далеко не расходитесь, – процедил Иван и попытался открыть дверь в кабину.

– Помочь? Чего там? – осведомился Молчун, – подошёл и тоже дёрнул несколько раз. – Прочно засела, лейтенант. – М-да. Шлишли, пришли – от ворот поворот.

Шурик сокрушался:

– Как же попадём, а? Как м-м… золото выносить будем?

– Должно внутри закрыто, – коверкая слова, Иван оценивающе присмотрелся к кабине. – Ну-ка, пацан, залезешь в то окошко?

– Порежусь. Там стёкла торчат.

– А ты аккуратненько. Подсоби!

Они вдвоём подняли Сашку, тот, зацепившись за край разбитого окна со стороны пилота, бурчал:

– Толкайте, толкайте.

Наконец, перевалил корпус в кабину и задёргался, скрежеща автоматом и ногами по обшивке. Потом вполз и тут же высунул кислое лицо.

– Чего там? – осведомился Иван.

– Воняет. Разбито всё.

– Попробуй дверь открыть из грузового. Войди в отсек.

– Не получается, – вновь появился он через какое-то время. – Там вообще дышать нечем. Дрянь всякая под ногами.

– Давай ремень, – призывно махнул Иван. – А ты держи блок! Поможешь.

– Гранаты бы оставил, – посоветовал Молчун, – всё легче.

Бортовский не удостоил ответом, а упрямо полез вверх, поднимаясь по упёршемуся на раскоряку Молчуну, как по лестнице: ногу в подставленные ладони, другую на колено, затем на плечо…

– Что же ты такой слоняра? – пыхтел Молчун, сжимая зубы. – Да не топчись, держу. Сапоги снял бы, что ли? Впрочем нет. Ещё только портянок не нюхал. Долго там?

– Ремень! – потребовал Иван, стоя у него на загривке.

– Нет у меня ремня! – огрызнулся Шурик.

Разразившись потоком брани, Бортовский подал Шурику свёрток с гранатами, автомат и кое-как втиснулся в окно.

…Маруся сжалась за тяжёлыми ящиками в самом конце отсека, прижимая к груди пистолет потной ладошкой. Внутренности вертолёта – тёмные и вонючие – давили на неё, как будто сидишь в брюхе у гигантского млекопитающего. Первое, что она увидела, оказавшись в кабине – разбитые, закопчённые приборы и засохшую плесень на креслах и стенках. Тут же донёсся крик Бортовского. Успеет ли Гена обратно? Когда пытались открыть дверь, она уже на ощупь пробиралась по грузовому отсеку, увязая всё в той же плесени и дрожа от страха и отвращения. Вдруг откроют? А она здесь – здрасте! Когда Шурик лез в кабину, девушка, немного привыкшая к темноте, уже определилась, где легче будет спрятаться. Едва скрылась за ящиками, как тот, матерясь, прошёлся по отсеку, щёлкнул зажигалкой, стараясь понять причину закупорки двери. Ещё ругнулся, потолкал и вернулся обратно. Зачем она здесь? Сама не понимала. Присев на корточки, вдыхая зловоние и утирая выступающий от духоты пот, окунулась в невесёлые мысли. Вот так всегда. Всю жизнь в попе.

Голодные, сухие корки, стибренные со стола из-под носа пьяных родителей, интернатские надругательства, липкая студенческая атмосфера, когда люди становятся похожими на тараканов, такие же пронырливые и вездесущие: шляются по общаге и улицам в поисках удовлетворения примитивных потребностей – жратвы, водки, сигарет и обязательного, неумелого траха. Всё это впиталось в кожу, воняло всеми отбросами мира, подобно тому, как пахнет здесь, в вертолёте. О чём она мечтала? Всего лишь вырваться из липкой паутины «общежитства», стать самостоятельной и независимой. И что получилось? Из интерната в институт, оттуда – в продуваемый ветрами сарайчик. Когда же она выкарабкается из выгребной ямы жизни? Никогда – подсказывало сердце. Её удел – общественный сортир, где микробы ростом с бездомную дворнягу; в курятнике, где вышестоящий капает помётом на сидящих ниже. Но она всегда ведь помнила об этом, не так ли? А теперь – забыла? Что с ней стало за последнюю пару лет? Трудно поверить, но два года одиночества в заиндевевшей от тоски и холода сараюшке сломали в ней то, чего не смогли сломать интернат и студенческая жизнь. Исчез некий стальной стержень внутри, который позволял не гнуться под бременем проблем; сломался и пустил её дальше на автопилоте. Первый удар нанёс по нему из-за угла Асур. Или нет? Кто ударил первым? Да так, что она не может больше выпрямиться. Вращенко? Или бесконечные общаговские прилипалы? Сколько сил отдано борьбе с паутиной и, в конечном итоге, она сидит здесь по уши в какой-то дряни. Попытка вырваться из прошлого, забыть его и разбогатеть свела всё к лени и покорности.

