Бортовский вышел из наркотического оцепенения, силясь понять причину пробуждения. Стрельба? Но тайга хранила молчание, и если было что – ушло вместе с эхом. Проклятая рука зудела, и Иван принялся осторожно разматывать бинт. Здоровая ладонь коснулась ствола автомата, лежащего на коленях, и невольно отдёрнулась, обожглась. Чёрт! Иван вытащил магазин – так и есть: ни одного патрона! Выходит, пока он дремал, пытаясь заглушить боль в руке уколом, кто-то подкрался, выпустил в белый свет – как в копеечку – всю обойму и скрылся, положив автомат на место. Он даже огляделся, пытаясь уловить мельчайшее движение в кустарнике. Версия не выдерживала никакой критики. Зачем кому-то куда-то стрелять, если можно было использовать для этого самого Ивана? Без сознания он отличная мишень. Значит: он сам стрелял? Зачем? И тут же мозг объяснил: нечаянно нажал на спуск, и дел-то! Всякое бывает!

Но что-то свербело внутри, словно некто нехотя сжимался, укладываясь в вынужденную спячку, ворочаясь и бранясь.

– ДОННЕРВЕТТЕР, – услышал Иван и обнаружил, что это его губы шёпотом призывают гром и молнию.

– Это ты, Отто? – благоговейно шепнул он.

Ответа не последовало. Надо растолкать, разбудить впадающее в дрёму существо внутри. Необходимо понять. Наконец-то встретиться лицом к лицу с неуловимом господином Бришфоргом. Вот он просыпается… Нет! Иван до сих пор помнит их первую встречу в Праге.

– ТЫ ЖЕ ХОЧЕШЬ ЭТОГО? – не спросил, а приказал Отто. – ВОЗЬМИ ЕЁ!

Потом, когда пелена уползла в темноту подвала и очистила голову, он увидел искореженное страхом и кровоподтёками женское лицо с раскрытым в беззвучном вопле ртом. Кровь жирными пятнами расплывалась по кофте, стекала по её ногам, и Иван, отшатнувшись, схватился за лицо влажными липкими руками. Он бежал по ночной Праге, как в кокон, спрятался в гостиницу и долго стоял под душем, оттирая лицо и руки. Вначале вода, вьющаяся воронкой у его ног, была розовой, затем вернулась в своё первоначальное, бесцветное состояние. Как такое могло произойти?

Просто «травка» перестала удовлетворять, а героин стоил слишком дорого… Но однажды в Бонне нашёлся один господинчик, который пояснил, что информация во многом дороже денег. А год спустя появился другой господин. С матовым цветом кожи. Он показывал фотографии и перечислял факты. И всё спрашивал, заглядывая в глаза, как Ивану понравится, если его связь с ЦРУ станет известна на Большой Родине? Господин нравился Ивану ничуть не меньше, но он выпросил для себя зарубежный паспорт на случай провала. Затем неоднократно открывал салатного цвета корочки и всматривался в свою фотографию. А потом удивлённо читал, что человек на фотографии некий Отто Бришфорг, уроженец Берлина.

Что эти всевозможные господинчики находили в бумажках, почему они просили копировать тот или иной документ – Ивану было наплевать. Тогда он познакомился с Отто. Не тем фальшивым, а настоящим, вполне реальным. Он имел узкий лоб, широкие скулы и круглые глаза с замутнённым белком. Появлялся когда хотел и где хотел, вызывая боль в висках, а затем полное расслабление. Когда же его вернули Домой и поместили в стерильную лечебницу, Бришфорг издевался над ним часами, не давая наслаждения после боли, кривлялся, строил рожи. Когда он уходил, Бортовский давал себе слово, что отыщет его и убьёт. Но Отто не появлялся… года два.

Когда он пришёл опять? Как подкрался и запутал Ваню паутиной, едва прикасаясь липкими лапками к затылку? Когда бабка на улице чуть ли не силком заставила купить баночку майонеза, где, как потом обнаружилось, в вязкой массе хранилась никелированная трубочка с посланием от «друзей»? Или когда он на зубок запоминал все формулы, найденные в работах академика? Нет, нет и нет! Иван никогда не сомневался в реальности этого человека. Ибо в шифровках он всегда ставился «боссом»: «…тогда Отто тебя найдёт», «считаем, что Отто лучше знает…» И тогда, в санатории, Бортовский увидел его и онемел в ужасе. Немец вышел из-за стола и схватил медсестру за горло. Иван ждал, что она закричит и разбудит его, выведет из столбняка. Но девушка молчала. И шпион опять скрылся непойманным…

Он здесь. С ними. В экспедиции. Как ему удалось проскользнуть мимо Костенко и других, ищущих Отто не один год? Сам Иван пытался выследить кровавый след от Праги до Бонна и дальше. Сколько было планов разоблачения! Но информация до сих пор ускользала за рубеж, жертвы маньяка-убийцы – оригинальное хобби он себе придумал! – продолжали расти, как будто дьявол стоял за этим человеком, делая его невидимкой. Спортсмен? Афганец? Фотограф? Кто из них? Не надо гадать. Ненависть сама решит все вопросы. Когда все умрут, умрёт и Отто.

