Володя Вожорский проснулся поздно. Долго и усиленно разглядывая, подсчитал валяющиеся на полу и стоящие на столе пустые бутылки. Кряхтя, сел на раздвинутом диване, на ощупь выловил сигарету и закурил. Объедки, намусоленные окурки, арбузные корки на столе, а также мокрые круги от стаканов напомнили о вчерашнем вечере. Самым экзотическим предметом в застольном натюрморте был скомканный лифчик со свешивающейся лямкой. Женщина мирно посапывала, зарывшись лицом в подушку, выставляя из-под одеяла мясистое широкое бедро. «Побыстрей бы её сплавить», – Вовка провёл ладонью по всклоченным волосам и зевнул. Последнюю бутылку они не допили. Плеснув себе полста грамм, поморщившись, выпил залпом, затянулся сигаретой без фильтра и поскоблил, разглаживая панораму из пальмовых листьев на груди.

– Эй! Как тебя? На работу не проспишь?

Женщина приподняла припухшее после сна лицо, откинула спутанную прядь, посмотрела в окно и на часы:

– Уже проспала, – и вновь завалилась, потягиваясь.

Вовка раздавил окурок в арбузной корке, нехотя натянул трико и поплёлся в коридор, в конце которого находилась уборная общего пользования. Потом долго стоял в «умывалке», сунув голову под кран. Даже для его могучего организма вчерашнего было с избытком.

– Здорово, Вовка, – меланхолично процедил сосед Николай с полотенцем через плечо, плеснул в лицо водичкой и, равнодушно смотрясь в зеркало, намылил щетину. – Чего не на работе?

– На похороны отпросился. Племяш под машину попал, – в очередной раз соврал он. С работы отпустили на похороны бабушки, которые состоялись лет шесть назад.

– Да-а-а, – протянул Николай, проводя станком по щеке. – Что творится! Полгорода на кладбище. Везут и везут. У меня баба санитаркой в больнице работает, говорит – всё забито. В морге и то мест не хватает. В газете местной одни некрологи. А цены опять повышают, слышал?

Женщина уже оделась и со страдальческим выражением на лице расчёсывала на диване длинные волосы. Он молча вылил остатки водки по стаканам, не дожидаясь её, выпил, занюхал коркой:

– Ты кем работаешь?

– В столовой. Поваром, – ответила женщина. – Ох, Светку подвела. Сегодня всё под поминки откупили. А у тебя, правда, брат умер?

– Двоюродный, – зевнул Володя. – Сейчас собираться пора. Проститься.

– Светка говорит – солнечная активность. Пожары, люди с ума сходят. Жара стоит. Дождя давно не было. Сегодня вроде попрохладней, – она брезгливо выпила, закашлялась. Краска прильнула к лицу. – Я курить хочу, Вольдемар.

– Вот сигареты, – он пододвинул пачку.

Когда же она уберётся? Напряжённо смотрел, как нарочито медленно подносится сигарета к губам, как чиркает спичка, как тлеет табак и выдыхается дым. Морщины в уголках рта, дряблая шея. Где он такую откопал?

Просидел вчера день на иголках, ожидая, когда за ним придут. Перетрясся от страха. Даже заяву накатал, добровольно и чистосердечно признаюсь, мол, раскаиваюсь. Пистолет не брал. Подарили. Сначала хотел написать, что сам Генка сунул по-пьяне. Потом вспомнил, что тот был в санатории. Значит Нина. На каком основании? Да ему откуда знать? Пусть сама объясняет. Мысль о Нине и её муже заставила сжимать зубы, чувствовать, как подступает кровь к вискам. Купили! Как пацана какого! Удостоверение липовое поди, путем не показал же. А вдруг настоящее! Вдруг он давно на них работает? Спаивал, а сам выпытывал. Да какие секреты он, Вовка, знает? Ну, заложил бармена, что после одиннадцати водку продавал. Ну, ребята пару раз краденое шмотьё приносили «полежать». Как пацана! Давно бы взяли. Не, на фуфло зацепил, сволочь!

