Глава двадцать седьмая

Чарли

Май 1947

Наступил второй вечер, как я узнала, что Розы нет на свете. Я опять боялась увидеть ее во сне, однако больше не хотела напиваться до бесчувствия. Голову только-только отпустило.

Уже подошло время ужина с Эвой и Финном, а я все перебирала одежду, выискивая что-нибудь чистое. После Орадур-сюр-Глана было не до стирки, и у меня осталось только черное платье, которое я выторговала у хозяйки парижской комиссионки. Прямое и строгое, с высоким воротом и открытой спиной, оно не скрывало, но лишь подчеркивало мою угловатость. Шикарно! – услышала я Розин смех и крепко зажмурилась, ибо именно это она сказала, когда мы, маленькие, забрались в гардеробную ее матери и стали примерять вечерние платья. Роза нарядилась в платье из черной тафты от Скиапарелли – длинный шлейф, осыпающиеся блестки по корсажу, а я влезла в атласные туфли, для меня слишком большие.

Стряхнув воспоминание, я посмотрела на свое колеблющееся отражение в зеркале. Роза одобрила бы мое черное платье, – решила я и сошла вниз.

Ужинали мы в соседнем кафе, уютном и очень французском: красные маркизы, клетчатые скатерти. Играло радио, и пела, конечно, Эдит Пиаф. Песня называлась «Три колокола». Звонили ли колокола в Орадур-сюр-Глан, когда женщин и детей загоняли в церковь, – подумала я…

Эва и Финн сидели за дальним столиком; Эва помахала мне искалеченной рукой, и я пошла к ним, лавируя меж официантов с подносами.

– Привет, америкашка. Финн говорит, вы познакомились с майором Аллентоном. Тот еще подарочек, а?

– Усатый болван.

– Однажды я чуть не выдрала ему усищи. – Эва покачала головой, ковыряя корочку багета. – Теперь жалею, что сдержалась.

Закинув руку за спинку стула, Финн молчал, но я поняла, что он отметил мое черное платье. Я вспомнила наше совместное похмельное пробуждение и посмотрела на него, но он отвел взгляд.

– Финн рассказал о вашей поездке. – Эва глаз не прятала. – И про твою кузину.

Городок, затерянный в долине, – выпевала Эдит Пиаф. Я ждала, что сейчас Эва скажет: «Ну что я говорила? С самого начала я знала, что затея зряшная».

– Сочувствую тебе, – сказала Эва. – Проку от этого мало, когда теряешь близкого человека, но я тебе сочувствую.

Я разжала стиснутые зубы.

– Розы нет. И что… – Я запнулась, но продолжила: – теперь?

– Я по-прежнему разыскиваю Рене Борделона, – ответила Эва.

– Удачи вам.

Я отломила кусок булки. Финн молча крутил свой стакан.

Эва сказала:

– Я думала, и ты хочешь его найти.

– Только затем, чтоб он вывел к Розе.

Эва выдохнула. Она пока лишь ополовинила свой бокал, взгляд ее был задумчив и ясен.

– Возможно, охота за ним тебя увлечет. Засранец Аллентон рассказал кое-что любопытное.

– Зачем он вам сдался, этот Рене? – Я откинулась на стуле. – Да, он был барыга, вы за ним шпионили. – Вокруг сновали официанты, и я не стала упоминать, что ради информации Эва с ним спала, забеременела от него и сделала аборт. – Сейчас он старик, и что уж такого он натворил, чтобы устраивать на него травлю с собаками?

Глаза Эвы сверкнули.

– Того, что он сделал, мало?

– Мало. А за что вы получили награды – Военный крест, орден Британской империи? – Я сверлила ее взглядом. – Пора играть в открытую, Эва. Хватит ходить вокруг да около.

Финн резко встал и пошел к бару.

– Он не в духе. – Эва смотрела, как водитель ее пробивается сквозь людскую толчею. – Наверное, ваша поездка что-то в нем разбередила. – Она перевела взгляд на меня. – Что, кишка тонка, америкашка?

– Чего?

– Хочу понять. Кузина твоя погибла, и теперь ты отправишься домой вязать пинетки? Или готова на что-нибудь интереснее?

Вопрос этот перекликался с мучившей меня мыслью: что дальше, Чарли Сент-Клэр?

– Откуда мне знать, на что я готова, если вы не говорите ради чего все это?

– Ради друга, – просто сказала Эва. – Светловолосой женщины, обладавшей лучезарной улыбкой и невиданной отвагой.

Она о Розе? – подумала я.

– Ее звали Лили. – Эва улыбнулась. – А также Луиза де Беттиньи, Алиса Дюбуа и бог знает как еще. Но для меня она навеки Лили. Мой самый лучший друг.

