Закусив губу, Молчун стоял у края вырытой могилы, постукивая лопатой об ствол берёзы, чтобы стряхнуть налипшие комья земли. Бортовский, катая в губах сигарету, разглядывал потревоженные останки. Густой запах разложения был, казалось, осязаемым на ощупь и ел глаза. Не зря все остальные отошли подальше, занимаясь своими делами. Балагур склонился над неразборчивыми письмами радиста. Маруся и Шурик по приказу Ивана испытывали переговорные устройства, разойдясь на приличное расстояние.

– Ну чего? Чего?! – окликнул их Командир.

– Бесполезно. Шумит. Трещит, – крикнула Маруся. – Шурик, слышишь? Приём. Ни фига не слышит.

– Дальше копать будем? – уныло спросил Молчун.

– Копать, – передразнил Иван. – Толку-то? Разберись тут, попробуй. Их что через мясорубку пропускали?

– Там один или двое?

– А я знаю? – он подцепил сапёрной лопаткой желеобразный зеленоватый кусок. – Вторая ступня. Пока одно колено и две ступни.

– Ничего не напоминает? – съехидничал Молчун. – Спортсмена также раскромсали.

– Третья! Чтоб я сдох! Третья ступня! Чего стоишь? Головы мне давай!

Молчун задержал вдох, вогнал лопату со своего края могилы. Ещё немного и на поверхность вместе с землей высыпалась изуродованная голова. Вдвоём они осмотрели находку. Сморщенное, как печёное яблоко лицо вздулось, скалясь. Белая пена скрадывала черты, под ней можно было определить бугорок носа, впадины глаз, ещё одну впадину размером с пулевое отверстие чуть слева от центра лба. Наискосок через глаз, щёку, челюсть и подбородок зияла широкая трещина – след от удара топором, словно кто-то вместо чурки воспользовался головой.

– Тьфу, дрянь какая! Нет, это не академик. Пилот.

– Почему? – сплюнул Молчун.

– Рожа большая, широкая. Покопай ещё.

– Тут хренотень вроде щеки с ухом. Не могу я больше, лейтенант. Уволь. Сейчас вырвет.

– Ладно. Заваливай назад. Туточки они. Оба.

Свалившаяся в яму голова стряхнула земельную налипь. Молчун почувствовал, как холодный пот побежал из подмышек к бёдрам. То, что как бы выпрыгнуло из земли, напугало больше, если бы они выкопали могилу до дна, выгребая расчленённые части тел. Перекошенная агонией серая ладонь с изогнутыми пальцами, с широкими лопатками ногтей, перерастающих в когти. Как будто сам дьявол просил милостыню из преисподней. Торопливо засыпая кисть землёй, Молчун взглянул на Ивана, но тот, занятый своими мыслями, похоже ничего не заметил. Загребая выкопанную землю обратно, стараясь не вдыхать зависшее зловоние, «афганец» пытался определить, что так его испугало. Но увиденное не умещалось в сознании, подвергая сомнению изначальное устройство мира. На руке было десять пальцев. Десять когтистых, потрескавшихся пальцев, росших попарно, как растут из одного корня два древесных ствола. Десять.

…На миг Шурик представил себя суперменом. Ещё бы! Удобно втиснувшийся в руку радиопередатчик, ус антенны того и гляди норовит зацепиться за ветки. Он деловито вышагивал от кедра до рясных ягодных кустов, срывал гроздь, отправлял в рот и шёл обратно, утаптывая высушенные сухожилия репейника, крутил настройку, жал все подряд кнопки и устало повторял:

– Не слышу. Не слышу. Приём.

– Сашка! – звонкий девичий голос раздвинул лесные преграды, но он доносился не из динамика, а так – по воздуху. – Кончай! Иди сюда!

– Хорошо! – крикнул он, и гул тайги донёс его голос по назначению.

Маруся хотела было запихнуть выдернутую до упора антенну, как Шурик, только что прокричавший «Хорошо!», забормотал из переговорного устройства:

– ДО СИХ ПОР СЧИТАЕШЬ, ЧТО САМАЯ УМНАЯ?! ТЫ УМРЁШЬ, ДРЯНЬ! А ВЕДЬ МЫ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ!

– Шурик, как слышишь? Приём, – бестолково повторила она.