– Пожрать ничего нет?

– В столовой и пожрёшь.

– Вольдемар, а как же?.. Вдруг того… залечу?

– Тебе не шестнадцать. Сама знаешь.

– Козёл же ты! – женщина поджала губы и сплюнула в пепельницу.

– Шла бы ты, а? – он отодвинул пачку сигарет, к которой она было потянулась. – Посидели, попили, поспали. Что ещё? Родственники скоро придут. Собираться надо.

Она демонстративно поднялась и вдруг расплакалась.

– Лифчик забери, – посоветовал Вожорский, запинывая под диван пустые бутылки, которые звякали, тесня скопленные старые.

Потом он долго сидел, втиснув тяжёлую голову в ладони. Что делать? Нельзя же так сидеть в неопределённости: посадят или нет. Генка сволочь! Долбануть бы его по башке! Если посадят – плохо, а если не посадят – век себе не простишь, что на такую туфту купился. Что делать? Эта хоть ушла – и то легче. Не сдержался вчера, загулял… Надо ещё остограммиться, мысли повеселить. Он оделся, расчесал кудри пятернёй, свалил грязную посуду в предназначенный для неё таз. Выхватил из брюк, повешенных на спинку стула, остаток месячного бюджета, чуть не прослезился. Прилично ухлопал на эту тварь!

Город как будто посетила чума. Пустые улицы, разбитые витрины, перевёрнутые автомобили, тлеющие кучи мусора – кого этим удивишь? Что-то происходило, а что – Вовка понять не мог. Солнечная активность, и мир медленно поехал с катушек. Со вчерашнего дня все бармены запаслись газовыми баллончиками, вчера он сам подержал один в руке и даже прыснул в глаза какому-то хмырю, на что Ростислав, знакомый парень за стойкой, рассердился, отобрал баллон, быстренько загрузил водярой и вежливо выпроводил. Ну а та баба… по телефону плакалась. Точно! Ключ забыла, что ли? Он ещё собирался через балкон лезть. Да шестой этаж, отговорили. На работе забыла. Значит, попадёт сегодня домой. Чёрт с ней. И всё славно. Вовка, сплюнув, обошёл раздавленный машиной труп собаки. И чего не убирают? Кафе в полуподвале встретило прохладой и молчанием.

– А Ростислав где? – напрямую подваливая к стойке, спросил Вова парнишку с чиряком на скуле.

Тот, протирая стаканы, кивнул в знак приветствия:

– Замочили. Ночью. Трое. Цепью по башке.

– Да ты что? С чего вдруг?

– Тут вчера один гад «черёмухой» баловался. Ростик заступился…

– Что делается? – промычал Вожорский. – Полгорода на кладбище. У меня баба санитаркой в морге, говорит и там мест нет. Плесни чего-нибудь. За упокой души. Пустуете?

– Кто теперь к нам пойдёт? В трубу вылетаем. И так всё к чёрту. В час по шесть убийств по городу, не говоря уже…

– А вы день траура объявите, – предложил Вовка, прицениваясь к коньяку. Сто грамм явно маловато. Но пошло хорошо. Потеплело. – Бесплатно угощайте. В честь памяти. Он добрым был, Ростик, честным, весёлым. На халяву поди соберутся. И завтра придут, даже если цены поднимете. И послезавтра. Кто из сочувствия, кто в ожидании: не хлопнут ли ещё кого, чтобы опять на дармовщинку… Повтори, – подтолкнул пустой стакан. – Коньячку мне. Ага, этот.

Парень засуетился:

– Блин-оладь, точно! Реклама – двигатель прогресса. Клиентура! Ну давай! Бесплатно! С почином! Во голова!

