Завернувшись в одеяло, Маруся бездумно брела к реке. Скорбные деревья шелестели кронами, успокаивали. На берегу она закурила, мысли отдыхали, устремляясь за однообразным движением реки. Вода светилась, поглощая пролетевший миллионное расстояние свет звёзд, журчала тягуче, напевно. Так журчала она и годы, и десятилетия, возможно – века, обхватывая холодным, влажным телом валуны, помнящие себя песчинками, скользя мимо неприступных стен тайги, узнавая каждое деревце, рассуждая о том, как оно выросло за последнюю пару сотен лет. Маруся отбросила одеяло, стянула куртку и кофту и, поскольку на ней больше ничего не было, зажмурившись, как перед прыжком с высоты, нагая вошла в воду. Река обожгла холодом, отрезвляя рассудок, покрывая пупырышками кожу, щекотала щиколотки, затем лодыжки, колени. Для смелости девушка набрала в лёгкие воздуха и провалилась вниз.

Река отозвалась гулким всплеском. На время для Маруси исчезли все звуки, фантазии, мысли, иллюзии. Не было чёрной стены деревьев на том берегу, не было неба, звёзд, травы, жжения в порезах. Только тело вопило от несправедливого холода, моля о пощаде. Воздух заканчивался. Спокойная грань между реальностью и мутью постепенно начала стягивать и сжимать грудь. А что если просто открыть рот, впустить в себя вечный холод? Почувствовать как, раздвигая гланды, река медленно заскользит внутрь…

Маруся вынырнула, закинула мокрые волосы назад, вытерла ладонью лицо, смахивая бусинки воды, и с наслаждением вдохнула небо, тайгу, деревья, звёзды – то, чего лишила себя на несколько мгновений. Понять, что являешься частью всего этого, а не какой-то там отдельно взятой реки – очень близко к пониманию счастья. Тугая кожа протестовала, просилась в тепло. Ночь обволакивала, продувала насквозь. Но Маруся терпела, карябала ноги, руки, живот, грудь острыми ноготками, стараясь отторгнуть из каждой своей поры грязь несовершенного мира. Кровь смывалась быстро, но девушка продолжала скоблить тело – боялась, что на нём останется хоть мельчайшая её частичка и чувствовала – всё напрасно: чужая кровь навсегда ворвалась в её кожу, прилипла, впиталась, проросла. Как мерзко! Ну изнасиловали бы ещё раз, ну поплакала, пострадала и успокоилась. А что теперь? Полуживой Спортсмен и труп с ножом в пояснице? Мало ли было мужиков? Ещё один, потом ещё и ещё… Нет! В «ещё и ещё» все проблемы. Она больше не хочет так, просто не имеет права. Поплакала и успокоилась? А Толик? Всё могло произойти у него на глазах. Что потом? Жалость, презрение? То и другое вместе?

Что случилось? Была когда-то глупая интернатовская девчонка, потом общаговская «тёлка», затем жадная до денег «подруга». Сегодня, именно сегодня где-то внутри родилось новое, ожидаемое чувство. Да и не родилось, а выплеснулось накопленное годами обид чувство собственного достоинства, гордости за себя, за то что – женщина. Сколько же надо испытать унижений, чтобы почувствовать себя человеком?

Обмотавшись колючим одеялом, Маруся грела почти потерявшую чувствительность кожу, шевелила пальцами ног, ощущая, как к ним беспокойно льнёт прохлада. Ещё одна сигарета. Ещё один день. Уехать бы отсюда. Убежать. Спрятаться. Грусть по потерянному становилась невыносимой. Что же она забыла? В развалюхе-сарайчике у Анчола накрытый от возможного дождя целлофаном одиноко стоит красный мотоцикл. Милая «Хонда». Быть бы тебе сейчас здесь. Завела бы тебя вот этими босыми ногами, выкинула бы одеяло и такая как есть рванула бы амазонкой обратно. И наплевать на холод и ветер! Куда обратно? Кто и где её ждёт? Её место здесь, в тайге, вдали от друга с нежным именем «Хонда».

