Глава тридцать седьмая

Чарли

Июнь 1947

Я приготовилась к насмешкам Эвы, ибо только слепой не догадался бы, чем мы с Финном занимались ночью. Оба невыспавшиеся, я глупо улыбалась, а Финн беспрестанно на меня косился и на выезде из города лишь чудом не опрокинул нас в кювет.

Однако Эва села в машину, не проронив ни слова. Смотрела на далекие горы и даже не отпускала ехидных замечаний о том, что мы с Финном украдкой держимся за руки. Я попыталась ее разговорить:

– Приедем в Грасс и что будем делать?

В ответ загадочная улыбка.

– Вы кого угодно выведете из себя! – воскликнула я.

Но долго злиться я не могла. Пальцы мои переплелись с грубыми и теплыми пальцами Финна, я была просто оглушена счастьем. Я долго пребывала в полном бесчувствии, потом его разнесли вдребезги горе, вина и гнев, которые и сейчас никуда не делись, но померкли под мощным сиянием радости. И дело было не только в нашей бессонной ночи. Но еще и в том, что утром Финн принес мне кофе и тарелку обожаемого мною бекона с хрустящей корочкой. И в том, что из зеркала на меня смотрела не сердитая девица, воинственно вскинувшая подбородок, но счастливая юная женщина, уже загорелая под французским солнцем, наградившим ее россыпью веснушек. Я видела лицо той, кто любит и любима.

Я мотнула головой, отгоняя эти мысли. Не нужно копаться в своем счастье, чтоб его не сглазить. Мне хорошо, век бы не выпускала руку Финна. Однако я развернулась к Эве и сделала новую попытку:

– И все-таки скажите, как мы отыщем Борделона.

– Сейчас я изыскиваю погрешности в своем плане, америкашка, – ответила она. – Я прекрасно понимаю, что в этом вопросе меня слегка заносит…

– Вернее, сносит с катушек, – пробурчал Финн.

– Я все слышу, шотландец. – Эва ничуть не рассердилась. – Согласна, я маленько не в себе, потому и проверяю свой план. Я вовсе не хочу, чтобы затея моя сорвалась.

Я хотела узнать об отведенной мне роли, но тут Финн ругнулся и выпустил мою руку.

– Что случилось?

– Масло течет. – Он показал на датчик. – Надо кое-что подкрутить.

– Ехать-то осталось всего час! – Я грохнула кулаком по приборной доске. – Старая колымага!

– Выбирайте выражения, мисс. Пожилые дамы нуждаются в отдыхе.

– Она-то не живая!

– Да что ты понимаешь! – Финн свернул на проселок.

Вот уж не думала, что перебранка может быть такой приятной. Нас окружали зеленые холмы, воздух полнился каким-то незнакомым терпким ароматом, чувствовалась близость Средиземного моря.

Машина остановилась, и я, задохнувшись, охнула. Мы смотрели во все глаза. Склон холма укрывал ослепительный сине-пурпурный ковер из сотен тысяч гиацинтов, напоивших воздух опьяняющей сладостью.

Я далеко высунулась в окошко, всей грудью вдыхая аромат.

– Похоже, это цветочная ферма.

Я знала, что Грасс – столица парфюмеров, но никогда не видела таких цветочных полей. Я выскочила из машины и, даже не прикрыв дверцу, зарылась лицом в уже раскрывшиеся бутоны. Голова моя поплыла. Ниже по склону виднелось покрывало из роз, а за ним – пиршество жасминов. Я обернулась – Эва замерла, сраженная морем запахов, Финн, улыбаясь, доставал ящик с инструментами. Не в силах побороть искушение, я вошла в синюю гладь и окунула руку в цветочные волны. Я как будто брела по благоухающему сапфировому озеру.

Когда я вернулась на «берег», Финн уже закончил ремонт.

– Это вам, Эва! – Я вывалила ей на колени охапку гиацинтов.

Изуродованной рукой она осторожно коснулась нежных лепестков. У меня защипало глаза. Как же я люблю тебя, старая ты, задиристая карга! – подумала я.

Губы ее тронула скупая улыбка, и я приготовилась услышать какие-нибудь ласковые слова.

