Костёр отбрасывал на лица причудливые отблески, люди жались к огню, сгорбившись, ели. Молчун не поскупился на пиво, раздав каждому по две банки. Абсурдно высокие кроны деревьев дырявили небо, которое решетило порывами ветра, стараясь уплыть вслед за тяжёлыми облаками, и уплыло бы, если бы не гвозди-звёзды. Вместе с насыщением подступили умиротворение и сонливость. Отпивая из баночки пиво, Шурик перебирал струны, умудряясь одновременно курить. Спортсмен, спрятав голову в куртку, прикорнул на траве рядом с костром. Его свернувшееся в клубок тело, заботливо укрытое одеялом, казалось нереальным, как запах кошки на псарне.

Несмотря на сонливость, чувство тревоги не проходило. Молчун сначала внушил себе, что это чувство обдувает из леса, где помимо появления возможного зверья ожидалась контратака бандитов. Но рассудок протестовал, расставляя всё по местам. Их только двое, они не осмелятся напасть на вооружённый отряд. Беспокоила мысль о тех двоих, портреты которых показывал Егоров, и которые не принимали участие в нападении на пасеку. Как их там – Вертушенко и Карасенко? Молодой и бывший начальник? Возможно они отделились от банды и пробирались самостоятельно, возможно погибли или их убили свои же. Важно, что и они не казались Молчуну источником опасности. Откуда тогда тревога?

Маруся, бледная, с припухшим от слёз и переживаний лицом, робко курила рядом – механически, словно эспандер, сжимая и разжимая пустую банку из-под пива, которая благодаря этим упражнениям издавала, слепляясь, громкий, монотонный хруст. Молчун перевёл взгляд на свернувшуюся фигуру Спортсмена по ту сторону костра. Почему девчонка рядом, а не там, напротив? Её место у страдающего любимого. Почему она избегает его? Вот он – источник тревоги! Маруся жмётся к нему, Молчуну, как к гарантированной безопасности. Она тоже боится. Невидимая и нелепая нить связала их вместе. Призраки на берегу, схватка с мертвецом – не здесь ли рождение страха? И ещё – он прекрасно помнит – она неожиданно подошла, когда он ещё грязный после импровизированных похорон вместе с остальными собирался идти умываться к реке, и запинаясь, сбивчиво рассказала, как видела самовозгорающийся мотоцикл и бандита, выскочившего из воды. Только он смог бы поверить ей! Но было в этом разговоре не только желание поделиться пережитым ужасом, а предупреждение о возможной опасности. И с другой стороны – откровенность, признание в собственной неспособности всё здраво осмыслить. Она боится призраков, боится Спортсмена, ужасного после побоев. Но почему он сам тревожится, пытаясь прогнать ощущение противной внутренней дрожи, когда взгляд останавливается на спящей, как кукла, безвольной фигуре, невольно осознавая её ненужность, как непонятен пот, выступивший в холодное зимнее утро?

Маруся мяла пустую банку и вновь проигрывала в голове последний разговор со Спортсменом, стараясь понять возникшее к нему чувство брезгливости. Заглядывая в самые дальние закутки души, искала ответ. Неужели виной отвращения является его так внезапно обезображенное лицо? Неужели внешность любовника сыграла с ней такую злую шутку? Боже мой, конечно нет! Его слова, его поведение, бред, схожий с предупреждениями лисы и призраков, в которых распознавалось что-то до предела чужеродное и отталкивающее. Когда мужчины ушли умываться, она для чегото вошла в избушку, стараясь держаться подальше от оставшегося у костра Спортсмена. Когда выходила обратно – возник прямо на пороге. От внезапности едва сдержала крик.

– Не бойся, – сипнул Спортсмен, – мне немного лучше. Знаешь, такое ощущение, что в голове сидят два жука. Один маленький и настойчивый, его голос еле слышен. Но я знаю, он хочет, чтобы я играл в мяч-ч. Другой огромный и скользкий, он перекрывает маленького и чего-то требует, обещая вечную жизнь. Я боюсь их.

– Ничего. Всё пройдёт, – отворачивалась Маруся, пытаясь проскользнуть к огню между дверью и Спортсменом.

Но он стоял непоколебимой скалой, загораживая выход:

– Мне всё противно. Я устал, мне надоели эти голоса. Мне надо в больницу.

– Придёт Командир, я с ним поговорю, – пообещала Маруся и всё-таки протиснувшись, побежала к костру, обнаружив, что держит в руке нелепую картофелину. Спортсмен плёлся следом, подошёл, водрузил ей на плечи ладони, от чего девушка содрогнулась.

– Скажи Командиру. Пусть со мной пошлёт Шурика. Он меня как-нибудь доведёт. Ладно?

– Договорились, – Маруся пыталась улыбаться.

Спортсмен протянул ей ключи:

– Возьми запасной. Вернёшься, приходи ко мне домой. Советская 44–14. Запомнила? Ты будешь навещать меня в больнице?

– Куда я денусь? – девушка сумбурно подхватила ключи, сдерживая раздражение: «Ну отвяжись ты наконец! Отстань! Я не хочу тебя видеть!»

– Если застряну там надолго, – еле слышно бубнил Спортсмен, – в кубке на серванте деньги. Возьми, купи себе платье, фату…

– Да, да, конечно, – отмахивалась Маруся, мозг вопил: «Он хочет взять тебя замуж! Боже! Нет!» И тут только впервые задумалась, стараясь отыскать первопричину вспыхнувшего раздражения.