Лили. Значит, и у нее была своя Роза.

– Прямо цветник, – сказала я.

– Женщины-цветы делятся на два вида. Одни только и могут что стоять в красивой вазе, другие выживут в любых условиях, даже во зле. Лили принадлежала ко второму виду. А ты к какому?

Хотелось думать, что и я из того же вида. Но зло не проверяло меня на прочность (хм, мелодраматично), как Эву, Розу или неведомую Лили. Я со злом не сталкивалась, в моей жизни были только печаль, неудача и ошибочный выбор. Я пробурчала что-то невнятное и поспешила продолжить свои расспросы.

– Вы ничего не говорили о своем друге военной поры. Никогда. А кто она? И почему так важна для вас?

Эва поведала о встрече с Лили в Гавре. Я будто услышала добродушно-ироничное приветствие: «Добро пожаловать в сеть Алисы!» Я будто увидела цепочку рук и три пары глаз, впившихся в поезд кайзера. Я вообразила пролитые слезы, утешения, арест. Лили предстала как живая, она очень походила на Розу, доживи та до тридцати пяти лет.

– Ваша подруга – нечто особенное, – сказал Финн, когда Эва смолкла. Во время рассказа он вернулся с бутылкой пива, но так к ней и не притронулся. Судя по его удивленному лицу, он тоже впервые слышал эти истории. – Выглядит настоящим бойцом.

Эва залпом опорожнила свой стакан.

– О да. Лили прозвали королевой шпионажа. Никакие другие агентурные сети не могли сравниться с ее сетью, покрывавшей фронт протяженностью в десятки километров. И все нити сходились к одной маленькой женщине… Высокое начальство сильно пригорюнилось, когда ее взяли. Оно понимало, что теперь уже не получит столь важной информации. – Эва невесело усмехнулась. – И не получило.

Роза и я, Финн и его цыганочка, Эва и Лили. Выходит, нас троих преследовали призраки женщин, сгинувших в военное лихолетье. Хотя Лили, возможно, жива? Я хотела спросить, что с ней стало, но Эва, не сводя с меня взгляда, заговорила вновь:

– Тридцать с лишним лет я ковыряла рану, полученную в Лилле. Поверь, америкашка, не надо скорбеть вечно. Иначе не заметишь, как пролетят годы. Отдайся горю – расколошмать мебель, напейся, трахнись с матросом, а потом живи дальше. Как ни крути, Роза умерла, а ты – живая. – Эва встала. – Дай знать, если решишь, что и ты из цветов зла. Тогда я объясню, зачем тебе вместе со мной искать Рене Борделона.

– А без этой вашей таинственности никак нельзя? – прошипела я, но Эва, отставив пустой стакан, пошла к выходу.

Я смотрела ей вслед, в душе моей бурлили досада и боль, как две сливающиеся реки. Что дальше, Чарли Сент-Клэр?

– Королева шпионажа… Луиза де Беттиньи… – Финн наморщил лоб. – Кажется, я о ней слышал. В газетах что-то писали о военных героинях…

Он замолчал, вновь погружаясь в мрачную напряженность, из которой на время его извлек рассказ Эвы.

– Что с тобой, Финн?

– Ничего. – Отвернувшись от меня, он смотрел на освобожденную от столов площадку, где в танце уже покачивались пары. – Мое обычное состояние.

– Неправда.

– Как демобилизовался, я все время такой.

Мой брат замыкался и мрачнел, когда его начинали расспрашивать про войну. И если собеседник не отставал, Джеймс матерился и уходил прочь. В такие моменты я его боялась, а теперь вот жалела, что ни разу не пошла за ним и не взяла его за руку. Просто чтобы он знал, что я рядом, люблю его и понимаю, как ему больно. Все это дошло до меня, когда было уже слишком поздно.

Глядя на отчужденное лицо Финна, я хотела сказать, мол, сейчас-то еще не поздно, но чувствовала, что словами к нему не пробиться, а потому лишь накрыла ладонью его руку.

Финн ее отдернул.

– Я справлюсь.

А это возможно? – подумала я, глянув на пустой Эвин стул. Нашу троицу преследовали мучительные воспоминания о двух войнах, и, похоже, никому из нас не удалось с ними справиться. Как там сказала Эва – отдайся горю? Наверное, главное – хотя бы попытаться его одолеть. Иначе не заметишь, как промелькнут тридцать скорбных лет.

По радио пела Эдит Пиаф. Я встала.

– Потанцуем?

– Не хочу.

Да и мне-то не хотелось. Ноги были как свинцовые. Но Роза любила танцевать. И Джеймс тоже – помню, как накануне отправки флотских новобранцев я неуклюже отплясывала с ним буги-вуги. Сейчас они бы пошли танцевать. И я через силу сделаю это за них.