– Значит, вот что нам предстоит в Грассе, – сказала Эва.

Я рассмеялась. Как же, дождешься от нее сантиментов!

– Тебе, шотландец, понадобятся шикарный костюм и визитные карточки. Ты, америкашка, изобразишь мою любящую внучку. Запаситесь терпением, затея потребует времени.

Эва коротко изложила свой план.

– Может сработать, – кивнул Финн. – При условии, что Борделон в Грассе.

– Допустим, мы его найдем, и что потом? – спросила я.

Эва усмехнулась.

– Зачем тебе знать?

– Отвечайте. – Я вспомнила вчерашний разговор на мосту. Пусть Эва жаждет крови, но я не буду участвовать в убийстве. – Что вы собираетесь делать?

Эва проговорила на французском:

– Я, как ангел со взором суровым, под твоим буду снова альковом… И к тебе прикоснусь я лобзаньем, Словно лунным холодным сияньем; Ты почувствуешь ласки мои, Как скользящей в могиле змеи.

Я простонала.

– Дайте угадаю – Бодлер?

– Мое любимое стихотворение – «Привидение». По-французски «Le Revenant». Это слово от глагола «возвращаться», и потому на французском название выглядит точнее. Рене думал, я уже не вернусь. Он очень сильно ошибается.

Мы с Финном переглянулись.

– Живо в машину, детки, – скомандовала Эва. – Мы не можем весь день любоваться цветочками.

В сумерках въехали в Грасс – окутанный благовонием цветочных полей город квадратных башен, извилистых улочек, абрикосовых крыш и средиземноморских красок. Прошагав к стойке портье, Эва уже открыла рот, но я ее опередила:

– Два номера. – Я глянула на Финна. – Один для бабушки, другой для нас с тобой, милый, верно?

Без запинки выдав эту фразу, рукой с обручальным кольцом я накрыла его ладонь. Как учила Эва, мелкие детали способствуют надежности легенды.

– Конечно. – Финн чуть напрягся, но портье даже глазом не моргнул.

Позже я позвонила в Рубе и сообщила Виолетте название своего отеля. Мы в Грассе, охота началась.

Визитные карточки Финна выглядели солидно.

– Подавай их небрежно, – наставляла Эва. – Да хватит вам ржать-то!

Но мы все не могли остановиться. Впечатляющим шрифтом на карточках было оттиснуто:

Дональд Макгоуэн, поверенный

– Мой Дональд! – наконец выговорила я. – Что ж, мать всегда хотела, чтоб я подцепила юриста.

– Поверенного, – поправила Эва. – Британцы называют юристов поверенными. Кстати, все они жуткие задаваки. Тебе, Финн, надо поработать нал лицом.

Финн был вполне надменен (уже напрактиковался), когда четыре дня спустя вручал свою карточку метрдотелю.

– Я представляю интересы одной дамы и навожу справки по делу весьма деликатного свойства, – проворковал он.

С одного взгляда метрдотель понял, что перед ним важная птица. Лохматого Финна Килгора в мятой рубашке не пустили бы и на порог «Трех колоколов», одного из лучших городских ресторанов, а вот темно-серый костюм и галстук в полоску Дональда Макгоуэна заставил администратора подтянуться.

– Чем могу служить, мсье?

В затишье между обедом и ужином посетителей в зале было немного. Всякий раз Эва точно рассчитывала время, когда персонал имел возможность поболтать и ответить на вопросы.

– Моя клиентка – миссис Найт. – Финн бросил взгляд на Эву в черном шелковом платье, широкополой шляпе и лайковых перчатках. Я поддерживала ее под руку, и она казалась ужасно беззащитной, когда платочком с черной каймой промокала глаза. – Много лет назад она уехала в Нью-Йорк, но почти все ее родные остались во Франции. Эта война унесла так много жизней…

Метрдотель перекрестился:

– Очень много.

– В списках погибших я нашел ее отца, тетушку и двух дядей. А вот кузен ее числится пропавшим без вести.

Если ты могла колесить по Франции в поисках своей кузины, то и мне это можно, – пояснила Эва возникшую у нее идею. – Сейчас вся Европа ищет пропавших родственников.