А потом она зарезала бандита. Проткнула насквозь как бабочку для коллекции. Его кровь, отодранная в реке, словно унесла с собой большую часть накопившейся в коже мерзости. Она почувствовала упругое жжение внутри, будто маленький сосредоточенный сварщик прорвался туда и начал неутомимую работу по спаиванию надломленного стержня. Она ненавидела Ивана. Он испугал ещё тогда, когда они со Спортсменом обнаружили его неподалеку от санатория, ободранного и безжизненного. А сейчас лезет в окно кабины и матерится, понукая. Но та Маруся, существовавшая в мире курятника, не смогла пройти мимо, испугавшись, как бы чего не последовало потом. Сейчас же она готова убить Командира, если возникнет такая необходимость, осознавая, что её поступок будет безумием по отношению к реальности. Но не лучше ли быть безумной? Она была сумасбродной Махой и отчасти была этим довольна даже тогда, когда её гнобили воспиталки, потому что считала себя правой и справедливой. Как знать, где жизнь доставляет полную гамму удовольствия существования? В том мире или в этом? И где грань между реальностью и безумием? Она знала: переступить её не так-то просто. Невольно обернёшься, прощаясь с прошедшим, привычным и простым, потому как всего один шаг – и впереди неизвестность, и назад дороги не будет. Возможно, сейчас она и находится на подобной границе, где инстинкты и желания берут вверх над разумом. Может быть, ещё не поздно вернуться?

Поздно! Потому что не сейчас и не здесь она перешагнула границу, разделяющую две реальности – общепризнанную и сумасшествие. И не тогда, когда воткнула нож в ссутуленную спину зэка, и не тогда, когда после смерти Толик превратился в чудовищную размазню из слизи. И даже призраки, напугавшие её до колик в сердце, не ознаменовали конец реального мира. Мёртвая лиса на дороге. Убитая ей, дрыгающая лапками. Именно тогда всё и случилось. Она вошла в другой мир, не подозревая об этом. Настолько же реальный и осязаемый, как и тот, что остался позади. Обернулась! Если бы лиса всё ещё лежала на дороге, она бы вернулась. Вернулась! Могла. И знала это. Но дорога была пустой, лиса пропала. И унесла с собой возможность возвратиться. Добро пожаловать в иную реальность, где есть узют-каны, где убийство – естественный путь выживания, где ненавидишь и любишь искренне, не таясь, где сами собой останавливаются часы и люди. Какой смысл тогда бояться мерзких цикличных голосов, мертвецов и ублюдков? Маруся почувствовала, как сварщик закончил работу, навечно исправив поломку. Она здесь. В мире, по своей реальности не уступающем прежнему. И сейчас, сидя на занемевших ногах, вдыхая затхлость вертолёта и сжимая в руке пистолет, она действует по правилам игры этого мира, по законам этой реальности, потому что существует в ней. Пусть даже тысячи призраков восстанут сейчас из ада, она сможет смириться и жить среди них. И умереть, так и не вернувшись и не сожалея о возвращении…

Одного взгляда на замазанную слизью кабину и разрушенные выстрелами радио и приборы хватило Ивану, чтобы отчасти предположить, как развивались события. Шурик, морщась от вони, докладывал:

– Не видел там золота. Трос валяется, пол липкий и несколько ящиков. Может в них?

Иван, не задумываясь, подхватил свой автомат, замахнулся, успел увидеть удивление на вытянутом безусом лице с печальными коровьими глазами, и двинул по нему прикладом. Шурик охнул, откинулся на кресло радиста и, как мешок с мукой, скатился на пол. Бортовский для уверенности ударил сверху ещё раз по чернявой макушке с косичкой. Теперь вырубился надолго. До самого взрыва. Затем, подхватив свёрток с гранатами, рванулся в грузовой отсек. Нельзя терять времени, как знать – может, испарения слизи совсем не безвредны? Темнота не мешала ему. Запнувшись за трос, промычал нечленораздельность, склонился и аккуратно положил гранаты у ближайшего ящика, засунув одну за пазуху, во внутренний карман. Вонь резала глаза. Вот и контейнер. Он отфутболил пустую банку, и та загромыхала, расплющив бок о стену. Вырвалось! Вырвалось всё к чёртовой матери!.. Он не заметил, как между ящиками высунулась осторожная рука, пошарила по свёртку и вместе с гранатой исчезла обратно.

Вернулся в кабину, пнул вытянутые на полу ноги. Шурик не пошевелился. Выглянул в разбитое окно. Молчун, руки в боки, плёлся обратно к рюкзакам, представляя собой удобную мишень. Где остальные, дьявол их подери!? Иван выставил в окно автомат, прицеливаясь. В вертолёте – как в броне. Можно продержаться около часа непрерывного боя, пока не кончатся патроны и гранаты. Потому что есть ещё боезапас пацана. Но он верил: до такого не дойдёт. Засранцы! Их прихлопнуть будет легче, чем комара. Правильно он решил. Опередить. Они будут ждать, когда он вылезет, чтобы внезапно приставить к груди оружие и потребовать ответы на свои дурацкие вопросы. Допрыгались! Лезете, суёте носы, куда не просят. Где остальные? Допустим, этого красавчика шлепнешь без проблем. Как поступят проводник и толстяк? Сбегутся на выстрелы? И прямо на мушку! Девчонка так и поступит. Но в толстом Иван сомневался. Ах, если бы не Отто! Кто из них? Чёрт возьми, кто? Если афганец, то он весьма беспечно подставляет спину. А если корреспондент? Он не прибежит посмотреть, что случилось. Наоборот – скроется. Ищи его тогда! Надо построить их, как на параде, собрать всех вместе. И тогда одной очередью… Бортовский, чтобы не маячил, временно убрал из окна ствол.