– Уезжай! – попросил кто-то и вдруг взорвался, ворвавшись в мозг так, что запахло палёным. – УБИРАЙСЯ, ДРЯНЬ!

Маруся ошарашено оглянулась. Не дай Бог опять марионеточный Вращенко! Но это всего лишь красный мотоцикл. В пяти шагах стояла её родная «Хонда». Её и не её. Слишком ярким, слишком новым выглядел мотоцикл. Как он здесь очутился? Он же остался в стайке. Вон и целлофановая плёнка лучится, отражая лунный свет.

– УБИРАЙСЯ! ПОДОЙДИ ЖЕ! ТРУДНО, ЧТО ЛИ? ДЁРГАЙ! ЗАВОДИ! ТЫ ХОЧЕШЬ УЕХАТЬ? ТАК УБИРАЙСЯ! ПОСЛЕДНИЙ ШАНС! – голос угрожал, но где-то внутри его рождались умоляющие нотки. Маруся почувствовала страх – и свой, и говорившего. Он боялся её! Или притворялся? Она медлила. Стало ещё холодней, одеяло уже не спасало. Что-то здесь не то, не так, неправильно. И эта неправильность намного ужаснее, чем бандит буравящий ножом пупок. Кровь застыла в груди, не давая вырваться возгласом, сковала движения.

– НУ, КАК ХОЧЕШЬ! – злорадно взвизгнул голос. – ТЫ УМРЁШЬ! МЫ ЗНАЕМ! МЫ ВСЁ-ВСЁ ЗНАЕМ!

Плёнка, покрывающая мотоцикл, внезапно расползлась, раздырявилась, сжимаясь, будто под воздействием приближающегося огня, оплавилась. Неестественно яркая краска поползла по ней, и девушка испуганно сжалась, закрывая лицо руками, когда поняла, что это не краска, а кровь. Капли, ручейки, потоки крови ринулись вниз с металлического корпуса. Мотоцикл тревожно замигал фарой, которая лопнула искрясь. Скопившаяся кровавая лужа искала выход к реке, сбежала по склону и смешалась с водой, уплывая мутным алым пятном. А «Хонда» продолжала изрыгать красные потоки, это длилось, казалось, бесконечно долго; потом сама съёжилась и расплылась остро пахнущей, тёплой смесью. Провода, трубы, цепи, камеры – словно вывернутые внутренности, ещё какое-то время дёргались, тая. Там, где кровь стекала в реку, вода на миг расступилась, вышвырнув фигуру человека. Он выпрыгнул из воды подобно поплавку, оскалился:

– ТЫ УБИЛА МЕНЯ! УБИЛА МЕНЯ, ДРЯНЬ! – всклоченные седые волосы мокрыми паклями торчали в разные стороны, высушенное морщинистое лицо перекосилось криком. Ферапонт сделал попытку вырваться из воды, но видимо, что-то удерживало его за ноги.

И тут Маруся завизжала. Путаясь в краях одеяла, она устремилась вверх по склону, песок и мелкие камни скользили по пальцам, осыпаясь, ступни не находили опору. Но спуск к реке был пологим и небольшим. Вырвавшись к дороге, подхватила одежду, обернулась. Существо справилось с заминкой, встав на четвереньки, карабкалось вслед. В пояснице – посторонне качаясь, торчал столбик рукоятки ножа. Как гром среди ясного неба из таёжной глуши справа засвербела бормашиной по зубам автоматная очередь. Вопя Маруся бежала к пасеке. Оборачивалась несколько раз, но существо, наверное, так и не одолело подъём.

Кто-то страшный выскочил из-за улья, схватил за плечи, затряс. Вздувшееся, синеющее лицо, белки глаз заполнили красные прожилки, шамкающие, порванные губы, свёрнутый нос. Она пыталась вырваться, кричала, толкала, но держали её крепко.

– Что за шум, а драки нет? – подбежал взволнованный Балагур.

Маруся, наконец, узнала державшего. Успокоилась и, обмякнув, расплакалась. Спортсмен кряхтя нагнулся, подобрал упавшее с неё одеяло и укрыл голые плечи.