Радио заскрежетало, закудахтало звуками, отдалённо напоминающими смех:

– ТЫ СПАЛА С МОНСТРОМ, ДЕВОЧКА! КАК ТЕБЕ ЭТА МЫСЛЬ? ТЫ МОЖЕШЬ РОДИТЬ МОНСТРА! МОНСТРА СПОРТСМЕНОВИЧА! СДОХНИ! НЕ ПРАВДА ЛИ ЛУЧШЕ СДОХНУТЬ? ПРИЁМ?

Маруся отбросила рацию, как ядовитую змею, и разрыдалась, встав на колени. Стало трудно глотать, словно вместо воздуха она вдыхала длинную медную цепь, которая, раздвигая горло, просачивалась внутрь – кольцо за кольцом.

– Ты чего? – подошёл сзади Шурик. – Что случилось?

– Когда же это кончится?! Не могу больше! Не хочу!

Сашка озадачено уставился на сгорбленную в плаче спину, содрогающиеся лопатки и сочувственно предложил:

– Давай уйдём?

– Куда?

– Убежим. В посёлок. Потом в город. Пойдём по берегу и доберёмся.

– Я не могу, – девушка, слегка успокоившись, утирала слёзы.

– Почему?

Действительно: почему? Но она не могла уйти. Не могла всё бросить вот так. Как? Чего ждать? Когда само собой отыщется пашкино ружьё? Когда прекратятся пугающие голоса? Они будут преследовать её. Где бы ни была, куда бы ни ушла. А по ночам к её сарайчику будет подходить мёртвый Спортсмен, стучаться и требовать водки и её замуж. Она знала – так будет. Непонятно откуда пришло это знание, но оно было прочным, незыблемым, возлагая на неё какое-то значение и ответственность. Бежать бесполезно. Бессмысленно. Если уходить, то всем вместе. Нельзя оставлять здесь ни Бориса, ни, тем более, Гену. Невидимая связь связала её с этими людьми, обрекла на совместную участь. Но это не голоса, даже не призраки и не убийства. Что-то другое, более прочное… Особенно Молчун. Низкорослый, на вид щуплый, жилистый, конопатый. Что она хочет от этого человека?

Но ещё тогда, когда держала в руке овальную железяку, когда между стволом дерева и опоясавшим его канатом ловко застолбился клин, она уловила нечто, наполняющее уверенностью. И это именно его руки возбудили желание там, на мотоцикле в посёлке. Это он тогда должен был оказаться на сеновале вместо Спортсмена. Это его не хватало в ту ночь. Такой не подведёт и не бросит, не будет хныкать и жаловаться на судьбу, как обычно делали её любовники, чтобы добиться сочувствия. За таким как за каменной стеной. Бросить его сейчас один на один с Командиром? Борис не в счёт, если встанет между ними, будет раздавлен. Да и кто её ждёт? Деньги с собой. А к кубку Спортсмена она всегда успеет или даже вовсе не поедет. Тем более что…

– Там зэки, Саша. Двое. Забыл?

– Мы оружие прихватим. Они не осмелятся. Бежим? Нет ведь никого. Экипаж погиб. Спасать некого. Мы своё отработали. Я жить хочу!

– Эй, где вы там?! – шумел Бортовский, он явно был не в духе. – Тут корреспондентик сюрприз приготовил!

Они вышли к берёзе. Могила, наспех забросанная землей, напоминала кляксу посреди чистого листа. Девственность леса и царство тишины были здесь нарушены надолго, пока кучка земли не зарастёт травой, и ничего больше не будет напоминать о людях, посетивших это место. Похожая могила осталась на пасеке. Могилы – следы. Путь от могилы к могиле. Неужели так и будет дальше? Маруся поёжилась, солнышко сегодня не баловало теплом. Кончилось бабье лето, осень дыхнула холодом в затылок. Промозглая и серая, как могила. Стойкая зелень ещё противилась её приходу, но постепенно сдавалась, впуская в себя желтизну ковыля. Холодный воздух облизывал пальцы, заставляя прятать их в рукава. Не зря-таки захватила вторую кофту. Вспоминая уходящий год, девушка почувствовала его обречённость, сравнимую разве что с обречённостью опадающей листвы и закатом человечества.