– Эй! Зови остальных!

Почти дошедший до рюкзаков Молчун обернулся, увидел торчащую в кабине командирскую рожу и неторопливо сунул в губы сигарету:

– На кой? – спросил, прикуривая.

– Золото в ящиках. Будем выбрасывать через окно, а вы оттаскивайте к деревьям!

– Ага. Понятно. Боря. Борис! Где ты? – Молчун медленно шагнул за дерево, исчез из зоны видимости и сразу, резко пригнувшись, схватил заранее оставленный там автомат и затаился, вглядываясь и продолжая кричать. – Где тебя носит? Иван Николаевич зовёт!

– Иду! – Балагур выбежал из зарослей кислицы и ивняка.

«Он что, с автоматом по ягоду ходил?» Наконец-то! Двое. О девчонке можно не беспокоиться, на выстрелы прибежит. И ничего, что Молчун временно исчез за деревом, Иван был уверен, что тот вот-вот выйдет обратно и получит причитающиеся ему пули. А пока – толстяк! Тот спешно бежал к вертолёту, отмахиваясь от веток. Пожалуй, слишком спешно.

Бортовский вытолкнул в окно дуло, стеганул по кустам одиночными и тут же перевёл прицел на дерево, где, по его расчётам, должен был появиться афганец. Того не было. Иван вновь развернул автомат к кустам. И в это время очередь из леса забарабанила по корпусу кабины, разбивая осколки торчащих стекол. Бортовский инстинктивно отшатнулся, пригнулся, точно определил, откуда стреляют, и застрочил по дереву.

Пули рвали кору, Молчун перекатился за другое дерево, посмотрел – как там Борис. Тот не зря торопился. До того как Иван успел выстрелить, он сумел, пригнувшись, скрыться под хвостом вертолёта. Однако вовремя прикрыл его отход! Если бы Командир не гнался сразу за двумя зайцами, корреспонденту пришлось бы туго. Но Молчун отвёл огонь на себя. Где же Шурик? Что он делает? Стоит и наблюдает? Жив ли ещё? Не ожидал, что Бортовский потянет за собой в вертолёт кого-то из них. Всё из-за двери. Заклинило, чёрт бы её… Как там девушка? Случилось самое худшее из предположений – Командир не темнил, он просто делал своё дело. А когда закончил, настала пора убрать свидетелей. Если бы не те двое в вертолёте, Молчун уже отстрелил бы Ивану полбашки. Но лейтенант был нужен живым. Выстрелив ещё раз наугад поверх кабины, Молчун перекатился на старое место. Борис должен подойти под самое окно, пока Бортовский отвлечён перестрелкой, и попытаться выстрелами испортить или выбить автомат. Даже если попадёт в руки – ничего.

Иван растерялся и рассвирепел. Они провели его! Каким-то чудом провели! Ну, ничего! Он вынул раненую руку из повязки на шее, чтобы было удобнее стрелять. Рано или поздно они высунутся, и тогда он покажет! Пряча голову и корпус, он продолжал неторопливо обстреливать деревья, срезая пулями ветки, и не предполагая, что в двух шагах за перегородкой Маруся ждёт, когда у него кончатся патроны в обойме. Ей совсем не хотелось в упор получить пару дырочек в живот. Бортовский вырвал пустой магазин, нет времени перезаряжать, у афганца тоже должна опустеть. Пока он там за деревом возится… Взорвать всё к такой-то матери! Пока граната летит – успеет перезаря… Полез за пазуху, и тут же сразу раздалось:

– Руки вверх!

Он обернулся и в нескольких сантиметрах от лица увидел дуло пистолета, за ним бесконечно далеко тянулись руки, врастающие в плечи проводника.

– Руки вверх, ублюдок! – повторила Маруся, решительно закусив губу, и бледная, как сама смерть.

Иван поднял руку, чувствуя, как пот струится из подмышек. Блефует! Что она может, девчонка? Надеясь на внезапность, он схватился за выставленные с пистолетом руки, отводя их в сторону. Выстрел, оглушая, вдребезги распылил потрескавшееся окно напротив, и тут же острая боль пронзила все нервные окончания, ворвалась в мозг и заставила кричать и сгибаться. Маруся ещё раз пнула его в пах, вырвалась и устало стряхнула с глаз налипшую чёлку, продолжая держать под прицелом голову складывающегося пополам Командира.

– Как у вас тут? – в окне появился взволнованный Молчун. – Стекло так бабахнуло! Что с ним?

– Будет знать, как хвататься! – остервенело ответила девушка.