Я подошла к площадке, и веселый француз втянул меня в танцующую толпу. Я танцевала с ним, потом с его приятелем, не слушая любезности, которые они нашептывали мне на ухо. Я закрыла глаза и двигалась под музыку, стараясь… Нет, не забыть о нависшей туче горя, но хотя бы жить под ней. Пусть сейчас у меня ватные ноги, но, может, когда-нибудь я выберусь к ясному небу.

Сменялись мелодии, и я танцевала, Финн поглядывал на меня, нахохлившись над бутылкой пива. И если б не цыганка, все, наверное, было бы хорошо.

Я отошла в сторонку поправить развязавшийся шнурок, Финн, не допив свое пиво, встал из-за стола, и мы одновременно увидели смуглую старуху в линялом цветастом платке и яркой юбке, которая вошла в кафе, таща за собой тележку. Может, это была не цыганка – откуда мне знать, как выглядят настоящие цыгане? Сложив ладонь горстью, старуха что-то прошамкала, и тут на нее ястребом налетел хозяин кафе.

– Не попрошайничать! – Он толкнул ее и скривился, точно увидел крысу в своей кухне. – Пошла отсюда!

Старуха, явно привычная к такому обращению, вышла на улицу. Хозяин отер руки о фартук.

– Сволота цыганская, – пробурчал он. – Сослать бы их всех к чертовой матери!

Увидев перекошенное бешенством лицо Финна, я кинулась к нему, но не успела. Он грохнул бутылкой о стол, разнеся ее вдребезги, в два прыжка подскочил к опешившему хозяину, схватил его за грудки и мощным джебом сбил с ног.

– Финн!

Мой крик потонул в звоне разбитой посуды – падая, хозяин свалил столик. Финн пинком перевернул его на спину и, присев, прижал коленом к полу.

– Ты… говно… собачье… – раздельно произнес он, сопровождая резким ударом каждое слово.

Звук был такой, словно на столешнице отбивали мясо.

– Финн!

Сердце мое засбоило. Расталкивая перепуганных женщин и мужчин с салфетками на шее, я кинулась к Финну, но меня опередил официант, схвативший его за руку. Финн впечатал кулак ему в лицо, из расквашенного носа официанта брызнула кровь, яркими пятнами украшая упавшую скатерть. Парень попятился, и Финн вновь занялся хозяином. Тот вопил, пытаясь прикрыться руками.

Меня оттаскивали вшестером, когда я бил его головой о дверной косяк. Слава богу, успели оттащить, прежде чем я раскроил ему череп, – так рассказывал Финн о драке, из-за которой угодил в тюрьму.

Пусть нынче я одна, но никто никому не раскроит череп. Что было мочи, я вцепилась в плечо Финна, твердое, как валун.

– Финн, прекрати!

Он развернулся и врезал непрошеному миротворцу. В последний момент Финн увидел, что это я, но остановить свой кулак уже не успел. Жесткий удар пришелся мне в подбородок. Схватившись за лицо, я опрокинулась навзничь.

Финн побелел, как мертвец, и уронил руку.

– О, господи… – Он вскочил, забыв об окровавленном хозяине. – Боже мой, Чарли…

– Все в порядке. – Я потрогала разбитую губу. Пустяки, главное – он оставил в покое хозяина, с лица его исчезла гримаса слепого бешенства. Сердце мое стучало, как после сумасшедшего бега. Я встала и шагнула к нему. – Ничего страшного.

Финн вздрогнул. В глазах его стоял ужас.

– Боже мой… – вновь прошептал он и, растолкав ошалевших посетителей, опрометью выскочил из кафе.

Официанты помогли подняться избитому хозяину, а я, даже не взглянув на него, бросилась вдогонку за Финном, который, пробежав мимо гостиницы, скрылся на парковке. За рядами «пежо» и «ситроенов» я разглядела длинный силуэт «лагонды». Финн был на заднем сиденье, как в тот наш ночной разговор в Рубе. Он склонился к коленям и увидел меня, лишь когда я открыла дверцу и уселась с ним рядом.

– Уйди, – глухо произнес он.

Я взяла его за руку. Костяшки были ободраны до крови.

– Ты поранился…

Носового платка у меня не было, и я осторожно накрыла ссадины ладонью. Финн отнял руку и взъерошил волосы.

– Надо было размозжить башку этому говнюку.

– И ты снова очутился бы в тюрьме.

– Туда мне и дорога. – Финн сгорбился, обхватив руками голову. – Я тебя ударил, Чарли.

Я потрогала губу, кровь уже не шла.