Балагур оказался в центре внимания и весьма этим гордился, растолковывая сохранившиеся знаки на бересте, выдавленные свидетелем катастрофы. Чуть ли не приписывая себе его заслуги. Маруся рассматривала небритые лица и вслушивалась, пытаясь представить одинокого радиста, чудом уцелевшего после крушения вертолёта. Он обязательно мог походить на Молчуна. Вот он вылезает из-под обломков, удручённо оглядывается, как быть дальше. Болит подвёрнутая нога, запекается кровь на щеке. Бредёт наугад на запад, предположив, что выйдет к реке, над которой недавно пролетали. Возможно, поглядывает на небо, проверяя: не ищут ли его? Должны искать. Не знает, что метеостанция давно уже сгорела. Что-то случилось. Он не может идти дальше. При падении ушиб ещё и копчик, каждый шаг даётся с трудом, пронзая болью спину и ноги. Он не вышел к реке, вернулся к вертолёту, там его будут искать в первую очередь. Его встречают два трупа. Волоча ноги, пошатываясь, они преследуют – медлительные, но страшно неотвратимые. Каким-то образом ему удаётся прихватить топор и немного еды. Он выбирает поляну, ставит шалаш, лежит, ожидая у боли милости. Ждёт. Ждёт мертвецов. Сутки, вторые. Голодный и больной, перепуганный. Как он не сошёл с ума? Или сошёл?

– Примерно так, – мычит Балагур. – В последнем он пишет… Ага! Вот: «…бол… у… ихл… отле… я». Боль утихла, отлежался. Иначе никак. Чёрт, еле различить! Да и подзабыл слегка… «…ду… дае…» Дудае! Это ещё что? Иду дальше? Почему не пошёл? Если только – «пойду»? Тут всё ясно: ослаб, хочет есть… Ага! «…ашли». Кто его нашёл? «…ят… рева… вари». Твари. Стоят у дерева. Хорошо! «…жид… жле…» Жиды? Евреи?!

– Жидкие, как желе. Вспомни Спортсмена, – напрягся Молчун. – Дальше что?

– Тут осталось только одно слово. Матерное. Я бы усомнился в точности формулировки, но оно достаточно чёткое. Давил не палочкой, ногтем, однако. Так что склоняюсь в пользу сомнения насчёт его рассудка.

– Не мотай душу, а?

– Тут кроме как, в интерпретации, «совокупляются» ничего предположить не могу.

– Ну-ка, – выхватил бересту Бортовский, уставился сосредоточено на знаки, всем видом показывая, что разбирается, что к чему.

– И всё? Больше ничего нет? – изумилась Маруся.

– А чего ещё надо? Взял топор и искромсал их в капусту. Один к одному как лейтенант Спортсмена, – Молчун сорвал травинку и повертел в руках. – Что означает: почувствуйте разницу.

– А сам радист где? – выпалил Шурик. – Ушёл? Или всё-таки взорвали?

– Ладно, – Иван отдал бересту, так ни в чём и не разобравшись, – сохраните для отчёта. Мне надо подумать, – он тяжело поднялся и поплёлся в лес. Ещё какое-то время его фигура мелькала между деревьев, потом скрылась.

– Приспичило лейтенанту, – констатировал Борис.

– Нет, а с радистом что стало? – настаивал Шурик.

– Прекрати гундеть! – насупилась Маруся. – Сказали же: зарубил он их, закопал. К вертолёту, видимо, пошёл. С медведем сцепился. А потом мы его взорвали.

– Стоп! – закричал Молчун, разволновавшись. – Не улавливаете?

– Какая ещё блестящая тенденция созрела у нашего молчальника? Телепатия и медведь? Послание с того света?

Молчун решительно сжал губы, под глазами нависли тени, сжавшиеся мелкими морщинами:

– Смотрите, что получается. Он пишет, что мертвецы – это пилот с академиком.

– Уж конечно не Аллах с Магометом!

– Подожди, Борис. Понимаю, расстроен. Но всё же не сбивай. Итак, монстры появились из вертолёта. Это главное. И я думаю, что здесь не обошлось без изобретения академика.

– Золото они везли! Золото! – воскликнул Сашка.

– Иди ты со своим золотом! Знаешь, куда?

– Я читала, что клад обычно охраняют злые духи или нечто вроде…

Молчун отмахнулся:

– Следите за мыслью. Радист вступает в схватку с ожившими покойниками, духами – не важно… Побеждает. И через какое-то время умирает.

– Его медведь задрал, – отрезала Маруся.