– Что произошло – спрашивается? – не стесняясь её наготы, в упор допрашивал Балагур. – Выстрелов испугалась?

«Да нет же! – хотелось кричать Марусе. – Я убила человека! Я видела море крови! Я убегала от мертвеца! Я так не хочу! Не могу больше! Мне страшно!» – но только, всхлипнув, кивнула. Всё равно не поймет. Всё равно не… Вот Толик знает! Он сам дрался с мертвецом! Сам взорвал его гранатой! Но Спортсмен уже ковылял к избушке. Присел на крыльцо, сунул сигарету в разбитые губы, дрожащими руками прикурил. И всё молча.

– Мы уже вынесли тело. Проходи в дом, – пригласил Балагур и вдруг заговорщески приблизился. – Со Спортсменом что-то не того… Ещё ни слова не произнёс.

– Тебя бы так отделали, – обиделась за Толика Маруся, нащупала брошенные вещи. – Пойду оденусь.

– Зачем? Ты мне такая нравишься, – Борис состроил сальную ухмылку.

– Бабник, – парировала Маруся.

– Каждый мужчина имеет полное моральное право глазеть на то, что ему сами показывают.

– Всё равно – бабник.

Как хорошо, что есть Балагур! И скоро придут Шурик и Молчун! Как спокойно с ними! Придут ли? Стреляли. Не случилось бы чего.

– Как себя чувствуешь? – поднимаясь в избу, спросила.

Спортсмен мрачно кивнул, затягиваясь, не отрывая глаз от какой-то, только ему известной, точки вдали.

– Я и кровь убрал, – суетился Балагур. – Не бойся. Мало-мало порядок навёл. Жрать-то надо.

В домике было темно. Какое там электричество – ни свечки, ни звёздочки.

– Не споткнись, – советовал Балагур, – осторожно! Осколки убрал, но как знать… А ты босиком. В такой темнотище можно и не заметить.

– Может, дашь одеться?

– Я это… – Балагур смутился, – пойду костёр раскочегаривать. Супчик сварим. Есть охота. Вещи твои вот на этой кровати. Только, хм…

– Знаю. Разорваны. Выбросил?

– Здесь же положил. Тут иголка с ниткой, всегда с собой… Ладно, – он хлопнул дверью.

Всё. Надо приводить себя в порядок. Что бы ни случилось – жизнь, падла, пока продолжается. Мужиков надо чем-то покормить. Поди не всё изверги сожрали? Прочь страхи и призраки. Этот день ещё надо доживать. Она оделась. Потом долго хлопотала с Балагуром вокруг костра, собирала, ломала ветки. Вдвоём они сходили к реке, принесли воды. Маруся осторожно поглядывала на место, где должна быть лужа крови. Пусто. И Ферапонт не караулил у спуска. Зачерпнули котелком из реки, установили козлы, поставили греть. Всё время Спортсмен не покидал крыльца, выкуривая одну сигарету за другой, пытаясь этим как-то унять сушь и жжение в глотке. Маруся сжалась, нашарила в темноте свой рюкзак, не успевший побывать в лапах у бандитов. Вынула одну из не распроданных бутылок водки, на ощупь пересчитала, осталось ещё два. Всё вроде бы в порядке. И деньги на столе оставили. Вот ещё бы ружьё пашкино! Он же за него голову оторвёт!

Спортсмен перебрался поближе к костру. С благодарностью, но ничуть не удивившись, принял протянутую в кружке водку. Выпил, сжался от боли, облизнул пылающие после спиртного губы и опять закурил, глядя в огонь. Маруся начистила большую часть привезённой с собой картошки, покрошила в котёл, попросила его открыть пару банок тушёнки. Терпеливо орудуя консервным ножом, Спортсмен выполнил просьбу, а она села зашивать порванные трусики. А как быть? Всё равно носить нечего. Весь гардероб остался на лыжной базе.

– Возьми, – Спортсмен протянул открытые банки.

– Вывали сам.

Похлебка бурлила, напоминая о себе запахом неприхотливой еды. Голодным желудкам было не до претензий. Появился запачканный землей Борис, склонился, понюхал, произнёс банальность насчёт «не забыли ли посолить», и вновь исчез за избушкой. По звукам оттуда никто не сомневался в его занятости. Занятости делом неприятным, но необходимым.