Володя тянул коньяк, пока паренёк названивал по телефону:

– Крепкий, – зажмурился Вовка. – С собой можно?

Бармен махнул: бери, мол, и отваливай. Подхватив початую бутылку коньяка, довольный собой, Володя выполз из полуподвала и побрёл к автобусной остановке. Чем он не гений? И сам за здорово живешь отхватил, и ребятам подсобил. Но благодушия не получалось. Надо было ещё пачку сигарет выклянчить. Да ладно теперь уж. Установил поваленную скамейку, присел, отхлебнул из горлышка. Редкие прохожие обходили его стороной. Автобус долго не появлялся. А куда он, собственно говоря, собрался? К Нине. К её мужу. Придёт и выяснит всё, даже если тот дома. Мстительно улыбнувшись, Вовка не позавидовал Геннадию. Я те повыпендриваюсь! Так тряхну, что в штаны навалишь! Разберемся, как народ пугать! Всё-всё выясним! До пенсии на лекарство пахать будешь. Вот и девяточка. Почти пустая. Кондуктор есть, нет?

Нина открыла сразу же. Свеженькая, накрашенная, в розовом халате.

– Где ты бродишь? Вчера забегала, тебя нет.

– Дома? – спросил с порога.

– Нет. Уехал куда-то. Рюкзак собрал. Обратно, сказал, в дом отдыха. Поход у них там затеяли что ли? Ой, что случилось! Он квартиру у меня выкупает. Придёт, чтобы меня не было. Что делать будем?

– Пожрать дай, – Володя по-хозяйски прошёл в комнату, мимоходом посмотрел на заправленную постель, тело наполнили упругость и решительность. Взглянул на себя в овальное зеркало. Побриться не мешало бы. Нинка не любит когда колючий. Сбежал, значит. Ничего. Вернётся.

– Документы какие-то читал, – кричала из кухни Нина. – В папке. А на ней герб. Вот и пойми ху из ху.

Вожорский обмер. Герб? Правда, значит. Растудыт твою! Но тут же принял решение – ждать. Приедет, а там видно будет. Из окна выпадет или ещё что. Мало ли…

– Садись, ешь! Я своих лоботрясов сегодня отпустила. У Миши Шубина отец повесился. Надо же. Я не пошла, – Нина суетилась, наставляя на стол. – Тоже пообедаю. Я тут квартирку присмотрела. Однокомнатная, улучшенной планировки. Иди есть, слышишь? Ликёр будешь?

Вовка бочком протиснулся на кухню, сел на табурет, который застонал под тяжестью его веса. Выставил на стол полупустую бутылку коньяка.

– Надо же! Французский! Ты – прелесть, – чмокнула в висок. – Сейчас рюмочки принесу. Отпил уже? Или просто спирт в красивой посуде?

– Отпил, – Вовка зачерпнул ложку грибного супа, и она на миг исчезла в широкой пасти.

– Пьянка получится, – хихикнула Нина, ополоснув рюмки, установила на стол ликёр. – Вчера взяла. Апельсиновый. Ну? Дёрнем?

Он смотрел в её возбужденные весельем глаза и зачем-то вспомнил женщину, причесывающуюся на диване. «Я курить хочу, Вольдемар». Чего веселиться? Молча выпил, напихал в рот сала, хлеба, размочил супом. Готовить не умеет, из квартиры выгоняют. С милым рай в шалаше? Чёрт, а какая квартира! Санузел отдельный, ванна отдельно. Спальня непроходная. Чего ржёт, дура?

– Ты ругаться будешь, но я туфли себе купила. Италия. Сейчас самая мода.

– Я те чё муж – ругаться?

– Знаешь, ещё платье хочу. С вырезом. И косметичку.

– На какие шиши?

– Квартиру купим. Ещё останется… Вкусный. Ещё по одной?

И чего рюмками пить? Только горло дерёт. Хряпнуть – так сразу, чтобы мурашки по коже.