– Но потом-то он ожил! И напал на нас! С ним сцепился Толян. А затем и сам умер и воскрес. Ну как? Я видел трупы, можно громко сказать, знаю смерть в лицо. Но таких лиц как здесь – не встречал никогда. У всех! Понимаете – у всех! Зелёная слизь, жёлто-белое, как в плесени лицо, когти, искривлённые конечности…

– Не надо! – взмолилась Маруся.

– И их нельзя убить! Они уже мёртвые! Только рубить или взрывать.

– Похоже на киношку про вампиров, – усмехнулся Балагур. – Копия!

– Вот! – разошелся Молчун. – Вампиры! Кусь-кусь, и жертва сама становится вампиром.

– Что ты хочешь сказать? – Маруся почувствовала, как холодеют ноги, суеверный страх тысячелетий подсказал, что самое мерзкое в этой жизни – сидеть холодным, ветреным днём в глухой тайге и узнать, что вампиры существуют не только в книжках. В двух шагах парочка таких похоронена.

– Радист мог заразиться от этих, – Молчун махнул в сторону могилы. – Спортсмен от радиста.

– Вампиры, Гена, слишком. Если не ошибаюсь, это такие существа, которые спят в гробах и пьют кровь. Я пока не встретил ни одного гроба. Простите мой антимистицизм, но я не знаком ни с одним вампиром, оборотнем и прочей ерундой, – Балагур поднял воротник куртки, пряча шею от ветра. – А вот простуду подхватить здесь можно.

– Не знаю, как вас убедить, – сокрушался Молчун. – Больше всего меня пока беспокоят тараканы и двухголовые крысы.

Молчание повисло над головами, застряло в кроне берёзы и унеслось с ветром.

– Что-то лейтенанта нет.

– Он бросил нас и смотался, – предположил Шурик. – Или с вампиром встретился, – хихикнул и тут же помрачнел. – Я, конечно, в них не верю. Но вдруг тут какой-то вирус вроде СПИДа? Мы можем заразиться?

– Сейчас к вертолёту идти агитировать будет, – не слушая его, Борис кивнул в сторону ушедшего Командира. – Сдался ему этот вертолёт. Мне что-то туда не хочется.

– Надо посмотреть, – Молчун выкинул изжульканную травинку и сорвал новую. – Меры какие-то принять. Темнит Командир. Что-то он же должен знать? Прижмём – пусть покается. Если, конечно, золото и лекарство – вымысел… Будешь, Маша, – достал сигареты. Закурили.

– Не станет он с нами делиться. Себе всё захапает, – прикинул Сашка.

– Захапать не захапает. А что не нравимся мы ему – это точно.

– А он нам нравится? – хмыкнула Маруся.

– Девочка. Ты произнесла замечательное слово – «нам», – Балагур взвесил на ладонях автомат. – Не пора ли объединиться? Оружие есть. Свяжем и делу конец. Не захочет – силком в город утащим.

– Правильно. Вечно лезет, куда не надо, – оживился Сашка.

– Не зря толстячок Ленина читал, – улыбнулся Молчун. – Смело! У вертолёта и разберёмся. Всё подчистую выложит, – и имитируя голос Ивана, – засранец.

Заговорщики посмеялись и начали обсуждать план пленения Командира. А тот, умиротворённо прикрыв глаза, прислонившись спиной к дереву, ощущал, как живительный и леденящий шприц прокалывает вену, отдаваясь временному расслаблению и не подозревая, что в нескольких метрах обсуждается план его низложения.