– Маруська, – позвал Спортсмен. – Что же это происходит?

– До свадьбы заживёт.

– Фиг с ней, с мордой. Даже жалеть нечего, – он достал из кармана выбитую золотую челюсть, покрутил в пальцах и вернул обратно. – Плохо мне. Болит всё. Может, ещё плеснёшь?

Девушка покорно принесла водки, подумала и налила себе тоже.

– Ничего не понимаю, – жаловался Спортсмен. – Все провода перепутались. Временами даже не помню: где я? кто я?

– Пройдёт, – Маруся заканчивала штопку и искала повод, чтобы уйти в избу переодеться. Но Спортсмена как прорвало:

– Нога вот. Может и правда – вывих? В горле першит. Кто меня сегодня только не мутузил? – отхлебнул ещё глоток, сморщился. – Уродом наверняка останусь, как тот, одноглазый, – зажал глаз ладонью, покаркал смеясь.

Девушка старалась не смотреть на его лицо, на кровавые прожилки в глазах, выглядывающих из вздутий, на искривлённый нос, провал рта, безобразного без верхней челюсти, окаймлённого вспухшими порванными губами. Рыжая щетина напоминала ржавчину. Спортсмен быстро пьянел, но продолжал пить, запрокидывал голову, дёргая маленьким кадыком. В такие моменты чётко проступали глубокие ранки на горле.

– Зачем, спрашивается, в тайгу попёрся? Чего я здесь не видел? Из-за тебя. Так. Вот. А теперь? Кому с такой образиной нужен? Отворачиваешься? Смотри! Ты меня больше не любишь, да? Не нравлюсь такой?

– Прекрати кривляться! – он начал раздражать Марусю. Вот они мужики: нажрутся и выёживаются.

Спортсмен попытался закурить, но только рассыпал спички, пальцы ходили ходуном. Тогда он засунул руку в костёр, вытащил головешку, прикурил и бросил её обратно. К запаху супа примешался запах подгорелого мяса. Спортсмен потряс чёрной воспалённой ладонью:

– Как пахнет здесь!

Очарование, неожиданность случившегося накатили на девушку. Сейчас опять, опять! должно произойти нечто гадкое, неправдоподобное. Боже, зачем? Отблески огня плясали на лице Спортсмена, сжимающие сигарету губы марионеточно скривились:

– ИЗ-ЗА ТЕБЯ! Да что я говорю, ты и сама всё знаешь! Вы всё-всё про меня знаете!

Маруся попятилась. Она ещё могла вынести подобные фразы от призрака, но от Спортсмена – более жутко! Через край! Тот обхватил руками голову и застонал, покачиваясь:

– Говорили тебе – убирайся! Да не хочу я жить вечно! Сдохну! Хочу сдохнуть! Ох, как всё болит!

Девушка осторожно ушла, скрылась в избёнке. Сердце выбивало чечётку, сотрясая организм. Мысли ушли. Страх их выгнал, панический, разрывающий.

– Ого! Они уже костёр разложили!

Наконец-то! Вернулись! В оконце она увидела, как при свете костра из-за ульев вышли двое, что-то волоча за собой. Шурик! Что с Шуриком? Ах, вот он – плетётся следом. Что они тащат?

– Блин, опять зацепился, – Иван рывком дёрнул ногу, и кусты отпустили голову Газона.

– Тяжеловат, – выдохнул Молчун, держащий вторую ногу. – Куда его?

– Сюда, – вышел навстречу Балагур, показывая за избушку.

Они скрылись, волоча мертвеца за собой, громоздкая голова которого, подпрыгивая, елозила по траве. Маруся вырвалась, побежала за ними:

– Зачем? Зачем его притащили?

– Люди мы, аль нет? – вытирая пот со лба, изрёк Молчун. – Что ж, его в лесу бросать?

– И бросили бы!

– Уходи, Машенька, – предложил Балагур. – Мы сами. Иди за варевом смотри.