– Я посплю немного, – Спортсмен, морщась от боли, прилёг у костра, – устал, как гад. Да отстань ты! СО СВОЕЙ ВЕЧНОСТЬЮ! Я хочу спать. ВСЁ ЗНАЕШЬ? И прекрасно. Укрой, Манька, спать хочу…

Балагур отхлебнул пиво и попросил:

– Спой что-нибудь весёленькое, боевое, а то все прокисают.

– Какие тут песни? Голоса нет, – попытался открутиться Шурик.

– Пой, раз гитару взял, – потянулся Иван.

– Спой, – откликнулась Маруся.

Шурик выплюнул хабарик, почесал лоб, потрогал мозоль на ладони и плавно, отстукивая темп ногой, запел:

Вскачь, резко, бурно перешёл – казалось, струны застонали:

«Песня!» – откликнулся второй, внутренний Шурик. «Песня!» – подтвердил третий, более глубокий.

Молчун, Борис и Маруся однако похлопали вяло.

– Если бы Спортсмен слышал, съязвил бы «к мамочке потянуло». А песенка нормальная, надо о тебе телесюжет потом сделать – поддержать юное дарование.

– Давайте спать, – сквозь зевок рыкнул Бортовский и сурово посмотрел на Молчуна. – Буди своего дружка, ещё простудится.

– Он в больницу просился, – вспомнила Маруся.

– Где я ему тут лазарет возьму. Найдём вертолёт, тогда… Что? Чего молчишь?

Молчун, пытавшийся растолкать Спортсмена, дёрнул того за плечо, тело перекатилось на спину. Откинувшееся одеяло обнажило перекошенное лицо. Теперь стало ясно, почему Спортсмен казался лишним – он был мёртвым среди живых.

– Он умер, – сказал Молчун. – Чёрт, он умер!

Все как-то сразу сгрудились в одну кучу так, что Марусе стало трудно дышать, и разглядывали раскрытый рот с вывалившимся набок, распухшим языком, закатившиеся под верхние веки глаза.

– Задохнулся? – спросил Балагур мрачно.

– Как? Почему? – взвизгнул Шурик.

Бортовский с облегчением смотрел на страшное лицо – одна проблема отпала сама собой. Маруся закричала и бросилась к мёртвому, обливаясь слезами, что-то бормоча про больницу. Ночь глухо рикошетила её плач, просеиваясь сквозь молчаливые чёрные деревья. Небо застыло над ними, отбросив попытку сорваться с гвоздей-звёзд. Ухнула ночная птица и притихла. Молчали и люди у костра.

Обессиленную Марусю отвели в сторожку.

– Ты ответишь за это, – дрогнул Молчун, косясь на Бортовского. – За всё ответите!

– Ответить? – сплюнул тот. – За что? Это я привёл банду? Это я его отметелил? Это я швырял гранаты? Засранцы!

– Замолчите, – потребовал Борис.

– Да кто тебе дал право?! – не унимался Иван, передразнил. – «Уничтожить зэков наша задача». Кто тебе разрешил? Кто ты здесь такой? Кто тебя послал, спрашиваю?!

Молчун резко двинул ему в зубы и подумал, что Толик давно собирался это сделать.

– Ах ты сволочь! – Бортовский поднял автомат, но остановился. Пистолет в руке афганца нацелился ему в лоб.

– Прекратите вы или нет?! – в свою очередь рассвирепел Борис. – Что дальше делать? Хоронить будем или как?

– Ну ладно, – заскрипел зубами Иван, подхватил автомат и отвёл глаза от нацеленного на него оружия. – Хороните. Хрен с вами. А я иду спать.

– Убери, – Балагур опустил сведённую не то злобой, не то судорогой желания убивать руку Молчуна. – Наделаете дел.

Молчун повиновался, сунул пистолет за пояс и ещё раз посмотрел на безжизненное тело Спортсмена.

– Как же так? Как же так? – всхлипывал Шурик, размазывая слёзы по соплям. – Глупо всё! Глупо! Понимаете?

Спортсмен умер. Внезапно, тихо. Костёр догладывал последнюю пищу из сухостоя. После выкуренной сигареты Молчун ощутил всю тяжесть случившейся беды и груз проблем с ней связанных.

– Я пошёл за лопатами, – сообщил Борис и накрыл мёртвое лицо краем одеяла. – Досталось ему сегодня.

– Подожди, – остановил его Молчун, посмотрел на потухающий костёр, хнычущего пацана. – Не справимся. Устали все. Командир прав. Завтра. Всё завтра. И по-человечески…

– А как же?.. В дом его занести надо бы. В маленькую комнату, где Маруську положить думали. Но не ляжет она… Там они…

«…убили бандита» – додумал Молчун. Но не сказал. Слишком много смертей сегодня – о ней, костлявой, даже упоминать не хотелось. Но Борис не выдержал:

– Говорил же: могилы раскапывать – примета плохая.

– Шурик! – Молчун поднялся. – Хватит ныть! Понесли его в дом.

– Не хочу! Почему я?

– А кто? Борис с раной в боку? Вставай. Понесли.

Волоча тяжёлые ноги, Сашка поймал себя на единственной правильной мысли: «Бежать!»