Нина болтала, терла щёки, раскраснелась. Тоже мне красавица! Ну и вкус у этого ублюдка! Как он с ней столько лет?

– …а Валька Попов и говорит: «Фэйс оф тэйбл». Представляешь? Ни хрена, извините, не знает, а туда же. Но с юмором. Чилдер, боже мой! Что с них взять? А Зоя Вавилова его книгой по башке. Ха-ха! А я ей: «Зоя, не рви учебник»… Мне четыре тетрадки осталось проверить. А в восьмой школе, представь, старшеклассники учителя истории избили. Прямо на уроке. Надо же! Я Зине Викторовне говорю… Что же ты не ешь?

– Дай стакан! – он выпил остатки коньяка и громко отрыгнул. – Наелся. Сальца бы ещё.

– Сейчас нарежу, – Нина подскочила к холодильнику.

– На какие квартиру брать собираешься? На мои?

– И на мои. Сложимся. Нам хватит, – она, орудуя ножом, нарезала сало.

– У тебя откуда?

– Так мой принёс. На стол высыпал. Подавись, говорит. Сейчас покажу… Сам порежь.

Вовка, хмурясь, подхватил нож и начал стругать жирный кусок с мясными прожилками. Одна долька. Вторая. Третья отвалилась пластиком. Щёлкнуло в голове. Прошло всё: и Нина, и женщина на диване, и уютная квартира. Только мандраж, трезвящий и непонятно скользкий, словно сало на пальцах. Из-за холодильника вышел Ростислав и встал спиной к окну. Рассечённое лицо с выплывшим глазом и окровавленными дёснами покачивалось то ли в такт ножа, стучащего по столу после очередного отрезанного пластика, то ли в такт движению ладони, поглаживающей прижатую к животу раздавленную собаку.

– ОНА ДУРИТ ТЕБЯ! – загоготал бармен. – ОН НЕ УЕХАЛ! СЕЙЧАС К ПОДЪЕЗДУ ПОДЪЕДЕТ МАШИНА И ЦАП-ЦАРАП!

Собака подняла застывшую в оскале морду с запутавшейся в шерсти кровавой коростой и, гавкнув: «ЦАП-ЦАРАП!», вцепилась в горло бармену.

– Иди сюда! – донеслось из спальни.

Вовка осоловело оглянулся, перевёл взгляд к окну – никого нет. Недоумевая, словно впервые заметив, уставился на порезанное сало. Значит так? Сжал в руке нож и поднялся.

Нина несла полиэтиленовый пакет с деньгами. Они столкнулись у неприкрытой двери в туалет.

– Вот смотри! – она радостно распахнула пакет, приглашая заглянуть внутрь, где пачка к пачке спрессовались денежные знаки.

– Про пистолет ты ему сказала?! – вдруг заорал Володя, увидел, как побледнело её лицо. На какое-то мгновение из пакета высунулась залепленная кровью песья голова, произнося своё: «ЦАП-ЦАРАП!»

– Ах стерва! – Володя не понимал, кому кричит: Нине или собаке. Он не хотел их! Не мог больше никого видеть рядом с собой. Ярость, скопившаяся в висках, растеклась по всему телу. – Сдать хотите! Заложили!

Разрезая пакет, нож воткнулся в упругое. «Что я делаю?! Чёрт, что я делаю?!» Он услышал пронзительный крик, посторонний стук, будто осыпается яблоня. Это падали пачки денег, сыплясь из дыры. Испугался и отдёрнул руку с ножом. Сама виновата! Дура! Сама виновата! Подальше её! Не стой рядом! Беги! Отойди от греха!

Схватившись за рану, Нина кричала, выпучив недоумевающие глаза. Не ори, тварь! Заткнись!!! Он ударил слева со всей силы, аж кулак заломило. Распахнув спиной дверь, Нина вывалилась из коридора, как парашютист, покидающий самолёт. Глухой стук. Резкий вскрик. Тишина. Только ноги, белые и неподвижные, подогнувшись, выскользнули из туалета.