И только после того как был определён маршрут, и малочисленная группа упрямо двинулась на поиск вертолёта, Иван, в свою очередь, обмозговал, как может выполнить приказ Костенко. Дело закончено. Экипаж мёртв. Осталось найти и уничтожить вертолёт. Что придётся его уничтожить – Бортовский не сомневался. Недаром по тайге шлялись ожившие мертвецы. Слава Богу, они не встретились друг с другом! И с ними, наконец, покончено. Идеальным было бы заманить всех в вертолёт и одним ударом, как говорится, убить двух зайцев. Борясь с наслаждением заставить умирать их долго и мучительно, он представил, как афганец и толстяк будут юлить у ног, моля о пощаде. С пацаном проблем не будет. Ему только в рыло заехать – сразу деморализован. Проводницу, естественно, стоило бы напоследок отодрать. Но одним ударом со всем покончить – ещё заманчивей. Возни меньше. Да и Отто не успеет воспользоваться заминкой… Вот что ещё тревожило Ивана. Так и не определил, кто из них коварный резидент: афганец или корреспондент? Что-то странное было недавно. Кто-то сказал… Молчун! Он сказал, стоя у могилы: «Ничего не напоминает? Спортсмена так же…» И те обвинения на пасеке, как будто это он, Иван, разрубил чокнутого кретина. Но он же точно помнит, что только схватился за топор, сразу обмер. Испугаешься тут, такой твари в жизни не видывал. А Отто привычно, как десятки раз в Варшаве, в Бонне и уже тут, на юге Сибири, расчленил тело, как кусок мяса. По старой схеме: ноги, руки, голова – не считается игра. Потом – грудь, с проворством мясника вонзая топор меж рёбер. Отто всегда так делал со своими жертвами. Надо было стрелять! Но приходилось выбирать между неизведанным ужасом перед чудовищем и возбуждающим азартом поимки господина Бришфорга. Кто это был? Афганец? Почему не сообразил, не запомнил? Заворожился процессом расчленения и упустил того, кто так ловко расправился с тварью. Но теперь-то он не уйдёт!

Они путешествовали несколько часов. Маруся сознательно сделала крюк, провела их подальше от того места, где поваленное дерево упирается кроной в кустарник, за которым… Она просто не выдержала бы, если бы всё повторилось! Встретив родник, сделали привал.

– Ноги как деревянные, – пожаловался Шурик.

– Хочешь, чтобы денежки сами к тебе пришли? – развеселился Иван. – За ними потопать надо. Кстати, что вы собираетесь сделать со своим вознаграждением? Немало же обещали.

– Засуну его тебе в зад, – пообещал Молчун.

– Ну-ну. Не переусердствуй, пупок надорвёшь, засранец… А корреспондентик?

– Отдам в Фонд Мира, – не задумываясь, ответил Балагур и ополоснул лицо водой, смочил шею, под мышками. – Чего пристал? Видишь – люди устали?

– Барышня, конечно же, отблагодарит родной интернат. А хлюпик отдаст мамочке.

– Что за тон, начальник? – посасывая сигарету, хрипнул Молчун. – Идём все вместе. Обратно тоже вместе. Зачем ссору готовишь? Или тебе награда не причитается? Просто долг службы с честью выполняешь?

– Тебе не нравится выполнять долг? – разошёлся Иван. – В Афгане людей пачками на тот свет отправлял. Мирное население, заметьте. Всем вроде бы доволен был.

– Гена, что он мелет? – насторожилась Маруся.

– Милая моя, почитай его личное дело. Командос! Машина смерти! Его группа десяток кишлаков за пару недель – как корова языком слизала. Стариков, детей…

– Может быть, хватит? – посоветовал Молчун.

– Это правда, Геннадий? – спросил Балагур.

– Что было – то было. Врать не буду. Только зачем эта сволочь именно сейчас всё на белый свет вытряхивает?

– Это же ужасно! Как ты мог? – Маруся отсела подальше.

– Потому что – война. Вот ты того седого пырнула, о чём думала? И я тоже защищался. Чего скрывать, мстил даже. За парней наших убитых. Потому как дурак был, а надо мной ещё дурнее сидели и приказы строчили. Пример перед вами, – кивнул на Ивана.

– Говорите пока. Можете товарищеский суд организовать. Только осторожно, он буйный, когда рассердится. Так психиатр определил. А мы с хлюпиком пойдём маршрут сверим.

– Не могу я идти. Сил нет, – протестовал Сашка.

– Поднимайся. Седалище оторви. Пойдём, кому сказано!

Уныло и покорно Шурик поплёлся за Командиром.

– Чтобы это могло значить? – задумался Балагур.

– Тоже осуждаешь? – хмыкнул Молчун.

– Недооценивали мы Ивана Николаевича. Задумал что-то. Поссорить нас хочет! Как бы Санька не проболтался. Не нравится мне! Может, зря всё затеяли?

– И так устали, как собаки, а он ещё на нервы капает, – фыркнула Маруся. – Эй, командос, закурить дай.

– Если его не скрутим – неприятностей не оберёмся. Чует моё сердце, – заявил Молчун, обернулся к Марусе. – Ты и вправду из интерната.

