Глава тридцать восьмая

Эва

Время исчезло. 1915-й сплавился с 1947-м. Эва видела себя одновременно двадцатидвухлетней, окровавленной и сломленной, и нынешней пятидесятичетырехлетней, так и не оправившейся от пережитого. Рене Борделон предстал темноволосым лощеным бонвиваном и одновременно седым закостенелым стариком в отлично сшитом костюме. В этот миг столкновения двух эпох обе ипостаси казались истинными.

Затем, как по щелчку, прошлое влилось в настоящее, и остался только чудесный летний вечер 1947-го, в котором бывшую шпионку и ее заклятого врага разделяли всего несколько футов мощеного плиткой пола. При взгляде на усохшего старика, опиравшегося на знакомую трость с серебряным набалдашником, душа Эвы испустила безмолвный вопль, а в животе разверзлась черная дыра ужаса, поглотившая всю по лоскутку собранную отвагу.

Он ее не узнал. Борделон снял черную фетровую шляпу и вопросительно взглянул на метрдотеля:

– Кажется, меня ждали?

Эва вздрогнула, услышав этот бесцветный голос из своих кошмаров. Заныли пальцы, когда-то переломанные этим человеком. Встреча с ним застала Эву врасплох. Она думала, что успеет к ней хорошо подготовиться. Но судьба преподнесла ей сюрприз, к которому она была совсем не готова.

Борделон не изменился. Седина и морщины – всего лишь новая витрина. Паучьи пальцы, металлический голос и мелкая душонка палача, облаченного в дорогой костюм, остались прежними.

Вот только шрам на губе. Памятка о прощальном поцелуе Эвы.

Трещал метрдотель, объясняя ситуацию. Чарли взяла Эву за руку и что-то шепнула, но из-за звона в ушах Эва не разобрала ни слова. Она понимала, надо что-нибудь сказать, что-нибудь сделать, но не могла шевельнуться.

Темные глаза Рене обратились на нее:

– Миссис Найт? Простите, мадам, не припоминаю…

Неведомо как, Эва сумела шагнуть к нему и подать руку. Едва она ощутила знакомую хватку длинных пальцев, как ее тотчас окатило былым отвращением. Захотелось выдернуть руку и бежать куда глаза глядят, подвывая от мучительного ужаса.

Поздно. Они встретились. Эвелин Гардинер больше не побежит.

Эва стиснула ладонь Борделона. Он нахмурился, почувствовав ее бугристые пальцы в перчатках. Эва подалась вперед, чтоб только он ее расслышал, и проговорила тихо и внятно:

– Возможно, ты припомнишь Маргариту Ле Франсуа? Или, может, Эвелин Гардинер?

В ресторане, под крышей которого произошло счастливое воссоединение родных, царило возбуждение. Сияющие официанты, руководимые метрдотелем, сервировали самый удобный столик. Посреди этой суеты Эва и Рене скрестили взгляды, точно шпаги.

Наконец Борделон выпустил ее руку и глянул на приготовленное для них место:

– Давайте сядем?

Эва кивнула и пошла к столику, удивляясь, что ноги ее слушаются. Побледневшая Чарли держалась рядом, точно верный оруженосец. Покосившись на Борделона, она дотронулась до Эвиной руки и прошептала:

– Чем я могу помочь?

Прикосновение ее неожиданно наделило покоем.

– Не суйся, – буркнула Эва.

В этой схватке нет места для Чарли Сент-Клэр, которую мерзавец растоптал бы так же небрежно, как походя уничтожил сотни других жизней. Эва порвет его в клочья, но не даст вновь причинить зло дорогому ей человеку.

Порвешь в клочья? – ухмыльнулся внутренний голос. – Да ты боишься взглянуть ему в глаза. Шугнув и голос, и свой страх, Эва уселась напротив Борделона, теперь их разделяла ширь белоснежной скатерти. Примолкшая Чарли села рядом с Эвой. Вымуштрованные официанты парили в отдалении, дабы не мешать счастливым родственникам, нашедшим друг друга.

Откинувшись на стуле, Борделон сложил пальцы домиком. Перед глазами Эвы промелькнули тошнотворные видения: эти пальцы обхватили окровавленный бюст Бодлера… в постели касаются ее обнаженной груди…

– Вот, значит, как, – тихо произнес Борделон. – Маргарита.

Это имя из его уст заставило сердце пропустить такт, но затем Эва вдруг успокоилась, словно давняя агентурная кличка вернула ей былое хладнокровие. Теперь пульс ее бился ровно, и во взгляде, впервые за последние минуты, появилось нечто вроде безмятежности.

– Я п-полагаю, твое нынешнее имя – в честь поэта Теофиля Готье, которому Бодлер посвятил «Цветы зла». А в Лиможе ты взял себе имя издателя Маласси. Как я понимаю, идеал у тебя прежний.

Казалось, они ведут обычную застольную беседу. Рене пожал плечами:

– Зачем еще что-то искать, когда лучшее уже найдено?