– Мы выяснили, что в сорок четвертом он, спасаясь от гестапо, бежал из Лиможа в Грасс…

Понизив голос, Финн намекнул о подвигах кузена в рядах Сопротивления и его врагах в правительстве Виши. Яркий образ смелого патриота, чудом избежавшего ареста, объяснял, почему единственный уцелевший член семьи так жаждет отыскать своего напарника по детским играм.

– Думаете, прокатит? – спросила я, когда на кромке гиацинтового поля Эва посвятила нас в свой план. – Прям голливудское кино.

– Потому и прокатит, что все как в кино. После такой войны каждый желает с-счастливого конца – если не для себя, то хотя бы для кого-то другого.

Она оказалась права – и этот метрдотель сочувственно покачал головой. Финн раскручивал легенду:

– Его звали Рене дю Маласси, но, возможно, он сменил имя, спасаясь от милиции. – Финн гадливо скривился – до сих пор все плевались при упоминании тех выродков. – Это весьма затрудняет поиск, однако у нас есть его фотография…

На стол лег согнутый и зашпиленный скрепкой снимок, на котором сейчас было не видно сотрапезников Рене со свастиками на рукавах. Метрдотель вгляделся в фото. Эва всхлипнула, я погладила ее по спине и прошептала:

– Бабушка, не расстраивайся.

Исполняя роль утешительницы, я взяла ее за руки. Сердце мое колотилось в ожидании слов метрдотеля.

– Нет. – Он покачал головой, и сердце застучало реже. – К сожалению, я не знаю этого господина.

Я вычеркнула «Три колокола» из списка ресторанов, а Финн незаметно передав администратору банкноту, проговорил:

– Дайте знать, если вдруг его увидите…

Осталось проверить еще сотни мест.

– Не кукситесь, – на улице сказала Эва. – Я предупреждала: придется побегать, рассчитывая на удачу. Это вам не кино, где тот, кого ищут, вдруг появляется, как кролик из цилиндра фокусника.

– Вы уверены, что это лучший способ поиска? – спросил Финн, надевая фетровую шляпу.

Без головного убора появиться на людях для Дональда Макгоуэна немыслимо.

– В одном из этих мест… – Эва похлопала по сумке, где лежал мятый список – …его узнают.

Расчет ее был прост: Рене Борделон вечно брал от жизни только лучшее. Это в нем неизменно. Он завсегдатай лучших клубов, ресторанов и театров. Персонал наверняка приметит хорошо одетого и щедрого на чаевые клиента, который поговорит о винах с сомелье и о Климте с музейным гидом. Если обойти все лучшие городские заведения, уверяла Эва, по сравнительно недавней фотографии его непременно кто-нибудь узнает, и мы получим его имя.

– И сколько времени это займет? – спросила я, щурясь на солнце и вдыхая аромат цветов.

– Будь мы в Париже – вечность. Но ведь Грасс не огромен.

Финна тревожило другое.

– А вдруг ему станет известно, что его разыскивает какая-то женщина с искалеченными руками, ровесница крошки Маргариты?

– Я профессионал, – вспыхнула Эва. – Хоть в этом-то мне доверься. Думаешь, я стану трубить о своем прибытии в город? Зачем, по-твоему, эти «миссис Найт», «мистер Макгоуэн» и перчатки, скрывающие мои руки?

– Одно условие, – сказал Финн. – Пистолет оставляете в номере.

– Боишься, что я, увидев Борделона на улице, подойду и всажу ему пулю в лоб?

– Я не такой дурак. Просто не хочу рисковать.

Шел четвертый день поисков. Едва устроившись в отеле, Эва начала собирать информацию и составлять список заведений. Как только были готовы визитные карточки и костюм Финна, а Эва обзавелась перчатками и вдовьей широкополой шляпой, словно ненароком затенявшей ее лицо, мы ринулись в дело.

Сперва я сильно нервничала, но вот на четвертый день, когда мы обошли уже шесть ресторанов, пять клубов, три музея и один театр, все это слегка прискучило. И лишь в моменты, когда очередной швейцар или официант вглядывался в фотографию Рене, булькало предвкушение – может, на этот раз…

– Вот вам подлинная шпионская работа. – Выйдя из ресторана, Эва мгновенно утратила старушечью походку. – Скука смертная с редкими-редкими просветами.

