Через реку Маруся переправлялась одной из последних. Первым по тросу укатил Спортсмен, за ним грузно и осторожно последовал Иван, а теперь она, улыбаясь, наблюдала как болтался в воздухе Шурик, брыкаясь худосочными ногами. Но улыбка трогала только губы.

Что-то беспокоило её. То ли Молчун, куривший рядом – невольно обдувая дымом, то ли ошеломляющая мощь тайги. Она затянулась последний раз и отбросила сигарету. Чёрт возьми! День начался так удачно! Когда же появились первые признаки дискомфорта? Не тогда ли, когда Спортсмен одёрнул Командира у лодки? И ещё Шурик в старом доме… Это всё предтечи… Холодные брызги воды на лице в лодке… Не в лодке! Брызги, поднятые плывущим медведем! Именно тогда и подкралось беспокойство. Зачем они стреляли? Во что? Или в кого? Словно её уличили в чём-то постыдном, так неловко. Медведь тогда немного постоял на отмели, не доверяя и удивляясь. Он всего лишь плыл в безопасное место. Почему по нему стреляют? Безопасное? Он плыл в ОПАСНОЕ место! И знал это! Не мог не знать. И было ещё что-то в его морде самодовольное, говорящее: «УБИРАЙСЯ!» Что-то от лисы, ожидающей смерти. Да нет же, просто показалось, просто она немного свихнулась. Если она не полная дура, то тогда… мир сместился, перевернулся и поехал подобно пресловутой крыше. Тишина! Гнетущая, тупая, как скука и безысходность. Не поют птицы, кузнечики, как утром, не стрекочут, деревья не качают ветками, листва не шумит. Небо прояснилось, по идее лес сейчас должен звучать, как оркестр, выстреливая птичьим гомоном и порывами ветра. Нечего делать медведю в таком затишье. ОН ПЛЫЛ НЕПРАВИЛЬНО! НЕ ТУДА! Даже на кладбище бывает веселее…

– ВОТ ИМЕННО. КЛАДБИЩЕ. ТС-С, – шепнули на ухо.

Маруся вздрогнула и повернула голову, осторожно, словно боясь пораниться, понимая, что её взору предстанет нечто ужасное, подобное оскаленной лисьей морде в глазах Барса. Справа сидел Молчун, Балагур цеплялся к тросу, а слева никого НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ. Она ошиблась. Рядом сидел Андрюха Вращенко и, прижимая палец к губам, делал ей таинственные знаки. Что-то не так было с его губами, они кривлялись, гримасничали, напоминая марионетку на огромной и пустой арене лица, которое могло посоперничать в бледности с луной. Неестественно алые губы дёргались, шепча:

– НЕ ПОРА ЛИ ТЕБЕ, МАХА, УБРАТЬСЯ? ЧТО ТЕБЕ ДЕЛАТЬ НА КЛАДБИЩЕ? А МЫ ВСЁ-ВСЁ ПРО ТЕБЯ ЗНАЕМ, – лицо приблизилось и стало темнеть. Запахло гарью. Ткань одежды расползлась, обугливаясь.

– Ущипни меня! – крикнула Маруся, прижимаясь к Молчуну, не в силах отвести глаз от уже полностью почерневшей фигуры.

Балагур обернулся и засмеялся:

– Странная просьба. Но конкретная. Ты кого просишь: меня или молчальника?

«Неужели они не видят?!» – Маруся удивилась весёлому выражению лица толстяка и переметнулась к Молчуну.

Тот оторопело смотрел на разваливающегося призрака, приоткрыв от удивления рот. Но он видел Нину, свою экс-благоверную. Она сидела рядом с Марусей на корточках, в цветастом домашнем халате и говорила, покачиваясь:

– ИЗ-ЗА ТЕБЯ… ВСЁ ИЗ-ЗА ТЕБЯ… ВЕРНИСЬ И ЕЩЁ УСПЕЕШЬ… ВЕДЬ ТАМ ЖИЛИ ТВОИ РОДИТЕЛИ… ИЗ-ЗА ТЕБЯ…

– И ты меня ущипни, – он обжёг ухо девушке своим дыханием и хрипом.

Вцепившись друг в друга, они ущипнули. Насколько и куда удачно получилось у Маруси, но пальцы афганца схватили её прямо под правым соском, что было очень болезненно, но и достаточно эффективно. Призрак растаял, рассеиваясь с дымом. А для Молчуна исчезла Нина.

Подбоченясь, Балагур рассматривал их, не понимая смеяться или бежать куда-нибудь сломя голову:

– Да что с вами? У вас на лицах девятьсот дней блокады написано.

Расцепившись, парочка уставилась на него, словно на невесть откуда взявшегося бегемота.