– С Марса я, марсианка.

– Ага, – он на минуту задумался. – Я тебе пистолет дам.

– Что ещё придумал? – оживился Балагур.

Молчун склонился к роднику, подставил губу, напился, смахнул капли с подбородка:

– Меняем всё. Шурика не посвящать.

Бортовский, отойдя на приличное расстояние, вдруг резко остановился, и Сашка едва не наскочил на него, непроизвольно вздрогнув.

– Слушай сюда, сынок. Прости, что хлюпиком называл. Надо было.

– Пустяки, – смутился Шурик.

– Ты этому афганцу не верь. Страшный он человек. Садист. Слышал? Я ему правду сказал. Даже отпираться не стал. Совести у него нет. Вдруг к золоту выйдем, а он пальнёт в спину и будь здоров. Всё себе хочет забрать.

– Как же быть? – Сашка растерялся.

– Что они про вертолёт говорили?

– Не верят, что там золото.

– Ещё как верят! Дурочку разыгрывают. Ты молодой, жизни путём не нюхал. Меня майор, друг твоей семьи, попросил за тобой приглядывать. Я таких, как афганец, насквозь вижу. Знаешь, к примеру, что толстяк вовсе не корреспондент?

– А кто? – запаниковали, забегали мысли. Мало ли бывает? Но он всё-таки ему жизнь спас! Задохнуться не дал. И всегда такой внимательный, вежливый с ним, с Шуриком.

– Гомосексуалист, – серьёзно поведал Иван. – То-то, смотрю, всё с тобой заигрывает.

Шурик брезгливо поморщился. Вот и верь после этого людям! Командир же врать не станет, досье на них читал. Да и какой ему смысл?

– А девка – проститутка. Точно-точно. Как думаешь, зачем к ней мужики по ночам из санатория бегали? Эх, Саня, всему тебя учить надо! Поди и про меня что говорили? Золота, мол, нет. Врёт Командир? А золото есть! Много! Нам с тобой вот так, – Иван провёл ребром ладони по горлу, а Сашка невольно сравнил этот жест с отсечением головы.

– Ох, часы встали. На твоих сколько?

– У меня ещё утром остановились. Завести забыл.

Они посмотрели на небо. Бледный блин солнца давно перевалил зенит.

– До темноты часов пять ещё есть, – определил Иван. – Не хотелось бы в лесу ночевать с такой компанией. Ещё и прирезать могут.

– Нет, только свяжут, – успокоил Шурик.

– Зачем?

– Ну, если золота в вертолёте не будет, собирались «прижать». Правду узнать про академика.

Иван удовлетворенно кивнул:

– Видишь, какие люди? Ты с ними поосторожней. О нашем разговоре молчок. Договорились? А золото сами возьмём и сдадим куда надо. Всё честно. Вознаграждение получим. То бы – с гулькин хрен, а тут – пополам. Идёт?

– Сверили маршруты? – хмыкнул Молчун, когда они вернулись. – Чего их сверять? Я по карте помню. Край красного квадрата. Почти в верхнем углу.

– По карте и сверяли, – отрезал Иван. – Прохлаждаться будем или пойдём всё-таки?

– Шурочка, у тебя часы есть? Мои что-то стоят, – улыбнулся Борис.

– Мои тоже, – буркнул Шурик.

– Покушать хочешь? Мы перехватили, а ты «маршруты сверял».

– Не хочу.

– О чём говорили? – дёрнув за рукав, шепнула Маруся.

– Ни о чём.

– Разговорчивый стал. То болтал без умолку, песни пел, а то вдруг воды в рот набрал, – заметил Молчун и хлопнул себя по коленям. – Чего тянуть? Пойдёмте.

– Самое умное, что сегодня я слышал, – ухмыльнулся Иван. – Тут должно быть недалеко. Часа два.

Маруся знала эти места, была здесь на летних каникулах, и сомневалась, что уложатся в два часа. Почти непроходимый валежник, зыбкая болотистая почва. Даже могучие деревья оттеснились неприхотливыми ивняковыми зарослями. Потом пойдут чёрные, вечно влажные и лысые тополя с шелушащейся корой.

А там ещё надо посмотреть: если вертолёт упал на взгорье, то подступиться будет легко, несмотря на вновь укреплённую ивняком, пихтами и кустами кислицы чащу. Но если он умудрился попасть в болото, то она не стала бы рисковать. Останется только посмотреть издали на погрузившийся в ряску корпус. Но, скорее всего, будет чаща. Иначе как радист дважды выбирался оттуда? Идти часа три как минимум.