Глаза ее сверкали, она выглядела несравнимо лучше, чем в день нашего знакомства. Прежде Эва, бледная и опустошенная, казалась старухой лет семидесяти. А сейчас будто скинула бремя печали и вялости, так ее старившее. В ней произошла разительная перемена: лицо, хоть и морщинистое, обрело здоровый цвет, движения – легкость; исчезла настороженная сутулость, седые волосы сияли, как и глаза. Теперь она выглядела на свои пятьдесят четыре, в ней угадывался большой запас жизненных сил.

– С тех пор как мы здесь, ее не мучат кошмары, – сказала я Финну, когда после ужина Эва ушла к себе. – И пьет она гораздо меньше.

– Погоня ей на пользу. – Финн допил кофе. – По натуре она охотник, а последние тридцать лет была в простое и медленно умирала от безделья. Пусть уж наш поиск еще немного продлится.

– Что ж, я совсем не против.

Финн одарил меня неуловимой улыбкой, от которой я обмякла.

– Нынче я все ноги себе стоптал. Ты-то как?

– Изнемогаю. Надо лечь пораньше.

Но маленький номер с синими ставнями и широкой мягкой кроватью мы использовали вовсе не для сна, и потому ничуть не возражали, что поиски растянулись на неделю, а потом на десять дней. Утром мы втроем завтракали – сталкиваясь коленями за крохотным столиком, угощались слоеными круассанами и крепким эспрессо, а затем начинали свой безупречно срепетированный спектакль. На площади Эр заглядывали в сапожную лавку, торговавшую обувью ручной работы, и в магазин дорогой парфюмерии. Узкими извилистыми улочками шагали к театрам и клубам, в которых служители могли узнать своего особого клиента, а в часы затишья перед ужином наведывались в рестораны, где под приглушенным светом посверкивало столовое серебро. Вечером ужинали в отеле, распивая бутылку прованского розового и объедаясь картошкой фри. Днем мы с Финном подчинялись Эве, однако ночи принадлежали только нам.

– Я не говорила, что в этом костюме-тройке ты выглядишь сногсшибательно? – спросила я, устроив голову на руке Финна.

– Говорила.

– Не грех и повторить. – Я вылила остатки вина в кружку. Финн меня разглядывал, но я уже ничуть не стеснялась своей наготы. – Когда нам вернут «лагонду»?

– Наверное, через неделю.

Поняв, что здесь мы задержимся, Финн отдал машину в ремонт и ежедневно названивал в мастерскую, справляясь о своем драгоценном детище, точно заботливая мамаша.

– Тебе нужна новая машина.

– Ты представляешь, во что она обойдется?

– Тогда – за здоровье твоей старушки! – Я передала ему кружку. – Я бы не прочь наши поиски вести на машине. От ходьбы у меня уже отекают ноги, а я рассчитывала, что это случится позже.

По приезде в Грасс утренняя тошнота и постоянная противная слабость сгинули. Не знаю, благодаря чему – напоенному цветочными ароматами воздуху, любовным утехам или тому, что Розанчику шел четвертый месяц, но я себя чувствовала превосходно – полной сил и готовой на все, даже на бесконечные хождения по городу. Однако скучала по «лагонде».

Финн допил вино и, перебравшись в изножье кровати, стал массировать мне ступню. От удовольствия я поежилась. Ночь была теплая, сквозь открытые окна в комнату вплывали запахи жасмина и роз. Наша постель в круге света казалась кораблем в море тьмы. Мы с Финном условились, что наедине не будем говорить об ужасах войны и подлостях Борделона. Ночные часы принадлежали радостным беседам.

– То ли еще будет на восьмом месяце, – сказал Финн, разминая мне подъем. – Вот уж когда твои ноженьки по-настоящему опухнут.

– Откуда вам это известно, мистер Килгор?

– Из наблюдений за женами друзей. Я, пожалуй, единственный, кого еще не охомутали. Вернувшись домой, все мои однополчане первым делом брюхатили какую-нибудь девушку и потом женились на ней. Я уже трижды был крестным.