– Ты что-нибудь видел? – сипнул Молчун.

– Видел. Вернулся Кома… товарищ лейтенант Иван Николаевич и заставил разбирать кровати и стаскивать их обратно.

– Эй! Чего там у вас? – гаркнуло с того берега.

– Ну вот, вспомни дурака, он и окликнет, – Балагур оттолкнулся ногами от земли и, покачиваясь, поплыл по воздуху, вцепившись в страховочные пояса:

– Пока, ребятки! Просыпайтесь!

Маруся, нахмурившись, растирала синяк под кофтой:

– Другого места не нашёл, да?

Молчун проследил за её рукой и попытался улыбнуться:

– Прости. Но что ты думаешь об этой херне? Ты видела её?

Девушка поднялась, опираясь на ружьё:

– Никого и ничего я не видела. Ясно?

– Как? Ты же…

– Ничего я не видела! И не хочу ничего больше видеть! С меня хватит!

– Погоди, – Молчун попытался удержать её, но Маруся оттолкнула его плечом, пошатываясь, побрела к воде и принялась ополаскивать лицо.

– Эй-эгэ-гэ-эй! Лечу! – болтался под тросом Балагур. – Ау-у! Люди! Хорошо-то как!

– Вначале голоса, потом галлюцинации. Что дальше? – ухмыльнулся Молчун, потирая виски. Резко и как-то сразу вернулась головная боль…

Они шли чуть больше часа. Словно время отпрыгнуло вспять лет на семьдесят. Пробираясь сквозь зелень леса, подобно отряду заблудившихся партизан или наоборот: уверенному в своём всемогуществе, но усталому и осторожному – карателей, прижимающих автоматы к животам, будто двигались на поиски своих жертв. Шурик ещё не решил, кем быть лучше: карателем или партизаном? Партизаны – они, конечно, за правое дело. Родину защищали. Но старые фильмы уж как-то блёкло и неромантично рисовали таёжный быт голодных и изможденных людей, вечно ожидающих разведчиков с донесением. Для чего малочисленному отряду эти донесения? Всё равно же в бой вступать – самоубийство. А вот разведчики, как правило, геройски погибали… И как красиво и уверено марширует по лесу гитлеровец, чопорно постёгивая хлыстиком голенище начищенных до блеска сапог! Чёрный, прямо по фигуре, мундир со свастикой на рукаве, фуражка с черепом-кокардой над юным белобрысым лицом. Он красив – до безобразия и наоборот: ненавидим до восхищения. Молодой эсэсовец не понимает, что сам носитель своей смерти. Ибо именно его за красоту и уверенность хочется шлёпнуть первым… Шурик споткнулся и взглянул под ноги – хлыстик, некогда выпавший из холеной руки, лежал перед ним. Да нет, это просто пихтовая веточка, потерянная тяжёлой кроной. Шурик неуверенно поднял её и двинулся дальше, позабывшись, постукивая по ноге в такт шагам.

Лес, казавшийся издалека сплошной зелёной массой, расступился, как бы развернувшись в пространстве, и уже поднадоел однотипностью стволов и кустарников. Он был слегка неуклюжим и неторопливым, словно не надвигались осенние ненастья и зимние холода. Да что им, вечнозелёным пихтам и кедрам, мороз и снег? Только ещё одна возможность подремать, закутавшись в белые шубы. А вот молодняковой поросли придётся нелегко. И на том спасибо, что под Новый год не доберутся до них топоры.

– Может быть, растянуться в цепь? – предложил Молчун. – Только чтобы не терять друг друга из вида.

Лес усмехался, обманув первоначальной рассредоточенностью, сгустился, заволокся кустами, репейниками, спрятал выступающие на поверхность корни в лопухи, выставляя неожиданные сучки и низко опуская ветки, как бы играя: «А ну как поймаю!» Маруся двигалась мягко, как кошка, заранее огибая предстоящие преграды, проскальзывая меж стволов, оставляя за собой лишь лёгкое колыхание веток. На самом деле она раздвоилась. Тело, не управляемое разумом, машинально выбирало дорогу, петляло, шагало, отвечало на вопросы, а мозг сжался в лихорадочном поиске выхода из испуга. Разлезающийся по швам Вращенко не просто напугал, а перевернул что-то в ней. Странно, почему он сгорал? Что с ним на самом деле?

…МЫ ВСЁ О ТЕБЕ ЗНАЕМ…

Кто мы? Барс? Лиса на дороге? Плывущий медведь? Или тот, вернее та, кого видел Молчун?

…ТЫ ВИДЕЛА ЕЁ?

Неужели он лицезрел что-то другое, в женском обличье?

…ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ ОБ ЭТОЙ ХЕРНЕ?