– Как Спортсмен? – Бортовский чертыхаясь искал по карманам сигареты.

– Живой. Болеет, – Борис взялся за лопату. – Давайте скопом навалимся!

«Я не хочу оставаться здесь и не хочу к костру. Что-то с Толиком… Болеет? Главное – живой», – она скользнула взглядом по вырытой кучке земли, по трём сваленным рядом телам и тихонько удалилась.

– Остальные где?

– В лесу, – хмыкнул Бортовский. – Одного вот… Пацан отыскал.

– Шура, чего встал? Хватай лопатку!

– Я не могу. Устал.

– Все устали. У лейтенанта – рука, Борис тоже ранен. Не филонь. Закопаем и делу конец.

– Вы что! Не понимаете! – Сашку трясло. – Это же люди! Мы убили людей! Мы – преступники! Теперь заметать следы?!

– Не люди это. Трупы, – оборвал Бортовский. – За работу, малый.

– Пошли вы со своей работой!

– Я те счас пойду!

– Подожди, – Молчун остановил Ивана, подошёл к Шурику, положил на плечи руки. – Чего разоряешься? Бандитов пожалел?

– Всё равно, – хныкал Сашка. – Нельзя же так.

– А они бы нас о-оч-чень пожалели! – пропел Балагур.

– Если на то пошло, Саня, у меня официальное разрешение их убивать, – Молчун заглянул ему в глаза. – Это сбежавшие зэки. При побеге убили двоих, ещё двое в больнице. Если хочешь – обнаружить и уничтожить их – одна из задач нашего отряда. А ты не знал?

– Это правда? – Сашка поднял глаза на Командира.

Тот хмурясь кивнул. Шурик всхлипывая взялся за лопату. Борис уже наметил контуры могилы и выкопал примерно с четверть. Но теперь из-за Газона предстояло копать глубже.

– Говорил: могилы раскапывать – примета плохая, как бы их копать не пришлось? Вот и копаем.

– Может гробы им? – сделал последнюю попытку Шурик.

– И каждому по отдельной яме? С крестами и венками! – озлился Бортовский. – Хочешь – ковыряйся. Хоть всю ночь. Да и в ночь не уложишься.

– Устал, – оправдывался тот.

– Давай спать пойдём! А трупики за стеной полежат? Кошмарики не замучают?

Спортсмен сидел в таком же положении – обхватив голову руками. Маруся попробовала суп – есть можно. Надо бы нарезать хлеб, но нож искать не хотелось, с недавнего времени испытывала к ним аллергию. Сами нарежут, если надо. По сути, они правы. Не оставлять же мёртвых в лесу? Кто знает: звери, вороны-стервятники, насекомые… Брр, гадость! Потом совесть напомнит. Лучший выход – предать тело земле. Только поздно уже. Зажгла спичку, взглянула на циферблат. Час ночи. Закурила. Вышла из дома. Спортсмена у костра не было…

Шурик нехотя ковырял землю. Работает всего пять минут, а ладошки уже деревенеют. Ещё только мозолей ему не хватало! И так сегодня наломался, мышцы гудят как трансформаторная будка. Когда они шли к пасеке, и Молчун с Иваном волокли тело, он не мог вспомнить, например, когда снял автомат с предохранителя. Произошедшее постепенно становилось понятным, дробясь в памяти на эпизоды. Проснулся, и дурной сон посоветовал убить. Вот и убил. Как просто! Убил человека, сейчас зароет вместе с другими мертвяками, пожрёт чего-нибудь и на боковую. Обыденно. Жутко. И ведь всего этого могло не быть. Если бы не желание повыпендриваться. Уехал бы из санатория домой, побухал, прицепился бы к какой-нибудь девчонке, похожей на Натаху… А он так и сделал: надрался, переспал с Иркой и теперь хоронит убитого им человека – чем не весёлые каникулы? Как я, блин, провёл лето! Ну шарятся по тайге сбежавшие зэки, ну есть разрешение их убивать, гранатами пошвыряться можно, пострелять опять же! Золото найти! Ох, не то, Саня! Не туда вляпался. И шутки у тебя дурацкие. Всё, пора завязывать. Как вернусь из тайги, сделаю что-нибудь хорошее, приятное себе и другим. В комсомол бы вступил, если бы не разогнали! В партию Навального! Влажная земля тяжёлыми комьями липла к кроссовкам. Чёрт с ней, не картошку сажать!