– Я прям вижу, как ты стоишь перед купелью, а в руках у тебя вопящий кружевной сверток!

– Вопящий? Ничего подобного. Младенцы меня любят. Как только возьму их на руки, мгновенно засыпают. (Пауза.) Я обожаю детишек. Всегда мечтал о целом выводке своих.

Мы помолчали и тихонечко сменили тему.

– А что еще ты любишь, кроме «бентли»?

Я подставила вторую ногу. Прошлой ночью Финн вслух читал автомобильный журнал – технические характеристики «Бентли Марк VI». При этом он нарочито пародировал мой американский акцент, и я побила его подушкой.

– Если есть «бентли», больше ничего не надо. Ну разве что хорошую автомастерскую, чтоб содержать машину в отличном состоянии. Вроде той, где сейчас чинят «лагонду».

Пальцами ноги я пощекотала ему грудь.

– Я думаю, ты бы смог стать хозяином такой мастерской.

– Для этого надо разбираться не только в машинах, но еще кое в чем. – Финн скроил унылую мину. – А у меня книга учета окажется под канистрой с маслом, перепачканные солидолом квитанции будут нечитаемые, и очень скоро банк заберет мастерскую.

Но не в том случае, если бухгалтерией займусь я… Я не стала додумывать эту мысль и, нежно отогнав ее, пустилась в рассказ о памятном долгом дне в прованском кафе, когда полосатые маркизы, песни Эдит Пиаф и домашние бисквиты стали образом земного рая.

– Пожалуй, в картину идеального кафе надо включить и английский завтрак.

– Я еще отменно готовлю жаркое…

Мы оба понимали, что происходит в этих неспешных ночных разговорах. Осторожно, почти опасливо, мы намечали совместное будущее и не высказанное словами заменяли легкими улыбками. Иногда во сне нас мучили кошмары, но справиться с ними легче, если можешь уткнуться в теплое плечо рядом с тобой, и тогда печаль, поплутав в ночи, превращается в радость.

Мы так мало знакомы, а я без ума от тебя, – думала я, в сумраке рассматривая лицо Финна. – Влюбилась безоглядно.

Через две с половиной недели нашего пребывания в Грассе Эва, прихлебывая послеобеденный кофе, сказала:

– Видимо, здесь его нет.

Мы с Финном переглянулись, подумав обо всех, кто отрицательно покачивал головой, глядя на фотографию. Три ресторатора и один дорогой портной как будто узнали человека на фото, но имени его не помнили. Больше ничего.

– Наверное, пора заканчивать. Пусть Чарли отправляется домой вязать пинетки, а ты, Финн, отвезешь меня обратно в край жареной рыбы с картошкой.

– Я пока не готова вернуться домой. – Я старалась говорить легко; Финн сжал мою руку, и я ответила ему пожатием.

– Давайте побудем здесь еще неделю-другую, – сказал Финн. Эва кивнула. – А сегодня берем отгул. Я хочу наведаться к «лагонде».

– Бедных механиков он замучает до смерти, – усмехнулась Эва, глядя ему вслед.

– И попросит прощения у машины, что редко ее навещал.

Мы допили кофе.

– Я не знаю, что мне делать с этим отгулом, – сказала Эва. – Давай обойдем еще пару-тройку ресторанов. Я думаю, с официантами мы справимся и без нашего поверенного.

Глаза ее на загорелом лице сияли, широкополая шляпа сидела ухарски.

– Пожалуй, мне следует представляться вашей дочкой. Роль бабушки вам пока не годится.

– Ха-ха.

– Я серьезно! Видимо, здешний воздух – это эликсир вечной молодости.

В старой части Грасса, где дома стояли тесно, будто в обнимку, я поняла, что полюбила этот город. Лилль, Рубе, Лимож помнились смутно, ибо тогда все мои мысли были о Розе. Но здесь я наконец-то вдохнула полной грудью, и город раскрылся передо мной, точно бутон жасмина. Я не хочу отсюда уезжать, – подумала я, заставляя себя сосредоточиться на нашем деле.