– Завуалированное признание в собственной косности.

Возник официант с бутылкой шампанского.

– Не желаете отметить событие, мсье?

– Почему бы и нет, – пробурчал Рене.

– Я выпью охотно, – сказала Эва.

Конечно, было бы лучше влить в себя ведро виски, но и шампанское сойдет. Она сжала кулаки, заметив, что Рене вздрогнул, когда хлопнула пробка. Значит, он только притворяется спокойным. Это хорошо.

Когда официант отошел, все трое синхронно подняли бокалы. Тостов не было.

– Ты постарела, вся в морщинах, – сказал Борделон. – Чем занималась все эти годы?

– Вела нелегкую жизнь. Я не спрашиваю, чем занимался ты. Наверное, чем всегда – процветал, пособничал оккупантам, подводил соотечественников под расстрел. Хотя теперь ты не прочь и сам спустить курок. С возрастом избавился от брезгливости?

– Это благодаря тебе, дорогуша.

Эва гадливо поежилась.

– Не называй меня «дорогушей».

– «Иуда» тебе подходит больше?

Удар пришелся в цель, но Эва сумела этого не показать.

– В той же степени, как тебе – «простофиля».

Борделон криво усмехнулся. Эва смотрела, как он, развалившись на стуле, наслаждается букетом охлажденного шампанского, и в груди ее закипала ярость. Лили сгинула в грязном застенке, Роза и ее малышка погибли под градом пуль, был убит молодой повар, облыжно обвиненный в воровстве, а этот человек знай себе попивает шампанское, и его не тревожат дурные сны.

Кошмары стали посещать Эву после Зигбурга. В холодной камере она, скорчившись на вонючем тюфяке, спала без снов, а вот позже возник ужас зеленых стен, злобных глаз лилий и низвергающегося мраморного бюста. Снилась только комната и никогда – ее хозяин. Эти кошмары и наградили морщинами, о которых так презрительно отозвался Борделон. Сам-то он, похоже, все эти тридцать лет спал безмятежно.

Эва покосилась на бледную Чарли, застывшую в неподвижности. О чем она думает? Как-то Чарли сказала, что не встречалась со злом лицом к лицу. Что ж – познакомься.

Сделав еще глоток, Рене одобрительно причмокнул и салфеткой промокнул губы.

– Признаюсь, я удивлен нашей встречей, Маргарита. Ничего, что я так тебя называю? Для меня ты навсегда осталась Маргаритой.

– Странно, что ты вообще думал обо мне. Не в твоем духе оглядываться на обломки того, что ты разрушил.

– Ты – особенная. Я ждал, что после той войны ты объявишься в Лиможе.

Если б не ложь Кэмерона…

– Сбежав из Лилля, ты хорошо замел следы.

Борделон отмахнулся:

– Если имеешь связи, обзавестись новыми документами несложно. Но ты могла бы отыскать меня, когда вышла из Зигбурга. Я следил за новостями о твоем освобождении. Почему так долго откладывала?

– Какая разница? – Эва залпом опорожнила бокал. Она уже вошла в ритм их прежних словесных баталий. – Сейчас я здесь.

– Чтобы всадить мне пулю меж глаз? Будь у тебя оружие, ты бы пристрелила меня еще на входе.

Черт бы побрал Финна Килгора! Если б не он, «люгер» был бы при мне.

– Конечно, при условии, что эта клешня, называемая рукой, способна удержать пистолет. – Борделон поманил официанта. – Рийет из утки. Я проголодался.

– Слушаюсь, мсье. А вам, мадам?

– Спасибо, ничего.

– Ты почти не заикаешься, – сказал Рене. – Изъян исчезает, когда ты напугана?

– Когда я зла. А у тебя, когда злишься, дергается глаз. Вот как сейчас.

– Кажется, ты единственная женщина, которой удалось вывести меня из себя.

– Уже что-то. Бюст Бодлера еще цел?

– Я его берегу. Иногда перед сном вспоминаю хруст твоих пальцев и засыпаю с улыбкой.

Эва отогнала видение зеленых стен в комнате, пропахшей кровью и страхом.

– А я, чтобы заснуть, вспоминаю твое лицо в тот момент, когда ты понял, что тебя охмурила шпионка.

Борделон даже не моргнул, но слегка напрягся. Эва покрылась мурашками, однако улыбнулась и подлила себе шампанского. Я знаю, чем тебя достать, старая сволочь.

– Как я понимаю, ты жаждешь мести, этого утешительного приза для проигравших, – сказал Борделон.

– Наша взяла.

– Да, но ты-то проиграла. И как теперь намерена отомстить? Для убийства у тебя кишка тонка. Я помню обгадившееся сломленное ничтожество, которое рыдало на моем ковре. Куда уж ему взяться за пистолет.

В глубине души Эва содрогнулась. Тридцать с лишним лет она оставалась этим обгадившимся сломленным ничтожеством. Пока одной промозглой лондонской ночью не раздался стук в ее дверь. Пока, словно по щелчку, не слились прошлое и настоящее. Вот до этой минуты. Больше она не будет обгадившимся сломленным ничтожеством. Никогда.