Да ничего она не думает! Она не желает думать об этом! Она хочет думать о Спортсмене, о его ласках, о его уверенности в своей правоте, а не о… призраках, или что там было. Почему они видели разные вещи, а Балагур… Нет! Спортсмен! Потому что колется сено, хочется чихнуть, так щекотно в носу… который проваливается над кривляющимися, марионеточными губами…

– ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ УЛЬГЕН, НАЧИНАЕТСЯ ХОЗЯИН ГОР!

Боже мой! Дедушка! Что ты думаешь ОБ ЭТОЙ ХЕРНЕ!?

– Эй! Сюда, скорее.

…Шурик ещё мог бы поспорить о том, кто первым увидел шалаш. Так хорошо и спокойно было плестись вместе со всеми. Иногда он даже забывал о цели брожения по лесу. Мысли, как в магазине, открывали дверь, входили в голову, глазели на товары и выходили, так ничего и не купив. Конечно, помнил – он ищет! Но ищет вместе со всеми, и даже не предполагалось, что он может найти что-то самостоятельно. Тем более – искали вертолёт. А это такая огромная штука с пропеллером наверху. И уж никак не горка набросанных друг на друга разлапистых веток. Поэтому он и не обратил внимания на шалаш, просто скользнул взглядом по зелени. Всё же вокруг зелёное, ветвистое, муторное. А Балагур тут же за спиной завопил, созывая растянувшуюся людскую цепь.

Шалаш был низеньким и скорее напоминал какое-нибудь индейское захоронение, чем чьё-то жильё. Он приютился меж двумя стоящими чуть ли не ствол к стволу кедрами. Вход – вернее, тёмное узкое отверстие – расположилось так, что из него можно было бы наблюдать за происходящим вокруг на достаточно большом расстоянии. Стены и задняя сторона втиснулись в переплетённые вьюном сухие и ломкие заросли подлеска. Чуть вдалеке, окружив себя небольшим пространством полянки, уходила в небо ель с обрубленными снизу ветвями. Бортовский щёлкнул затвором и направил автомат на шалаш:

– Кто здесь? Выходи!

Подбежали Спортсмен и Молчун, Маруся наблюдала издалека, прислонившись плечом к стволу. Воевать не её дело. Она всего лишь проводник.

– А ведь ты его чуть не проглядел, Шура, – поддел Балагур. – Как же так?

– Задумался, – смутился Интеллигент.

– Ты ещё и думать умеешь? – хихикнул толстяк. – О чём же?

– Где бы достать опохмелиться, – цыкнул сквозь зубы Спортсмен.

– Тихо! – прикрикнул Иван. – Ты – справа, ты – слева, остальным залечь!

Повинуясь, Спортсмен и Молчун заняли подступы к шалашу. Шурик растянулся в траве, ощутив блаженство в натруженных ногах, и если бы не напряжённость момента, послал бы всех к чёрту и с удовольствием всхрапнул бы пару часиков.

В шалаше зашуршали. Все замерли, уставившись на провал лаза. Внезапно тишину нарушил громкий девичий смех:

– Ох, не могу! – Маруся обняла дерево и хохотала до слёз. – Ой, вояки! Ох, уморили! Он же…

– Что случилось?

– Бу-у-урундук-к! – выдала Маруся, давясь смехом. – Он же в кусты шмыгнул! Ох, черти, насмешили! Поглядели бы на себя со стороны…

– Прекрати. Что за детство? – буркнул Иван и посмотрел на Спортсмена. – Ну-ка, взгляни что там?

Тот послушно кивнул и в два прыжка очутился у шалаша, присел и заглянул внутрь, потом засунулся в лаз по пояс и крикнул:

– Пусто! Нет никого!

– Разорался. Рот поменьше открывай, а то бурундуки из задницы посыплются, – проворчал Балагур, запихивая не пригодившийся фотоаппарат в футляр. Шурик, имевший возможность лицезреть вместо лаза в шалаш зад товарища, представил, как из него начнут выскакивать юркие зверьки и тоже захохотал, подвизгивая, совершенно расслабившись и разметавшись по траве. Прохлада, исходящая от земли, ласкала лицо, обнимала тело, даже смеяться лень.

– Сейчас из кого-то точно посыплется, – вылезая и отряхиваясь от еловых иголок, парировал Спортсмен.

– И чего? – Иван сам рванулся к шалашу.

– Кто-то живёт там, – Спортсмен закурил. – Или, скорее всего, жил недавно.

Почти все по очереди заглянули в шалаш. Хвоя, подстилка из веток, запах смолы и темнота… Вот и всё, что удалось обнаружить.

– Ждать надо, – предложил Балагур. – Хозяин домой всегда возвращается.