Два наших захода в рестораны оказались безрезультатны, по карте Эва уточняла маршрут к третьему заведению. Я грызла жареные цветки кабачков, к которым Розанчик пристрастилась почти как к бекону, и разглядывала витрину с детской одеждой: матросские костюмчики, плиссированные юбочки. А потом увидела кружевное платьице с вышитыми розочками, переброшенное через ручку коляски, и мне так его захотелось! Я представила в нем Розанчика в день ее крестин. Я уже чувствовала ее в своем слегка округлившемся животе, под одеждой пока незаметном. Финн ничего не говорил, но пробегал по нему пальцами, и касания его были сродни нежным поцелуям.

– Покупай, – сказала Эва, перехватив мой взгляд на платьице. – Чего пялиться на эту охапку кружев – возьми и купи.

– Боюсь, оно мне не по карману. – Я сокрушенно вздохнула и сгрызла последний жареный цветок. – Наверное, это платье стоит больше, чем вся моя одежда из комиссионки.

Эва сунула карту в сумку, вошла в магазин и через пару минут всучила мне коричневый пакет.

– Может, теперь ты прибавишь шагу.

– Ну зачем вы…

– Терпеть не могу благодарностей. Пошли, америкашка.

Я двинулась следом.

– Вы и так много тратите.

Деньги, полученные за жемчуг, закончились, теперь за все платила Эва, но я клятвенно обещала с ней рассчитаться, как только в Лондоне получу доступ к своим сбережениям.

– Да какие это траты – виски, месть и детское платьице.

Я разулыбалась, прижимая пакет к груди.

– Вы станете ее крестной?

– Вот будешь говорить «ее», и назло тебе родится мальчик.

– Ну тогда его крестной. – Несмотря на шутливый тон, я этого хотела всерьез. – Правда, вы согласитесь?

– Я не умею себя вести в церкви.

– Я на вас очень рассчитываю.

– Ладно. – Эва ухмыльнулась и зашагала, вскидывая ноги, точно цапля, пробирающаяся по мелководью. – Раз ты настаиваешь.

– Настаиваю категорически, – сказала я с чувством.

Ресторан располагался неподалеку от площади дю Пти Пюи с ее белокаменным собором. Приближался час ужина, вскоре возникнет ручеек желающих выпить аперитив. После залитой солнцем улицы зал казался сумрачным. Я еще моргала, входя в образ преданной родственницы, а Эва уже перевоплотилась в беспомощную старушенцию, нуждающуюся в поддержке.

Я подошла к метрдотелю и отчеканила роль Финна, которую уже знала назубок. Потом я показала фотографию, Эва платочком промокнула глаза. Если честно, мысли мои были больше заняты кружевным платьицем.

Но через секунду я о нем забыла, меня будто обухом ударили.

– Конечно, мадмуазель, я прекрасно знаю этого господина, – покивал метрдотель. – Это мсье Рене Готье, наш особый клиент.

Я застыла. Рене Готье. Имя звенело в моей голове, точно пение отрикошетившей пули. Рене Готье…

Не представляю, как Эве удалось сохранить образ хрупкой старушки, но, видимо, не зря ее наградили четырьмя орденами.

– Ох, какую радость вы нам доставили, мсье! – дрожащим голоском проворковала она. – Я столько лет не видела моего дорого кузена! Говорите, теперь он прозывается Рене Готье?

– Да, мадам. – Метрдотель был чрезвычайно доволен своей ролью доброго вестника. Эва не ошиблась – после войны все мечтали о счастливом конце. – У него чудесная вилла в окрестностях Грасса, но он частенько к нам захаживает, дабы отведать наш рийет из утки, лучший, осмелюсь сказать, на всем побережье…

Плевать я хотела на рийет. Пульс мой стучал как бешеный.

– Не скажете ли адрес виллы, мсье?

– По Рю де Папийон езжайте до конца поля мимоз. Иногда мы доставляем на виллу ящик-другой вина, поскольку «вуврэ» подают только у нас…

Эва уже собралась уходить.

– Благодарю вас, мсье, вы подарили нам счастье, – скороговоркой выпалила я, подхватывая ее под руку.

Но метрдотель, лучась улыбкой, смотрел мимо нас.

– Ах, какая удача! А вот и сам мсье!