Первый план Молчуна ей нравился больше. Зайти в вертолёт всем вместе, или даже первыми, чтобы Командир не успел ничего изменить, а потом поговорить с ним на чистоту, если золото – миф. Изменение плана не удовлетворяло по двум причинам: они все будут разделены и действовать самостоятельно, чуть ли не наобум; и вторая причина – ей отведена главная роль, возможно не столь опасная как у других, но всё же тяжело быть первой. Она первой войдёт в вертолёт!

…Как и предполагала, после крушения тот погрузился в гущу деревьев, срезав несколько крон и сломав пару пихт и тополь, проелозил по склону и упёрся носом в ивняк, приподняв хвост, будто собирался кувыркнуться. Его помятый корпус появился сразу за двумя близко растущими елями, меж которыми, зависнув пущенной стрелой, расположился надломленный тополь. Вертолёт врос в тайгу и казался неотъемлемой её частью, если бы не поникшие, залитые чёрным травы вокруг. Видимо, внутри что-то горело, разводы гари запечатлелись над окнами кабины и мазками прилипли к затаившейся в кустах двери и обшивке. Толстые ветки сломанного тополя застряли в винте и поникли, изжеванные им. Вертолёт походил на кругломордую собаку с оголённым хвостом и пропеллером вместо ушей, собирающуюся пометить столбик. Такое сходство придавало его наклонённое положение, как будто он рыл что-то носом, а может быть, и нюхал.

Командир облегчённо вздохнул и хозяйственно пошарил по машине глазами. На первый взгляд серьёзных повреждений не было, но летать эта махина уже не могла. Хвост прогнулся вниз и, возможно, был надломлен, не говоря уже о стиснутых и вжатых топливных баках и о винте, лопасти которого существенно помялись, а половины одной вообще не было. Но это ничего. По правде сказать, он думал обнаружить кучку обломков, а перед ним оказался повреждённый, но достаточно цельный аппарат. Осталось только посмотреть как там – внутри.

Некоторое время они, запыхавшиеся, молча рассматривали машину. Всегда захватывает дух при виде последствий катастрофы. Вот он – итог путешествия. Вот он – источник всех бед и переживаний. Лежит себе, заваленный ветками и стволами, и не подозревает, каких интриг стоили его розыски. Неудивительно, что его трудно было различить с неба. Защитный цвет, сверху вечнозелёные ветки, а ещё выше – плотно сомкнутые кроны, скрадывающие свет.

После мимолётного облегчения Молчун ощутил явную тревогу. Было что-то хищное в приподнятом и прогнутом хвосте, в самодовольном, бороздящем кусты носе. Словно мощный и хитрый зверь, прикрыв глаза, притворяясь спящим, внутренне напрягся, готовясь к прыжку. И никакой головной боли! Только что лоб скулил, пропуская через себя тяжесть на глаза, а теперь, как по волшебству, ясное сознание. И ещё! Еле слышное, почти незаметное урчание. Молчун подобрался, весь отдавшись этому звуку, стараясь определить его происхождение. Посмотрел на печально вздыхающего Балагура, на пушистую гусеницу, проползающую по листу в миллиметре от его пальцев, и понял – часы у толстяка, остановившиеся неизвестно когда и почему, пошли. Дрожали стрелки на часах Командира, заморгал электронный циферблат на руке Маруси. Часы пошли! Ну и что в этом особенного? Завели их на привале у родника – вот и идут.

– Мы у цели, – Бортовский сбросил рюкзак, присел, развязал, достал промасленный сверток с гранатами. – Пора бы и взглянуть, что там внутри творится.

– Я пока передохну. Посмотреть всегда успею, – устало расположился на земле Балагур.

– Что с тобой? А кто фотографировать будет? – усмехнулся Иван. – Уморились, хлюпики?

– Тоже не пойду, – замялась Маруся. – Моё дело было привести. А дальше сами разбирайтесь.

– Ну а ты, ярый спорщик?

– Куда он теперь денется? Убежит? Отвали, лейтенант. Еле на ногах стою.

– Пойдем, музыкант. Бросай барахло. Чего в него вцепился. Автомат бери и пойдём.