«Ты уверен? – буркнул голос из нутра. – Делай дальше что делаешь».

– Убью! – прорычал Иван, продолжая разбинтовывать зудящую руку. Предварительно он запасся бинтом из аптечки и йодом, чтобы в очередной раз прижечь рану. Когда потрёпанный и влажный бинт выпустил руку, Бортовский увидел то же, что и вчера. Только язвы по краям царапины стали ещё больше, пальцы слиплись и ссохлись, почернели, покрытые сетью трещин, из которых кучерявились бурые волоски…

…На краю обрыва под старой жёлтой сосной, ветви которой росли только с южной стороны, а ствол только что был опоясан кольцом троса, сидели и курили Спортсмен и Молчун. Как-то по-особенному курится в тайге! Степенно. Хочется молчать и слушать тишину, смотреть с обрыва на речные перекаты, чувствуя себя мудрым и значительным и в тоже время – крохотной частицей буйства природы. Каких-то полчаса назад они висели над пропастью, неудержимо карабкаясь вверх, забивая ступеньками клинья. В них стреляли. А теперь будто и не было ничего. Вот оно, такое знакомое чувство спокойствия и умиротворения, что Молчун искал так жадно. Риск – затем покой, гордость за отлично выполненную работу – и новый риск. Пахнуло знакомым, военным.

– А Командир – свинья, – глубокомысленно выдал Спортсмен.

– Горилла, – поправил Молчун.

– Жирная свинья, – не слушая его, Спортсмен развил свою мысль, сплюнул. – И мнит себя ещё большей свиньей.

В тайге и ругается по-особенному – естественно так. Тишина, лес, небо и река вновь заполнили лёгкие, выгоняя прогорклый сигаретный дым.

– Да. Вот ещё что, – вспомнил Спортсмен, – участковый сказал, что зэки в тайге бродят.

– Угу. Знаю. И Командир знает.

– Свинья, – подытожил Спортсмен. – Надо остальным сказать, Маруся тоже знает…

Молчун улыбнулся. Утром он видел, как они вдвоём спускались с сеновала во дворе у старика-шорца. «А если бы Нинке предложить завалиться в сено?» – мелькнула шальная мысль, и воображение тут же нарисовало её искривленную презрением мордашку. Странно, но теперь бывшая жена не вызывала раздражения, а только самоиронию.

– Ну что, полезли обратно? – он поднялся, хлопнув ладонями по коленям.

– А если опять пальнут?

– Не сидеть же до конца света?

– Неплохая идея. Хорошо здесь. Спокойно, – улыбнулся Спортсмен, обнажив верхний, золотой ряд зубов.

Они прицепили пояса к карабинам и, оттолкнувшись от скалы, покачиваясь, покатились над водой. Страховка, натянутая как струна, недовольно скрипела.

Река проплывала далеко под ногами, крепление работало чётко, их несло прямо на другой берег, под уклон, где плотная фигура Бортовского напряжённо вглядывалась в приближающуюся пару. Пологий спуск порождал иллюзию постепенного приближения к воде – казалось, ещё чуть-чуть и она оближет ступни. За считанные минуты они достигли берега и вступили на твёрдую почву.

– Отличная переправа! – предупредил вопрос Командира Молчун. – Мы в горах всегда так переправлялись. Только там похолоднее было.

Бортовский хмуро перебинтовал руку.

– Что за стрельба была? – с ходу спросил Спортсмен.

– Мне откуда знать? – рявкнул Иван. – Я их на пасеку отправил. Чего они там палили? Вот придём – устрою штрафомойку…

– Это всё нам осталось? – Спортсмен ткнул в солидную горку вещей у бровки.

– Не-а, сейчас машина подкатит, до пасеки подбросит, – продолжал бурчать Бортовский. – Чего встал? Помоги завязать, – дёрнул затянутой в бинт рукой, словно обёрнутой в боксерскую перчатку.

Спортсмен присел, надорвал бинт и закрепил повязку, чувствуя сопение в затылок и … что-то ещё… будто кошка сдохла.

– Долго вы там? – Молчун уже водрузил на спину рюкзак, словно недомерок-копье, сжимая под мышкой автомат.

Опираясь на Спортсмена, Бортовский поднялся, как-то трогательно и неуклюже подхватил свой рюкзак, автомат повесил на шею и потопал вперевалочку, не оглядываясь. Нагруженные Молчун и Спортсмен двинулись за ним, причём последний насвистывал что-то вроде «Трус не играет в хоккей». Он чувствовал себя неловко и за утреннюю реплику у лодки, и за предвзятость к Командиру. Хотя по старой привычке понимал, что ругать начальство или тренера является правилом хорошего тона. Но сейчас впереди себя он видел усталого, больного человека, вынужденного командовать всякими своенравными спортсменами. И стало жалко Командира. И с чего взял, что именно ему будут послабления? Ведь действительно не усмотрел за Шуриком: тому лишь бы побухать, да перед бабами повыкобениваться. А Командиру волнуйся за всех! Пытаясь сгладить подступающее умиление, Спортсмен покопался в недавних ощущениях и обнаружил отрицательные качества в этом человеке:

– Пахнет от него, как от свиньи…