Спортсмен подошёл сзади, оттолкнул, угрюмо воззрился на могилу, мёртвых бандитов, вырвал из рук лопату и забросил в кусты.

– Ты чего, Толян?

– Не оставлять же их так?

– Не засранствуйте, Спортсмен!

Шурик покорно вломился за лопатой, отыскал в темноте. Спортсмен сплюнул в могилу и поплёлся обратно. Подбежала Маруся.

– Что это с ним? – ворчал Командир.

– Напился.

– И нас не дождался?

– Возьмите. Жертвую, – девушка протянула бутылку водки и пару кружек дала.

– Ну, Машенька, слов нет!

– Согреться не помешает, – обхватив бутылку, Бортовский содрал зубами пробку, плеснул в кружку и отхлебнул солидный глоток.

– Лейтенанту штук пять таких надо! – крякнул Борис.

– Может, перекусите? Суп сварился.

– Сейчас закончим, – Молчун оттеснил её в сторону. – Ты как? Ничего? Что в доме произошло – рассказать хочешь?

– Не сейчас. Как получилось, так пусть и будет, – девушка отвернулась.

– Сегодня все отличились! – подбодрил Молчун. – Даже Шурик!

Сашка, намеревавшийся было «промочить горло», сглотнул, чтобы не поперхнуться.

– Как он гранатой-то, а?! – потирая лысину, вспомнил Борис.

– И в этого всю обойму, – выдохнул Иван.

– Чего разорались? Может быть, ещё к медали представите? – Сашка попытался сосредоточиться на выпивке.

– А это идея! Подумай, лейтенант.

– Я про другое думаю, – Бортовский с сожалением наблюдал, как водка исчезает из бутылки с катастрофической скоростью.

Молчун долил себе остатки и ухнул залпом: «Развязал!»

– Как ты про зэков узнал? И кто это тебе официальное разрешение выдал?

– Полковник Костенко, кто ещё?

– Врёшь.

– Вру.

– Ладно, опосля поговорим.

– Зачем же «опосля»? Лучше скажи, почему про них не рассказал остальным? Знал ведь!

– Это уже интересно! Кто ещё знал? – насторожился Балагур.

– Я знала. Мне дядя Коля, участковый, сказал утром. Толик – в курсе.

– Какое это имеет значение? – буркнул Иван.

– Ещё двое в тайге, – напомнил Молчун. – И ещё двое где-то: Вертушенко и Карасенко. Может быть, от остальных отделились. А может и нет.

– Поздно выяснять. Завтра поговорим, – Иван подхватил Газона за ноги. – Чего встали? Сбрасываем.

– Ещё бы углубить. Мелковатая могилка получилась.

– Закопать хватит. Ещё вкалывай тут, – поддержал Командира Шурик.

– А двустволку? Нашли? – вспомнила Маруся.

– Хрена с два в такой темноте найдёшь! Хватай, малыш, не будь засранцем.

Шурик, зажмурившись, обхватил бельмоватую голову, поднатужился, поднял.

– Да ты волочи его! Отпускай! Так.

Тело скатилось в яму. Увязая в вырытой земле, Молчун и Борис подхватили Сыча. «Зозуля» – вспомнилось.

– Теперь третьего!

– Может быть, нож вынуть?

– Да фигли он сдался? Давай, тащи!

Шурик жалел о ноже, но противоречить не стал, ещё заставят самому вытаскивать. Ферапонт шлёпнулся сверху.

– Братская могила, – решил сострить Иван. – Давайте, ребята, закапывайте. Пойду. Что-то рука разнылась…

Комки земли глухо падали на тела. Как кстати водка! Не то бы стошнило! Тьфу! Шурик сплюнул на ладони и схватился за лопату. Пусть только попробуют не прибавить к гонорару за вредность и сверхурочные…