А Рене все говорил:

– Может, надеешься предать меня позору, обвинив в сотрудничестве с немцами? Но здесь я уважаемый человек, у меня влиятельные друзья. А ты – свихнувшаяся от горя полоумная карга. Как думаешь, кому поверят?

– Ты причастен к гибели Орадур-сюр-Глан. – Чарли вонзилась в разговор, точно сосулька, сорвавшаяся с крыши. Молчи, не привлекай к себе внимание, – взглядом приказала ей Эва, но глаза Чарли сверкали, как два уголька. – На твоей совести смерть шести сотен душ. Плевать, сколько у тебя влиятельных друзей. Такого тебе не простят, подонок.

Борделон перевел взгляд на нее.

– Кем тебе приходится эта малышка, Маргарита? Вряд ли дочерью или внучкой. Твоя старая сморщенная шахна не способна произвести на свет этакую милашку.

Эва молча смотрела на Чарли, и в сердце ее разгоралось какое-то неведомое чувство, похожее на любовь.

– Считай ее крылатым посланником небес, постучавшимся в мою дверь. Благодаря ей я здесь. Благодаря ей на этот раз тебе не удастся улизнуть. – Эва отсалютовала бокалом. – Познакомься с Шарлоттой Сент-Клэр.

Борделон нахмурился.

– Это имя мне ничего не говорит.

– Ты знал мою кузину. – Пальцы Чарли стиснули фужер, грозя его раздавить. – Роза Фурнье, она же Элен Жубер. Красивая блондинка, работавшая у тебя в Лиможе. Ты, сволочь, убил ее, сдав милиции. Заподозрил, что она шпионка. Вместе с другими Роза погибла в Орадур-сюр-Глан.

Официант подал рийет из утки. Задумчиво глядя на Чарли, Борделон развернул салфетку на коленях и, отправив в рот гренок, смоченный в утином жире, вновь одобрительно причмокнул.

– Я ее помню, – сказал он, когда официант бесшумно отбыл. – Эта сучонка, державшая ушки на макушке, походила на одну любопытную официантку. – Борделон покосился на Эву. – Никто не скажет, что я не извлекаю уроков из прошлого.

– Можно было ее просто уволить, – просипела Чарли. – Зачем ты устроил ее арест?

– Так надежнее. И, если честно, приятнее. У меня аллергия на шпионок. – Борделон пожал плечами. – Но не станешь же ты винить меня в гибели всего поселка? Это было бы странно и нелогично. Я-то при чем, если какой-то немецкий генерал решил так тщательно следовать предписанию?

– Я виню тебя в смерти Розы, – прошептала Чарли. – Ты не знал, связана ли она с Сопротивлением, но все равно донес на нее. Тебе было на все плевать, сволочь ты поганая…

– Тише, детка. Не вмешивайся в разговор взрослых. – Борделон взял второй гренок. – Еще шампанского, Маргарита?

– На сегодня хватит. – Эва осушила бокал и встала. – Идем, Чарли.

Но та застыла. Казалось, она готова броситься на Борделона и столовым ножом вспороть ему горло. Эва ее прекрасно понимала.

Нет, америкашка, еще не время.

– Чарли! – Окрик Эвы был как удар кнута.

Девушка встала, ее заметно трясло. Борделон спокойно ел, блестели его губы, измазанные утиным жиром.

– Мы еще не закончили, – прошелестела Чарли.

– Да нет, закончили. – Борделон смотрел на Эву. – Если ты, сука неугомонная, еще раз попадешься мне на глаза, если я узнаю, что ты пытаешься достать мой адрес или очернить мое имя, тебя арестуют за преступное домогательство. Ты канешь в небытие, а я вернусь к жизни, в которой не будет даже мысли о тебе.

– Ты думаешь обо мне постоянно, и мысли эти тебя изводят. Я живое доказательство того, что ты не так уж умен.

Взгляд Борделона вспыхнул.

– Ты – изменница, за каплю опия предавшая своих.

– Однако я тебя одурачила. Уже тридцать лет эта мысль ест тебя поедом.

Борделон наконец сбросил маску, явив бешеную ярость. Казалось, еще секунда, и он прикончит Эву на месте, а та в ответ презрительно улыбалась. Оба замерли, испепеляя друг друга взглядами. Официанты недоуменно взирали на эту сцену, отнюдь не напоминающую счастливое воссоединение семьи.

– До встречи. – Эва взяла и надкусила гренок с тарелки Борделона. – Пора вернуться на круги своя – В каморку сердца, лавочку старья.

– Это не Бодлер.

– Йейтс. Говорю же, тебе надо сменить идола. – Эва надела шляпу. – На досуге загляни в лавочку старья, которую ты называешь сердцем, и признайся, что тебе страшно. Ибо твой цветок зла вернулся. – Она крепко ухватила Чарли за руку. – С этим и засыпай.