Вовка уронил нож и удивлённо смотрел на лежащую женщину, голова которой сползла с края унитаза, оставляя на белом красные разводы. Задравшийся розовый халат обнажил ноги до бедра, заставляя мысленно дорисовывать дальнейшие пикантные подробности. «Убил?» – спросил он себя, разглядывая непристойно обнажившиеся ноги. Какое-то несравнимое ни с чем возбуждение стянуло низ живота. Всё! Итог. Он убил! Убил! Он?

Кто узнает? Никто. Просто надо всё изменить. Повернуть вспять. Тогда всё будет по-другому. Засуетился, тряся жирком. Побежал на кухню. Некогда открывать! Об край раковины отбил горлышко. Набулькал полстакана ликёра. Запрокинув голову, выпил, судорожно глотая и хватаясь за грудь, где пальмы и обезьянки вспотели от невиданной даже в Африке жары. Что ещё? Ворвался в спальню. Платье, чулки, туфли «Италия. Сейчас самая мода!» Её! Всё её! Стол, заваленный косметикой, флакончиками, дезодорантами и… тетрадями. Схватив несколько штук, впился глазами в ничего не значащие имена. Зоя Вавилова. Миша Шубин. Валя Попов. Молчаливые свидетели. Хря-с-я-сь! Пополам. Обрывки тетрадей осыпались на палас. Так. Остальные. Он рвал школьные тетради, разбрасывая листочки по комнате, в коридоре. Главное – в коридоре! На кухне. Это что? Деньги? Сюда их! Нет, порвано! Всё порвано, разрушено. В карман, за пазуху. Нож! В карман! Нет! За пояс. Сейчас подъедет машина и цап-ца… Фига с два!

Внезапно успокоившись, достал сигарету, прикурил, выпустив струйку дыма. Мёртвые ноги. Белый унитаз, подобно крейсеру или ледоколу: выпятив корму, улыбался розовым ртом. Словно шалун-сынуля из рекламы «Спид-инфо» рисовал на нём губной помадой. Из-за неестественно выгнутой шеи выползла тёмно-бурая лужица. Нина почему-то никогда не выключала свет в туалете. И она зачем-то двинула рукой. ДУРИТ! Зажжённая спичка облизала разорванную половинку тетради. Вот так хорошо. Помнится, в пионерском лагере он прославился тем, что разжигал костёр с одной спички. Опять женская рука поползла, загребая что-то невидимое. Чего ей спокойно не лежится? Ещё бумажку. А ликёрчиком плеснём на ковер. А чулок в огонь. И платье. Хорошо полыхнуло! Чёрт, дым повалил! Слезу вышибает. Эту тетрадку на покрывало. Эту в изголовье. Под штору. На стол. Гори! Гори всё синим пламенем!

Согнутая в колене нога тихонько поползла, выпрямляясь. Володя бросил на неё горящую тетрадь и сплюнул окурок. Пора. А то ещё задохнешься здесь. Подбежал к входной двери и посмотрел на дело рук своих. Солнечная активность, говорите? На солнце надейся, а сам… Нет, не так. А как – забыл… Огонь, уютно расположившийся на кровати у ног и на подушке, соединился, сливаясь, в экстазе. Раскачиваясь, полыхали шторы, норовя упасть на телевизор. На столе вспыхнул дезодорант, лопнул, разбрызгивая пламя. Затрещал дедовский стул с высокой спинкой и, покосившись, рухнул. Дымовая завеса поползла по полу и потолку, подбираясь к человеку. Вовка, втянув воздух, втискивал пятки в ботинки. Щёлкнул замком, выскочил на лестничную площадку. Ну, не поминайте лихом! Эх, а какая была квартирка! И захлопнул за собой дверь.