– Погодите, – встрепенулась Маруся. – Это значит – экипаж жив? Это они построили шалаш? Больше некому.

– Места там только на одного.

– Если кто-то из них жив, и это его пристанище, то нам здорово повезло.

– Чего решаем, Комо… товарищ лейтенант?

– Ждём или как?

– Привал, – разрешил Бортовский и поскоблил здоровой рукой шрам на щеке. – Подумать надо.

– Ждать – смысла нет, – Спортсмен потянулся, хрустя суставами. – Шалашом не пользовались дня два. Хвоя осыпается. А на иголках только йоги спят.

– Не на иголках, а на гвоздях, – поправил Балагур.

– Что за чёрт? – Спортсмен провёл ладонью по стволу ели и отскочил, – Словно плесень намазана.

– Смотрите! – Маруся подошла к дереву и показала на внушительные зарубки, затянувшиеся зеленоватой коркой.

– Хотели дерево срубить? – заинтересовался зарубками Балагур.

– Тихо! – рявкнул Иван, осмотрел дерево и выругался. – Было, значит, чем рубить. Топор кто-нибудь видел?

– Сейчас, – Спортсмен вновь нырнул в шалаш.

– Ветки и так хорошо дались, зачем им понадобилось дерево валить?

– Мне откуда знать? – насупился Иван.

Маруся внимательно осмотрела все раны на стволе:

– Где ветки рубили, зарубки белые, а здесь – зелёные.

– Белые, зелёные, красные, – огрызнулся Иван. – Светофор какой— то.

– Жёлтый, а не белый. Жёлтый в светофоре… – поправил правильный Балагур.

– Иди ты… А ты чего разлёгся?

Шурик поднял виноватую физиономию и, уяснив, что Командир не в настроении для препирательств, лениво отполз в сторону, чтобы не путаться у него под ногами.

– Топора нет, – доложил Спортсмен. – Тут письма, или что-то на них похожее, – он протянул куски берёзовой бересты.

– Чушь! С чего ты взял, что письма?

– Дата на каждом нацарапана, – с превосходством сообщил Спортсмен.

– Чёрточки, палочки, – причмокнул Балагур, через плечи столпившихся у бересты заглядывая в текст «писем». – Китайская грамота.

«Это тебе, – очнулся Отто. – Оттуда. А почему не старый шифр?»

– Постой-ка, – Балагур прорвался к бересте. – А что если… Ну конечно же… Морзянка!

– Да ну? – выдохнул Спортсмен. – И что делать? Кто её знает?

– Я знаю, – отрубил Иван, хотя последний раз пользовался Морзе в училище и то для того, чтобы передать за стенку, что там живёт отделение засранцев.

– И я знаю! – хлопнул себя по лысине Балагур. – Я на флоте служил радистом.

– Так что же там написано?

– Чёрт его разберёт. Попотеть придётся. Тут: тире, тире, точка. А тут и не видно совсем. Он чем-то царапал. Веточкой, наверное. Время и терпение понадобится.

– Ладно. Берем эту филькину грамоту с собой, – Командир огляделся. – Эй, оболтус, поднимайся. Перекур закончен.

Шурик нехотя сел, осоловело оглядываясь. Успел-таки перехватить у сна минут десять.

Маруся не интересовалась берестой. Всё внимание поглотили зарубки. Их цвет. Что-то в зелёных глубоких царапинах было не так. Запах? Обыкновенная плесень. Нет, что-то от… Вращенко, лисы и медведя… Ненужность? Бессмысленность. Почему одни остались белыми, а другие покрылись плесенью? Обойдя дерево, она обнаружила ещё царапины. Чуть выше плеч. Словно кто-то обнимал дерево, впиваясь в него… когтями? Эти углубления тоже запеклись зелёным.

– Что ищешь?

Она вздрогнула и обернулась. Рядом стоял Молчун и смотрел на царапины:

– Медведь?

– Нет. Рост не тот. И медведь обычно сдирает кору, а здесь, смотри, как бы вдавливали…

– Все сюда! – Бортовский прикуривал от зажигалки, выжидая пока все соберутся, и предложил. – Есть возможность, что кто-то из экипажа жив…

– Радист! – выкрикнул Спортсмен.

– Почему? – недоверчиво поинтересовался Командир.

– Азбука Морзе. Кому проще её выдавливать на бересте? Радистам – это второй родной язык.

– Хорошо. Возможно, жив радист. Возможно, живы остальные. Просто разминулись после аварии. У нас до заката ещё часов четыре-пять. Предлагаю разделиться на две группы. Одна отправляется дальше, расширяя исследование местности. И вернётся сюда часа через три. Вторая останется здесь и продолжает осмотр на месте. Подождём, вдруг явится…