– Ты же не видел, кто тебя схватил. А разглядев меня, хотел остановиться…

– И все равно ударил. – Взгляд его полнился виной и злостью. – Ты не дала мне его убить, а я тебе вмазал. Зачем ты здесь, Чарли? Сидишь рядом с такой сволочью.

– Ты не сволочь, Финн. Ты в раздрызге, но вовсе не сволочь.

– Да что ты знаешь…

– Я знаю, что мой брат не был сволочью, хотя молотил кулаками в стену, орал матом и боялся толпы! Он надломился. Как ты. Как Эва. Как я, когда забила на учебу и либо рыдала в кровати, либо трахалась с противными мне парнями. – Я не сводила глаз с Финна, стараясь, чтобы он меня понял. – Но ведь то, что сломано, можно поправить.

Я очень хотела ему помочь. Залечить его раны, чего не сумела сделать для Джеймса. И для родителей, безумно по нему горевавших.

– Тебе здесь не место, – прохрипел Финн. Плечи его напряглись. – Поезжай домой. Роди чадо и живи своей жизнью. Ничего хорошего не выйдет, если будешь болтаться с калеками вроде Гардинер и меня.

– Никуда я не поеду.

Я потянулась к его руке. Финн ее убрал.

– Не надо.

– Почему?

Прошлой ночью мы сидели плечом к плечу и пили виски, потом я положила голову ему на колени, он перебирал мои волосы, и в том не было никакой неловкости. А сейчас он весь ощетинился, между нами возникло осязаемое напряжение.

– Вали из машины, Чарли.

– Почему? – повторила я.

Черта лысого я отступлю.

– Потому что в моем состоянии можно только пить, махать кулаками и трахаться. – Глядя перед собой, Финн говорил ровно и зло. – Первым я занимался вчера, вторым – двадцать минут назад. И сейчас мне хочется одного – сорвать с тебя это черное платье. – Он ожег меня взглядом. – Так что уходи подобру-поздорову.

Если уйти, он так и просидит здесь всю ночь, снедаемый виной, злостью и воспоминанием о мертвой цыганочке.

– Как ни крути, она умерла, а ты – живой, – повторила я Эвины слова. – Мы оба живые.

Я притянула его к себе, запустив пальцы ему в волосы.

Губы наши соединились намертво и не разомкнулись, даже когда Финн меня приподнял и верхом усадил себе на колени. Щеки наши были мокры от слез. Финн сдернул бретельки платья с моих плеч, я так рванула его рубашку, что брызнули пуговицы. Мы срывали друг с друга одежду, и нам было все равно, что кто-нибудь нас может увидеть через окно машины. На пути в Орадур наш поцелуй был невероятно нежен, а сейчас Финн буквально впился в нежную плоть меж моих грудей, щекоча меня ресницами. Я прижалась щекой к его волосам и стала расстегивать ремень его брюк. Финн меня обнял и замер, загнанно дыша.

– Господи, Чарли… – пробормотал он невнятно. – Я представлял себе это совсем по-другому.

Пусть не было роз, свечей и проникновенных мелодий. Но нам обоим было нужно то, что происходило здесь и сейчас. Еще одной ночи бесчувствия, боли и желания небытия я бы не выдержала. И я не дам пропасть Финну. Не отпущу его, как других, кого потеряла, не сумев помочь.

– Возьми меня… – прошептала я, едва переводя дух. – Возьми…

Я стянула платье, Финн сбросил рубашку и брюки на пол, и мы повалились на сиденье.

Раньше в такие моменты я всегда думала о чем-то постороннем. И уже перестала ждать каких-либо ощущений, кроме разочарования, что простейшее на свете уравнение – мужчина плюс женщина – в итоге вечно дает ноль. Но не в этот раз. Мельтешня рук и ног, скрип кожаного сиденья и тяжелое дыхание ничем не отличались от прежних моих опытов, но я была совсем другая. Я горела, таяла и содрогалась от желания. Трясло и Финна. Он лег сверху, губы его находили мои шею, уши, груди, словно он хотел поглотить меня всю. На секунду пальцы его так вцепились в мои волосы, что у меня искры посыпались из глаз. Я обняла его и, распахнув бедра, крепко-накрепко прижала к себе, точно стараясь с ним слиться воедино. Хотелось невозможного – чтобы наши разгоряченные тела были еще теснее друг к другу. Кажется, я кричала и царапала ему спину, отдаваясь бешеному ритму. Было жарко, потно, грубо – хорошо. По-живому. Когда нас обоих пробило финальной судорогой, я ощутила на своей щеке слезу.

Не знаю, кто из нас ее обронил. Это не важно. Главное, она не была каплей, упавшей из тучи горя.